Глава тридцать восьмая

Однажды после полудня Оннода-бабу, желая посидеть с Хемнолини вдвоем за чаем, поднялся за ней наверх. Но он не нашел девушки ни в гостиной, ни в спальне. Расспросив слугу, он узнал, что из дому Хемнолини тоже не выходила. Сильно обеспокоенный, он поднялся на крышу. Угасающие лучи зимнего солнца слабо освещали раскинувшиеся насколько хватало глаз причудливые крыши городских домов. Кружил, где ему вздумается, легкий ветерок. Хемнолини тихо сидела в тени башенки, возвышающейся над крышей.

Она не слышала даже, как сзади к ней подошел Оннода-бабу. И лишь когда он стал рядом и осторожно коснулся ее плеча, Хемнолини вздрогнула и тотчас вспыхнула от смущения. Но прежде чем она успела вскочить, Оннода-бабу сел подле нее. Некоторое время он молчал и, наконец, с тяжелым вздохом промолвил:

— Если бы сейчас была жива твоя мать, Хем! Ведь я-то ничем не могу тебе помочь!

Услышав эти полные нежности слова, Хемнолини словно очнулась от глубокого забытья. Она взглянула на отца. Сколько любви, сколько сострадания и муки прочла она на его лице! Как изменился он за это короткое время! Он один принял на себя всю ярость бури, разразившейся над Хемнолини; он так стремится исцелить ее раненое сердце! Видя, что все его попытки успокоить дочь тщетны, он вспомнил о матери Хем, и при мысли о бесполезности своей любви глубокий вздох вырвался из его переполненной горем души. Все это, будто озаренное вспышкой молнии, вдруг ясно представилось Хемнолини. Упреки совести мгновенно заставили ее вырваться из плена раздумий. Мир, который словно затерялся во мраке, снова напомнил ей о своем существовании. Хемнолини почувствовала стыд за свое поведение. Она с усилием отбросила, наконец, воспоминания, которые всецело владели ею последнее время, и спросила:

— Как твое здоровье, отец?

Здоровье! Оннода-бабу уже и позабыл, когда говорили о его здоровье.

— Мое здоровье? — ответил он. — Я-то себя прекрасно чувствую, дорогая, но твой вид заставляет меня беспокоиться. Кто дожил до моих лет, с тем ничего не случится. Но в твои годы здоровье может пошатнуться от таких ударов судьбы. — И он нежно погладил дочь по спине.

— Скажи, отец, а сколько мне было лет, когда умерла мама? — спросила Хемнолини.

— Тогда ты была трехлетней девочкой и болтала без умолку. Я хорошо помню, как ты спросила меня: «Где ма?» Ты не знала своего деда, так как он умер еще до твоего рождения, поэтому ничего не поняла, когда я сказал, что мама ушла к своему отцу. Ты только продолжала грустно смотреть на меня. Затем, схватив за руку, потянула в пустую спальню матери. Ты была уверена, что там, в пустоте, я отыщу ее для тебя. Ты знала, что твой отец очень большой и сильный, и даже не представляла, что этот сильный отец в жизни неопытен и беспомощен, как ребенок. И сегодня, вспоминая об этом, я думаю о том, как все мы бессильны! Всевышний вложил в отцовское сердце любовь, но дал ему очень мало власти, — и Оннода-бабу положил руку на голову дочери.

Хемнолини взяла эту добрую дрожащую руку и стала ласково гладить ее.

— Я очень плохо помню ма, — заговорила она. — Помню только, что в полдень она обычно, лежа на постели, читала, а мне это очень не нравилось, и я старалась отнять у нее книгу.

Отец и дочь снова углубились в воспоминания о прошлом. Они так увлеклись разговорами о том, какая была мать, чем она любила заниматься, как жили они тогда, что даже не заметили, как село солнце и небо приобрело меднокрасный оттенок. Так, в центре шумной Калькутты, на крыше одного из домов сидели в уголке двое, старик и юная девушка, которых соединяла вечно живая любовь отца и дочери. Они оставались там, пока с гаснущего вечернего неба на них не спустились слезинки росы.

В это время на лестнице послышались шаги Джогендро. Задушевный разговор тотчас оборвался, и оба испуганно вскочили.

