Кто стрелял в президента

Глава 9. Любовь и доллары

— Я ПОНИМАЮ, Лада, как тебе трудно, — Люба свела брови, и глаза ее стали печальными, как мокрая от дождя заброшенная деревня. — Ты, Лада, очень красивая, а у красивых тяжелая жизнь.

— Тяжелая? — Лада уставилась на Любу. — У красивых?

— Ну да.

— Да, жизнь у меня не сахар, не то что у тебя, — Лада постаралась ответить как можно более саркастически. Хотя вряд ли эта вологодская дурочка способна уловить сарказм. Ну так и есть!

— Лада, — голос Любы задрожал. — Не переживай, держись. Ты, конечно, можешь сказать: легко тебе говорить, ты — некрасивая! И будешь права. Я ведь понимаю, какую ответственность возлагает на тебя твоя внешность. Тебе нельзя совершать никаких предосудительных поступков. А то люди сразу скажут: такая красивая и так себя ведет! Конечно, людей нельзя разочаровывать. Люди ведь так в красоту верят! Верят, что она спасет мир.

— Да, тяжело мне, — сказала Лада.

— Конечно, тяжело! Все на тебя смотрят, оценивают каждый шаг. А некоторые просто любуются, и их тоже нельзя разочаровать.

— Ни в коем случае нельзя, — подтвердила Лада.

— Знаешь, тебе надо принять свою красоту, смириться с ней.

— Да вроде смирилась, — ответила Лада. — Не жалуюсь.

— Правильно, что не жалуешься, молодец, — обрадовалась Люба. — Но этого мало. Ты должна понять, а почему ты родилась красивой? Для чего? Ведь это все не случайно! И когда ты поймешь, почему пришла в этот мир — не родилась, а именно пришла, такой красивой, тебе сразу все станет понятно.

— Что — все? — спросила Лада.

— В чем смысл твоей жизни. Вернее, это и так ясно.

— Тебе ясно, в чем смысл жизни? — уточнила Лада.

— Ну, со мной все проще, случай очень объяснимый — нет ног.

— И в чем тут смысл?

— Во-первых, ног нет специально, чтобы я не пошла не той дорогой. Во-вторых, чтобы глядя на меня, люди, которые могут ходить, понимали, как они счастливы, какие у них огромные возможности. Идти, стоять, возвращаться — это же здорово!

— У тебя здесь противоречие, — сказала Лада. — Значит, иметь возможность ходить — это все-таки счастье?

— Да, но только для тех, кто не умеет петь или не имеет такой красоты, как у тебя.

— Но ты только что сказала, что быть красивой — тяжкий крест.

— Это ответственность. Хочешь, не хочешь, а ты обязана соответствовать своей внешности внутренне, в своих поступках.

— И откуда ты все знаешь? — усмехнулась Лада.

— А! Когда по больницам валялась — думала все время. Там чем еще целыми днями заниматься?

— А ты не думала в своей больнице, что я могу идти более простой дорогой: использовать свою красоту? Красивые вещи продать легче. И платят за них больше.

— Ой, что ты! — замахала руками Люба. — Красота с деньгами никак не связана!

— Ты это серьезно?

— Конечно! Посмотри на эту реку, на это небо. Красиво, правда? Любуйся, сколько хочешь — и все бесплатно.

— Небо — это не пример, — покачала головой Лада.

— Очень даже пример! Как это, не пример? Без неба разве можно жить? Нельзя! Я иногда у себя дома поеду за город, остановлюсь за полем: околица вся мокрая от дождя, жерди темные, как будто паутиной подернуты, седые от старости. Трава пожухлая, листья ржавые и дождик тихо-тихо переступает, еле слышно, как боженька по колыбельке! И так хочется побежать по этому полю, а потом упасть и заплакать. Но не от горя, а — от красоты! И все это — мне, одной мне! И эта пожухлая трава, и печальное небо…

— Ладно, оставим небо. — Лада затушила сигарету. — Но в чем ты ошибаешься, так это в вопросе денег. С деньгами связано все. Не знаю, как тебе, а мне, например, ничего в жизни бесплатно не доставалось. Рубля в магазине не хватит, так чек не пробьют. Только давай не будем про любовь и дружбу, которые не продаются. Купить друга за деньги может и нельзя, а продать — запросто. Сплошь и рядом.

— Но ведь ты так не поступишь! — уверенно сказала Люба. — Ты человека не продашь!

— Я — нет, — сказала Лада. — Что я, сволочь что ли?

— Конечно, нет! Ты бы никогда подло не поступила. Это оттого, что ты очень красивая. Ты даже не представляешь, какая ты необыкновенная. Знаешь, я на тебя смотрела, когда мы ехали в джипе, и у меня сердце дрожало. Песни сами сочинялись, прямо вместе с мелодией.

Лада тихо засмеялась. Потом долго молчала, склонив к гладкому плечу многоярусную, как люстра в ресторане, серьгу. Из-под века выкатилась слеза дорогой огранки и, оставив дорожку на сиреневых тенях, поспешила скрыться за ушком такой формы, что всем мужчинам хотелось засунуть в него язык.

Лада открыла глаза. Вскочила с сиденья и выбежала из вагона, еле увернувшись от попытавшихся удержать ее дверей. Она промчалась на станцию пересадки и вскоре вышла из подземного перехода на Тимирязевской. Прошла к месту, где оставила коляску со спавшей Любой, и огляделась.

Возле тонара, пахнувшего свежим хлебом, стоял Николай.

— Коля! — крикнула Лада.

Николай повернул голову к Ладе, махнув ей рукой.

— Ты чего здесь? — удивился он, когда Лада подошла.

— Любовь твою ищу, — с облегчением произнесла Лада.

