Кто стрелял в президента

Глава 16. От Кремля до самых до окраин

— ВСЕ, что вы сейчас увидите на сцене, случилось на самом деле, — хорошо поставленный, проникновенный голос звучал в огромном зале, фойе, гардеробах, динамики были выведены даже в туалеты и курительные комнаты.

Только теперь, когда концертный комплекс напоминал разворошенный муравейник — столько пришло зрителей, безрукий Паша был обряжен в костюм ангела, на колосниках запасены тучи снега, дождя, блесток и бутонов роз вперемежку с лепестками, а за кулисами объявили о четвертьчасовой готовности, только теперь Люба поняла, что она натворила!

«Колясочка, что я наделала!» — подвывала Люба.

«Как бы и взаправду на сцене чего не произошло», — испугалась коляска.

«Столько денег потрачено, столько людей мне помогало, столько зрителей пришло, чтобы послушать безголосую Любу Зефирову?! Меня обсмеют! Засвистят!»

Заплакать Люба не решилась, чтобы не испортить грим и костюм для первой песни — на Любе было надето белое свадебное платье с кружевными цветами, длиной чуть ниже колена, из-под платья торчали джинсы и бело-розовые кроссовки.

Коляска сердито схватилась уговаривать Любу: «А кто тебя в артистки неволил? Сидела бы сейчас в родной квартире, на Белое озеро глядела, надомницей работала — коробки клеила, в хоре рыбзавода пела — красота!..»

— Да, Паша?

Безрукий Павел потерянно вслушивался в гул зала, размышляя, не дернуть ли ему грамм сто для храбрости, и судорожно шевелил плечами, от чего снежные крылья за его спиной подрагивали и делали попытки раскрыться.

— Не работают?! — на секунду прервала рыдания Люба.

— Да нет, все нормально, — неуверенно сказал Паша, одетый в белоснежную футболку без рукавов, так что были видны загорелые культи, и отчаянно повращал плечами.

Сухо треснув, крылья взлетели за спиной, правда, одно чуть ниже другого, и обронили на Любу куриное перо.

— Работают, — удивленно сказал Паша и поглядел через плечо. — Кристина, сложи-ка взад…

Кристина-даун в вечернем платье из серебристо-голубой ткани и белых туфлях на громадном каблуке, кряхтя, согнула невидимые шарниры и сложила крылья.

— Как настроение? — на ходу поинтересовался у Любы режиссер шоу, Пушкин Ким. Имя Пушкин ему дал папа, кореец Федот Ким, большой поклонник русской поэзии, правда, друзья чаще всего звали режиссера Александром Сергеевичем.

— Мандраж, — мрачно ответил Паша и кивнул в сторону Любы.

Пушкин Федотович затормозил и вернулся к Любе.

— Давай-ка, езжай срочно в буфет, выпей тридцать граммов коньяку. Но только тридцать! Не больше! Поняла?

— Да.

— Когда выйдешь на сцену, выбери себе одного зрителя — кого-нибудь из близких, друзей, маму там или бойфренда, и пой для него. Ясно?

«Для президента будешь петь?», — встряла коляска.

— Для Коли, — сказала Люба. — Я буду петь для Коли.

— Для Коли петь не страшно? — спросил Пушкин Федотович.

— Нет.

— Вот видишь! Давай, дуй в буфет. Тридцать граммов. Коньяка, а не водки!

Люба помчала коляску в бар. Там, пользуясь служебным положением — близостью с восходящей звездой Любовью Зефировой, уже красовалась Лада.

— Любовь для меня — это что-то! — проникновенно говорила она малознакомому мужчине и обещающе водила пальцем по краю бокала.

Табуреты у барной стойки словно специально были такой высоты, чтобы демонстрировать неправдоподобную длину Ладиных ног.

— Лада, — позвала Люба. — Пушкин велел мне выпить коньяка. Какой лучше, а?

— Девочки, а Лермонтов что пил? — пьяным голосом спросил малознакомый мужчина.

— Отвяжись от певицы, — отмахнулась Лада и окликнула бармена.

Когда пузатая рюмочка была опустошена, Лада вызвалась проводить Любу за сцену.

— Давай в фойе незаметно заглянем, — попросила Люба. — Погляжу, много ли инвалидов пришло?

— Насчет инвалидов не знаю, а гарант со своей уже подъехал. В бар заходила охрана — проверяла обстановку, — прищурившись, сообщила Лада.

— Ладка, ты что, нацелилась крепкую семью президента разбить? — засмеялась Люба.

— А что? — холодно ответила Лада. — Другим можно, а мне нельзя?

— Кому — другим? — рассеянно спросила Люба.

— Сама знаешь…

Они выехали на балкон и стали сверху оглядывать фойе. У одной из колонн стоял Николай с компанией незнакомых Любе людей.

— Лада, смотри, вон — Коля! — радостно сообщила Люба.

— Где? А, вижу.

«А джипа там нет?» — тянулась заглянуть вниз коляска.

«Он на парковке, колясочка. И он тебя любит. А Коля — меня. Ой, колясочка, до сих пор не могу поверить, что выйду замуж за такого человека, как Коленька. Если бы не он — ничего бы не было, ни Москвы, ни этого концерта. Любимый мой!»

— Налюбовалась? — спросила Лада. — Куда теперь? В гримерку? Или снова в бар?

— Интересно, — нарочито ревнивым голосом протянула Люба, — что это Коля так с этой девицей любезничает? Вот я с ним разберусь!

— С которой? С брюнеткой крашеной, шнобель до нижней губы?

— Ага.

— Видно не смог отвязаться. Она такая баба — вульгарная, пошлая, тупая, наверняка узнала, что гарант будет на концерте, и потащилась. Тьфу!

— Да кто она такая?

— Как — кто? Колина жена, Оксана Аджипова. Ты разве эту идиотку никогда не видела?

— Какая жена? — недоверчиво спросила Люба. — У Коли никакой жены нет.

— Законная!

«Жена? — охнула коляска. — А джип? Джип тоже женат?»

Лада замолчала и посмотрела на Любу:

— Ты что — не знала?

— Нет, — сказала Люба и удивилась тому, как спокойно об этом говорит. — Лада, может, ты что-то спутала? Он же обещал… говорил… при моих родителях…

— Обещать — не значит жениться, — авторитетно бросила Лада. — Ты в самом деле думала, что Коля не женат?

— Он никогда про жену не говорил.

— Дурак он что ли, про жену рассказывать, когда ему такая баба подвернулась: певица, президент, Кремль.

— Лада? — спросила Люба. — Ты думаешь?.. Николай со мной… из-за этого? Из-за выгоды?

Лада поглядела на Любино свадебное платье, смешалась, подрожала шоколадными ресницами и, стараясь быть убедительной, произнесла:

— Нет, конечно, не только из-за этого, Коля тебя любит… наверное… Он, вроде бы, собирался с женой развестись.