— Что это, Хем сегодня устраивает приемы здесь, на крыше? — воскликнул Джогендро, окидывая их пристальным взглядом.

Джогендро был возмущен. Скорбь, которая теперь не покидала их дом ни днем, ни ночью, делала пребывание в нем невыносимым для юноши. В кругу друзей он часто попадал в затруднительное положение, когда приходилось давать разъяснения по поводу несостоявшейся свадьбы сестры, поэтому ему нигде не хотелось показываться.

— Поведение Хемнолини начинает переходить всякие границы, — заметил он. — Это всегда случается с девицами, которые зачитываются английскими романами. «Ромеш меня оставил, — думает Хем, — значит, нужно, чтобы сердце мое было разбито!» И вот теперь она усердно старается внушить это всем. Ведь немногим из тех, кто читает романы, представляется такой исключительно удобный случай — самой испытать разочарование в любви!

Стремясь защитить дочь от злых насмешек Джогендро, Оннода-бабу торопливо заметил:

— Мы тут с Хем беседовали кое о чем, — как будто он сам привел Хем на крышу для разговора.

— Так разве нельзя поговорить за чайным столом? Ты во всем поощряешь ее, отец. Если так будет продолжаться, мне придется оставить этот дом, — заявил Джогендро.

Тут Хемнолини вдруг спохватилась:

— Отец, ты еще до сих пор не пил чаю?

— Чай ведь не поэтическое вдохновение, что само приходит в вечерний час в лучах заходящего солнца. И незачем еще раз напоминать, что если ты будешь сидеть в углу на крыше, то чашки сами не наполнятся, — последовало язвительное замечание брата.

Оннода-бабу, не желая, чтобы Хемнолини чувствовала себя виноватой, поспешно сказал:

— Я решил не пить сегодня чаю.

— Вы, что же, оба аскетами стали? — спросил Джогендро. — Но тогда что же мне остается делать? Я ведь не могу питаться воздухом!

— Нет, аскетизм тут ни при чем. Сегодня я плохо спал и поэтому решил, что будет лучше, если я воздержусь от чая.

В действительности же, во время беседы с Хемнолини Онноду-бабу не раз соблазняла наполненная до краев чашка чая, но теперь он не мог неожиданно встать и уйти. После стольких дней Хемнолини, наконец, откровенна с ним; он не помнил, чтобы когда-нибудь раньше они беседовали так задушевно и серьезно, как сегодня, здесь, на тихой крыше дома. Если прервать сейчас этот разговор, потом его не продолжишь: помешаешь ему, — и он умчится, как вспугнутая лань. Поэтому сегодня Оннода-бабу не поддался своему желанию.

Хемнолини не верила, что отец решил лечиться от бессонницы, отказываясь от чая.

— Идем, отец, пить чай — предложила она.

Оннода-бабу тотчас позабыл о своей бессоннице и торопливыми шагами направился к чайному столу.

Войдя в комнату, Оннода-бабу сразу же увидел Окхоя и встревожился: «Только Хем как будто немного успокоилась, а увидит Окхоя и снова разволнуется, — подумал он. — Но теперь уж ничего не поделаешь». Вслед за ним вошла и Хемнолини. Увидев ее, Окхой тотчас же вскочил.

— Джоген, — сказал он, — я пойду.

— Куда вы, Окхой-бабу, у вас разве есть какие-нибудь дела? Выпейте с нами чашку чая, — остановила его Хемнолини.

Все присутствующие были поражены такой приветливостью Хемнолини. Окхой снова уселся, заметив при этом:

— В ваше отсутствие я уже выпил две чашки, но если вы настаиваете, с удовольствием выпью еще.

— Вас никогда не приходилось упрашивать, когда дело касалось чая, — рассмеялась Хемнолини.

— Уж таким создал меня всевышний, я никогда не отказываюсь от хороших вещей, если в этом нет особой необходимости.

— Благословляю тебя, чтобы и хорошие вещи, помня об этом твоем качестве, не отворачивались от тебя без всякой видимой на то причины, — заметил Джоген.

Наконец, после долгого перерыва, за чайным столом Онноды-бабу вновь шла непринужденная беседа. Обычно Хемнолини смеялась негромко, но сегодня взрывы ее смеха временами покрывали голоса разговаривающих.