— Слушай, я в Манеже переговорил с фотографом, он меня на райотдел навел, а там сказали, что прописали Любу в той же квартире, где она была с депутатами.

— Любу? — повторила Лада. — Ее Любовь зовут?

— Ну, не меня же! Любовь Геннадьевну Зефирову, у нее фамилия, оказывается, Зефирова.

— А! — обрадовалась Лада. — Хорошая фамилия. На Земфиру похожа. Ну — и?

— Владелице квартиры, какой-то Вишняковой, я так понял, наркоту пришили. И, видно, пипец под зад с занимаемой площади. Вот что значит гарант распорядился Любе помочь.

— Да ты что? — поразилась Лада. — А знаешь, мне для нее не жалко квартиры этой, все-таки она хорошая девчонка!

— Но в квартире — пусто. Я там уже два раза был. Зато в отделении кто-то припомнил, что она искала Колю, меня значит, и интересовалась каким-то козлом Василием в районе Тимирязевской. Вот, я и подъехал только что, а тут — ты.

— Давай у этого лаваша спросим, — предложила Лада. — Может, видел Любу?

Лада подошла к окошечку:

— Здрасьте!

— Ай, здрасьте! — радостно согласился продавец.

— Слушай, ты здесь случайно не видел девушку на инвалидной коляске, в джинсовой куртке?

— Видел, почему не видел? Я красивых девочек, — торговец подмигнул Ладе, — всегда вижу!

— Куда она поехала?

— Спроси у новой мамки. Вон, у перехода вместо Русины стоит.

Николай и Лада пошли к молодой цыганке с обесцвеченными волосами.

— Слушай, чего пристал? — для чего-то очень громко крикнула цыганка Николаю. — Не видала я никакой девочки! Иди, а?

— Что теперь? — спросила Лада у Николая, когда они сели в джип.

— Надо подумать, — ответил Николай.

Он быстро, по-хозяйски перестраиваясь из ряда в ряд, ехалпо городу. В центре Николай кивнул на растяжку над проспектом:

— Видела?

Лада, вытаращив глаза, уставилась на огромный черно-белый снимок Любы на фоне ростомера с номером на животе.

— Уже и в рекламе снялась? Ничего себе!

— И в депутатскую комиссию по нравственности попала, и на радио записалась, и по ящику уже показывали.

— Слушай, как это?

— Всего лишь одна встреча в Кремле, и все дела! Ты же знаешь наших людей. Все готовы раком стоять. Гарант еще рот не успел раскрыть, а подсералы эти торопится тайные желания предугадать. А уж если царь попросил разобраться — разберутся на три метра в землю. Теперь понимаешь, как нам важно Любовь отыскать? Она же двери открыла, заходи, бери и подбивай бабки!

— У тебя к ней денежный интерес? — спросила Лада.

— Как сказать? С одной стороны — денежный…

— А с другой? — произнесла Лада.

— Человек она, вроде, надежный, — подумав, ответил Николай. — Не продажная. — Николай вспомнил Любины слова, какой он, Коля, добрый и умный. — В людях хорошо разбирается. С ней, хоть и безногая, дела нормально будет вести. Понимает, что такое порядок, зачем он нужен.

— Да, в людях она разбирается, — согласилась Лада. — И не по деньгам оценивает. По-моему, ей вообще все равно, есть деньги, нет.

— В этом, Ладушка, Любовь Геннадьевна Зефирова в корне отличается от вас.

— А ты напрасно так обо мне думаешь, — обиделась Лада. — Если я полюблю человека, то мне на его кредитную карту будет плевать. Я ребенка собираюсь родить только от любимого.

— Ладушка, да неужто ты по любви столицу бросишь и в дальний пограничный гарнизон поедешь?

— Ну, в гарнизон не поеду, — засмеялась Лада. — Слава богу! — Николай свернул в тихий переулок, надеясь объехать пробку на проспекте. — Узнаю нашу Ладу. А то я аж испугался.

Из огороженного оцинкованным железом двухэтажного дома, все окна в котором были распахнуты, громко пела Люба.

— Коля, это же она, ее песня?

— Я тебе говорю, она на радио успела записаться, по всем канала крутят. Сам два раза слышал, — пояснил Николай, и принялся жать кнопку переключения частот на магнитоле.

Люба подъехала к распахнутому окну. Джипа, чей мощный храп нарушил звонкую тишину Любиной песни, уже не было. Дорога была пуста и тиха, как деревенский проулок, только возле магазинчика на другой стороне безмятежной зеленой улицы цыганенок Вася весело хватал редких прохожих за рукава своей двупалой рукой с грязным ногтем. Прохожие шарахались, но потом, остановившись поодаль, копались в кошельках и карманах и брезгливо протягивали Васе монетки, стараясь рассмотреть поподробнее ужасную патологию.

— Рахмат! — неизменно отвечал Вася.

Он не знал, что это значит. Но слово казалось ему сладким, как чупа-чупс.

«Надо Васю в детский сад устроить, и в музыкальную школу», — сказала Люба коляске.

«Ты сама сперва в музыкальную школу попади. Там, небось, тоже доллары берут».

«Похоже на то, — сказала Люба. — А где их вообще достают?»

«На курсах получают».

«На каких курсах, финансово-отсталая ты моя?» — засмеялась Люба.

«По телевизору про курсы доллара рассказывали, про нефть и дефицит в бюджете».

«Не путай меня своей нефтью. Я знаю, богатые люди доллары покупают в банке, отдают за них рубли. Рубли у нас с тобой в рюкзаке. И наверняка поблизости есть место, где можно купить доллары?»

«Да уж в Москве твоей если за уборную деньги дерут, так представляю, сколько за доллар затребуют. На рынок надо идти. На рынке все дешевле», — заявила коляска.