«А может, он какой выгоды ищет?» — вспомнила Люба подозрение мамы в госпитале.

«Выбери в зале одного зрителя, кого-то близкого, и пой для него» — почему-то вдруг всплыли и эти слова, режиссера Пушкина Кима. Почему, интересно?

Коляска всхлипнула.

«Колясочка, не плачь, — сказала Люба. — Все в жизни неслучайно. Наверное, мне нужно было встретить Колю, полюбить его, а потом узнать правду именно сейчас, перед концертом. Если бы я была ослеплена счастьем, я бы не смогла спеть свои и твои песни так, чтобы зрители пережили то, что пережила я. Наши с тобой песни — про неразделенную любовь, про несостоявшиеся встречи, про непонятые чувства, а не про довольную жизнью невесту, которая уже запасла наволочки, пододеяльники и сковородку. Пушкин Федотович велел выбрать одного зрителя, и петь для него. Я буду петь для Коли».

«Неужели наш парашют все-таки не случайно свалился именно на джип?» — всхлипнув, шепотом спросила коляска.

«Нет, не случайно, — сказала Люба. — Судьба дальновидно устроила мне встречу с предательством, а не с любовью, чтобы я научилась петь сердцем, петь о том, что пережито мною, а не вычитано в книжках».

«Красиво как сказала, — откликнулся стул возле стены. — Роль репетируешь? Чья пьеса? Из старой жизни, наверное? Сейчас уж так не пишут»

«Да, — ответила Люба, — из старой жизни».

Прозвенел, вернее, пропел благозвучную мелодию, третий звонок.

Люба! — проорало в наушнике на Любиной голове. — Ты где?! Начинаем!

— Сейчас мы пойдем и выступим так, что вся Россия поймет: инвалиды могут все! — залихватски и несколько высокопарно скомандовала Люба. — Я это президенту обещала.

— Молодец, Любка, — сказала Лада. — Пусть Аджипов локти кусает!

«Ну, обещала, — заворчала коляска. — Мало ли он чего нам обещал? Не больно-то выполняет».

И кто Любу за язык тянул президенту обещания давать? Кивала бы молча головой, да себе за геройский подвиг льготы хлопотала. Так ведь нет, затеяла в Кремле дискуссию о положении инвалидов, министрам нагрубила.

Приглашение в Кремль прибыло в госпиталь в день выписки Любы. Довольная и принаряженная, Люба ездила по палате, собирая вещи. Неожиданно дверь палаты так толкнули из коридора, что она, распахнувшись, вдарила по стене. Пятясь спиной — удар по двери был произведен задом, в палату вступила старшая медсестра. Она с трудом охватывала огромную, как титан в ванной Зефировых, керамическую вазу с надписью «С 70-летием!».

— Ух! — сказала медсестра, освободившись от вазы. — Еле доперла.

— А ваза зачем? — поинтересовалась Люба. — Я выписываюсь.

— Знаю. На всякий случай приготовила, вдруг егеря эти тоже с букетом прибыли?

— Какие егеря?

— Гонцы из Кремля к вам, Любовь Геннадьевна. Какое-то приглашение привезли.

«Очевидно, имеются в виду офицеры фельдъегерской связи главы России, — пояснил телевизор, любивший смотреть канал «Культура». — Приглашение является пропуском на кремлевские мероприятия. Это весьма давняя традиция: когда-то существовали особые кучерские билеты для въезда в Кремль карет и повозок. А теперь вот — приглашения».

Люба поспешно причесалась.

— Идут!.. — прислушавшись, доложила медсестра и пристроилась возле двери.

Действительно, в плату вошли трое мужчин: двое в форме, и один — в черном костюме. Офицер справился, действительно ли Любовь Геннадьевна Зефирова является Любовью Геннадьевной Зефировой и, получив утвердительный кивок Любиной головы, вручил Любе запечатанный конверт.

Люба поглядела на конверт на просвет и мелкими щипками оторвала сбоку его узенькую полоску. В конверте оказалось плотное, «слоновой бумаги», как говорил Геннадий Павлович, собственно приглашение и более тонкий вкладыш, густо заполненный текстом.

— «Президент РФ, — начала читать Люба, — просит Любовь Геннадьевну Зефирову»… меня… «пожаловать на торжественный прием по случаю награждения г-жи Зефировой» …меня? «…орденом Мужества. И торжественный завтрак в ее честь» …в мою?! «…в понедельник, 24 июня, в 11 часов. Просьба подтвердить Ваше участие по телефону 244–30–28. Большой Кремлевский Дворец».

Фельдъегери вежливо слушали.

— А тут что? — Люба взяла вкладыш.

— Информация о порядке проведения приема, — подсказал один из офицеров.

— Можно прочитать?

— Конечно.

— «Приглашенные», — это я, значит? — «на завтрак прибывают в Большой Кремлевский Дворец через главный подъезд, поднимаются по парадной лестнице и через аванзал проходят в Георгиевский зал за 15 минут до означенного времени». А пандус на парадной лестнице есть?

— Пандус? — переспросили фельдъегери и посмотрели на сотрудника в черном костюме, как бы возлагая на него всю ответственность за наличие или отсутствие пандусов в Георгиевском зале.

Тот поиграл мышцами лица и достал телефон.

— По поводу приема Любови Геннадьевны Зефировой. Она на инвалидной коляске. Вот тебе и «почему не предупредили?» А кто должен был об этом докладывать? У вас там своего народу полна жопа огурцов! Извините, Любовь Геннадьевна.

Гость убрал телефон и вновь встал перед Любой.

— Читайте, пожалуйста, Любовь Геннадьевна, может что-то будет непонятно, я разъясню.

— «…им раздаются карточки рассадки за столом. Около 11 часов приглашенные проходят в Представительский кабинет Президента. Число участников беседы в Представительском кабинете Президента России ограничивается восьмью человеками с каждой стороны». Я, значит, восемь человек могу пригласить?

— К сожалению, нет. По протоколу данной встречи с каждой стороны предусмотрено по трое человек. Так что вы назовете еще двоих, кому мы так же доставим приглашения.

— Я прямо сейчас могу сказать: Вася и Николай Аджипов.

«Лучше б мать с отцом пригласила», — проворчала коляска.

— Как фамилия Василия?

— Не знаю, — растерянно сказала Люба.

— Кто он?

— Ну, можно сказать, мой сын.

— Сколько лет вашему сыну? Паспорт у него есть?

— Паспорта нет. Сколько лет — не знаю.

Фельдъегери переглянулись.

— Шесть или семь, наверное.

Офицеры корректно молчали.

— Я после ранения, кажется, память немного потеряла, — соврала Люба, боясь, что Васю не пропустят в Кремль.

— Свидетельство о рождении?

— Нету. Ой, у него регистрация есть, возле метро Петровско-Разумовская.

