Крылатый лев (СИ)

Глава 24

Как бы я хотел навсегда забыть эти бесцветные, растрескавшиеся, ехидные губы, эти глаза — точки черного перца, эти серые, будто пыльные, обвисшие, прорезанные глубокими морщинами щеки!

Урсула, шурша юбкой, удалилась («Господа, у меня много дел!»), мы остались наедине. Колдун изображал хозяина жизни. Медленно опустился в кресло, похожее на трон, величаво расправил складки балахона, точно царскую мантию. Я шагнул вперед — ступени вели на низенький подиум, оперся о белоснежную ребристую узкую колонну и постарался взять себя в руки.

— Что, не рад меня видеть? — Колдун заломил берет. — А я доволен! Все получилось, как задумано.

— Ну да, вам удалось сбить нас с толку и завлечь в этот чертов лес…

— Не в чертов лес, а лес-чертополох! — назидательно заявил Колдун.

— Какая разница, один репейник, — угрюмо буркнул я. — Только вы нас не победили. Не надейтесь.

— Да давно победил… — махнул костлявой рукой Колдун. — Я даже огорчен, что это произошло так легко. Вот если бы вас сгрызли болотища, мне было бы куда приятнее.

— Не сомневался в вашей доброте, — съерничал я. — И как вы только ухитряетесь быть сразу во всех местах: и в Светлом городе, и в лесу, и здесь… Птичья натура позволяет раздваиваться и растраиваться? — говорил я, а бешеные мысли бились, как пузырьки во взболтанном квасе. Что делать? Где Вишня? Как выбираться отсюда?

И рука уже нащупала теплую рукоять клинка.

— Расстраиваться — это теперь твой удел. А я — вот он, единственный и неповторимый, — паясничая, Колдун приподнялся на кресле-троне и шутовски поклонился. Никогда я не видел его таким самодовольным! — Кстати, самолично везде поспевать — доля бедолаг. У меня есть прекрасный помощник из Светлого города.

— Помощник? Я с ним знаком? — что-то кольнуло меня около подмышки.

— Разумеется!

— И кто он?

— Узнаешь, когда пробьет час.

Сделав усилие, я посмотрел Колдуну в глаза.

— Наплевать мне на ваших помощников. Отпустите Вишню.

— Девочка сама решила увязаться за неудачником. Пусть страдает. Люблю, когда люди страдают! Поэтому и развлекаюсь — то шакалов натравлю, то болотищ. Движение, как говорится, жизнь!

Что было дальше, помню смутно. Никогда я не думал, что смогу поднять меч на человека! Да ведь Колдун и не был человеком — то ли птицей-оборотнем, то ли демоном из преисподней, то ли мелким бесом.

Выхватив меч из ножен, я с воплем кинулся на монстра в красном берете. Где-то в уголке воспаленных, вздыбленных мыслей билось понимание, что ударить надо туда, где у человека находится сердце.

Колдун вскочил. В сухощавых, кривых, как обломанные сучья, руках блеснул длинный клинок — откуда он его выудил? Он бы с удовольствием отхватил мне голову, но я довольно ловко уклонялся, да и сам махал мечом не столь бестолково, как прежде.

То ли ночная битва с болотищами прибавила опыта, то ли отчаяние водило моей рукой, но я видел, как побледнел враг. Я размахнулся — и удачно, мне показалось, что сейчас воткну в Колдуна заточенное железо, и беды на этом закончатся. Но меч ударился о что-то жесткое, стальное, непробиваемое. Вот оно что, под балахоном Колдуна таится кольчуга! Интересно, как он сбрасывает ее, оборачиваясь в черную птицу, и как надевает снова?

Эти мысли влетали в голову и осыпались сухой листвой, думать надо было о том, как увернуться от стального жала — оказывается, Колдун владеет оружием!

Но и я тоже умел фехтовать! Когда сердце переполняет отчаяние, сами собой всплывают давние отцовские наставления. Взмах, еще… Выпад, удар…

Не знаю, почему в тот момент Колдун не превратился в птицу — видно, для этого требовалась сосредоточенность или в Городе берлог не действовали привычные чары. Но Колдун, несомненно, очень бы этого хотел, потому что в битве не он, а я одержал победу.

Балахон Колдуна, походивший на пыльный мешок, удивительно не гармонировал с изумрудной переливчатой обивкой стены, в которую он вжался. Дышал он тяжело и хрипло, кроваво-красный берет упал, открыв путаные пегие волосы.

Я приставил к его горлу клинок, перевел дыхание, сказал хрипло:

— Ну что, важная птица… Раз — и нет тебя! Где Вишня?!

— Подожди… — просипел Колдун.

— Нечего ждать! Отвечай! — я крепче сжал согретую горячей ладонью резную рукоятку.

— Вишня…. Она… У… У…

— У кого?

— Урсула!! — пронзительно, на ультразвуке, завизжал Колдун.

Что-то громадное, темное, жаркое нависло надо мной, звериный рык заполнил пространство, и я понял, что через секунду на меня обрушится неминуемая смерть. Беспомощно дернув головой, я увидел мохнатую гору — великанский медведь с горящими глазами упирался головой-глыбой в сводчатый потолок.

Короткий удар каменной лапой — из моей руки выпал клинок, печально зазвенев на блестящем паркете. Выдохнув, Колдун сделал шаг от стены, поспешно подхватил мой меч, спрятал в бесчисленных складках одежды. Напялив любимый берет, уселся в кресло-трон, стараясь унять сбивчивое дыхание.