«А кто их там продает?» — засомневалась Люба.

«Американцы, кто же еще, — авторитетно заявила коляска. — Доллары-то американские. Но я представляю, сколько американцы за доллар рубликов сдерут! Рублей-то у нас много, чай Россия, а долларов — мало. Откуда им быть? В дефиците, значит доллары. А когда в дефиците, по телевизору говорили… Ой, Любушка, их наверное только по знакомству можно достать. По талонам. Или вообще за взятку!»

«Ерунда, — поморщилась Люба. — Что ты мелешь?»

«А вот и не ерунда, — вскинулась коляска. — Ты уже забыла, а я-то помню, как мыло по талонам выдавали».

«При чем здесь мыло? Не путай меня! Давай возьмем деньги и поедем, поищем, на каком рынке можно купить доллары подешевле».

«Деньги у меня, — напомнила из пакета утка. — Только я с вами не пойду. Не мое это дело, грязные деньги».

«Хорошо», — согласилась Люба.

«Самые дешевые товары — китайские, хоть и подделка», — со знанием дела сообщила коляска.

Люба вытащила из рюкзачка вязаную крючком ажурную белую маечку, надела, а джинсовую курточку сложила на кровати.

— Вася, от дома никуда не убегай! — крикнула она, выехав на улицу. И окликнула первого же прохожего, выскочившего из машины к минимаркету. — Не подскажете, где здесь поблизости рынок?

— Какой рынок?

— Китайский. Где доллары у американцев можно купить подешевле, — небрежно сказала Люба.

Прохожий, мужчина в белой рубашке, жестком как багет галстуке, и узких очках, поводил глазами.

— Зелень что ли сбрасывают? Значит, все-таки евро. На китайском рынке, говорите? Юань. Значит, все-таки вторая резервная валюта? Вот тебе бабушка и биткойны.

— Что? — спросила Люба.

Но мужчина глядел в свои очки.

«РТС, инфляционные ожидания, Центробанк, сброс, — услышала Люба. — …избавляется, значит, действительно, евросы…»

— Действительно? — уточнила Люба.

— Ладно, надо в банк.

Мужчина выхватил мобильник и пошел назад, в машину, крикнув на ходу Любе:

— А доллары вы можете купить рядом, на проспекте Мира, там отделений с обменом валюты полно.

«Ты что-нибудь поняла? — спросила коляска. — Чумовой какой-то».

«Поняла, что нужно ехать на проспект Мира. А там искать отделение обмена. Их там можно не только купить, но и выменять», — неуверенно сказала Люба.

«Хрен редьки не слаще, — ворчливо посетовала коляска. — На что менять-то будем? Шило — на мыло?»

Проспект налетел внезапно и сразу сбил с ног, оглушил шумом, катившимся между высокими важными домами.

«Смотри какие фрукты, — дергала Люба коляску. — Ма-ра-куй-я. Что это?»

«Не маракую я в таких овощах», — отнекивалась коляска.

— Скажите, а что с этой маракуйей делают? — спросила Люба у продавщицы. — На варенье берут?

— Едят, — ответила продавщица. — Для витаминов.

— А-а, — удивилась Люба. — «Слышь, колясочка, едят!»

«Дурью маются», — проворчала коляска.

«Не гундось, — приказала Люба. И опять заойкала: — Ой, смотри, какие туфли смешные! Почтальонка Ложкина в таких же ходит, только у нее цвет черный, а тут — розовый».

Она увлеченно переезжала от витрины к витрине, попивая свой любимый кофе «три в одном» из податливого стаканчика, замирала перед афишами и разглядывала вальяжные автомобили, впритык освоившие тротуары.

«Любушка, гляди — пункт. Читай сама, что написано», — вскрикнула коляска.

«Пункт обмена валюты, — прочитала Люба. — Он!»

Она подъехала к дверям.

«Закрыто по техническим причинам».

«По причине закрыто», — сказала Люба коляске.

«Ни допрежь, ни после», — рассердилась коляска.

«Поедем дальше».

Следующий пункт тоже оказался закрыт. И тоже по причине!

Через пару светофоров Люба увидела, что к вывеске «Обмен валюты», висящей на стене дома как флаг с двумя белыми окошечками, подбирается на стремянке охранник.

— Вы открыты? — кинулась к нему Люба. — А то там всем приспичило.

— Сами пока не знаем. Ну чего, — крикнул охранник вглубь дверей. — Вчерашний снимаю? — Соседние пункты все позакрывались, выжидают, — в желании показать свою близость к инсайдерским сведениям, пояснил охранник Любе. И почесал под бейсболкой. — А если сейчас по дешевке не скинем, а завтра вообще курс рухнет? Говорят, центробанк искусственно держит, в любой момент отпустит.

«Мужчина, веселее!» — поторопила работника коляска. — Точно отпустит, рухнет капитально, — подтвердила Люба, вспомнив разговор с мужчиной в галстуке и очках. — Этот, как его? Дипкорпус уже на китайском рынке …это… скидывает.

— Значит, уже все знают? Вот и нам из банка позвонили, велели курс срочно понизить, чтоб не зависнуть. Лучше б, конечно, закрыться на время.

— Меняй! — скомандовали из дверей.

Охранник, накануне посетивший семинар «Форекс» и оттого уверенный, что деньги лежат под ногами и только лохи не умеют их взять, пыжась, вставил в белое окошечко таблички с цифрами.

— Можно заходить? — вежливо спросила Люба.

— Заходи, — важно разрешил охранник, проталкивая коляску через порог. — Тебе сколько?

— Чего сколько?

— Валюты.

— А, ну да! А сколько на триста рублей выйдет долларов?

— По обычному курсу десять, а по сегодняшнему — пятьдесят.

