Кто стрелял в президента

Глава 15. Рифма к колбасе

— ДЕВУШКА, милая, где палата номер 66, в которой лежит Любовь Зефирова? — Надежда Клавдиевна водрузила на стол дежурной банку с солеными грибами. — Это вам, к чаю!

— Да вы что, женщина? — возмутилась дежурная, придвигая банку поближе. — Здесь вам «Поле чудес» что ли?

— Возьмите, пожалуйста, не обижайте нас. Мы их в такую даль перли. Это ж рыжики! Экологически чистые. В Москве такие грибочки отродясь не растут. Геннадий Павлович сам собирал. — Надежда Клавдиевна отчаянно толкнула в бок Геннадий Павловича. — Гена, скажи.

— Отродясь, — подтвердил Геннадий Павлович.

— Так как в шестьдесят шестую пройти? — заискивающе переспросила Надежда Клавдиевна. — Увидеть бы хоть одним глазком. Люба, Зефирова. Зе-фи-ро…

— Да знаю я! — сказала дежурная. — Видеть Зефирову нельзя. Нет, нет, нет. Строго-настрого! Охрана вон выставлена по всем закуткам. Там, подальше немного, металлоискатель соорудили. Телохранители в каждой каптерке заведены.

— Ой, господи, — тихо заголосила Надежда Клавдиевна и горемычно поглядела на Геннадий Павловича. — Слышал? Охраны невпроворот. Везде распиханы. Не пропустят нас. Хоть бы нашу Любушку не уморили!

Геннадий Павлович крякнул.

— Эта… — речь Геннадий Павловича, обычно говорившего довольно складно, здесь, в Москве, стала корявой и неубедительной. — Почему — нельзя?

— Никакой информации давать не велено! — важно осадила дежурная. — Тут уж с утра насчет Зефировой толпятся. И журналисты, и муж.

— Какой муж? — Надежда Клавдиевна прекратила шмыгать носом и недоуменно поглядела на Геннадий Павловича, как бы надеясь, что он сейчас разъяснит это недоразумение. — Никакого мужа у нее нет. Да вы про кого говорите-то?

— Не знаю, кто он там ей был, а только сейчас у молодежи с этим делом быстро, — с удовольствием сообщила дежурная.

— Гена, я отсюда никуда не уйду, — заверила Надежда Клавдиевна.

Геннадий Павлович повел Надежду Клавдиевну в сторону, держать совет, когда в фойе с улицы вошел Каллипигов, солидный и недосягаемый, как машина с затемненными стеклами и специальными номерами. Каллипигов катил Любину коляску. Ее сиденье было заменено на новое, натуральной кожи, но Геннадий Павлович узнал бы Любину коляску из тысячи — он самолично починял ее: вставлял нестандартный штырь, аккуратно заматывал проволокой подлокотник.

— Надя… — сказал Геннадий Павловича с одышкой. — Гляди-ка, это ж Любина коляска. А почему Любушки нет?

— Ой! — заголосила Надежда Клавдиевна. — Ой! Любушка! Да на кого же ты нас покинула?

Надежда Клавдиевна вперевалку — ноги чего-то вдруг отказали, подошла к коляске, рухнула на колени, уронила голову на сиденье и принялась гладить его, в голос рыдая.

— Позвольте! — брезгливо сказал Каллипигов. — Кто-нибудь, заберите ее… Черт знает что! Почему впустили? Кто разрешил?

— Отдайте нам коляску, — вцепилась в сиденье Надежда Клавдиевна. — На память о Любушке!..

— На какую память? — возмутился Каллипигов. — Дайте дорогу!

Надежда Клавдиевна подняла зареванное лицо и хотела было вновь слезно молить вернуть ей память о Любушке, но вдруг замолчала, припоминая.

— Ой! — сказала Надежда Клавдиевна (она очень любила ойкать). — Товарищ Каллипигов? Миленький, вы откуда здесь? С Любушкой нашей попрощаться пришли?

— Что значит, попрощаться? — раздраженно бросил Каллипигов, — Любовь Геннадьевна попросила привезти ей старую коляску.

— Люба жива? — с запинкой спросил Геннадий Павлович, ухватившись за рукав Каллипигова. — Я ее отец, Геннадий Павлович Зефиров.

