Крушение

Глава сорок четвертая

Последнее время Окхоя не было видно в доме Онноды-бабу. Но в тот день, когда Нолинакха уехал в Бенарес, он снова появился с Джогендро за чайным столом. Про себя он решил, что по степени раздражения Хемнолини при виде его, Окхоя, легко будет определить, насколько еще помнит она Ромеша. Сегодня Окхой нашел Хемнолини совершенно спокойной. Увидев его, она ничуть не изменилась в лице.

— Что вас так давно не было видно? — приветливо спросила девушка.

— Разве я достоин того, чтобы видеть меня ежедневно? — проговорил Окхой.

— Если бы недостойные лишены были права ходить в гости, то многим из нас пришлось бы обречь себя на полное одиночество, — заметила Хемнолини.

— Окхой думал одной скромностью завоевать награду, — проговорил Джогендро, — а Хем превзошла его и показала, что скромность присуща всем людям вообще. Я тоже хочу кое-что сказать об этом. С такими, как мы, обыкновенными людьми, можно видеться ежедневно, но с людьми необыкновенными лучше встречаться изредка, в большой дозе трудно их принимать. Поэтому-то они и скитаются по лесам, горам и пещерам, а если бы своим постоянным местом пребывания они избрали человеческое общество, то таким простакам, как мы с Окхоем, пришлось бы бежать в леса и горы.

Хемнолини поняла, в кого целил Джогендро, но ничего не ответила. Она приготовила три чашки чая и поставила их перед отцом, Окхоем и Джогендро.

— А ты разве не будешь пить чай? — спросил ее Джогендро. Хемнолини почувствовала, что сейчас ей придется выслушать грубость, но все-таки со спокойной решимостью ответила:

— Нет, я бросила пить чай.

— Да тут, я вижу, начался настоящий аскетизм! Вероятно, в чайных листьях недостаточно мистической силы, ведь этим обладает лишь миробалан[48]. Что за несчастье! Хем, прекрати все это. Если одной чашкой чая ты нарушишь свое воздержание, ничего не произойдет! В этой семье суровые ограничения надолго не задерживаются, и незачем среди своих раздувать это никчемное дело.

С этими словами Джогендро встал, сам налил еще одну чашку чая и поставил ее перед Хемнолини. Не прикоснувшись к ней, девушка сказала:

— Почему ты пьешь чай, отец, и ничего не ешь?

У Онноды-бабу дрожали руки и голос, когда он ответил:

— Правду сказать, дорогая, за этим столом мне сегодня кусок в горло не идет. Долго я старался молча сносить выходки Джогена. Я знаю, что при моем состоянии здоровья стоит мне начать говорить, и я не могу остановиться, — все выскажу, а потом придется жалеть об этом.

— Не сердись, пожалуйста, отец, — сказала Хемнолини, подойдя к его креслу. — Дада хочет угостить меня чаем, ну и хорошо, меня это ничуть не огорчает. А тебе, отец, надо что-нибудь съесть. Я знаю, ты всегда плохо себя чувствуешь, если пьешь один чай. — И Хемнолини пододвинула отцу блюдо. Оннода-бабу неохотно принялся за еду.

Вернувшись на свое место, Хемнолини собралась уже выпить налитый Джогендро чай, как вдруг Окхой поспешно вскочил:

— Простите, пожалуйста, можно мне взять эту чашку? Я уже выпил свою.

Джогендро подошел к Хемнолини и, взяв у нее чашку, обратился к Онноде-бабу:

— Я нехорошо поступил, прости меня, отец.

Оннода-бабу ничего не ответил, но из глаз его закапали слезы.

Джогендро и Окхой тихо вышли из комнаты. Оннода-бабу, выпив чай, встал и, опираясь на руку Хемнолини, неверными шагами поднялся наверх.

Этой же ночью у Онноды-бабу был приступ сильных болей. Приглашенный доктор, осмотрев его, сказал, что у него не в порядке печень, — болезнь еще не запущена, год или несколько месяцев, проведенные на западе, и хороший климат полностью восстановят его здоровье.

Когда боли утихли и доктор ушел, Оннода-бабу сказал:

— Хем, дорогая, уедем на некоторое время в Бенарес.

Такая же мысль возникла и у Хемнолини. Стоило только уехать Нолинакхе, как девушка почувствовала, что рвение, с которым она раньше выполняла все ритуалы, значительно ослабло. Одно присутствие Нолинакхи, казалось, придавало ей твердость в выполнении ежедневных обрядов. Само лицо Нолинакхи светилось непреклонной верой и невозмутимым спокойствием, и это всегда воодушевляло Хемнолини. В отсутствие же Нолинакхи какая-то вялость сменила ее энтузиазм. Поэтому она теперь с еще большей настойчивостью следовала его указаниям, выполняя их особенно тщательно. Но от этого вместо покоя ее охватывало такое отчаяние, что она не могла сдержать слез. За чайным столом она старалась быть гостеприимной, но на сердце ее лежала какая-то тяжесть. Снова с удвоенной силой овладевали ею мучительные воспоминания о прошлом, и снова ее бесприютная и одинокая душа готова была заметаться с мучительными стонами. Поэтому, когда Оннода-бабу предложил поехать в Бенарес, она поспешила ответить:

— Это было бы очень хорошо, отец.

На следующий день, заметив какие-то приготовления, Джогендро спросил, в чем дело.

— Мы уезжаем на запад, — ответил Оннода.

— Куда именно?

— Сначала попутешествуем, а там поселимся, где понравится.

Сказать Джогендро прямо, что они собираются в Бенарес, он не решился.

— Жаль, что не могу поехать с вами, — заметил Джогендро. — Я послал заявление на место главного учителя и жду ответа.