— Мне, пожалуйста, по сегодняшнему, — попросила Люба в окошечко.

«А может поменяем? — толкнула Любу коляска. — Тебе ж сказано: обменник».

— Ой, я забыла, — встрепенулась Люба. — А, может, на что-нибудь другое поменяете?

Охранник заржал, кассир двинул навстречу Любе черный ящичек.

— Ты откуда такая веселая? — сказал охранник. — Справка о покупке нужна? Клади деньги и паспорт.

Через пару минут Люба выехала на улицу, сжимая зеленую купюру.

«Прячь скорее! — зашептала коляска. — Ограбят!»

Люба засунула деньги в кукольную крошечную косметичку и спрятала в карман под кнопку.

«Пятьдесят долларов, это на урок, верно? — наморщила Люба лоб.

«Так и сеть», — подтвердила коляска.

«Тогда давай позвоним Сталине Ильясовне, — предложила Люба. — А там, глядишь, еще заработаем».

«Заработаем, Любушка, — согласилась коляска. — Мы ведь не бездельницы».

Сталина Ильясовна ответила так порывисто, словно сидела у телефона и ждала ответа на вопрос: «Мы поженимся?»

— Любочка, ты? — взволнованно закричала она. — Только не вешай трубку!

— Нет, я не повешу, — заверила Люба. — У меня валюта есть. Вы со мной позанимаетесь вокалом?

— Любочка, не надо никакой валюты.

— Ну как это? — смутилась Люба. — Я специально купила.

— Я буду, я хочу заниматься с тобой бесплатно! — твердо сказала Сталина Ильясовна.

— А почему бесплатно? Думаете, все равно у меня ничего не получится? — догадалась Люба.

— Прекрати нести чушь! — рассердилась Сталина Ильясовна. — Я буду учить тебя, потому что мы единомышленники. Мне приятно с тобой общаться. Радостно слышать твой голос. И вообще, для меня это — дело принципа. Приезжай прямо сейчас!

Люба сидела возле таксофона с разомлевшим лицом.

«Чего там?» — нетерпеливо дергала ее коляска.

«К себе зовет. Прямо сейчас. Бесплатно…»

«Мне эта женщина сразу понравилась, — сказала коляска. — Движения этакие округлые, голос без скрипа».

— Любочка, ты сейчас где? — торопилась Сталина Ильясовна.

— У телефона-автомата на проспекте Мира, звоню вам по карточке.

— Давай я быстро расскажу, как ко мне добираться.

Запоминай адрес. Это не так далеко от твоего проспекта. Двери в парадное у нас заперты. Ты не бойся, в подъезде внизу, в будке, сидит консьерж.

— Я собак вообще не боюсь, — заверила Люба.

— И правильно, тем более, что он у нас не кусается, — весело ответила Сталина Ильясовна. — Позвонишь, тебе подъезд откроют. Внизу есть домофон. Наберешь цифры.

— Ой, я уже запуталась. Я лучше сейчас приду, и там на месте разберусь.

— Хорошо. Тогда, до встречи!

— Ага! — сказала Люба и повесила трубку.

«Чего там?» — нетерпеливо заговорила коляска.

«Ой, там у них в подъезде собака, домовой какой-то. А квартира — номер шесть».

«Господи, леший надавал! Домовой-то почто?»

«Откуда я знаю».

«Прикормили, наверное, вот и не уходит, — догадалась коляска. — Помнишь, Надежда Клавдиевна кошке приблудной рыбы разок вынесла — и все! Не знали, как отвадить. День и ночь под дверями завывала».

«Думаешь, домовой тоже воет?» — спросила Люба.

«У-у! Так воет, что не уснешь. Кашки просит».

Поминутно спрашивая у прохожих дорогу, Люба добралась до утопающей в зелени улицы и нашла дом с высоченной аркой.

«В арке должны быть бачки с отходами, — сказала Люба. — Ага, есть! Все верно».

«Любушка, давай-ка домовому возьмем чего-нибудь, да и собаке тоже».

«С ума сошла — в бачках копаться?»

«Ишь, чистоплюйка какая! А ну как собака меня за колеса схватит? И копаться тебя никто не заставляет. Вон батон обкусанный лежит прямо сверху».

«Фу, гадость, — передернулась Люба. — Я лучше в ларьке что-нибудь куплю».

Сговорившись на большой ватрушке с изюмом и творогом, Люба и коляска въехали во двор и приблизились к подъезду.

Возле дверей их уже ждал крепкий пенсионер с ухоженной лысиной, по удобному графику сутки через трое работавший консьержем.

— К Сталине Ильясовне? — утвердительно спросил консьерж.

— Ага.

— Она уже спускалась, предупредила. Сейчас мы ей звякнем. Давай-ка, помогу в парадное въехать.

— А собака не покусает? — спросила Люба.

— Какая собака?

— Ваша.

— Да ведь она издохла.

— Да вы что? — поразилась Люба. — А что с ней случилось?

— Под машину попала.

«Ой-ой-ой», — лицемерно заохала коляска.

В холле консьерж снял трубку побитого телефонного аппарата и бодро сообщил Сталине Ильясовне, что девочка симпатичная уже прибыла. Внизу дожидается.

Сталина Ильясовна появилась немедленно. Решено было, что консьерж понесет Любу на руках («Ой, что вы, мне так неловко!» — «Держись крепче, эх, давно я таких молоденьких не носил!»), а Сталина Ильясовна затащит коляску.

На площадке возле раскрытой двери, когда Люба была уже вновь усажена на дерматиновое сиденье, она протянула хозяйке ватрушку:

— Совсем забыла! Это для вашего домового.

— Спасибо, — на секунду задумавшись, приняла ватрушку Сталина Ильясовна.