— Жива-здорова, в настоящий момент принимает в своей палате визит первого лица государства, — казенно сообщил Каллипигов, размышляя, стоит ли иметь интерес в родителях Зефировой или знакомством и расположением этих провинциалов можно пренебречь.

— У Любушки сейчас сам президент? — оторопела Надежда Клавдиевна.

— Естественно, сам, — высокомерно бросил Каллипигов, решив манкировать дружбой с Зефировыми. — Или у нас уже другой глава? Вы извините, мне нужно идти. Любовь Геннадьевна ждет коляску.

— Так мы с вами, — простодушно сообщила Надежда Клавдиевна и поднялась с пола. — Хорошо как, что земляка встретили, да, Гена?

— Со мной, к сожалению нельзя, — подхватил коляску Каллипигов. — Режим! Глава Российской Федерации, сами понимаете. Вход сотрудникам Кремля и строго аккредитованным лицам.

И он энергично укатил к лифту.

— Гена, — шепотом спросила Надежда Клавдиевна. — Чего он сказал? Где — аккредитоваться?

— Откуда я знаю? — так же шепотом ответил Геннадий Павлович.

— Ну, спроси у кого-нибудь, — сердито приказала Надежда Клавдиевна. — Отец ты или не отец?

Геннадий Павлович насупил брови, подошел к дежурной и, покосившись на двоих высоких мужчин в черных костюмах с рациями в руках и крошечными наушниками, спросил:

— Я извиняюсь… Как бы нам кредитоваться?

Дежурная поглядела на охрану и, нахмурившись, сказала:

— Подведете вы меня под монастырь.

— Уж очень вас просим! — прижал Геннадий Павлович руки к груди.

— Христом-богом! — встряла Надежда Клавдиевна. — В такую даль ехали, чтоб Любушку увидеть.

— Чего с вами делать, а? — вздохнула дежурная. — Триста рублей давайте…

Геннадий Павлович представлял аккредитацию несколько иначе и оттого слегка замешкался. Но Надежда Клавдиевна торкнула его в бок, и Зефиров вытащил из внутреннего кармана пиджака сотенные бумажки.

— Погодите вон там, на стульях в гардеробе. Президент сейчас уедет, так вас проведу. Дайте-ка, я вас замкну временно. Уж вы там тихо!

— Да, да, мы тихо, — снова перейдя на шепот, заверила Надежда Клавдиевна и на цыпочках вошла в пустой по причине установившейся теплой погоды гардероб.

— Гена, как ты думаешь, чего президент там сейчас делает? — спросила Надежда Клавдиевна и, не дожидаясь ответа, предположила. — А вдруг, кровь Любе отдает?

Геннадий Павлович страдальчески поморщился.

— Опять ты об этом? Слушать даже смешно.

— А что я такого сказала? Ничего я такого не сказала.

— Как же, отдал он Любе кровь, разбежалась. Не по государственному ты, Надежда, мыслишь. Кровь должен народ отдавать, народа — много. А президент — один. Слышала такое выражение: регионы-доноры? Регионы! А не Кремль-донор. К тому же народу это в радость — два отгула, чай с булочкой. А президенту чаи казенные распивать да в отгулы ходить некогда. Он весь в делах, присесть вон некогда. Да и вообще, Кремль обескровить — дело нехитрое, а вот влить после в него свежей крови — проблема. Может, еще придумаешь — президент ноги свои Любе пожертвует?

— Ноги — нет, — вздохнула Надежда Клавдиевна. — Ноги раздавать, так никаких ног не напасешься.

— То-то и оно, что не напасешься.

— Хоть бы одним глазком глянуть, чего там делается?

Чует мое сердце, наша артистка президенту песни исполняет, — горделиво сообщил Геннадий Павлович.

И прислушался.

— Христос младенец в сад пришел, — выводила Люба и глядела на лимонные облака за окном.

— Да она уже песни поет, — весело сказал знакомый голос.

Люба поглядела на дверь. В дверях стоял президент в накинутом на плечи халате. Люба замолчала. И в тот же миг комната заполнилась людьми. Все, как один, мужчины — сопровождающие лица — были одинаково респектабельны, как нумерованные ручки «Паркер» с золотым пером и ручной гравировкой. На их фоне телевизионщики и фотокорреспонденты выглядели шариковыми авторучками.

