Крылатый лев (СИ)

Глава 3

Я ждал час, другой, третий, но небо стало тусклым, бесцветным, а место ажурных облаков заняли мутные перистые тучи.

Ко мне подходили дети и взрослые — из-под воротников и шляп выглядывали их облачные приятели. Люди улыбались, хлопали меня по плечу, повторяли, что Крылатый лев непременно появится — ведь по-другому и быть не может. Я и сам понимал, что облако должно прилететь — а как иначе? С беспомощной надеждой вглядываясь в темнеющую высь, я смотрел наверх до ломоты в шее, до острой боли в глазах, но не видел там ровным счетом ничего — только небо, совсем обычное, синевато-серое, блеклое и безжизненное.

— Не грусти, ладно? Не грусти! — повторял маленький Нежик, крепко прижимая к сердцу Зеленого воробья. — Наверно, у Льва какие-то дела! А что, у облаков не может быть дел? А если сегодня не прилетит — значит, завтра.

— Ко всем сейчас, а ко мне завтра? — печально улыбнулся я.

— А что? День или другой — какая разница?

Все понимали, что есть разница. Облака всегда спускались дружной стаей, и не было случая, чтобы чье-то облако заблудилось в дороге.

— Да что там говорить! — вдруг резко выдал Грон. — Приползет твой драный кот, куда денется! Только помни: он тебя видеть не хочет, поэтому и опаздывает. Я бы тоже к такому, как ты, не торопился.

Я опешил — ведь считал Грона добрым приятелем! — но вскочил, рванулся к нему, схватил за ворот:

— Крылатый Лев — не драный кот! И какой я, по-твоему? Какой?

Грон был выше, крепче меня, но обида и жестокая тоска придавали сил. Пожалуй, я смог бы залепить ему хороший фингал, если бы не подоспели Вишня и Пиона. Вишня вцепилась в нас: «С ума сошли? В такой-то день!», а Пиона осуждающе покачала прической, похожей на пышный белый цветок: «Ну вы и даете, мальчики!»

При Пионе мне не хотелось выглядеть встрепанным петухом. Я оторвался от Грона, буркнул:

— Не говори так про Льва, понял? — и не выдержал, горько добавил: — А я думал, что ты мой друг.

— Я тоже так думал, — прищурился Грон и посмотрел в сторону Пионы. — Пока ты не увел у меня девчонку. До твоего дрянного дня рождения она хотела встречаться со мной, ясно?

— А что это вы говорите, будто меня тут нет, мальчики? — улыбнулась Пиона. — Лион, правда, где же твой царственный лев? У тебя самое красивое облако, я всегда им любовалась!

Будто я мог ей ответить! Я нахмурился, отвернулся.

— Жаль, очень жаль… — вздохнула Пиона. — Но ничего, ожидание тоже может быть прекрасным, верно? Простите, друзья, мне пора. В честь праздника отец обещал дать мне дракона — полетаю над нарядным городом.

— Я тебя провожу! — шагнул к ней Грон. — А может, покатаемся вместе?

— Что ж, я не против, — пожала плечами Пиона.

Я не мог поверить! Совсем недавно она весело учила меня танцевать, обнимала, смеялась — а теперь уходит с Гроном, который при всех говорил мне гадости?

— Ну и идите. Ну и ладно, — отвернулся я.

— Не грусти, пожалуйста! — снова шепнул Нежик. Виновато глянув из-под ресниц, он двинулся за братом.

Они ушли, а я сел на сырые осенние листья, уперся кулаками в подбородок. Может быть, Грон прав и Крылатый Лев не любит меня? Ведь я не замечаю самых простых вещей! Вообразил, что нравлюсь Пионе, но она преспокойно отправилась с Гроном. Полагал, что Грон — мой товарищ, а оказалось, что он кипит от ненависти и ревности. А я ведь даже не подозревал, что у Пионы Прекрасной и Грона были какие-то отношения!

Нет, нет, нет! Я замотал головой, чтобы стряхнуть навязчивый морок. Крылатый Лев всегда радовался долгожданной встрече. Каждый год он спускался вовремя, и мой мир озарялся сказочным золотым сиянием.