Люба посмотрела вслед консьержу и тихо спросила:

— Не воет по ночам?

Сталина Ильясовна тоже посмотрела на лестницу, по которой браво спускался консьерж.

— Кто?

— Домовой ваш — не воет?

— Нет, — твердо сказала Сталина Ильясовна. И доверительно наклонилась к Любе. — А что, бывает, что воет?

— Я сама не слышала, но коляска говорит — случается. Когда голодный.

— Я вообще-то сплю крепко, к тому же спальная на улицу выходит, а там всю ночь шум, так что, может быть, просто не слышу воя, — предположила Сталина Ильясовна.

— Тогда сами ватрушку съедим, — решила Люба.

— С удовольствием, — заверила хозяйка.

Люба въехала в квартиру и восторженно замолчала, глядя в распахнутую в прихожую двустворчатая дверь, за которой на холеном паркете в солнечном квадрате стоял огромный белый рояль! Возле рояля ожидала выхода статная арфа. Были видны угол бархатной вишневой банкетки, тафтяной подол портьеры и ваза с сухими розами.

— У вас тут как во дворце! — восхитилась Люба.

— Что ты, дорогая! Ты просто давно не видела дворцов. Есть здесь у нас, на последнем этаже… Памятник зодчества начала двадцать первого века, охраняется государством. Проходи, вот здесь можно умыться, здесь — туалет. Какая у тебя стильная маечка.

— Правда? Мама вязала.

— Давай-ка, посмотрим, коляска твоя в дверь пройдет?

— Пройдет! У вас тут широко везде, как в поле. Хорошая квартира.

— Это от папы.

— Титан электрический? — поддерживала светскую беседу Люба.

— Титана у нас нет. Водоснабжение централизованное. Но раньше, в моем детстве, была колонка.

— А мне нравится с титаном. Лежишь в ванной, а дрова потрескивают, в трубе гудит. Песни хорошо сочинять. А где у вас все? На работе?

— Я живу одна.

— Да вы что? В такой большой квартире? А чего квартирантов не пустите?

— Как-то не приходило в голову, — засмеялась Сталина Ильясовна. — К тому же летом ко мне прилетают внуки.

— С Севера?

— Нет, они живут в США.

— Ух ты! Покажете фотографии внуков?

— Обязательно! Ты кофе пьешь или чай?

— Кофе. Три в одном. Хотя один мой близкий друг говорит, что это — гадость.

— Правильно говорит. Умный человек. Заботится о своем здоровье.

— Очень умный! — глаза Любы стали бессмысленными. — Добрый, заботливый, нежный…

— Понимаю. Как его зовут?

— Николай.

— Прекрасное имя. Давай-ка обедать! Борщ горячий. Тебе со сметаной?

— Борщ? Даже и не знаю. Коля, наверное, меня ищет, а я тут рассиживаюсь. Давайте скорее заниматься!

— Певица обязана полноценно и сбалансировано питаться, — приказала Сталина Ильясовна. — Бери вот этот хлеб, не стесняйся, это зерновой.

— Да какая разница, только деньги зря переводить. Хлеб-то весь из зерна, что простой, что дорогой, — хозяйственным голосом сказала Люба.

— Этот с цельными зернами, с проростками. Очень полезно. И биосметана полезна. Органика. Клади побольше.

— Органика? Надо же! А мы дома все простую едим.

— Любочка, ты давно занимаешься музыкой и пением?

— Даже и не помню. С детства. Папа меня сажал на стол и объявлял: «Выступает артистка погорелого театра Любовь Зефирова! На гармони ак-ком-понимирует папа».

— Тебе врачи порекомендовали заниматься вокалом?

— Нет, папа порекомендовал.

— Он очень правильно поступил. Видимо, интуитивно понял.

— Понял про что?

— Центральная нервная система, мозг очень связаны с гортанью, с дыханием. Чем больше ты поешь, тем более развитой становится твоя гортань. Тем большие зоны в мозге захватываются возбуждением. Происходит восстановление поврежденных при параличе функций мозга. Нервные узлы, точки их пересечения, они называются синапсы, регенерируют или даже возникают вновь. Тебе понятно?

— Да, — неуверенно ответила Люба. — Вроде.

— При правильном пении правильным становится и дыхание. Работают мускулы живота, груди, полноценно действует диафрагма. Древние греки полагали, что душа находится именно в диафрагме.

— Я так и думала! Я когда пою, душа просто наслаждается в диафрагме.

— Так и должно быть. Но заниматься нужно постоянно, а не от случая к случаю. Тогда твой голос найдет свое место в звуковом пространстве тела. Он станет объемным, а не будет плоским, как у этих бесчисленных певичек на телевидении. Замечательно, что папа начал заниматься с тобой в детстве.

— Ко мне еще из музыкалки учительница ходила. А потом я сама там работала секретарем.

— Пение в раннем детстве дает толчок формированию новых областей неокортекса.

— А это что такое?

— Неокортекс — самая молодая область мозга, отвечает за творческие способности, за чувства.

— Да, я чувствительная, — подтвердила Люба.

— То, что поэтические и музыкальные способности развились именно в тебе, не удивительно. Люди с ограниченными физическими способностями часто живут сокровенным миром чувств, много фантазируют.

— А я давно догадалась, что все это не случайно. Ну, то что не могу ходить. Это специально, чтобы я не пошла неверной дорогой. Если бы я ходила, ведь могла не заметить, что моя судьба — стать певицей, правда? Пошла бы в техникум бухучета, а потом на рыбозавод ходила, как мама. Верно?

— И тебя не пугает цена, которую судьба взяла за возможность стать певицей? — дрогнувшим голосом спросила Сталина Ильясовна.

— А что — цена? Не дороже денег! Дельфины вон тоже не ходят, и ничего.

