Крушение

Глава сорок восьмая

Приехав в Бенарес, Оннода-бабу и Хемнолини поселились за городом, в очень уединенном месте.

Они узнали, что мать Нолинакхи, Хемонкори, заболела воспалением легких. Все эти дни, несмотря на кашель и лихорадку, она не прекращала своих обычных утренних омовений в Ганге даже в холодную погоду. И в результате состояние ее здоровья сильно ухудшилось.

Благодаря неустанным заботам Хемнолини в течение нескольких дней кризис благополучно миновал. Но Хемонкори была еще чрезвычайно слаба. Ревностно оберегая свою кастовую чистоту, она не могла позволить себе принимать лекарство и пищу из рук Хемнолини, принадлежащей к «Брахмо Самадж». До болезни Хемонкори все делала сама. Теперь же Нолинакха собственноручно готовил ей пищу, давал лекарство и прислуживал во время еды.

— Хоть бы я умерла! — всегда печально говорила она при этом. — Зачем всевышний сохраняет мне жизнь, когда я доставляю вам столько хлопот!

Хемонкори была очень сурова по отношению к себе, но любила, чтобы все вокруг нее было сделано красиво и со вкусом. Узнав об этом от Нолинакхи, Хемнолини тщательно следила за порядком и чистотой в доме. И всегда, прежде чем пойти к Хемонкори, она заботливо осматривала свой наряд. Каждый день Оннода-бабу приносил цветы из сада, который был при их доме, и Хемнолини искусно украшала ими комнату больной.

Нолинакха много раз пытался уговорить мать пользоваться услугами служанок, но та ни за что не хотела. Правда, для тяжелых работ в доме было много прислуги, но Хемонкори не могла допустить, чтобы нанятые люди прислуживали ей лично.

С тех пор как умерла няня, воспитавшая ее, Хемонкори даже во время тяжелой болезни не позволяла служанке обмахивать ее опахалом или растирать больное тело.

Она очень любила красивых детей и красивые лица. Возвращаясь с утреннего омовения, Хемонкори по дороге украшала цветами каждое изображение Шивы[51], окропляя его водой из Ганга. Время от времени она приводила к себе в дом приглянувшегося ей по дороге красивого крестьянского мальчугана или какую-нибудь миловидную девочку-брахманку. Она покорила сердца всех хорошеньких соседских детей, одаривая их игрушками, мелкими монетами и сладостями. Она получала огромное удовольствие, когда порой они приходили к ней поиграть и устраивали в доме веселую суматоху. Хемонкори обладала и еще одной слабостью. Увидев какую-нибудь красивую безделушку, она не могла удержаться, чтобы не купить ее. Но приобретала она их не для себя. Ничто не доставляло ей такой большой радости, как сделать подарок тому, кто, она знала, сумеет оценить его. Ее дальние родственники и знакомые часто удивлялись, получив по почте в подарок неизвестно от кого красивую вещицу. У Хемонкори был большой черного дерева сундук, в котором хранилось много бесполезных, но красивых и драгоценных безделушек и шелковых одежд. Про себя Хемонкори давно решила, что, когда появится в доме жена Нолинакхи, все это будет принадлежать ей. Хемонкори представляла себе будущую невестку очень красивой и молоденькой девушкой, появление которой должно озарить счастьем их дом. А Хемонкори будет заботиться о ее нарядах и украшениях. В таких сладостных мечтах она провела много времени.

Хемонкори вела аскетический образ жизни. Весь день она проводила в молитвах, совершала омовения и другие религиозные обряды. Ела она один раз в день; немного молока и плодов составляли всю ее пищу.

Но, будучи строга и непреклонна к себе в соблюдении предписываемых религией обрядов, она не одобряла суровый образ жизни сына.

— Зачем мужчине мучить себя напрасно? — нередко говорила она.

Мужчины казались ей большими детьми. Она легко и снисходительно прощала им даже новоздержанность и неразборчивость в еде.

— Для чего им ограничивать себя? — говорила она.

