Глава тринадцатая

Приближались школьные каникулы.

Ромеш заранее условился с начальницей пансиона, что Комола останется в школе и на праздники.

На следующий день, шагая рано утром по тихой улице к главной площади города, Ромеш решил, что сразу после свадьбы он расскажет Хемнолини все о Комоле, а затем, выбрав подходящий момент, объяснится и с Комолой.

Таким образом будет достигнуто полное взаимопонимание, Комола станет подругой Хемнолини, и они спокойно и счастливо заживут все вместе.

Он понимал, что относительно Комолы неизбежно пойдут всякие толки, и поэтому решил не оставаться в Калькутте, а сразу же после свадьбы уехать в Хаджарибаг и заняться там адвокатской практикой.

Возвратившись с прогулки, юноша отправился к Онноде-бабу и на лестнице неожиданно столкнулся с Хемнолини. Будь это раньше, при такой встрече они бы обязательно заговорили между собой. Но сегодня Хемнолини вдруг залилась краской, легкая улыбка, как нежный отблеск зари, промелькнула на ее лице, и, опустив глаза, девушка убежала прочь.

Возвратись домой, Ромеш уселся за фисгармонию и стал старательно воспроизводить ту самую мелодию, которой обучила его Хемнолини. Но нельзя целый день играть одно и то же. Оставив фисгармонию, он попытался читать стихи, однако вскоре убедился, что никакая поэма не способна достичь тех высот, где сияет солнце его любви.

А Хемнолини весело продолжала свои домашние дела. После полудня она, наконец, освободилась и, притворив дверь спальни, села за вышивание. Спокойное лицо девушки светилось безмерным счастьем: ликующее чувство любви всецело захватило ее.

Задолго до обычного часа семейных чаепитий, Ромеш бросил книгу стихов, оставил фисгармонию и явился в дом Онноды-бабу. Прежде Хемнолини всегда спешила ему навстречу. Но сегодня юноша увидел, что столовая пуста, наверху тоже никого не было. Значит, Хемнолини до сих пор еще не выходила из своей комнаты.

В положенное время появился Оннода-бабу и занял свое место за столом.

Ромеш то и дело робко поглядывал на дверь. Наконец, послышались шаги, но это оказался всего лишь Окхой.

Поздоровавшись с Ромешем довольно тепло, он сказал:

— А я только что от вас, Ромеш-бабу.

При этом сообщении по лицу Ромеша пробежала тень беспокойства.

— Чего вы испугались, Ромеш? — рассмеялся Окхой. — Я вовсе не собираюсь на вас нападать. Ведь это дружеский долг — поздравить со счастливым событием в вашей жизни. Это было единственной целью моего посещения.

Во время разговора Оннода-бабу вдруг заметил отсутствие Хемнолини. Он окликнул ее и, не получив ответа, сам поднялся к ней наверх.

— Что это ты до сих пор сидишь со своим вышиванием, Хем! — сказал он. — Чай готов, Ромеш и Окхой уже пришли.

Хемнолини слегка покраснела.

— Прикажи, отец, подать чай сюда, — попросила она. — Мне нужно докончить эту работу.

— Ну и характер у тебя, Хем! Стоит увлечься чем-нибудь, так уж до остального тебе и дела нет. Когда шли экзамены, ты от книги головы не поднимала, а теперь вот занялась вышиванием, прямо из рук не можешь выпустить, хоть тут все пропади. Нет, это никуда не годится! Спускайся-ка вниз!

После этой отповеди Оннода-бабу взял дочь за руку и чуть ли не насильно привел в столовую. Но она ни на кого не подняла глаз и, казалось, все свое внимание сосредоточила на разливании чая.

— Что ты делаешь, Хем? — в недоумении воскликнул вдруг Оннода-бабу. — Зачем ты кладешь мне сахар? Ты же знаешь, что я всегда пью чай без сахару!

А Окхой, смеясь, заметил:

— Сегодня ее щедрость не знает границ. Она готова одарить сладким всех без исключения.

Эти скрытые насмешки по адресу Хемнолини были невыносимы для Ромеша. Он тут же решил, что после свадьбы они прекратят всякие отношения с Окхоем.