— Ты совершенно не переживаешь по поводу своего заболевания?

— Мне иногда снится, что я иду. Я ведь не знаю, что человек при этом чувствует. Поэтому так странно это во сне… Иду, почему-то всегда по полю, к реке, земли не касаюсь, и дух захватывает! А потом просыпаюсь. И уже заранее знаю, что на улице идет дождик, робкий такой, тихий. Почему так? Прямо гидрометцентр какой-то, а не сон.

Сталина Ильясовна слушала Любу с выражением страдания на лице.

— Ой, чего вы так расстроились? — сказала Люба. — Вам жалко, что ли, меня стало?

— Тебе, наверное, неприятно, когда окружающие тебя жалеют?

— Ерунда какая! Лучше пусть человек будет жалостливым, чем безжалостным. Верно?

— Конечно, — согласилась Сталина Ильясовна. — Ты очень мудрая девушка.

— Мне вообще все время добрые люди встречаются. Николая вот встретила…

— Он тебе нравится?

— Я его люблю.

— Что он за человек? Чем занимается?

— Точно не знаю, мы недавно познакомились. Вроде бы эколог. Он к нам в город приезжал с рыбой проблему решать. А тут я — прямо на голову ему свалилась!

— Счастливая встреча. Ты сыта?

— Спасибо!

— Пойдем заниматься?

Люба благоговейно въехала в комнату с роялем.

— А гармонь у вас есть?

— Нет.

— А у меня дома и гармонь, и балалайка.

— Если тебе понадобится, я приобрету балалайку и найду аккомпаниатора.

— Не надо. Рояль мне тоже нравится.

— Для начала спой то, что знаешь, на свой выбор. Нужно определиться с твоим диапазоном, с амплитудой голоса, с интенсивностью, с окраской. Чтобы составить наиболее эффективный план занятий.

Люба обвела глазами сухие розы, благозвучные хрустальные чаши и сервизы за выпуклыми стеклами, солнечный квадрат на янтарном полу, и, устремив взгляд в таинственную даль, затянула:

— Ветер на белом коне, солнцу вдогонку…

— Пиво холодное, — сказал Николай бармену. — Целый день по жаре мотался.

— Ноль два, ноль пять? Закуски к пиву будете? Салат?

— Все давай. Пива один бокальчик, я за рулем.

— Телевизор не громко?

— Нормально.

— Ваше пиво, пожалуйста. Рыба уже жарится. Приятного аппетита!

— Ага!

Николай припал к запотевшему бокалу, в один глоток отхлебнул половину, поставил бокал на стол и отдышался.

— Где же ты, Любовь? Очень ты мне нужна, — проговорил Николай.

Деваха за соседним столиком, призывная, как стринги, польщенно фыркнула.

— А теперь финансовые новости, — сказала в телевизоре строгая молодая ведущая в мужском галстуке. — Неожиданное колебание рынка валют произошло сегодня в Москве. Пара доллар-рубль торговалась…

Николай подался вперед, зависнув над стейком из лосося.

— Аналитики пока воздерживаются от комментариев по поводу того, что обвал произошел необъяснимо локально, в отделениях продажи валюты, принадлежащих одному из коммерческих банков, и тех пунктах, которые расположены на проспекте Мира. Возможно, этот банк — следующий в списке центробанка? Репортаж с места события ведет наш корреспондент Антон Семенихин. Антон?

— Ольга?

— Мы вас слушаем, Антон.

— Я нахожусь на проспекте Мира. Сегодня, в первой половине дня, в семи пунктах курс доллара рухнул до рекордной отметки: шесть, я подчеркиваю шесть рублей — за один доллар США. Последний раз примерно так доллар торговался в далеком уже августе 1998 года, накануне дефолта. Так же стало известно, что граждане США, проживающие в Москве, сегодня стали в массовом порядке избавляться от наличной валюты. Однако ко второй половине дня в силу пока неизвестных нам причин, скорее всего мерами, предпринятыми центробанком, обвал доллара был остановлен. Сейчас рядом со мной сотрудники одного из обменных пунктов.

На экране телевизора появились охранник в черной бейсболке и кассир.

— Скажите, много ли москвичей приобрели у вас валюту или наоборот, продали ее в эти часы?

— Один человек купил пятьдесят долларов, — неохотно произнес кассир.

— Кто это был?

— Вообще-то мы не имеем права разглашать… В общем, она предъявила паспорт на фамилию Земфира.

— Земфира? Что — та самая?

— Зефирова! — вскрикнул Николай. — Зефирова!

— Но это была не певица Земфира. А другая какая-то. Наверное, украла паспорт. Она в инвалидной коляске сидела. Шуточки тут откалывала. Может, говорит, на джинсовую куртку доллары поменяете или еще кое-на что?

— Спасибо. Ольга?

— Вы смотрели репортаж нашего корреспондента Антона Семенихина с проспекта Мира, где по необъяснимым причинам имел место кратковременный обвал курса доллара.

«Валютная война», «Сорос» бубнило с экрана.

Николай сосредоточенно взялся за рыбу, зажаренную с кунжутом.

«Почему проспект Мира? Она где-то там, рядом. Обвалила гриндосы. Ну, Любовь! Такую информацию она могла узнать только от гаранта. Ну ясно: увидел калеку, пожалел — президент у нас добрый, гуманный до усера, дай, думает, подскажу Зефировой, что бакс можно по дешевке взять. От банкиров не убудет, а простые россияне в ноги будут кланяться. Надо ехать на Мира».

Вскоре Николай вырулил на проспект, по которому утром разгуливала Люба.

Медленно проехал до поворота на зеленую улицу, неожиданно тихую, как деревенский проулок. В рукаве дороги мелькнул двухэтажный дом, огороженный забором из оцинкованного железа. Николай вспомнил, как утром из дома неслась Любина песня.