— Благодарю, госпожа Урсула! — наконец кивнул он.

Меховая великанша тяжело опустилась возле меня — села грузно, по-человечьи.

— Это не Город берлог, это город оборотней какой-то… — собрав в горсть остатки мужества, проговорил я. — Госпожа Урсула, вы выглядите неважно. На вас же лица нет! — и усмехнулся, увидев, как гигантская медведица озабоченно потрогала лапами мохнатую морду.

Приободрившись, я хотел добавить что-то еще, но тут же понял, что напрасно недооценивал Колдуна — на моих запястьях щелкнули стальные браслеты, и я оказался прикованным к тонкой ребристой белой колонне.

Теперь все было кончено. С беспомощным отчаянием я смотрел, как Колдун, он же господин Пикус, разглядывает узоры на рукояти моего меча.

— Забавная игрушка.

— Верните. Это подарок отца! — Понимал, конечно же, что не вернет. Даже не ответит.

Но Колдун ответил.

— Подарок отца? — он склонил голову и проговорил сладко, тягуче: — А не интересуешься ли, что сталось с твоим отцом, когда ты покинул город?

— Что бы вы ни сказали, все равно не поверю, — отвернулся я. Но сердце уже завело безумную пляску.

— Твоего отца растерзали смоляные шакалы. Разорвали на куски, хоронить было нечего, — Колдун замолк в театральной паузе, с наслаждением ожидая моей истерики.

Но я огорчил его — не забился в слезах, не упал в обморок, не разрыдался до кашля. Я смотрел в стену и молчал. «Это неправда, он хочет меня задеть побольнее», — исступленно повторял я себе.

Тогда он, изобразив горестный вздох, продолжил:

— Вадим — храбрец. Да только забыл, что молодость ушла — не тот возраст, чтобы геройствовать. Вот и нет больше на свете славного воина. Да и сына его уже нет на земле.

Воздух, и без того тяжелый, стал густым, как переваренная крупа. Он набивался в уши, в рот, липкой прогорклой кашей заполнял легкие. Рябило в глазах, разъедаемых, точно уксусом, накипающими слезами. Хотелось закричать — да так, чтобы краска посыпалась со сводчатой выси. Пусть с потоком вопля выплеснутся осколки боли и ужаса!

Но я — сын Воина Вадима.

Мысленно скрутив сердце в узел, я прохрипел:

— Хватит врать уже!

— Да я-то как раз за правду, — хмыкнул Колдун. — Вот если бы ты не бросил отца да не пошел на поиски того, чего нет, может, все сложилось иначе.

— Того, чего нет? Глупости! Я ищу Крылатого Льва!

— Какого еще Льва, юноша? У мертвяков нет облаков, так говорят в народе. А ты и есть мертвяк. Тело без духа.

— Зато вы у нас высокодуховный… — беспомощно огрызнулся я, без конца повторяя про себя: «Не верь ему! Отец жив, отец жив, отец жив!»

Вдруг странная догадка пронзила меня острым шилом. Я тихо спросил:

— А ваша-то душа где? Где ваше облако? Его никто не видел!

— Непозволительно разглядывать простым смертным облако великого Колдуна! — высокомерно проговорил тот. — Непозволительно!

Но меня уже понесло:

— Да нет у вас никакого облака! Нет и не было! Потому что вы не человек. Это не я, это вы — мертвяк! Как я раньше не понял?

Теперь я поразился, что никто в городе не догадался об этом прежде. Все так привыкли к Колдуну, так безгранично ему доверяли, что никому даже в голову не приходило посмотреть, есть ли у него облако!

Так кто он, Колдун? Призрак, вурдалак, злобный тролль с замашками оборотня? Ясно, что в Городе берлог он как рыба в воде! Железный властелин, серый кардинал, привыкший творить дела за спинами других: в городе прикрывается Бобрикусом, здесь — Урсулой!

Но, видно, все-таки хочет стать царем мира, раз так боится Крылатого Льва!

— А ты догадливый… — усмехнулся Колдун, и его глаза нехорошо блеснули. — Мне облака, вата эта пестрая, ни к чему. Я посол двух городов: облачного и подземного, поддерживаю порядок и равновесие. В старых свитках пишется, что человек с Крылатым Львом станет властелином… Но это точно не ты. Не ты!

— Я и не претендую. Не нужна мне власть. Мне нужно всего лишь найти Вишню и Льва!

— Нет, не найдешь… Никого не найдешь! Это говорю тебе я, посол двух миров! Посол и властелин!

— Посол? Посол ты! — не сдержался я и тут же поплатился за хамство. Сотни черных и серых бабочек сорвались с многослойных колдовских одеяний и вознеслись под высокие своды. Что-то зашуршало за спиной, я обернулся и увидел, как простая зеленая стена превращается в складчатый занавес с кистями. Расшитая золотом кулиса не спеша, со скрежетом, поднималась к потолку, и я с удивлением понял, что все это время находился на низенькой сцене. Декорации, спрятанные за занавесом, изображали тюремную камеру: узкое зарешеченное окно, привинченные к стене некрашеные доски вместо кровати.

«Бойся театра!» — вспыхнуло во мне старушкино наставление.

В зале с высокими стульями мягко погас свет, а сцена, где сидел я, прикованный к тонкой белой ребристой колонне, была по-прежнему ярко освещена: к сиянию сотен свечей добавился ледяной синюшный луч, льющийся из-под потолка.