— Окхой-бабу совершил предательство, отец, — сказала она шутя. — Он так давно не принимал твоих пилюль, но, несмотря на это, хорошо себя чувствует. Из уважения к тебе, отец, у него должна хоть голова разболеться.

Оннода-бабу счастливо рассмеялся. Интерес близких к его коробочке с пилюлями он считал признаком восстановления благополучия в семье, и словно тяжесть свалилась с его сердца.

— Я знаю, вы просто хотите поколебать стойкость этого человека, — заметил он. — Отряд приверженцев моих пилюль состоит из одного Окхоя, но и его вы собираетесь отнять у меня!

— Не беспокойтесь, Оннода-бабу, — ответил на это Окхой, — меня изменить трудно!

— Значит, ты как фальшивая монета: захочешь ее разменять — угодишь в полицию, — добавил Джогендро.

Эти веселые шутки за столом Онноды-бабу разогнали, наконец, мрачное настроение последних дней.

Сегодняшнее чаепитие затянулось бы надолго, если бы Хемнолини не собралась уйти под тем предлогом, что ей пора делать прическу. Окхой тоже вспомнил о каком-то срочном деле и быстро ушел.

— Отец, — сказал тогда Джогендро, — немедленно делай приготовления к свадьбе Хемнолини.

Оннода-бабу удивленно посмотрел на него.

— Знаешь, — продолжал Джогендро, — в обществе много сплетничают относительно ее разрыва с Ромешем, со многими я затеваю ссоры из-за этого. Если бы я только мог открыть им всю правду, незачем было бы и ссориться. Но из-за Хем я рта не могу раскрыть — вот и приходится расправляться кулаками. Тут как-то пришлось проучить Окхила, — я услышал, как он болтает всякую ерунду. А если выдать Хем замуж, все прекратится, и мне не придется с утра до вечера, засучив рукава, поучать весь свет. Послушай меня, не медли больше.

— Но за кого же ее выдать, Джоген?

— У нас есть только один человек. После всей этой истории, после разговоров, которые уже начались, невозможно найти для нее хорошего жениха. Остался один только бедняга Окхой, его ничем не смутишь: скажешь ему пилюли глотать — проглотит, жениться попросишь — женится!

— Ты с ума сошел, Джоген. Да разве Хем согласится выйти за него замуж?

— Если ты не будешь мешать мне, я берусь добиться ее согласия.

— Нет, нет, Джоген! — испуганно воскликнул Оннода-бабу. — Ты не знаешь Хем. Запугиванием, принуждением ты только оттолкнешь ее. Дай ей еще несколько дней, пусть успокоится. Бедняжка, она столько уже пережила. А со свадьбой некуда торопиться.

— Да я ее не огорчу, все дело можно будет уладить очень осторожно и легко, не причинив ей никаких страданий. Неужели вы думаете, что я умею только скандалить?

Джогендро был человек нетерпеливый. В тот же вечер, едва Хемнолини, причесав волосы, вышла из своей комнаты, он окликнул ее:

— Хем, мне надо поговорить с тобой.

Сердце Хемнолини дрогнуло. Она медленно последовала за ним в гостиную и села на стул.

— Ты не замечаешь, как ухудшилось здоровье отца, Хем? — начал Джогендро.

Тень беспокойства пробежала по ее лицу, но она ничего не ответила.

— Я хочу сказать, что если не принять срочных мер, отец может серьезно заболеть.

Хемнолини поняла, что ответственность за болезнь отца целиком возлагается на нее. Она низко опустила голову и стала перебирать край своего сари.

— Что было, то прошло, — продолжал он. — И чем больше ты горюешь о прошлом, тем неприятнее нам. Теперь, если ты хочешь совершенно успокоить отца, ты должна как можно быстрее уничтожить с корнем все воспоминания об этой неприятной истории. — Сказав это, Джогендро замолчал и выжидающе посмотрел на Хемнолини.

— Не беспокойся, я никогда не заговорю с отцом об этом, — смущенно проговорила Хем.

— Ты-то, конечно, не будешь говорить, но ведь другим рты не закроешь.