К машине подбежал веселый цыганенок и застучал по стеклу отвратительной клешней:

— Дяденька, дай денежку на хлеб! Рахмат!

— Брысь, — приказал Николай.

Оставив джип на тротуаре, Николай прошел через двор и вошел в дом, видимо, расселенный под снос. Дом был разломан и вроде бы пуст, но не без признаков жизни: тут явно недавно пили чай, а это помещение закрыто изнутри. Где-то вдали слышался разговор. Николай вошел в комнату, оклеенную выгоревшими светлыми обоями. В комнате стояла кровать, застеленная простыней. На кровати лежала джинсовая куртка с трикотажным воротником ручной вязки. Николай сел на кровать. Поглядел по сторонам, вниз. На полу под кроватью лежал пакет. Николай приподнял край носком ботинка. В пакете лежала эмалированная утка.

— И колокол из колодца, — голосила Люба, — где тень так холодна-а…

Допев, она тревожно поглядела на Сталину Ильясовну.

— Знаешь, есть индивидуальная окраска, голос будет узнаваем. Но работы, конечно, много. Начнем с контроля над дыханием. Существует дыхательная техника. Профессиональный вокалист использует ее автоматически, не задумываясь, неосознанно. А тебе нужно прийти к такому автоматизму с помощью тренировок. Дыхание должно быть реберным, диафрагменным, ни в коем случае нельзя поднимать плечи. Поднятые плечи не увеличивают объема легких, зато нагружают мышцы горла. Ничто не должно мешать твоему горлу! Начинаем: медленно вдыхаешь через нос, после вдоха открываешь рот так, словно тебя одолела зевота. Зафиксируй, что ты при этом чувствуешь.

Люба кивала с открытым ртом.

— В это время гортань смещается вглубь, зев широко открывается и дает выход звуку. Давай еще раз. Вдохнула через нос… зеваешь… Хорошо. Плечи не поднимать! Вдыхаешь воздух так, чтобы он наполнил все тело до кончиков пальцев. Диафрагма прогибается вниз… задерживаешь воздух на мгновенье и затем позволяешь потоку струиться со звуком «Ф». Давай, давай! Все получится!

— Фффф. Фффф, — шипела Люба.

— Теперь снова глубоко вдыхаешь через нос и легко зеваешь — рот готов для любого звука. Попробуй спеть: а-а-а-а!

— А-а-а-а-а-а!

— Легко, без напряжения. Хорошо!

Солнечный квадрат на полу сместился под арфу.

— Давай-ка, чаю с молоком попьем. Зеленого.

— Попьем, — согласилась Люба. — С ватрушкой.

Они уселись к круглому столу на кухне. Когда Сталина Ильясовна объяснила, что зеленый чай полагается заваривать дважды, зазвонил телефон.

— Да, Ярослав. Конечно, это я! — грозно ответила хозяйка. — Опять перенести урок? Ярослав, дай мне сказать! Ты можешь вообще не заниматься! Педалируй те задатки, которые дала тебе мать-природа. Но когда у тебя аппаратура твоя тысячеваттная откажет, ты ко мне не прибегай и не плачь. Работа подвернулась! Она у тебя каждый день подворачивается! Ярослав, не разменивай себя! Ну что — взнос за квартиру. У всех взносы, всем деньги нужны. Ты, знаешь, у меня сейчас девочка…

Сталина Ильясовна понизила голос и взглянула на Любу.

— Ты бы видел это упорство. Эту силу. Тебе нужно с ней познакомиться. Может хоть что-то поймешь? Ладно, завтра не приходи. Погоди-погоди, я не договорила. Приезжай сейчас! Урок переношу на вечер. Успеешь в свой клуб! Не спорь! Жду.

Ярослав вошел в квартиру, когда чай был допит. Люба с робким восторгом посмотрела на черную обтягивающую футболку, кожаные брюки и красные замшевые кеды. Вместе с огромным букетом в квартиру вплыл запах дорого одеколона.

— Зачем тратишься? — строго произнесла Сталина Ильясовна, принимая букет. — Подлизаться хочешь? Не выйдет.

— Линочка, не переживай, цветы — от поклонницы. Чего им у меня сохнуть?

— Поклонницам?

— Цветам. Пусть оттеняют вашу благородную красоту!..

— Льстец. Ты меня не купишь! Познакомься, это та самая девочка, Любовь Зефирова.

— Привет, — Ярослав поцеловал Любу в щеку, ни единым движением не выказав удивления коляской.

— Давай сразу начнем, — скомандовала Сталина Ильясовна. — Любочке будет полезно послушать. Сегодня я тебя помучаю. Шуберт!

— Лина, может лучше Крутого?

— Не спорить! Ярослав, твой голос должен приобрести объем и силу, чтобы он мог заполнить любое пространство, театр, зал, стадион. А тебя сейчас без микрофона еле-еле через оркестровую яму услышат. Подумай о своем будущем! И потом, я не хочу, чтобы кто-то сказал: учился у Лины и ничему не научился. Мое реноме!

— Ваше реноме вне подозрений. Ладно, уговорили. А-э-и-о-у… А-э-и-о-у…

— На «э» полость еще уменьши, — попросила Сталина Ильясовна.

— А-э-и-о-у!

— Заполни голосом всю комнату, но не больше.

— А-э-и-о-у!

Люба сидела, открыв рот.

Через полчаса Ярослав взмолился:

— Лина, хватит, есть хочу.

— Лентяй, — ласково сказала Сталина Ильясовна.

— Зато я принес салаты.

— Тоже от поклонниц?

— Нет, к счастью салатами в меня пока не швыряют.

