Двери хлопали, как крылья громадных птиц, я толкал их кулаками, а кое-где пинал сапогом, чтобы быстрее раскрылись, но ни в крошечных комнатушках, ни в великолепных залах не мог найти Вишню. Люди в черных масках по-прежнему не обращали на меня внимания. Мужчины и женщины, точно механические куклы, вяло танцевали, пытались петь — визгливо тянули высокие, режущие ухо ноты, рисовали на холстах бессмыслицу.
За белой с желтыми цветами дверью катались на коньках мужчина в длиннополом сюртуке и женщина в широкой юбке, украшенной неправдоподобно огромным бантом. Я заскочил туда, не веря своим глазам, — и тут же поскользнулся. С грохотом рухнув на настоящий лед (ох, ну откуда он здесь?!), я позорно растянулся и, выругавшись («Зацепи змею за хвост!»), кособоко поднялся.
Парочка фигуристов не заметила меня. Катались они, надо сказать, так себе — неловко поворачивались, слегка приседали, неповоротливо кланялись. Корявый балет сопровождала оглушительная какофония ненастроенных скрипок и виолончелей — я так и не понял, откуда доносилась музыка. Едва уловимый мотив перебивали механические звуки — все вокруг скрежетало, гремело, булькало. Мгновенно разболелась голова, и я поспешил выбраться, аккуратно скользя по желтоватому льду.
В каждой комнате я подолгу вглядывался в женские лица, стараясь увидеть за маской знакомые черты, и дамы не отворачивались от меня, не сердились, но и не улыбались — им было безразлично.
Поначалу я останавливал каждого, кто встречался на пути, настырно хватал за бесцветные ладони, цеплялся в шелковые рукава: «Простите, не видели ли вы девушку — совсем молодую, тонкую, с темными косами?» — но никто мне не отвечал. Глаза под масками оставались застывшими и безжизненными, и от их пустого, как у манекенов, взора мне становилось холодно, будто я брожу в одиночестве по бескрайним зимним лугам.
Вот что такое — Город берлог! Эти странные люди засели в тайных комнатушках, точно медведи в подземном логове, и белый свет им не нужен! Но кто знает, по своей воле они здесь оказались? И кто лишил их голоса? Неужели Урсула настолько всемогуща…
— Молодой человек, разве нельзя бегать помедленнее? — проскрипел очень вежливый женский голос. — Вы толкнули мое кресло, и я сделала кривой стежок. Теперь на автопортрете будет одна лишняя морщинка, а у меня на лице их и так целая коллекция.
Хрупкая старушка с белым цветком в пепельных волосах глянула на меня из-под черной маски недовольными, но живыми (живыми!) серыми глазами. Она протянула пяльцы, и я увидел почти законченную вышивку — изображение строгой пожилой женщины в тонких золоченых очках. Старушка покачивалась в низеньком кресле-качалке и смотрела на меня с укоризной.
— Простите меня, пожалуйста, — искренне проговорил я, неловко поклонившись. — Я потерял свою подругу и ужасно волнуюсь… Вы не видели ее? Красивая, с темными косами…
— За свою долгую жизнь я повидала многих подруг, красивых и не очень, — вздохнула старушка и вновь принялась вышивать. — Лишь некоторые оставили глубокий след в моем сердце, а прочие исчезли из него навсегда. Но то, что вы взволнованы, мне определенно нравится! — старушка вдруг отложила пяльцы. — Все прочие здесь настолько равнодушны, что хочется кричать.
— А вы… Вы совсем другая!
— Дорогой мой, это ненадолго. Скоро буду, как все, — старушка грустно вздохнула. — Вы явно новый человек, а то бы уже поняли, что здесь иначе нельзя. Чтобы проводить дни в приемлемых условиях, надо носить маску, а она лишает всяческой индивидуальности. Пробьет час, и я потеряю все, что у меня осталось. А у меня и так уже ничего нет, кроме этой вышивки и прожитых десятилетий, — старушка скорбно посмотрела на сморщенные, унизанные серебряными перстнями пальцы. — Усну, проснусь — и снова будет сорок лет. Отнимут даже возраст.
— Но ведь помолодеть — это хорошо! — опешил я.
— Хорошо? Нет, великолепно! Но только когда рядом любимые, когда дело радует. А тут — что? Лепят кукол по единому лекалу. Лучше быть древней старушкой, чем фарфоровой игрушкой, как говорится, да выбирать не приходится. Пока не превратилась в бродячий манекен, рисую иглой свой портрет. Вдруг потом взгляну на него — и что-то трепыхнется? Но это пустые надежды. Такого не бывает. Здесь все одинаковы. Выглядят занятыми, творческими, а на деле изо дня в день создают бездарную бессмыслицу. Души-то нет.
В другое время я бы о многом расспросил интеллигентную старушку — и как она здесь оказалась, и зачем надела маску, если та превращает человека в тело без души, но сейчас меня интересовал лишь один вопрос — где Вишня? «Только бы Вишенка не нацепила маску… Только не это!» — билась в голове мысль.
— Вы единственный настоящий человек, что мне здесь встретился, — я опустился на корточки перед креслом, схватил старушкины ладони — теплые, хрупкие, с истончившейся кожей, под которой проглядывали ручейки синих вен. — Вы мудрая, искренняя…
— Ох, не надо комплиментов, — поморщилась собеседница, но я видел, что ей приятны мои слова. — С юности не знала, как их принимать.