— Что же я могу сделать?

— Есть только одно средство прекратить все толки.

Догадавшись, что имеет в виду Джогендро, Хемнолини поспешно сказала:.

— Было бы хорошо увезти отца на некоторое время на запад. Когда через несколько месяцев мы вернемся, болтовня уже прекратится.

— Это тоже не даст желанных результатов. Сердце отца до тех пор будет истекать кровью, пока он не будет вполне уверен в том, что ты совершенно излечилась от горя.

Из глаз Хемнолини брызнули слезы, но она быстро вытерла их и спросила:

— Так скажи, наконец, что должна я сделать?

— Я знаю, тебе тяжело об этом слышать, но если ты хочешь, чтобы все были счастливы, то должна, не теряя времени, выйти замуж.

Хемнолини точно окаменела. Но Джогендро не желал ждать и воскликнул:

— Вы, девушки, своим воображением любите делать из мухи слона. Не у тебя одной — у многих происходят подобные неприятности со свадьбой, но ведь в конце концов все улаживается. А если бы в каждом доме разыгрывались взятые из книг истории, жизнь стала бы совершенно невыносимой. Выходи замуж за достойного человека и прекрати как можно скорее эту ненужную комедию. Может, тебе и не стыдно декламировать перед людьми: «Я навсегда стану отшельницей и, сидя на крыше, буду созерцать небеса. Память об этом недостойном изменнике я вознесу на алтарь своего сердца и буду свято чтить ее!» — нам же — хоть умирай от такого позора.

Хемнолини отлично знала, насколько постыдной должна казаться людям эта «комедия», поэтому насмешка Джогендро пронзила ее как нож.

— Дада, — сказала она, — я ведь не говорю, что отрекусь от мира и никогда не выйду замуж.

— Если ты не хотела этого сказать, так выходи. Конечно, если ты заявишь, что никого, кроме властителя небес, самого бога Индры[41] полюбить не можешь, то тебе ничего другого не остается, как сделаться отшельницей!

На свете редко встречаешь то, что нравится, надо принимать вещи такими, какие они есть. Я считаю, что в этом и заключается благородство.

Раненная в самое сердце, Хемнолини сказала:

— Зачем ты так зло смеешься надо мной? Разве я говорила тебе что-нибудь о любви?

— Правда, не говорила. Но я же вижу, что ты ничуть не стесняешься выражать некоторым из искренне расположенных к тебе друзей свою несправедливую и беспричинную антипатию. Ты все-таки должна будешь признать, что среди тех, с кем тебе приходилось встречаться, есть один, который в радости и горе, в почете и унижении всегда оставался тебе верен. За это я его очень уважаю. Если ты хочешь такого мужа, который жизнь за тебя будет готов отдать, то его искать не придется, а если ты склонна заниматься мелодекламацией…

Хемнолини вдруг встала:

— Ты не должен так разговаривать со мной. Что бы ни приказал мне отец, кого бы ни выбрал мне в мужья, — я выполню его волю. Вот если откажусь повиноваться, тогда можешь говорить мне о мелодекламации.

Джогендро сразу смягчился.

— Не сердись на меня, Хем! Ты же знаешь, что когда я взволнован, то не владею собой, говорю, что придет в голову. Мы ведь с тобой вместе росли, я же знаю, как ты скромна и как любишь отца.

С этими словами Джогендро ушел к Онноде-бабу. Оннода-бабу был у себя в комнате. Его терзала мысль о том, что Джогендро может жестоко обидеть Хем; он уже собирался пойти и прервать беседу брата с сестрой, когда явился Джогендро. Оннода-бабу выжидающе посмотрел на него.

— Хем согласна выйти замуж, отец, — объявил Джогендро. — Ты, наверно, думаешь, что я силой вынудил ее согласиться — ничего подобного! Теперь, как только ты ей сам скажешь о своем желании, она не станет возражать против брака с Окхоем.

— Я должен сказать ей об этом?

— А ты думаешь, она сама придет к тебе и скажет: «Я выхожу замуж за Окхоя»? Хорошо, если ты боишься сказать ей это, так я передам твою волю!