— Вопрос сложный, но, учитывая отношение к вам президента, скорее всего, возможно будет решить в индивидуальном порядке положительно.

Неожиданно сотрудник оставил строгий тон и сказал:

— Шеф весь протокол к черту послал, велел все, что только можно для вас организовать: и встречу, и «бокал шампанского», и экскурсию, и беседу, и завтрак. Управление протокола волосы на голове рвет. Работы выше крыши. А время-то отпускное.

— Зачем? — смутилась Люба. — Как неудобно… Людям столько хлопот.

— Заслужили, Любовь Геннадьевна.

— Что тут дальше? «Первое лицо приветствует гостей». Это меня что ли? «Подается аперитив». А что я должна буду с ним сделать? Дальше кому-то предать? Или можно в рюкзак положить, на память?

— Аперитив вы должны будет выпить.

— А, так это напиток?

— Спиртной напиток, который подается перед едой.

— Хорошо, что спросила!

— Спрашивайте, не стесняйтесь.

— Так-так-так… «Форма одежды: мужчины — темный костюм». Надо будет Колю предупредить. «Женщины — строгое платье или костюм обычной длины, за исключение брючного костюма, военнослужащие — парадная форма с орденскими колодками». Это понятно.

— Вы упомянули рюкзак. К сожалению, по протоколу приглашенные женщины должны быть с маленькой сумочкой. Желательно, чтобы на ногах не было спортивной обуви или обуви на толстой каучуковой подошве. Но, учитывая ваше положение — офицер взглянул на Любины кроссовки, возможно…

— Нет-нет, — перебила Люба. — Я обязательно куплю туфли. В кои-то веки в Кремль выбралась, так уж туфли приобрету. Мне все равно к свадьбе нужны белые, на каблуке. В белых можно?

— Со светлым костюмом или платьем — пожалуйста.

— Туфли, сумочка, аперитив. Вроде бы все?

— Еще сообщите, пожалуйста, куда подать машину, которая доставит вас в Кремль?

— Это в центре, рядом с метро, — принялась рассказывать Люба.

Когда фельдъегери покинули палату, а медсестра унесла прочь вазу «С 70-летием!», явился еще один гость — Каллипигов.

— Здравствуй, землячка дорогая! Фельдъегеря не от тебя отъехали? Приглашение привезли? Поздравляю!

— Ой, там столько всего. «Бокал шампанского» — это что?

— Сейчас все расскажу, — заверил Каллипигов. — «Бокал шампанского» начинается в 12 часов дня и продолжается час-полтора. Во время него гостям кроме шампанского подаются вино, соки, минеральная вода, официанты закуски разнесут.

— Еще закуски? А в программе сказано, что завтрак будет.

— А-а! Завтрак, это не как у нас с тобой, яичница с колбасой в семь утра. В Кремле завтрак — между двенадцатью тридцатью и пятнадцатью часами, тоже полтора часа длится. Небось, в Малом банкетном зале будет?

— Не знаю.

— Сколько человек с каждой стороны?

— Вроде по три.

— Ну, значит, точно, в Малом банкетном. Не тушуйся, Любовь, ничего там такого особенного нет: пара холодных закусок будет, рыба или мясо на горячее, десерт. Перед завтраком подадут соки, за столом — сухое вино, в конце — шампанское, кофе, чай.

— Опять шампанское? Да я там сопьюсь!

А ты думала — легко в Кремле службу нести? Бывало так на этих фуршетах по долгу службы нажрешься… Водка — поперек горла, а — надо! Работа! Зинаида Петровна, правда, все никак этого не понимает. Я ей втолковываю: как я могу не пить, когда тост за величие России произносят? Сволочь какая-нибудь сразу углядит и донесет, что Каллипигов за будущее России пепси-колу дул? И прощайся с государственной службой! Но Зинаиде Петровне хоть кол на голове теши по этому вопросу.

— А что такое фуршет? — опасаясь, что забудет незнакомое слово, перебила Люба.

— На фуршете полагается есть стоя. У тебя, положим, всего две руки, а ты изволь в них держать тарелку, вилку, фужер, бокал, да еще вести государственную беседу. Вот такая сложная задача у главы государства. Но я тебе по родственному подскажу: тарелки можно ставить на рояль. Гости на фуршете обычно, как рояль увидят, так всем гамузом к нему и кинутся. Но рояля, насколько я помню, там нет.

— Что же делать? — расстроилась Люба.

— Камин ищи! На камин тоже можно тарелки пристраивать.

— Слава богу, — обрадовалась Люба. — А вообще-то обидно! Опять все не для инвалидов. Стоя есть. Как я могу стоя есть? Или в руках тарелки держать. Как безрукий Паша это сможет делать?

— Ну чего ты, Любовь, хочешь? Служба государственная такая. Там и здоровые-то не все выдерживают, падают после этих фуршетов без задних ног. А ты хочешь, чтоб инвалиды эдакое напряжение выдержали? Чего тебе еще рассказать?

Люба пожала плечами.

— Ты на выписку сейчас? — спросил Каллипигов.

— Да, жду, когда папа или Коля за мной приедут, помогут спуститься.

— А чего ждать? Давай, я помогу, мы с тобой друг другу не чужие? На улице воздухом подышим, погода — красота.

— Я согласна. Заедем к главврачу за выпиской и — на улицу. Наконец-то!

— Надоело в больнице валяться?

— Ужас как надоело.

Оглядев в последний раз палату, Люба выкатила в коридор.

Каллипигов заботливо вышагивал рядом, иногда деловито заходя вперед, чтобы распахнуть пошире двери.

— А-а, Любовь Геннадьевна, — приветливо встретил Любу главврач. — Поправились, полны сил?

— Полна, — подтвердила Люба.

— Вот ваши документы. Ну, что я могу сказать? Под пули в ближайшее время не бросайтесь, поберегите себя и будущего ребенка. Беременность мы вам сохранили, это была самая сложная задача. Так что, рожайте на здоровье, на крестины зовите, с удовольствием придем всем коллективом! А пока — отдыхайте, больше проводите времени на свежем воздухе, особенно около воды, питайтесь полноценно. Да что я вам рассказываю, вы женщина грамотная, сами знаете, что нужно вашему ребенку.

На протяжении всей этой речи Люба сидела с бессмысленным взглядом, обводя глазами контуры вазы с надписью «С 75-летием!».

«Ой, Любушка, — сдавленно пискнула коляска. — Про меня спроси, вдруг я тоже в тягости?»

— А коляска? — Люба вздрогнула. — Я хотела спросить: вы уверены, что я, что у меня родится ребенок?

— Куда он денется? — бодро заверил доктор. — Вероятно, придется делать кесарево сечение. Но вы не переживайте, операция эта отработана, все будет хорошо!

«Про меня спроси», — вновь пискнула коляска.

— А коляска? — в растерянности спросила Люба.

