Крылатый лев (СИ)

Глава 27

Не знаю, сон это был или явь: казалось, что лицо покрыто толстым стеганым одеялом, я дышу пылью, мучаюсь, но могу выбраться из-под давящей духоты. Пытаясь глотнуть свежего воздуха, я силился скинуть невидимый покров, но он укутывал плотнее, и я снова и снова погружался в колючую мрачную темень, пропитанную отчаянием и страхом.

Блеклые тени — то ли призраки, то ли люди из далеких воспоминаний, то ли бездушные обитатели Города берлог, кружили вокруг меня: надвигались, пугая плоскими тестяными лицами с пустыми прорезями вместо глаз, тянули в ухмылке белые гипсовые губы и медленно таяли в небытии. Тонкие бестелесные фигуры дробно мерцали, вспыхивали то тут, то там, и от этого бесконечного мельтешения меня укачивало и тягостно болела голова.

Устав бороться со мглой, я смирился, перестал рваться на воздух — и фосфорные тени, выполнив свою миссию, один за другим погасли. Но я так и не нашел покоя — из удушающей темноты выплыл светящийся силуэт, в котором угадывался человек в многослойном балахоне и плоском берете. Я видел, как тянутся ко мне его руки с кривыми, будто изломанными пальцами, я беззвучно кричал, но не мог вернуться в реальность. Непроглядная мгла, подсвеченная неоновыми очертаниями заклятого врага, заперла меня в странном и жутком пространстве.

— Несладко тебе… — шелестел знакомый чванливый фальцет.

— А я сладкое не люблю! — отрезал я, и поразился, что могу говорить — не пойму только, голосом или мыслями.

— Да неужто? А Вишня? Она ведь такая сла-аденькая! — мерзко протянул Колдун, а во мне громыхнул взрыв ненависти — как я жалел, что тогда, в лесу, мне не удалось врезать мечом по узкому желтому лбу! Может, не убил бы — этого упыря убьешь, пожалуй! Он и так давно мертвец, а может, и живым-то не был, — но зато на башке его птичьей появился бы толстый шрам…

— Что с Вишней?!

— Не надо нервничать, мой мальчик! — фигура в берете картинно развела руками — трухлявыми сучьями.

— Если я мальчик, то только для своего отца!

— Посмею напомнить, что отца ты уже никогда не услышишь, — Колдун говорил высоко, даже пискляво, но мне казалось, что это шипит ядовитая змея.

— Не верю. Это просто бред! — сглотнув вязкую горечь тоски, просипел я.

— Правду легко назвать бредом, но она все равно останется истиной.

— Так что с Вишней? Где она?!

— Ты скоро сам узнаешь. С ней все превосходно. Лучше, чем ты думаешь. Вишенка выполнила задачу — избавила город от бродячего мертвеца. Красавица все задачи решает на отлично. Это заслуживает всяческих похвал.

— Какая ерунда!

— Вовсе нет! Если бы ты мог шевелить мозгами, а не только светить глазами, как бродячая кошка, давно бы все понял. Я говорил тебе о том, что у меня есть помощник из Светлого города. Или помощница… Так вот это — Вишня! Вишня! Вишня!

Я закричал — и очнулся.

Когда я смог разлепить ресницы, увидел, что меня окружают желтые бревенчатые стены, шершавые даже на вид. Узкое окно занавешивала чистая белая тряпка в синий горох — она колыхалась от легкого ветерка. По потолку плясали веселые солнечные лучи, деревянный пол был чисто вымыт и даже отскоблен чьими-то трудолюбивыми руками. Помещение походило на маленькую баньку, и пахло здесь хорошо — свежестью, душицей и мятой, почти как в моем доме. С удивлением я обнаружил, что лежу на топчане, застеленном пестрым, сшитым из разномастных тряпичных кусков, покрывалом. Что ж, спасибо и на этом. Гномы неплохо относятся к пленникам!