Несколько дней спустя, когда все снова собрались за чайным столом Онноды-бабу, Окхой неожиданно заявил:

— Знаете, Ромеш-бабу, вам следовало бы переменить имя.

— Хотелось бы знать почему, — раздраженно спросил Ромеш. Туманные намеки Окхоя постоянно выводили его из себя.

— Взгляните сюда, — сказал Окхой, развертывая газету. — Один студент по имени Ромеш сдал экзамены, послав на них вместо себя кого-то другого. Однако его все же разоблачили.

Зная, что Ромеш никогда не может сразу найти ответ на подобные шутки Окхоя, Хемнолини всегда считала своей обязанностью брать на себя защиту Ромеша. Так же поступила она и сейчас и, не выдавая своего негодования, смеясь отпарировала удар:

— Если так, то в тюрьмах должна быть масса Окхоев, попавшихся в таких делах.

— Нет, вы только посмотрите на нее! — заметил Окхой. — Хочешь дать человеку дружеский совет, а она уже сердится. Если на то пошло, я расскажу вам сейчас целую историю. Вы, конечно, знаете, что моя младшая сестренка, Шорот, ходит в высшую женскую школу. Так вот, вчера вечером она приходит и говорит мне: «Знаешь, дада, жена вашего Ромеша учится у нас в школе». «Глупенькая, — возражаю я, — ты думаешь, нет других Ромешей на свете?» «Кто бы этот человек ни был, он очень жесток к своей жене, — заявляет Шорот. — На праздниках все девочки уезжают домой, а он оставил свою жену в пансионе. Бедняжка себе все глаза повыплакала». Тогда-то мне пришло в голову, что это не дело: ведь и другие могут ошибиться так же, как Шорот.

Оннода-бабу весело рассмеялся:

— Ты просто сумасшедший, Окхой! Как можно говорить такие глупости! С какой стати наш Ромеш должен менять имя только потому, что какой-то другой Ромеш оставил свою жену плакать в школе.

Ромеш вдруг побледнел и, встав из-за ттола, вышел из комнаты.

— Что с вами, Ромеш-бабу? Уж не рассердились ли вы? Не подумайте, что я вас в чем-то подозреваю! — крикнул Окхой и кинулся вслед за Ромешем.

— Что это они в самом деле? — воскликнул Оннода-бабу.

Хемнолини внезапно разрыдалась.

— А ты-то тут при чем, Хем? Почему ты плачешь? — встревоженно спросил Оннода-бабу.

— Отец! Окхой-бабу ужасно несправедлив, — выговорила, наконец, она прерывающимся от слез голосом. — Как он смеет так оскорблять в нашем доме достойного человека?

— Ну, Окхой просто пошутил, не стоит принимать это так близко к сердцу.

— Я не терплю подобных шуток, — ответила Хем и убежала наверх.

Приехав в Калькутту, Ромеш приложил немало усилий, чтобы найти мужа Комолы. Наконец, с большим трудом ему удалось разыскать местечко под названием Дхобапукур, где жил Тариничорон, дядя девушки. Ромеш написал ему письмо.

Утром, на следующий день после описанного случая, он получил ответ на свое послание. Тариничорон писал, что после несчастного случая он не имел никаких известий о Нолинакхе, муже племянницы. Нолинакха был врачом в Рангпуре. Тариничорон писал туда и узнал, что и там о нем до сих пор ничего неизвестно. Откуда Нолинакха родом, Тариничорон не знает.

Теперь Ромешу окончательно пришлось расстаться с надеждой, что муж Комолы может быть жив.

С той же почтой он получил много других писем: это были поздравления от друзей по случаю свадьбы. Одни требовали, чтобы он устроил праздничный обед, другие шутливо упрекали за то, что Ромеш так долго держал все в секрете.

В это время слуга Онноды-бабу принес записку. Сердце Ромеша забилось, когда он узнал почерк Хемнолини.

«Слова Окхоя заронили в ней недоверие, и, чтобы рассеять его, она решилась написать мне», — подумал Ромеш.