— А что, коляска? Назад пути у вас теперь нет. Рожают женщины-инвалиды, в медицине такие случаи нередки.

«Ох!» — сдавленно вскрикнула коляска.

Люба еще подумала и задала новый вопрос, уточняющий, имеет ли доктор в виду теоретическую возможность Любиного материнства в будущем или — конкретную, реальную, так сказать, по факту:

— А вы можете сказать, когда у меня родится ребенок? В каком году?

Доктор заглянул в выписные бумаги, приподняв очки на лоб.

— Срок у вас пять-шесть недель. Беременность длится сорок недель значит, значит… Где тут у нас календарь?

— Спасибо большое, я сама подсчитаю, — поблагодарила Люба, положила документы на колени и, вихляя колесами — руки почему-то затряслись, выехала в коридор.

Когда она с дружеской помощью Каллипигова оказалась на крыльце, на дороге показался джип.

Коляска заволновалась.

«Любушка, не говори ничего джипу, — торопливо попросила она. — Я сама ему расскажу. Потом. Может быть. А то еще подумает, что мы нарочно забеременели».

Люба нахмурилась.

«Нарочно? Коля может так подумать?» — растерянно сказала она.

«А мужики завсегда думают, что мы нарочно беременеем, чтоб их на себе женить. Так что ты тоже не торопись. Обдумай все сперва. А то сейчас от дверей обрадуешь, здрасьте, мол, дорогой Коля, не желаете ли стать батькой? Да не улыбайся так!»

«Как?»

«Как дурочка из переулочка».

Николай, впрочем, не придал значения Любиным сияющим глазам и счастливой полоротой улыбке. А Надежда Клавдиевна и Геннадий Павлович списали радость Любы на удачное окончание лечения.

Все уселись в машину и поехали в дом, огороженный металлическим забором. Там вовсю шел ремонт! Николай передавал Любе, что через два дня после ее встречи с президентом к дому подъезжала комиссия, а еще через пару дней прибыла бригада рабочих. Но Люба не ожидала, что здание так преобразиться, Внутри еще шли работы, но крыша уже была покрыта металлической вишневой черепицей, окна забраны стеклопакетами, наружные стены оштукатурены и выкрашены в приятный Любиному глазу цвет кофе «три в одном». Внутри солидно занимались делами ее друзья: Анжела и Кристина, повязавшись косынками, отмывали побелку с лестницы, горбатый Федя ворочал с рабочими козлы и доски, лишь Паша бездельничал — плясал вприсядку, с придыханием подсчитывая количество лихих коленец.

Общую благостную картину испортил лишь пикет из неравнодушных жителей соседних домов — пять пенсионерок во главе с военным в отставке пришли протестовать против строительства центра для инвалидов.

— Нам магазин по социальным ценам нужен и лавочки, ветеранам труда отдохнуть, а дауны нам не нужны!

Покричав, пенсионерки быстро разошлись, боясь опоздать на сериал.

Надежда Клавдиевна сразу принялась готовить на всю ораву, включая и рабочих, артельный обед — картошку с тушенкой и морс. Оказалось, что и картошку, и клюкву, и соленые грибы, Зефировы привезли в Москву из дома.

— Мама, ну зачем вы такую тяжесть тащили? — возмущалась Люба. — Как будто в Москве картошки нет. Дай, пожалуйста, клюквы горсточку. Вкуснотища.

Забрасывая в рот по ягоде, она объехала оба этажа и с восторгом обнаружила, что на лестницах проложены металлические уголки для колясок, дверные проемы — широкие, порогов нет вообще. В правом крыле Люба нашла выложенную свежим кирпичом шахту для подъемника.

— Откроем музыкальную школу по обучению рок-музыке для инвалидов и всех желающих, — за неимением более серьезного слушателя, рассказывала Люба подбежавшему Васе, — студию звукозаписи для людей с ограниченными возможностями или театральную студию для даунов вроде Кристины.

Сразу после обеда оказалось, что дышать свежим воздухом и гулять около водоемов, как советовал доктор, Любе совершенно некогда. Сотовый телефон выводил рулады, не переставая. Звонил Юрий Готовченко — требовал явиться для работы над альбомом, пугая, что все время работы студии звукозаписи расписано даже ночью. Звонила Сталина Ильясовна — ждала на урок вокала. Трезвонил Вампир, просил сообщить, когда Люба вновь сможет выступить в ночном клубе, и настаивал, чтобы срок был ближайшим, желательно, послезавтра. Неожиданно вышел на связь дизайнер продюсерского центра и потребовал срочно явиться и согласовать макет обложки альбома.

— Согласовать? — удивилась Люба. — Он разве готов?

— За основу взята ваша фотография с выставки «Их разыскивает милиция». Черно-серая — это сейчас стильно.

— Я хотела совсем другую обложку, — горячо доказывала Люба, явившись к дизайнеру. — Я уже все придумала. Знаете картину Пикассо «Девочка на шаре»? Так вот, все точно так же, только вместо шара коляска, и эта девочка балансирует на ее колесе. Ведь название альбома будет — «Колеса фортуны».

«Меня будут фотографировать? — засмущалась коляска. — Эту, как ее… фотосессию делать?»

— Подождите, почему — «Их разыскивает милиция»? — спорила Люба.

— Потому что альбом так называется! — с пеной у рта вопил дизайнер.

— Кто такое название дал? — шумела Люба.

— Слушай, ты тогда с Готовченко сперва разберись, но переделывать я не буду, — перейдя на ты, яростно спорил дизайнер, обожавший рабочие моменты творческих столкновений.

В конце концов, Люба согласилась — раз плакат с ее фотографией на фоне ростомера уже давно висит в городе, понадобится меньше сил и средств на продвижение альбома. К тому же, рассудила она, если еще и концерт будет, то «Их разыскивает милиция» подойдет как нельзя лучше — ведь вместе с ней на сцене будут ее друзья-инвалиды.

— А «Девочку на шаре» в следующем альбоме используешь, — посоветовал Готовченко.

— В следующем? — испугалась Люба. — У меня для него еще песен толком нет.

— Так пиши! Чего по ночам-то делаешь? — подмигнул Готовченко. — Спишь что ли?

Люба порозовела и обхватила рукой живот.

«Откуда Готовченко знает про ребенка? Или он просто так сказал? Надо решать, как поговорить с Колей?»

Потом она ехала к Сталине Ильясовне и вдохновенно работала над голосом и репертуаром.

Затем — вновь студия и ночной клуб.

Лишь через несколько дней, когда до визита в Кремль оставалось всего ничего, Люба урвала минуточку и тайком проехала в дальнюю комнату, заставленную пластиковыми ведрами с краской и затирками. Достала мобильник и, слегка робея, набрала номер телефона, по которому в приглашении просили подтвердить прибытие в Кремль.

— Это Любовь Геннадьевна Зефирова беспокоит, — понизив голос, сказала Люба. — Насчет встречи с президентом 24 июня.