— Нет, нет! — испуганно воскликнул Оннода-бабу. — Я сам скажу ей все, что нужно. Но к чему так спешить? Мне кажется нужно подождать еще несколько дней.

— Нет, отец, задержка может вызвать различного рода осложнения. Так долго тянуть нельзя.

Никто в доме не мог устоять перед настойчивостью Джогендро: за что уж он ухватился, — не отпустит, пока не добьется своего. Оннода-бабу в душе его побаивался. И, чтобы прекратить этот разговор, ответил:

— Хорошо, я скажу.

— Сейчас самое подходящее для этого время, отец. Она сидит и ждет твоего решения. Покончи сразу со всем этим.

Оннода-бабу задумался.

— Тут нечего размышлять, — заметил Джогендро. — Иди сейчас к Хем.

— Побудь здесь, Джоген, — попросил Оннода-бабу, — я пойду к ней один.

— Хорошо, я останусь здесь.

Войдя в неосвещенную гостиную, Оннода-бабу услышал, как кто-то порывисто поднялся с кресла. Полный слез голос произнес:

— Свет погас, отец, я сейчас велю зажечь лампу.

Оннода-бабу понял, почему погас свет, и сказал:

— Не беспокойся, дорогая, зачем нам лампа?

Он ощупью добрался до Хемнолини и сел с ней рядом.

— Ты не заботишься о своем здоровье, отец, — сказала она.

— На это есть своя причина, дорогая! Не беспокоюсь потому, что хорошо себя чувствую. Ты бы лучше обратила внимание на себя, Хем.

Тогда измученная Хемнолини, наконец, воскликнула:

— Что вы все говорите мне одно и то же! Это очень жестоко, отец! Я такая же, как и другие. Скажите, в чем выражается мое невнимание к своему здоровью? Если вы считаете, что мне необходимо принять какие-то меры для излечения, то почему не сказать этого прямо? Разве я в чем-нибудь тебе перечила, отец?

Рыдания сотрясали ее.

— Никогда, милая моя, никогда, — проговорил Оннода-бабу, взволнованный и расстроенный состоянием дочери. — Тебе никогда и не приходилось приказывать: ведь ты, моя дорогая девочка, знаешь все, что у меня на душе; и всегда поступала, как я хотел. Если мое горячее благословение будет услышано, всевышний сделает тебя счастливой на всю жизнь.

— Ты не хочешь, чтобы я навсегда осталась с тобой, отец? — спросила Хем.

— Откуда ты взяла, что не хочу?

— Я буду с тобой, пока брат не приведет в дом жену. Иначе кто позаботится о тебе?

— Заботиться обо мне?! Не говори так, дорогая. Привязать вас к себе для того, чтобы вы ухаживали за мной! Я не стою этого!

— Очень темно, отец, — заметила Хем. — Я принесу лампу.

Она принесла из соседней комнаты лампу и сказала:

— Из-за всех неприятностей я давно уже не читаю тебе газет по вечерам. Хочешь, сейчас почитаю?

— Хорошо, — ответил Оннода-бабу, поднимаясь, — посиди здесь, я сейчас вернусь. — И отправился к Джогендро. Он решил заявить ему, что сегодня не смог сказать об этом и отложил разговор до другого раза, но когда Джоген спросил: «Ну, как, отец? Говорил о свадьбе? Что было?» — он торопливо ответил: «Да, сказал». Он боялся, как бы Джогендро снова не разволновал Хемнолини.

— Она, конечно, согласилась?

— Да, что-то вроде этого.

— Тогда я пойду сообщу Окхою!

— Нет, нет, сейчас ничего не говори ему, — с испугом воскликнул Оннода-бабу. — Пойми, Джоген, действуя так стремительно, ты можешь все испортить. Сейчас незачем кому-либо сообщать об этом. Мы, наверно, поедем на запад, а когда вернемся, все устроим.

Ничего не ответив, Джогендро ушел. Завернувшись в шарф, он тотчас же отправился к Окхою. Окхой в это время был погружен в изучение английской книги по бухгалтерии.

Джогендро вырвал книгу у него из рук и отшвырнул прочь.

— Это все успеется, — заявил он, — а сейчас назначай день свадьбы!

— Что ты говоришь! — воскликнул Окхой.

Загрузка...