Записка была совсем коротенькая:

«Вчера Окхой-бабу очень нехорошо поступил с Вами. Я думала, что Вы зайдете к нам сегодня утром. Почему же Вы не пришли? Зачем так близко принимать к сердцу то, что говорит Окхой-бабу? Вы же знаете, я не верю ни одному его слову. Обязательно приходите сегодня пораньше, — я не буду заниматься вышиванием».

В этих немногих словах Ромеш угадал боль, которая терзала любящее, полное всепрощения сердце Хемнолини, и глаза его наполнились слезами.

Ромеш понял, что со вчерашнего вечера Хемнолини со страстным нетерпением ожидает его, жаждет облегчить его страдания. Прошла ночь, миновало утро, а он все не шел, и тогда, не в силах больше ждать, она написала эту записку.

Ромеш еще накануне думал о том, что необходимо без промедления открыть Хемнолини все. Но после вчерашнего происшествия сделать это признание стало крайне трудно: ведь теперь всякий может подумать, что Ромеш старается увильнуть от ответственности за свои поступки. К тому же для него была невыносимой мысль, что тогда все это будет выглядеть, как триумф Окхоя. «Окхой действительно считает мужем Комолы какого-то другого Ромеша, — продолжал рассуждать юноша, иначе он ни за что бы не ограничился одними намеками, а устроил шум на весь город. Надо во что бы то ни стало немедленно что-то придумать».

Но тут пришло еще одно письмо. Оно было от начальницы школы, где училась Комола. Она писала, что девушка находится в очень угнетенном состоянии, и она не считает себя вправе оставлять Комолу на праздники в пансионе. Со следующей субботы начинаются каникулы, и Ромешу совершенно необходимо взять девушку на это время домой.

Взять к себе Комолу в следующую субботу! А в воскресенье его свадьба!

Вдруг в комнату влетел Окхой.

— Ромеш-бабу, вы должны меня простить, — заговорил он. — Если бы я знал, что вы так рассердитесь на столь безобидную шутку, я бы не коснулся этой темы. Ведь обычно люди сердятся только тогда, когда в шутке есть доля правды, в моих же словах нет никакого основания для того, чтобы при всех так выражать свое возмущение. Оннода-бабу со вчерашнего дня не перестает ругать меня, а Хемнолини даже разговаривать со мной не желает. Когда я сегодня утром зашел к ним, она сразу же вышла из комнаты. Ну скажите, что я сделал плохого?

— Мы все это обсудим в свое время, — ответил Ромеш. — А сейчас, простите, я очень занят!

— А, понимаю, приготовления к свадьбе, — ведь времени осталось совсем мало! Тогда я не буду отрывать вас от приятных забот. До свиданья, — и Окхой скрылся.

А Ромеш отправился в дом к Онноде-бабу. Войдя, он сразу увидел Хемнолини. Уверенная, что он придет рано утром, она давно приготовилась к встрече: сложенное и завернутое в платок вышивание лежало на столе, рядом со столом стояла фисгармония. Девушка предполагала заняться с Ромешем музыкой, как они делали всегда, но втайне надеялась услышать и другую музыку, — ту, которая звучит в сердцах одних влюбленных и слышна только им.

При появлении Ромеша она нежно улыбнулась, но улыбка тотчас угасла, так как Ромеш прежде всего спросил, где Оннода-бабу.

— Отец у себя в кабинете, — ответила она. — Разве он вам очень нужен? Может быть, подождете? Папа спустится к чаю.

— У меня к нему неотложное дело. Я не могу ждать.

— Тогда идите, он у себя.

Ромеш ушел.

«Неотложное дело!» В этом мире дела не терпят промедления, лишь любовь должна терпеливо ждать у дверей своего часа.

Казалось, в эту минуту ясный осенний день со вздохом притворил золотую дверцу своей сокровищницы радостей.

Хемнолини отодвинула кресло от фисгармонии и, пересев к столу, взялась за вышивание. Но у нее было такое чувство, будто игла скользила не по материи, а вонзалась прямо ей в сердце.

Много же времени, однако, требует неотложное дело Ромеша! Оно, как раджа, забирает себе столько часов, сколько пожелает, а любовь вынуждена ждать лишь милостыни!

Загрузка...