— Добрый день, Любовь Геннадьевна, слушаем вас.

— Я хотела предупредить, чтоб вы шампанское, вино, и аперитив этот не покупали, Мне спиртное нельзя, потому что я, оказывается, ребенка жду. Звоню, чтоб вы зря не тратились.

— Спасибо за звонок, Любовь Геннадьевна. Вы насчет трат не беспокойтесь.

— Ну как же, цены на все такие дорогие.

— У нас по старым ценам все закуплено, давнишние запасы, — серьезно ответили Любе. — Так что ждем вас, ни о чем не беспокойтесь. И поздравляем с материнством!

— До свидания, — прошептала Люба и оглянулась на дверь, за которой весело пробежал Вася.

Вася! Вот еще с кем предстоит поработать!

— Вася-я! — заорала Люба и ринулась в коридор.

— Денег не просить, рахмат не говорить, — весь вечер звонко отзывался Вася, на крик Любы: «Повтори, чего нельзя делать в Кремле?», и вырывался из ее рук.

Укладываясь накануне знаменательного дня, Вася спросил:

— Любка, а там опять стрелять будут?

— Конечно — нет, — испугалась Люба и снова положила руку себе на живот. — Ерунду какую-то говоришь. Кому там стрелять?

— Психам.

— Нет в Кремле психов!

— А ты откуда знаешь?

Вопрос поставил Любу впросак. Она выехала на кухню, где шло полуночное чаепитие и, поразмышляв, набрала номер Каллипигова.

— Извините, что так поздно.

— Землячка дорогая, звони хоть в ночь, хоть в полночь!

— Вопрос, конечно, глупый. Но я очень волнуюсь. А вдруг опять в Кремль какой-нибудь псих проберется? Такого не может быть?

— Волнение в твоем положении понятное. Заверяю твердо: все психи, кто хотел в Кремль пробраться, уже давно это сделали. Ха-ха! — Каллипигов здоровым хохотом оценил свою собственную шутку и откашлялся. — Шучу! А если серьезно: безопасность первого лица, твою, и вашего ребенка гарантирую.

— Я еще хотела спросить. А где тот, который стрелял?

— Будь спокойна, Любовь! Эта гадина в сердце нашей родины больше не проберется!

— Он в тюрьме?

— Ликвидирован при попытке к бегству.

— Ликвидирован? — Люба вздрогнула и вцепилась одной рукой в поручень коляски.

«Чего ты, Любушка?» — забеспокоилась коляска.

— Ликвидирован, — прошептала Люба.

И вспомнила зловещее предположение коляски. Всех свидетелей велено убрать, сказала она в госпитале. Значит, не сочинила, колясочка, не приблазилось ей.

«Но зачем — ликвидировать? И кого — всех?» — бормотала Люба и все сильнее сжимала поручень, когда Каллипигов заверял ее в безопасности визита в Кремль.

«А я что тебе говорила? Убить нас спецслужбы хотят! — переполошилась коляска. — Да ты ведь разве послушаешь когда?»

Люба попрощалась с Каллипиговым, отправилась в свою полупустую комнату, улеглась. Но так и не уснула толком до самого утра.

В девять тридцать прибыла черная правительственная машина. Даже Николай сделался почтительным и сел в машину не вразвалку, а с краешка сиденья. Вася, наряженный в новенький смокинг фабрики «Салют» — особый восторг Васи вызывали атласные отвороты и галстук-бабочка, забрался без шалостей и веселых призывов подать рубль. Последней водитель разместил Любу, сложив ее коляску в багажник.

На Любе был костюм салатного цвета, на руке сияли дареные президентские часы, на плече висела сумочка цвета топленого молока, на тощих ногах переливались колготки, новенькие туфли утюгами сидели на ступнях.

— Красавица ты моя! — утерла слезы Надежда Клавдиевна и тайком перекрестила отъезжающую машину.

Как во сне въехала Люба в Кремль, с помощью крепких молодых мужчин оказалась в Георгиевском зале, на ковровой дорожке.

— Когда на дорожку вступит глава государства, езжайте навстречу ему так, чтобы встретиться посередине, — ласково предупредили Любу.

— А если не на середине? — заволновалась Люба.

— Уж постарайтесь. Не волнуйтесь! При встрече вы можете приветствовать главу государства легким поклоном головы.

— А вопрос можно задать? Только я хочу острый, злободневный, то, что простых людей волнует!

— Конечно, острота в Кремле только приветствуется! Спросите про амурского тигра, про белух. Про народный фронт можно. Про нанотехнологии. Что еще народ волнует? Про счетчики на горячую воду.

— Не могу сообразить чего-то, — расстроилась Люба, вспотевшая от страха. — Все из головы вылетело.

Но после того, как президент прошел навстречу Любе со своей обычной улыбкой, она вдруг перестала дрожать и обрела, наконец-то некоторую ясность мыслей.

— Здравствуйте, Любовь Геннадьевна, очень рад вас видеть.

— Здравствуйте! — нервно хихикнув, ответила Люба.

— Как вы себя чувствуете?

— Просто отлично!

— Тогда сперва запланирована небольшая экскурсия по Кремлевскому дворцу. Думаю, вам будет интересно.

— А Васе и Николаю тоже можно?

— Конечно.

Люба обернулась и принялась махать рукой, призывая Васю и Николая подойти ближе.

— Любовь Геннадьевна, вы ни о чем не волнуйтесь, о ваших друзьях есть кому побеспокоиться. Им обо всем скажут. А вы сегодня отдыхайте.

— Президент, дай денежку! — весело сказал Вася, выставив двупалую руку. — Рахмат!

Люба сделала зверские глаза.

— Я так понимаю, это тот самый Василий, способный к пению? — сказал президент и пожал протянутую клешню. — А тебя, Василий, уже в музыкальную школу-интернат записали, ты об этом знаешь?

— Не пойду я в интернат, там бить будут.

— Кто тебя там бить будет?

— Воспитатели.

— Это ты брось! В наших интернатах педагоги детей не бьют.

— А ты откуда знаешь? — упорствовал Вася.

— Вася! — шипела Люба. — Ты что говоришь?

— Я тебе обещаю, бить не будут, — заверил президент. — А если кто тронет, мне сообщи, я лично приду, разберусь.

— Врежешь им? — обрадовался Вася.

— Так навешаю, что близко к тебе никто не подойдет.

— Ну ладно, может, и пойду в ваш интернат. А велосипед купишь?

— Да ты что, Вася? — вскрикнула Люба, а Николай незаметно дал ему тычка в бок.

— Купишь велосипед — честное слово пойду в школу, — принялся шантажировать Вася.

— Придется купить, — пообещал президент. — Но если обманешь, велосипед назад заберу, сам кататься буду.

— Не обману, — весело пообещал Вася.