— А начнут, если так будешь относиться к занятиям.

— Тьфу-тьфу-тьфу! — поплевал Ярослав.

— Поздно будет плевать, — пригрозила Сталина Ильясовна.

— Где работаешь? — спросил Ярослав Любу, когда все уселись за стол на кухне.

— Пока нигде. Готовлю программу «Колеса фортуны».

— Покажи чего-нибудь.

— Прямо сейчас? Как-то неудобно.

— Любовь, — в один голос воскликнули Сталина Ильясовна и Ярослав, — артист не может смущаться и стесняться! Артист должен уметь выступить в любой обстановке.

Люба отъехала от стола, сосредоточилась и выдала несколько фуэте на одном колесе.

— Ни фига себе! — закричал Ярослав.

— Потрясающе! — воскликнула Сталина Ильясовна.

— Долго училась? — спросил Ярослав.

— Года два.

— Обрати внимание, Ярослав, — укоризненно сказала Сталина Ильясовна. — Два года тренировок. А ты устал через месяц. Бесконечные отмены, переносы занятий. Имей в виду, я от тебя откажусь!

— Ты что, Линочка! Люба, а ты не хочешь в ночном клубе поработать? — повернулся Ярослав к Любе. — Хороший номер с коляской!

— Вы правду говорите? Или просто шутите? — затрепетала Люба.

— Я очень серьезный человек. Шучу только в крайних случаях. Лина, подтверди.

— Ночной клуб! Ты мне испортишь девочку, — покачала головой Сталина Ильясовна. — Но только под твою ответственность, Ярослав.

— В клубе начало в одиннадцать. Но думаю, надо за полчаса-час подъехать, шефу тебя показать.

— Ты отвези Любу сейчас домой, — распорядилась Лина. — Ей, наверное, подготовиться надо. А, может, ты у меня примешь душ, отдохнешь, а, Любочка?

— Ой, нет, — отказалась Люба. — Мне нужно Васю накормить. Предупредить друзей.

— А с кем ты живешь, кстати? Где? — спросила Лина.

— Очень удачно устроилась. Тихий центр, недалеко от метро. Мы целой компанией там живем. Кристина-даун, Вася двупалый.

— Рэпперы что ли? — спросил Ярослав. — Ладно, собирайся, отвезу тебя домой в твой тихий центр. А в десять заберу.

Люба вкатила в подъезд, прислушалась к беседе на втором этаже — судя по голосам, разговаривали Кристина и Паша, проехала по первому этажу на кухню, взяла облупленную кастрюлю и спустилась по настилу в подвал. Потом вновь вернулась к газовой плите и подогрела воду. Поставила кастрюлю на колени и аккуратно, крепко цепляясь за перила, поднялась по доскам на второй этаж. Въехала в комнату с выгоревшими светлыми обоями.

На кровати сидел Николай. У него на коленях лежала джинсовая куртка с вязаным воротником.

«А почему я джипа не заметила? — вскрикнула коляска. — Где он? Что с ним?!»

— Ты на чем приехал? — спросила Люба. И заплакала поверх улыбки, крепко сжимая обеими руками теплую кастрюлю.

— Ну ты где была? — укоризненно спросил Николай. — Ищу по всему городу. И что это за дождь грибной?

— Ты меня искал? — всхлипывая, повторила Люба.

— Искал. Ты ведь мне нужна.

— Я? Тебе? Правда?

— А зачем я здесь сижу, по-твоему? — Николай встал с кровати, подошел к окну и постучал по проему и подоконнику, проверяя крепость строения. — Кстати, ты почему по месту регистрации отсутствуешь?

— Так получилось. Столько всего произошло.

— Да уж так и понял, что тебе не до меня. По радио поет, фотографируется. Что тебе вздумалось поселиться на этой помойке?

— Удобно: центр, метро рядом. Дом реконструировать будут.

— И чего? — заинтересовался Николай. — В аренду льготную отдадут?

— Наверное, — беспечно пожала плечами Люба.

Николай подошел к Любе и поцеловал ее в щеку:

— Ну привет, Любовь. Давай кастрюлю. Что ты ее держишь?

— Надо голову помыть, — очнулась Люба, и ослабила хватку. — За мной заедет Ярослав, повезет в ночной клуб.

— Что? — возмутился Николай. — Какой ночной клуб? Ничего себе!

— А ты ревнуешь? — шутливым тоном сказала Люба. — Я там буду петь, и показывать номер. Ярослав сказал, что платят хорошо. Нужно ведь за уроки вокала платить. Хотя Сталина Ильясовна от денег отказывается, говорит, что для нее учить меня вокалу — дело принципа и чести.

«Вот что значит, с гарантом переговорила, — обдумывал информацию Николай. — Дом под офис на реконструкцию поставили, уроки бесплатные. Баксы за бесценок».

— Давай я тебе помогу. Воду полью, что ли.

— Ага!

Люба вытащила из пакета утку, поставила ее на пол. Руками раздвинула ноги и легко перегнулась, свесив голову вниз.

— Лей из кастрюли потихоньку. Ой, шампунь забыла достать. В рюкзаке. «Кря-кря».

«Чего надо? — откликнулась утка. — Крякаете чего?»

«Голову помыть», — пояснила коляска.

«А-а! Ну мойте».

Николай лил воду на светлые волосы. И смотрел на ложбинку на тонкой шее. На ярко-розовые, как небо на закате, круглые сильно торчащие уши. На белесые волоски, убегающие по спине под ажурную маечку.

— Все? — спросила Люба, когда вода перестала течь.

— Нет… — сказал Николай. И прикоснулся губами к мокрой шее. — Не все…

Люба сидела, все так же перегнувшись в поясе. Вода с тонких волос со звоном падала в металлическую утку.