Я называл Крылатого Льва Лёвушкой, если рядом не было посторонних. Он освещал дорогу, когда я выходил гулять зимними вечерами, и отец не тревожился за меня. Ночью Лев забирался под одеяло, уютно прильнув ко мне, точно теплый котенок, и я делился с ним радостями и печалями. Я гордился, что Крылатый Лев — единственное облако, на котором можно кататься верхом. Чем же я обидел его, раз он не прилетел в назначенный срок? Что же произошло?

— Не расстраивайся, — тихо сказала Вишня. Я и не заметил, что она рядом. — Ведь день еще не кончился.

— Не надо меня успокаивать, очень прошу, — нахмурился я. — Я не маленький. Можно мне побыть одному?

— Пожалуйста, — видимо, Вишня обиделась.

Смеркалось, с каждой минутой становилось холоднее. Пронизывающий ветер нахально проникал под полы широкого плаща, навязчиво лез в уши, больно царапал ладони. Я натянул капюшон — никого не желал видеть. Рядом со мной молча сел отец, накинул поверх плаща большой клетчатый плед. Это выглядело глупо, и я хотел его сбросить, но пожалел отца — ведь он тоже беспокоился.

Отец понимал, когда меня не стоит донимать разговорами, — он просто был рядом. Серебристый медведь привалился к широкой отцовской спине.

Я прикрыл глаза, желая остаться в тишине, темноте и одиночестве — ну ладно, пусть с отцом и его медведем, но по хрусткому шороху листьев и негромким встревоженным голосам понял, что вокруг собирается народ. Сначала никто, кроме приятелей, не обратил внимания, что ко мне все-таки не прилетело облако, — все думали, что оно запоздало. Но вскоре неслыханная, поразительная новость разлетелась по Светлому городу, и люди, взволнованные, озадаченные, снова высыпали на поляну.

— Лион, тебе стоило бы пойти домой, — услышал я голос Учителя эм Марка. Обычно сухой и строгий, сейчас он говорил непривычно мягко. — Ничего, что твое облако задержалось. В жизни бывает всякое. Выпей горячего чаю и ложись спать. Проснешься — а Лев рядом. Не тревожься.

— Эм Марк, неужели вы думаете, что я переживаю за себя? — я в недоумении поднял глаза на Учителя. — Я волнуюсь за него! Чувствую, что со Львом произошло что-то плохое.

— Ты добрый человек, — серьезно сказал Учитель. — Но не стоит горевать. Все наладится.

— Почему же именно ко мне вовремя не прилетело облако?

— Я этого не знаю, Лион, — грустно отозвался Учитель, машинально поглаживая за ушком небольшого облачного Филина. — Нам многое неведомо. Почему облака связаны с нами невидимой нитью? Как узнают они о рождении человека? Что происходит с ними в день смерти? На эти вопросы я не могу дать ответа, а ведь мне известно немало, мой друг. Иди домой, Лион. Поздно уже. Явится к тебе твой Крылатый Лев. Явится.

Учитель эм Марк никогда не ошибался — по крайней мере, мне так казалось. Я ушел домой опечаленный, но окрыленный надеждой.

Но на сей раз и Учитель оказался не прав. Небо почернело, а Крылатый Лев так и не прилетел.

Ночью в нашем доме горел яркий свет — я зажег все свечи и лампы, чтобы Крылатый Лев спешил сюда, как к маяку. Увесистые ходики в виде пышногривого льва с мощными лапами (отец давным-давно смастерил их из фанеры, металлических обрезков и жестяных завитушек) каждый час разбивали тишину неуместно радостным звоном. Отец не мог сидеть без дела — устроившись в крошечной кухне, он то шуршал наждаком, то скрипел напильником, но и у него, я слышал это, всё валилось из рук. Тихо чертыхаясь, он нервно гремел инструментами, ронял их и наконец зашвырнул в громоздкий железный ящик — дом содрогнулся от грохота. Впервые в жизни я почувствовал, как рассыпается по камешкам монолитная скала его привычного хладнокровия. Серебристый медведь съежился в клубок и живо закатился под лавку — он тоже чувствовал, что в доме неладно.