— Заметано! — предупредил президент. — Тогда на экскурсию?

— Георгиевский зал — самый большой зал Кремля, — принялась рассказывать экскурсовод, — назван так в честь святого Георгия Победоносца, покровителя русского войска.

Люба, затаив дыхание, глядела на огромные золотые люстры, сияющие канделябры, высокие торжественные своды, узорчатый паркет. В Грановитой палате внимательно выслушала подробности подвигов каждого из святых, глядевших с росписей потолка и стен. Радостно засмеялась, увидев в Зеленой гостиной камин. Но экскурсовод сказала, что фуршетов в Зеленой гостиной не проводится.

— Пора, пожалуй, вас угощать, Любовь Геннадьевна, — сказал президент, услышав про фуршет.

— Я просто так сказала! — принялась уверять Люба. — Честное слово, я не голодная.

— Вы теперь должны за двоих есть, сил набираться, — ответил Путин.

Николай ревниво раздул ноздри.

Люба испуганно посмотрела на Николая. Он стоял с каменным лицом.

— Конечно, после ранения нужно хорошо питаться, — деланным голосом ответила Люба, надеясь увести разговор в сторону и не вызвать удивления Николая неожиданным известием о скором отцовстве.

«Не хватало только, чтобы он узнал об этом от президента», — пробормотала Люба коляске.

«Да уж, — задохнулась коляска. — Представляю разговорчик! Поздравляю вас, вы скоро станете папашей. — Я? Ну не я же!»

После «бокала шампанского», во время которого Любе таки пришлось отпить глоток во избежание Колиных подозрений, она и президент направились в Представительский кабинет. Васю же и Николая попросили подождать за столом с винами, соками и закусками.

Когда Люба с президентом вошли туда, оказалось, что помещение на добрую треть заполнено телекамерами и фотокорреспондентами.

— На награждении вас орденом Мужества будет присутствовать пресса, — сообщил Любе кто-то из сотрудников.

«Я совсем забыла про орден», — судорожно прошептала Люба коляске.

«Кому все — часы, ордена, букеты, а кому — шиш да ничего. Хоть бы медаль какую завалящую дали», — плаксиво посетовала коляска.

Награждение было очень уж торжественным! Даже лишка, по мнению коляски, почета! Коробочку с орденом Люба получила из рук самого президента. Более того, он взял из рук нарочно приставленного для этого дела помощника великолепный букет роз и самолично вручил его Любе.

— Такие люди как вы, Любовь Геннадьевна, — это гордость России, — сказал президент в микрофон. — Счастья, вам, здоровья. И простите, что вам пришлось попасть под пули вместо меня.

— Вам необходимо сказать короткое ответное слово, — подсказали Любе на ухо.

— Что вы все извиняетесь? — сказала Люба, разглядывая бледно-зеленые панели стен, картины в богатом золотом багете, камин, отделанный зеленым камнем и украшенный канделябрами, малахитового цвета диваны. — На Кавказе тоже стреляют, так ведь не вам же там под пули лезть? Для этого простые россияне есть. А вы — глава нации. У вас свои задачи. Как говорится, царь не должон думать об каждом, царь должон думать об важном.

Люба замолкла, довольная своим красноречием.

Присутствующие встревоженно улыбнулись.

— Это из пьесы слова, — пояснила Люба. — Из великой русской литературы.

— Ну чего, пора гасить прошмандовку? — тихо сказал в невидимое переговорное устройство крепкий сотрудник службы безопасности.

— Достаточно, Любовь Геннадьевна, — ласково прошептал на ухо Любе помощник.

— Ага, — кивнула Люба и попыталась объясниться: — Не к месту про литературу, да? Вечно меня кругозор подводит.

По невидимой команде пресса покинула кабинет, но вошли другие люди, которых Люба явно видела раньше по телевизору.

— Любовь Геннадьевна, подсаживайтесь к столу, цветы вы можете пока отдать мне, — сообщил очередной помощник.

Люба поехала к столу, неловко скользя по залитому лаком наборному паркету.

— Она что же, навсегда будет прикована к инвалидной коляске? — вдруг спросил президент стоявшего наготове помощника.

— Последствие ранения, — сурово доложил помощник. — Бог, как говорится, не фраер.

Президент крякнул.

— И как мне этой девчонке теперь в глаза смотреть? Это вина Каллипигова! Охрана, лбы здоровые, проспали, суки, девчонку. Она моей дочке старшей, наверное, ровесница.

— С Каллипиговым разберемся, — заверил помощник.

— Выговор ему, премии лишить, — грозил президент.

— Будет исполнено.

Когда все расселись за внушительных размеров столом, президент стал представлять Любе собеседников.

— Мне Любовь Геннадьевна сообщили, что вы певица, да к тому же боретесь за права инвалидов, поэтому я попросил прийти соответствующих министров. Министр культуры…

— Добрый день, Любовь Геннадьевна.

— Это — министр труда.

— Вот вас-то мне и надо! — подскочила Люба.

— Не стесняйтесь, Любовь Геннадьевна, гоняйте в хвост и в гриву, — разрешил президент.

Все улыбнулись шутке.

— Почему у вас в перечне профессий, разрешенных для обучения инвалидов, все сапожники да закройщики? Это же каменный век! Почему я не могу учиться на системотехника, к примеру? Почему человек без ног не может получить профессию инженера?

— Это не ко мне, — с сожалением сообщил министр труда. — Это — министерство образования и соцобеспечения.

— Всем лишь бы свалить с больной головы на здоровую, — сказала Люба. — Перепихнуть проблему. А как там живой человек живет, никого не волнует. Причем здесь соцобеспечение? Я не пенсию прошу и не разовую помощь. Я прошу работу.

— Я хочу ответить, — сказал министр труда.

— Правильно, Любовь Геннадьевна, может, хоть теперь чиновники шевелиться начнут? — думая о своем, заметил президент.

— Для инвалида труд — единственная возможность не чувствовать себя ущербным. Поймите, мы такие же люди, как и вы! Я такой же человек, как и вы! С такими же желаниями!

— В общем-то, можно расширить перечень профессий, — сказал министр. — Хотя нами уже разработана целевая программа.

— Вы уж постарайтесь, — неожиданно зловеще, чем очень удивила коляску, попросила Люба.

— Будем считать, что работой наши инвалиды в ближайшее время будут обеспечены, — подвел итог дискуссии президент, — давайте о вас конкретно поговорим. Какие у вас планы?

— Планы у меня творческие.

— Ну-ну? — сказал министр культуры.

— Хочется открыть центр творчества для людей с ограниченными возможностями.

— А для себя лично?

— Мечтаю поставить большое шоу из моих песен с участием инвалидов. Песни уже записаны на студии звукозаписи, есть макеты рекламы. Но нужен сценарий, режиссер, зал. Я собираюсь все это организовать на те деньги, которые вы мне в госпитале дали. Правда, не знаю с чего начать?