Люба успела с удивлением отметить, что известная ведущая, в студии на экране высокая и фигуристая, в жизни оказалась крошечной и худенькой, как модно одетая синичка.

Вторым эшелоном вошли руководители госпиталя в бирюзовой экипировке и выражением хлеба-соли на лице. Последней втиснулась старшая медсестра с огромной керамической вазой, украшенной надписью «С 60-летием!».

— Здравствуйте, Любовь Геннадьевна, — сказал президент и, слегка склонив голову и приподняв одно плечо, с улыбкой подошел к Любе.

Люба второпях засунула руку под одеяло и одернула больничную рубашку, короткую, как летняя ночь.

— Здравствуйте, … отчество из головы вылетело… — смешавшись, произнесла она.

— Ничего страшного, — подсказал президент. — Я ваше тоже, пока шел, забыл. Так что будем просто по именам. Можете даже по фамилии. Фамилию мою знаете?

Сопровождающие засмеялись добрым смехом, давая понять прессе, каким великолепным чувством юмора обладает лидер страны наряду с множеством других уникальных качеств, а самому лидеру — что они, подчиненные, несомненно оценивают его дар к хорошей шутке.

— Фамилию я помню, — сказала Люба.

И все еще раз засмеялись. Смеялись в продолжении встречи много, но не заливисто, колыхаясь и утирая слезы, а корректно регулируя тембр и аккуратно — продолжительность улыбок. Высокие гости знали, где уместен короткий смешок, а где и хохоток колокольчиком. И избегали жизнерадостного ржания, которое могло неправильно внушить главе, что жизнь у его помощников привольная и веселая. Самый полезный для карьеры смех вблизи президента — слегка усталый, мол, плодотворно потрудились, теперь можно на минутку присесть и улыбнуться. И снова за работу на благо страны, чтоб весело ей жилось.

«Продолжительность встречи пятнадцать минут», — вежливо, но строго предупредили из-под правого рукава часы Путина.

«Конечно, конечно, — согласилась Люба. — Я понимаю».

«В рамках строго отведенного времени», — уточнили часы.

Быть гарантом времени России — задача, налагающая большую ответственность. Общаясь с россиянами в многочисленных поездках по стране и во время встреч в Кремле, часы видели, какие надежды возлагают на них пожилые будильники, женские наручные часы, дешевая китайская электроника и роскошные ролексы. И у каждых внутри была туго сжатая пружина, готовая к выстрелу. И эту пружину нужно было умело смягчить. Старые часы, которые уже не могли ходить, были наименее требовательными, лишь изредка просили помочь с углем и дровами да прибавить пенсии, а в основном кланялись и норовили расцеловать. Рабочий ширпотреб, сидевший без зарплаты, хоть и был опасен непредсказуемыми выходками, тоже без устали благодарил гаранта за заботу. Атомные часы интеллигентно сетовали на недостаточное финансирование науки. И только ролексы, разграбившие страну, перекачавшие часы цветного металла за рубеж, норовили урвать еще и еще. Эх, сколько было встреч! Разве забудут когда-нибудь часы президента простую русскую женщину, поведавшую свое горе? Врачи, отметившие день медицинского работника, удалили гражданке детородного возраста обе маточные трубы, решили, что ей и семерых детишек хватит. «Остался у меня один циферблат», — плакала россиянка, хлопая натруженной ладонью по животу. Часы хмурились, они хоть и на семнадцати камнях, а не каменные! Саднило где-то внутри одной из двухсот одиннадцати составляющих часы деталей. Часы переживали о судьбах страны и ходе реформы ЖКХ. Много думали. Совсем перестали спать по ночам. И все ходили, ходили по резиденции. Иногда они советовались со своей супругой — простыми, но надежными, золотыми часами «Чайка». Супруга советовала не спешить. А сами часы президента считали, что часам надо чаще бить, причем, где ни попадя. Правда «Чайка», как ей и полагается, любила море и почти все время проводила в Сочи, так что часам часто приходилось полагаться на мнение правительственных ходиков и думских друзей на час. А те полагали, что время — деньги, и гребли его под себя, не останавливаясь ни на секунду.

«Постарайтесь уложиться», — вспомнив все это, устало сказали часы Любе.

«Постараюсь», — пообещала Люба и поровнее улеглась на кровати, во все глаза уставившись на президента.