— Помогите, мне, пожалуйста! Я ищу мою ровесницу, подругу. Ее зовут Анна-Виктория, но все называют Вишней. Она красивая, с большими глазами, в волосах яркие пряди. У нее есть живое облако — красная Белка, Алька. И свое облако я тоже ищу. Это Крылатый Лев. Может быть, вы слышали что-то? Скажите!
Что-то мелькнуло в старушкиных глазах, она даже покачиваться перестала.
— Вы что-то путаете, молодой человек. Девушек здесь немало, но красивы ли они? Хороши ли? Кто знает, их лица скрывают маски. Что касается облаков… Нет-нет, здесь их быть не может. Ни при каком раскладе. Ни одного.
— Вы уверены?
— Не сомневаюсь. Облака — привилегия живых. А мы… Мы, увы, закончили земной путь, — она развела сухонькими руками.
— Я свой путь еще не закончил, — проговорил я, стараясь преодолеть обморочную тоску. — Я жив. И Вишня тоже. Мы попали сюда случайно и обязательно выберемся.
— Ох, юноша, знали бы вы, как мне не хочется вас огорчать! — старушка сокрушенно покачала головой. — Но так, как вы, думают все новенькие. Смирение приходит не сразу. Сначала ты мечешься, потом устаешь. Не успеешь опомниться — а вот и маска давит на нос. Потом люди теряют голос. Мне еще предстоит пройти такое.
— Так что это — ад или рай?
— Это Город берлог. Наверно, считается, что мы живем здесь, как в раю: едим, поем, танцуем… Но ведь унылое однообразие — это адовы муки! Кроме того, — она понизила голос. — Тут имеется местечко для непокорных, и вот туда лучше не попадать… Впрочем, это только мои домыслы. Вот в том, что здесь нет облаков, я нисколько не сомневаюсь.
— И все же по крайней мере одно облако тут имеется, — упрямо сказал я. — Это красная Белка.
Старушка вздохнула, сокрушенно покачала головой:
— Давайте завершим разговор про облака, это пустое. Лучше побеседуем о вашей девушке. Напомните, как ее зовут?
— Вишня, — я едва сдерживал дрожь. — Все называют ее Вишня. Может быть, вы все-таки что-то знаете?
— К сожалению, нет. Но я могу дать вам добрый совет.
— Да, прошу вас!
Старушка опасливо глянула по сторонам и склонилась ко мне — я так и сидел возле ее ног:
— Не бойся меча, не бойся ножа. Бойся… театра! — она вынула из незавершенной работы серебристую иглу с долгой голубой ниткой и многозначительно сморщилась. Я с горечью понял, что старая женщина выжила из ума. Впрочем, здесь все сумасшедшие. Не удивлюсь, если из-за очередного поворота выглянет Шляпник с Белым Кроликом под мышкой, а я и так уже ощущаю себя Алисой в стране чудес из какой-то полузабытой иноземной истории.
Но я не стал ничего говорить доброй старушке. Поднялся, вежливо поклонился.
— Спасибо вам за все!
— Вижу, вы не приняли мои слова всерьез, — развела руками старушка. — Жаль, вы мне понравились.
Она взялась за вышивку, а я отправился на поиски Вишни. Тревога грызла меня голодной волчицей, внутри вскипал страх, но я давил его злостью.
— Вишня! — что было сил закричал я, врываясь в очередной зал — ярко освещенный, просторный, заставленный белоснежными стульями с мягкими спинками, перед которыми возвышался высокий круглый стол на трех витых ножках и темнело богатое, похожее на трон, кресло. — Вишня, ну отзовись же!
— Какой вы голосистый, это невозможно! — раздался мелодичный голосок Урсулы. Я обернулся, чтобы сказать все, что о ней думаю, — и отшатнулся. Рядом с ней возвышался высокий человек, скрывающий лицо под алым остроконечным капюшоном, — может быть, тот самый служитель, что молча убирал взбесившуюся посуду. Но сейчас, когда я разглядел его поближе, убедился, что спутник Урсулы куда больше смахивает на палача с ярмарочных картинок, чем на флегматичного дворецкого. «Даже если я еще жив, парень быстро это исправит», — понял я.
— Не надо торопиться, прошу вас, — мягко заговорила Урсула. — Здесь никто и никуда не спешит! Посмотрите, это господин Пикус. Он очень хочет с вами побеседовать.
«Вот только Пикуса мне еще не хватало! — угрюмо подумал я. — Клоунское какое-то имя. Здесь и так сплошной цирк с конями…»
За коней вполне могли сойти те полоумные, что, разрядившись в пух и прах, то тут, то там гарцевали по гладкому паркету. Разве что не ржали — и то потому, что лишились голоса.
— Господин Пикус, это тот самый Лион, которого вы так хотели видеть! — сладко произнесла Урсула.
Человек в сером церемонно кивнул ей. Его лицо было спрятано, но я понимал, что этот тип внимательно разглядывает меня сквозь тонкую сетчатую ткань.
Терять мне было нечего, скрываться — некуда, бежать — недостойно, поэтому я, стараясь оставаться невозмутимым, заявил:
— А я никого видеть не хочу, кроме Вишни! Где она?
— Ее больше нет. Пала жертвой обстоятельств. Сама виновата, — неожиданно визгливо отозвался господин, названный Пикусом, и мне показалось, что паркет вновь превратился в подсвеченный желтыми огнями каток — я едва удержался на ногах.
Обожженный жуткими словами, я видел, как сползает капюшон — под ним скрывался кроваво-красный берет.
— Колдун. Опять вы.