Львиные ходики звонко простучали три раза, на улице стихли последние голоса — все гуляки и горячие головы спали. Жарче растопив печь, я забрался с ногами на низкий, покрытый потертым узорчатым ковром топчан и смотрел на оранжевые перья плясавшего огня. Отец примостился рядом, отхлебывая горячий кофе из пузатой фаянсовой кружки. Кружка предназначалась для пива, но отец презирал горячительное, даже домашняя наливка в нашем доме не водилась. Из всех крепких напитков отец выбирал горький, как лекарство, кофе и пил его помногу, особенно когда был чем-то встревожен. Мне же теперь не хотелось ни кофе, ни чаю, ни спать, ни жить.

Отец повертел в мозолистых ладонях кружку-великаншу, глянул в нее, раздосадовано крякнул — осталась лишь черная гуща. Поставив кружку на дощатый пол, он положил мне на плечо тяжелую руку.

— Что же делать, сын. Не всегда жизнь бывает сладкой. Случаются и горькие дни.

Ну зачем говорить прописные истины? Он думает, что сможет этим утешить? До чего же наивны и даже смешны эти взрослые! Я бы произнес это вслух, если бы не мешал влажный комок, перекатывающийся по гортани.

— Надо жить дальше, — снова сказал, точно в пустоту, отец. Я сделал вид, что не слышу его, но он продолжал: — Можно погрустить, пожалеть себя. Поплакать. Воины тоже плачут, Лион, когда никто не видит, поверь мне! Но потом надо разозлиться на свою слабость, выпрямиться — и назло всем бедам идти вперед. Будь сильным, сын. Тогда и Лев к тебе прилетит.

— Ты сам-то в это веришь? — сумрачно поинтересовался я, глянув в его глубокие зеленые глаза, вокруг которых разбегались лучики-морщинки.

— Надо верить.

— Значит, не веришь, — кивнул я и отвернулся.

Нависла нехорошая, напряженная тишина — только ходики мерно отстукивали секунды. Отец тяжело поднялся — много лет назад после сражения с ледяными монстрами у него распухли колени. Споткнулся о кружку, которую сам же поставил под ноги, тихо выругался («Зацепи змею за хвост!»), поднял ее, удаляясь на кухню. Там он долго гремел посудой, выуживая из буфета турку и расписную кофейную жестянку. Привычный горьковатый дымный аромат вновь заполнил все щели, углы и простенки. Отец полюбил кофе, когда бросил курить, а с табаком расстался в одночасье лет пять назад, решив, что не хочет подавать дурной пример сыну. Зашвырнув в печь любимую, самолично вырезанную трубку, он сдержал слово и к табаку не прикасался, но кофе глотал столько, что я боялся, как бы он не посадил сердце. Оно после грозных битв и так его подводило.

Осторожно придерживая обжигающую кружку, отец снова опустился рядом и, будто собравшись с духом, проговорил:

— Сын, живые облака — не пушистые игрушки. Это частички нашей души.

— Все это знают. И что? — равнодушно отозвался я. — Хочешь сказать, что твой сын глупый и бездушный, поэтому недостоин такого красивого облака?

— То, что глупый, — с этим я согласен, а в остальном — полная чепуха! — отец встрепал мне и без того взъерошенные волосы. — Ты меня не перебивай. Я кое-что должен тебе сказать, а мне и так непросто.

Он сделал большой глоток, снова поставил кружку под ноги.

— Много лет назад кое-кто потрепал мне нервы — мол, настанет день и не прилетит к твоему сыну облако. Не верил я, нет! А вот случилось.

Гигантская сова ухнула в сердце.

Я хотел что-то произнести, но отец мотнул головой — помолчи! — и заговорил тихо и медленно, будто ронял не слова, а тяжелые камни. Скрипели, обугливаясь, догорающие дрова, Серебристый медведь, выкатившись из-под кровати, подрос, доверчиво прижался к теплому отцовскому боку. Рассказывать цветисто и многословно отец не умел — ведь он был воином, а не сказителем. Эту историю я передаю так, как она отозвалась во мне той печальной ночью.