— Любовь Геннадьевна, боюсь вас огорчить, — прервал Любу президент, — но на те деньги вы разве только для детсада номер подготовите. В Москве расценки не такие, как в вашем городе.

— Да что вы? — расстроилась Люба.

— Министерство культуры, конечно, не останется в стороне, — заверил министр культуры. — А если в бюджет будущего года отдельной строкой заложить творчество инвалидов…

— Видите, Любовь Геннадьевна, благодаря вам и бюджет сейчас скорректируем. Поможем Любови Геннадьевне с ее шоу? Часть средств я выделю из своего личного фонда, спонсоры, надеюсь, отыщутся. Кто-то меня буквально на днях, на приеме в Сочи, про социальную ответственность бизнеса загружал, предлагал посильную помощь.

— Спонсора найдем, — согласились министры. — Помощь окажем. Не каждый день у нас такие таланты объявляются.

— Любовь Геннадьевна, — вдруг обратилась к Любе женщина в очках, с ярко-накрашенным, но строгим ртом. — У вас какое образование?

— Я заочно учусь в университете на факультете дефектологии.

— А вы в министерстве соцобеспечения не хотите поработать? Нам очень нужны такие специалисты, неравнодушные, образованные, понимающие проблему изнутри, с активной жизненной позицией.

Уши Любы порозовели.

— Я? А я смогу?

— Ну, мы же все смогли. И вы сможете.

— Я подумаю. Вообще-то, я певицей мечтаю быть.

— Певицей это хорошо. Но вы все-таки подумайте над моим предложением.

— Скажите, почему вы не подействуете на суд? — совсем раздухарившись, вдруг сказала Люба. — Чтобы тех, кто грабит страну, наказывали от души? А кто невиноват — чтоб выпускали?

— Я бы рад, Любовь Геннадьевна. Но суды России не являются юрисдикцией президента. Наши суды независимы. Никто им не указ, кроме закона. У нас верховенство закона, понимаете? И я считаю, это правильно.

— Ну а закрыть пункты приема металла? У нас один инвалид залез в трансформаторную будку, чтобы украсть металл, и сгорел там. А кто-то миллиарды из страны вывозит.

— Видите ли, Любовь Геннадьевна, соответствующий закон может принять только Государственная Дума. Президент, премьер, не являются законодательной властью.

— Даже президент не является? А что он тогда может? — не теряла надежды Люба.

— Издать указ о награждении, представлять страну на международной встрече на высшем уровне.

— А отобрать назад награбленное и вернуть простым людям?

— Нельзя! Это будет вразрез с принципами демократии. Возврат к тоталитарному обществу.

Министры согласно кивали.

— Странно, — сказала Люба и примолкла.

— Любовь Геннадьевна, — прервал молчание президент. — Вы по поводу своего концерта обратитесь лично к министру культуры, и он подскажет вам специалистов: режиссера, сценариста, художника, кто там еще?

— Спасибо! Я вам обещаю, вы не пожалеете о том, что помогли мне и моим друзьям, — с жаром заверила Люба.

— Не сомневаюсь, — положил ладони на стол президент.

«А чего про счетчики горячей воды не спросила?» — попеняла коляска, когда Люба выехала из зала.

«Забыла».

Завтрак в Малом банкетном зале Люба помнила уже смутно. В голове отложились лишь тяжелые фалды занавесей на окнах и сервиз с позолотой, золотыми были даже ножки хрустальных бокалов, шеренгами стоявших возле Любиных тарелок.

С того дня прошел всего месяц. И вот сегодня, она, Любовь Зефирова, должна выйти на сцену, и не посрамиться перед главой государства, министрами, тысячами зрителей, а самое главное, перед своими друзьями-инвалидами, которые поверили ей, Любе, что можно жить собственным трудом, а не попрошайничать, воровать и обслуживать клиентов или ждать жалкой пенсии.

Занавес раскрылся, и на пологий спуск выехала Любина коляска. Цветы на свадебном платье Любы, джинсы, и розово-белые кроссовки излучали сияние.

— Христос-младенец в сад пришел, — в полной тишине раздался хрустальный Любин голос, и все пространство зала заполнилось лазерными бутонами — голубыми, белыми, изумрудными.

Зрители задрали головы, многие подняли руки, пытаясь дотронуться до цветов.

— И много роз нашел он в нем, — прозвенело над залом, и вступил оркестр.

Люба медленно съезжала по спуску, который неожиданно стал прозрачным, открывшим бегущую под ним воду. С колосников густо посыпались бордовые лепестки. Сверху опустилось огромное зеркало, встало под углом к залу, но отражался в нем не зал, а луг цветущей лаванды. Люба подъехала к зеркалу, приложила руки к своему отражению, зеркало медленно повернулось вокруг оси, словно увозя Любу. Когда оно развернулось на сто восемьдесят градусов, на другой его стороне тоже оказался луг, из которого вышел безрукий Паша с крыльями за спиной. Паша встал на краю дорожки, ведущей в зал, посмотрел вверх и медленно поднял обрубки, крылья раскрылись, сияя в лучах голубого света. Вообще-то, Паше очень хотелось пойти вприсядку, но он терпел, напуганный словом «концепция».

Когда затихли последние аккорды, и смолк чистый голос Любы, зал еще несколько секунд молчал, словно у всех зрителей разом встал комок в горле.

А потом Любу подхватил смерч аплодисментов и криков.

Она наконец-то осмелилась посмотреть в зал. Он оказался черным, как выстланный бархатом ящик фокусника. Но внезапно два прожектора развернулись вдоль прохода перед сценой. Стали видны несколько первых рядов. Люба нашла взглядом президента с супругой, маму и папу, Николая с женой Оксаной.

Она поглядела на Николая.

Он незаметно потряс раскрытой ладонью, давая знать, что любит свою невесту без памяти и ждет, не дождется, когда они поженятся. Люба смотрела на Николая ничего не выражающим взглядом, словно позабыла его лицо за давностью лет и теперь не узнавала.

Аплодисменты не стихали. Режиссер Пушкин Федотович предусмотрел выступление на «бис». Поэтому, как по команде, вновь заиграл оркестр. Люба запела. Песня была старомодная, совершенно неактуальная — о странствующем принце, который выпил во дворце в чужих далеких краях отравленной воды и забыл о своей любимой.

— Вы так изменились за один океанский прилив, — страдальчески выводила Люба.

А Кристина-даун спускалась по бегущей вниз воде и все никак не могла дойти до горбатого Феди, опившегося воды ядовитой.

После окончания программы на сцену по очереди выходили высокопоставленные гости, вручали Любе корзины цветов, и рассказывали, обращаясь к креслу, где сидел президент, что родилась новая звезда, и рождение это является знаковым для России, поскольку демократия и бюджет с профицитом дали возможность раскрыться талантам россиян с ограниченными возможностями, и, несомненно, это только первый шаг и…

Когда со своих мест встали президент с супругой, вспыхнуло освещение зала, и Люба увидела знакомые лица.