Конечно, все должны соблюдать религиозные законы, но она была твердо убеждена, что строго придерживаться правил поведения не обязательно для мужчин. Ей доставило бы радость, если бы Нолинакха хоть в небольшой степени проявил свойственные другим мужчинам легкомыслие и эгоизм, лишь бы он не беспокоил ее в молельне и избегал общения с ней во время совершения религиозных обрядов.

Оправившись от болезни, Хемонкори поняла, что не только Хемнолини стала верной последовательницей Нолинакхи, но и престарелый Оннода-бабу внимает словам ее сына, как словам мудрого гуру[52], с глубоким почтением и любовью. Это очень забавляло Хемонкори.

Однажды, позвав к себе Хемнолини, она, смеясь, сказала ей:

— Дочь моя, мне кажется, что ты и твой отец напрасно поощряете Нолинакху. Как можете вы слушать его безумные речи? В твоем возрасте тебе следует думать о нарядах, больше смеяться, весело проводить время, не задумываться о служении всевышнему. Ты спросишь, почему же я не делаю этого. На это есть свои причины. Мои родители были очень религиозны. С детства я, мои братья и сестры воспитывались в строгом благочестии. И, если бы теперь мы оставили все, к чему привыкли, не знаю, в чем бы еще мы нашли утешение. Ты же — другое дело. Я хорошо знаю, как воспитывали тебя. Какой смысл тиранить себя, дочь моя? Я считаю, что каждый должен жить согласно своим склонностям и воспитанию. Нет, нет… Такое самоистязание тебе совсем не подходит. Кто знает, когда еще Нолинакха станет настоящим гуру. До недавнего времени он занимался лишь тем, что его интересовало, и слышать не мог и слова из шастр. Все это он начал делать, чтобы доставить удовольствие мне. Но боюсь, что в конце концов он станет настоящим санниаси[53]. «Будь верен тому, чему учили тебя с детства, — постоянно говорю я ему. — В этом нет греха, и мне было бы это приятно». А Нолин только смеется в ответ. Такой уж у него характер: выслушает все молча и даже рта не раскроет.

Этот разговор происходил вечером, когда почтенная женщина причесывала Хемнолини. Хемонкори не нравилось, что девушка убирала волосы в скромный узел на затылке.

— Ты, кажется, думаешь, что я не разбираюсь в теперешних модах, — продолжала она. — Но я знаю столько разных причесок, сколько и тебе неизвестно. Когда-то я была знакома с одной очень милой англичанкой, она приходила учить меня шитью. От нее-то я и научилась по-разному причесываться. Но каждый раз после ее ухода мне приходилось совершать омовение и переодеваться. Это очищение предписано религией. Хорошо это или плохо, не знаю, но поступать иначе не могу. Ты не обижайся, что с вами я так поступаю. В моем сердце нет презрения, это только обычай. Я тяжело страдала, когда семья моего мужа отреклась от правоверного индуизма, но не стала жаловаться. «Вы хорошенько подумайте, — сказала я им только. — Я невежественная женщина, но не отрекусь от своей веры».

Здесь Хемонкори краем своего сари вытерла навернувшиеся на глаза слезы.

Хемонкори нравилось распускать длинные волосы Хемнолини и по-новому причесывать их. Иногда она вынимала из своего заветного сундука черного дерева столь любимые ею яркие наряды и наряжала Хемнолини. Казалось, это доставляло ей огромное удовольствие. Почти каждый день Хемнолини приносила с собой вышивание, и Хемонкори учила ее вышивать разными новыми способами. Так вдвоем они проводили все вечера.

Хемонкори любила читать бенгальские журналы и сборники рассказов, и Хемнолини приносила ей все свои книги и журналы. Она изумляла девушку оригинальными замечаниями о прочитанных книгах и статьях. До сих пор Хем считала, что такой широкий кругозор может быть лишь у человека с английским образованием. Но вскоре благодаря трезвым суждениям и благочестивому образу жизни мать Нолинакхи стала казаться ей удивительнейшей, полной неожиданностей женщиной.