Я сел, тряхнул головой, в которой по-прежнему плескались, точно несвежая вода, темные мысли. «Это только сон! — повторял я. — Только сон!» Но черные жучки сомнений уже подточили душу — как мне хотелось вымести их поганой метлой! Жучки лезли толпой, теснясь и расталкивая друг друга, наперебой повторяя: «Не гони нас! Колдун умеет пробираться в сны. Значит, мы несем правду и истину!»

— Да какую, зацепи змею за хвост, истину! — крикнул я и больно стукнул кулаком по стене.

Нет, не мог я поверить в то, что Вишня — не друг мне, а предатель. Она — друг! Больше, чем друг! И пусть чудовищные мысли бьют по мозгам, как тяжелый молот, все равно это неправда.

Прикрыв глаза, я постарался разобраться в деталях нашего трудного путешествия, чтобы потом заново сложить их в единое полотно, похожее на детскую картонную игру-бродилку, — с клеточками, карточками и кубиками. В подобную мы играли на моем дне рождения.

Так какая же роль в этой игре отводилась Вишне? Доброго друга? Любимой девушки?..

Или зловещей помощницы подземных сил, серой тени и коварной интриганки, как утверждает Колдун?

Каждое простое воспоминание мерзкие жучки-мысли тут же окрашивали в густой черный цвет. Зачем Вишня так упорно стремилась отправиться в путь, полный смертельной опасности, да еще Пашку-Пряника подбила, — неужели только потому, что я ей нравлюсь? А может быть, она знала, что для нее-то эта дорога вовсе не такая уж страшная? Вишня потеряла карту — а если это она передавала Колдуну сведения о наших маршрутах? Почему Колдун не убил Вишню, когда схватил ее возле костра, — он ведь успел бы полоснуть лезвием, но помедлил!

И ведь это не я, а Вишня отыскала огромное дупло, которое привело нас в Город берлог!

«Но там она чуть не умерла!» — возопил голос разума.

«Ты уверен?! — дружно заголосили мысли-жучки. — Но, может быть, она хорошо сыграла нужную роль, ведь она все делает на „отлично“! И откуда ты знаешь, что Вишня сказала гномам перед тем, как они тебя схватили? Ведь ты не понимаешь гномий язык! Кто знает, вдруг в новых проблемах виноват вовсе не несчастный молочный Кузин зуб?»

Загудело, как самовар, сердце. Каждое новое предположение занозой впивалось меж ребер и застревало там, причиняя невыносимую боль.

Да нет, все это ерунда! Вишня — моя подруга, моя радость, мое будущее! И она, возможно, в опасности, а я позволяю чудовищной чепухе заполнять голову.

Я поднялся — затекшие ноги едва слушались. Потянулся, прислонился лбом к желтым теплым бревнам. Не чувствовал ни голода, ни жажды, ни страха, ни тревоги — жаркая боль, поселившаяся в солнечном сплетении, вытеснила все эмоции.

Если я потеряю Вишню (исчезнет ли она или отвернется от меня), ничего больше не останется. Что случилось с отцом, я не знаю. Если он погиб, то дом наверняка сожгут лоботрясы или займут чужаки. Крылатый Лев не появился, и надежда отыскать его с каждым днем угасает.

Так кто я? Человек? Или бродячий покойник, который всем приносит несчастья, как убеждает Колдун? Что ж, может и к лучшему, что великолепный Лев покинул меня. Пусть летит к кому-нибудь более удачливому, умному, сильному, счастливому… Тому, кто будет его достоин.

А я — ничтожество. Оставил в опасности отца, не нашел Крылатого Льва, не смог уберечь Вишню — где она сейчас? Мне нечего делать в этом мире. Интересно, если я найду способ покончить с собой, окажусь в Городе берлог или в другом месте? Или вообще — нигде? Нигде — это лучше всего. Это идеально. Жаль, у меня нет больше меча. Один удар — и я там, где…

Ледяная мысль окатила с головы до ног. А если «там, где…» уже находятся родители? Разве они одобрят меня? Разве похвалят, если явлюсь к ним раньше срока? «Что же ты натворил, сын воина?» — печально вздохнет отец. Нет, мама и папа никогда не простят, если я так глупо распоряжусь жизнью, которую они подарили.

Значит, буду жить!