«Гляди, Любушка, и Гертруда здесь», — воскликнула коляска.

Гертруда Васильевна Гнедич и Мария Семеновна Блейман, постаревшие, но бодрые, подняли сцепленные руки и раскачивались из стороны в сторону. Время от времени Гертруда Васильевна отпихивала плечом поседевшего мужа Левонтия, который норовил выкрикнуть «Из Ваенги давай!».

В зале стояли золовка Валентина с дочкой Наташкой — это ей Надежда Клавдиевна уступила отрез кримплена, Электрон Кимович, его зам по хозяйственной части Ашот Варданович, Элла Самуиловна. С автобусом фанатов прибыли Лоэнгрин Белозеров и секретарша Инесса. Люба радостно помахала летчиками Сереге Курочкину и Демычу — это их стараниями она летала по сцене на парашюте без всяких восходящих и нисходящих потоков: отважные авиаторы впервые в мире построили совершенно новую установку для имитации наяву полетов во сне.

Неожиданно под потолок взмыли ласточки — их выпустили рабочие санаторного лагеря во главе с бригадиром Дементьичем. Клетку держал видный парень, Люба узнала солагерника Лешу.

— Живой, Дементьич? — крикнула Люба.

— Куды я денусь? — весело ответствовал бригадир.

Вожатые Галина и Афиноген Васильевич, директор лагеря Ноябрина Ивановна размахивали красным стягом и призывали Любу встать под знамена КПРФ.

— Люба! — вопил с балкона знакомый голос.

— Светка! — замахала руками Люба.

Спинальница Света затрясла головой, указывая на роскошного загорелого брюнета справа от нее. Брюнет улыбался дорогими зубами.

— Муж? — догадалась Люба. — Иностранец?

Света еще пуще затрясла головой и завопила.

— Любит или маньяк? — приложив руки ко рту рупором, проорала Люба.

— Любит, — произнесли Светины губы.

— Пашка, Павел Иванович Квас, — принялась указывать пальцем Люба.

— Где? — кричала Света. — Вижу! Ангелина тоже здесь!

Прямо в руки Любе влетел букет из флоксов и астр — возле сцены стоял Роман в черной форме охранника.

В проходе Люба увидела Леонида Яковлевича Маловицкого, он аплодировал, одновременно пытаясь удержать от падения с коляски Феоктиста Тетюева, который, несмотря на пошатнувшееся в последние годы здоровье, нашел в себе силы отметить концерт в буфете.

Директор магазина «Пропагандист» и продавщица «Теремка» Гавриловна кричали: «Браво!». Им дискантом вторил аптекарь Ефим Наумович Казачинский и басом — заочник кооперативного техникума, завмагазином электротоваров Братский.

«Весь город прибыл, — шумела коляска. — Товарищ Преданный, гляди-ка, с Лариской обнимается. Вот бес!»

— Ай, молодец, певица-мевица, — улыбался продавец хлебного тонара и протягивал горячий лаваш.

— Я проживу без тебя, как тучи живут без дождя, — звучным контральто выводила слова Любиной песни Русина Вишнякова.

Мелькала футболка с надписью «Питсбургс пингвинс».

Сияли перстни Сталины Ильясовны. Вампир красовался в парчовой египетской юбке. И Николай смотрел на Любу влюбленными глазами. А на него смотрела законная жена Оксана. Красивая. И вовсе не крашеная, а натуральная брюнетка. И нос у нее — не чета Любиной кнопке, прямой, с легкой благородной горбинкой. И у них наверняка есть дети. И Люба теперь знает, что скажет Николаю. Скажет прямо сегодня, сейчас.

Люба съехала со сцены, приняла цепочку рукопожатий и подъехала к Николаю.

«Жених» поводил глазами.

— Добрый вечер, — сказала Люба. — Спасибо, что пришли.

— Нам очень понравилось, — воскликнула Оксана. — Представляете, я даже плакала.

— У вас очень красивая жена, — сказала Люба Николаю.

Он смотрел на Любу, не опуская глаз.

— До свидания, — попрощалась Люба и принялась выворачивать колеса задрожавшими руками.

«Свернешь мне шею», — забубнила коляска.

Когда зал опустел, Николай промчался за кулисы и, отыскав Любу, схватил коляску за поручень.

«А ну, отцепись, — возмутилась коляска. — Чего пристал? Сказано тебе: до свидания!»

— Мы давно уже не живем вместе, — довольно убедительно сказал Николай.

— Напрасно, — сказал Люба. — По-моему, твоя жена — неплохая женщина. Как ты мог? Впрочем, уже неважно.

— Кто бы говорил, — зло бросил Николай. — У самой рыльце в пушку.

— Что?

— За дурака меня держала? Спала с гарантом, а теперь святую изображаешь? А Коля Джип все знал! С самого начала!

— Я? С президентом? — Люба засмеялась. — Коля, ты не заболел?

— «Ты у меня первый»! Залетела от царя, да еще меня в чем-то упрекаешь?

— Ты… ты знаешь, что я жду ребенка? — растерялась Люба.

— Значит, правда? Не соврал Каллипигов?

— Он не от президента. Это твой ребенок.

— Я тебя любил, я тебе все простил, хотел с чужим ребенком взять, а ты сцены устраиваешь?

«Сцена за сценой», — пробормотала коляска.

«Вот именно», — ответила ей Люба.

— Коля, я тебя очень люблю, — с трудом сказала Люба. — Если бы мне сказали: выбирай — ты будешь ходить или останешься с Николаем, еще вчера я бы выбрала второе. Но сегодня… Я хочу быть одна.

«Снова стою одна, снова курю мама, снова», — страдальчески заголосила коляска.

— Пожалуйста, не приезжай ко мне больше. Ты не волнуйся, дочку я воспитаю хорошо, в уважении к отцу.

— Верой назовешь? — спросил Николай и отпустил поручень.

— Нет, Лавандой.

— Чего? — возмутился Николай. — Что за имя такое? Я не согласен!

— А при чем здесь ты? Ребенок ведь от президента.

— Любка, не ври, мой это ребенок.

— Уйди, Коля. Жена, наверное, обыскалась.

— Любушка, — возбужденно закричали вбежавшие за кулисы Надежда Клавдиевна и Геннадий Павлович. — Пушкин тебя ищет, банкет ведь назначен.

— Мне пить нельзя, — сказала Люба. — Я жду ребенка.

— Любушка, доченька, радость-то какая, — вскрикнула Надежда Клавдиевна. И толкнула Геннадий Павловича. — Дед, обними зятя! Коля, поздравляю!

— А Коля здесь не причем, — глядя в лицо Николаю, сказала Люба. — Ребенок — от президента Российской Федерации. Мама, поехали. Где банкет?