— Я буду жить! И Лев будет жить! — во весь голос крикнул я, чтобы встряхнуться. — Мы еще поборемся!

Предчувствие новой борьбы придало сил. Расправив плечи, я покрутил головой, чтобы размять шею, крепко потер холодные ладони. Низенькая, подбитая железом дверь оказалось запертой, и меня это нисколько не удивило.

Что ж, раз я оказался в новой тюрьме, надо выбираться. Только как это сделать? Подкоп — не выход, лопаты нет, крепких когтей — тоже, а ногти, хоть и порядком подросли, до кротовьих все равно не дотягивают.

Отодвинув занавеску, я посмотрел в окно и увидел пустой дворик, по которому бродили толстые рыжие куры. Распахнуть створки мне не удалось, хотя я отчаянно дергал за ручку и толкал раму.

Решив действовать рассудительно и хладнокровно, я вскочил на лавку, приподнялся на цыпочки и, немного попыхтев, отодрал с низенького потолка узкую щепастую балку. Продолжая в том же духе (рассудительность и хладнокровие!), я размахнулся и с криком «И-эх!» со всего маху зарядил по окну — да так, что хлипкое стекло мгновенно разлетелось на мириады осколков. Деревянная комнатка наполнилась прохладным ветром.

Я высунулся наружу, повертел головой. Если рядом бродит стража, придется биться, что же делать? Палкой махать я умею — она полегче, чем меч, с десяток гномов раскидаю. Если же снова навалятся толпой и повяжут, так хоть повеселюсь напоследок. Что терять-то, в конце концов?

Но едва я полез в окно (ох, узкое, как бы не застрять!), кто-то крепкий и решительный ухватил меня сзади за жилет и дернул так, что я тут же оказался внутри хибарки и больно приложился к помытому дощатому полу.

Пожалуй, если бы передо мной возник лупоглазый гном, я от души двинул бы ему по спине, а то и по шляпе, — нечего держать меня взаперти! Но на пороге был не один, а четыре крепко сбитых гнома, и не в шляпах, а в остроконечных шлемах. А меня рассматривала, осуждающе покачивая головой, та самая дородная гномиха в соломенной шляпе с бумажными розочками.

Нет, я не могу биться с женщиной.

Особенно если у женщины огнестрел, и он направлен в мою сторону.

Карабин гномиха держала уверенно, руки у нее были крепкие, а взгляд — недобрый.

В наших краях огнестрелами не баловались — одно ружье стоило дороже трех драконов, но все знали о их великой смертоносной силе. Видно, лицо у меня было обалдевшее, потому что гномиха, не убирая оружия, ухмыльнулась — шевельнулись пухлые, морковно накрашенные губы.

Поднявшись с пола, я примостился на хлипком подоконнике и, придерживая бесполезную теперь палку, глупо обронил:

— Приветствую.

— Добрый день! — кивнула гномиха, однако карабин не убрала. — Куда собрался, парень? Горы, реки, острова?

«Какие к черту острова…» — мрачно подумал я и вдруг с удивлением понял, что гномиха говорит на нашем языке. Только звук Р перекатывается во рту, точно речная галька. «Горрры…. Ррреки….» Что ж, говорит — и ладно.

— Вы бы огнестрел-то убрали, — посоветовал я, поудобнее устроившись на теплом, нагретом солнцем подоконнике. — Опасная все же штука.

— Верно! Смертельно опасная! — согласилась гномиха («Веррррно! Смерррртельно!..» — услышал я). — Но владею этой железкой я хорошо — в любую летучую тварь с земли попаду. Гномы знают… А уж в упор точно не промахнусь. Предупреждаю! Так что, парень, брось-ка свою палку! От греха подальше! Не трепли нервы ни нам, ни себе. Убирай давай, ну!

«От гррреха! Нерррвы! Не тррепли!… Каркает, как ворона!», — сердито подумал я, но палку, поразмыслив, все же швырнул под ноги.

Гномиха удовлетворенно кивнула. Она нисколько не походила на гномьих женщин, что жили в нашем городе, — те были куда ниже, тоньше и, без сомнения, скромнее. Гномихи Светлого города носили широкие юбки и белые фартуки с оборками, покрывали чепцами гладко зачесанные волосы, а обувались в остроносые сапоги.

А эта Гномиха походила на горластую тетушку с рыбного рынка — маленькая, толстая, громкая, кудрявая, она заполняла собой весь домик, и ее, по всему видно, побаивались даже молчаливые гномы, торчащие у дверей. Только одета она была не как торговка, а как наездница, — серые бриджи, черный сюртук, белая блуза с бантом. Лишь легкомысленная широкополая шляпа с цветами и лентами никак не вязалась с этим строгим нарядом.

— Что смотришь? Шляпа понравилась? — вскинула голову гномиха. — Подарю! («Понррравилась! Подарррю!»)

— Нет уж, спасибо! — поспешил отказаться я. — К чему мне женские штучки? Я нормальный парень.

— Подружке подаришь!

При мысли о Вишне я вздрогнул и слова, которые хотел сказать, прилипли к нёбу. Поэтому я лишь мотнул головой:

— Не надо.

— А что, побрезгует подарком? — хмыкнула гномиха, поухватистее взяв огнестрел. — Шляпа-то хорошая, против яркого солнца — самое оно. У меня таких штук тридцать. Везде в них хожу, даже ПДО проверяю. Знаешь, что такое ПДО?

— ?…

— Э! Неграмотный. Противодраконья оборона! Мне дракона уложить — что траву на лужайке смять. В юбках да платьях несподручно, мужские тряпки ношу. А дамой быть охота, вот и надеваю шляпы. Сама мастерю красоту этакую! Ручная работа. Так что вручу! Порадуешь подружку. Если я тебя раньше не пристрелю, конечно.

Я вздохнул. Гномиха вела себя странно, но, несмотря на направленное на меня дуло, я отчего-то совсем ее не боялся.

— Ты главное, парень, не дергайся, — посоветовала гномья тетка. — В окно не лезь. Там отрядик с топорами, можешь лишиться чего-нибудь. Руки, ноги, головы… Без них скучновато жить будет.

— Да мне и так скучновато, — неожиданно для себя признался я. — Что вы меня пугаете? Пристрелите — и ладно. А лучше бы нет.

— Для кого это лучше? — прищурилась гномиха, и я увидел, что она еще достаточно молодая.

— А для всех. Вам лучше — грех на душу не возьмете. Да и мне еще пожить хочется, — я спрыгнул с подоконника, и отодвинув длинное холодное дуло, прошел мимо толстой тетки. Забрался с ногами на топчан, сел по-турецки на плотное лоскутное одеяло.

Гномиха посмотрела на меня с интересом. Недолго поразмышляв, она устроилась напротив меня в такой же позе, но ружье все-таки положила рядом. А гномы в шлемах по-прежнему невозмутимо стояли возле дверей.

— Ты будто и смерти не боишься, парень! — озадаченно заметила гномиха.

— Смерти все боятся, — пожал плечами я. — А точнее, неизвестности. Но мне хуже не будет. У меня и так все неизвестно и непонятно.

— Непонятно? Так я тебе по полочкам разложу. Ты не в плену, парень. Ты вроде в гостях. Но гостей мы просто так не отпускаем!

— Ясное дело. Три загадки?

— Какие еще загадки? — насупилась гномиха. Может, стреляла она и метко, но соображала, похоже, слабовато.

— Ну как же? — принялся объяснять я. — Оказался добрый молодец в избушке Бабы Яги, а она ему говорит: «Три загадки отгадаешь — отпущу, не отгадаешь — в печку!» Вот и вы как та Баба.

— Вот так сказал, парень! Какая я тебе баба! — Гномиха обиженно сдвинула рыжие брови и руки в бока уперла. — Ты меня бабой не называй! Молод пока. Для тебя я Дама! Дама Гнома!

— Дама так дама, — равнодушно согласился я. — Пожалуйста.

— У меня и имя имеется! Терезой меня зовут!

— А я Лион.

— Так почему ты, Лион, про свою даму ничего не спрашиваешь? Судьбой ее не интересуешься?