Президент сжал одной рукой Любину правую ладонь, а второй хотел крепко пожать другую Любину руку, но увидел катетер в сгибе локтя и, нахмурившись, лишь дотронулся до кончиков пальцев.

— Спасибо вам, — растроганно произнесла Люба.

— Да за что же мне-то? — с улыбкой сказал президент и, примерившись, с чувством обнял Любу за плечи и поцеловал в обе щеки. — Это я вас должен благодарить.

Халат с плеч президента свалился за спину. Он подхватил его сзади одной рукой и опять улыбнулся. И все ласково засмеялись тому, в какой неформальной и теплой обстановке проходит встреча.

В руках президента оказался великолепный букет, похожий на корзину с фруктами — апельсинами, бананами, киви.

— «Спасибо» — слишком невыразительное слово для того чувства благодарности, которое я испытываю к вам, Любовь Геннадьевна, — без запинки сказал президент и вручил цветы Любе.

Она лишь на мгновение успела прижать подарок к груди, как кто-то настойчиво принял букет из Любиных рук и водрузил на тумбочку.

— Да вы садитесь, — предложила Люба. — Чего стоять? Ноги не казенные. Там вон стул есть.

Президент оглянулся и, знаком остановив устремившегося за стулом помощника, сам подставил его к кровати и сел. Николай Аджипов испытующе глядел в лицо гаранта, ревниво пытаясь уловить признаки интимной связи с Любой.

— Как вы себя чувствуете? — спросил президент Любу и улыбнулся.

«Козел с овцой, — пробормотал Николай. — Тут и гадать нечего, за версту видно, что трахались. Вон как глядит на Любку. Даже не скрывается! Целуется, обнимается».

— Вы знаете, абсолютно нормально. Ничегошеньки не болит. Даже удивительно.

«Беременностью интересуется, — смекнул Николай. — Как, мол, протекает, без осложнений?»

— Все необходимые лекарства есть? — обернулся Путин к докторам.

«Глядите, суки медицинские, наследника мне не уморите! — мысленно переводил Николай. — Чтоб все в полном объеме!»

— Да, да! — дружно заверили доктора. — В наличии все необходимые медикаменты.

— Любовь Геннадьевна, ну зачем же вы так рисковали? — укоризненно сказал президент.

«Ты зачем сына мне чуть не угрохала? — трактовал Николай. — Наследника. У меня ведь бабье одно, сына хочу до зарезу».

— Все так неожиданно произошло, — стала вспоминать Люба. — Я толком ничего не поняла. Вижу только, что Васютка прямо рядышком с тем, который стрелял. Я кричу: Вася, беги!

— Вася — это кто? — поинтересовался Путин.

— Цыганенок-инвалид, сирота. Мне его так жалко! Я решила его воспитывать, в музыкальную школу хочу записать. Правда, он ни читать, ни писать не умеет.

— Насчет Васи вы не волнуйтесь, считайте, что он уже в школе. Попросим нашего министра образования подобрать ему музыкальное учебное заведение с полным содержанием.

— Да вы что? — обрадовалась Люба. — Как я вам благодарна! Как я рада, что так удачно в Кремле оказалась! Васютка будет музыке учиться. Но вы, пожалуйста, предупредите там директора, что играть он не сможет, у него руки с патологией, но петь будет!

— Предупрежу, — пообещал Путин. — Но для этого вовсе не надо было бросаться под пули.

— А как иначе? — доверительно сказала Люба. — Иначе инвалиду никак. Инвалидов ведь за полноценных людей не считают. От Васи все шарахаются, боятся. Ой, я вас-то не спросила: как вы? Перенервничали, наверное?

— Прекрасный вы человек, Любовь Геннадьевна. Мне втройне неловко, что именно вы пострадали из-за меня.

— Ой, о чем вы! Даже и не думайте! Всего каких-то пять швов наложили. Я таких операций кучу перенесла. Не берите в голову! Обещаете? У вас и без меня дел невпроворот. По телевизору показывали, дом опять обвалился?

— Да, — подтвердил Путин. — Обвалился. Вы-то, Любовь Геннадьевна, где живете? Мне сообщили, что вы в Москву только что прибыли?

— Живу в хорошем месте: тихий центр, метро в шаговой доступности. Воды, правда, нет, света тоже.

— Даже света нет? — нахмурился президент. — Что же это за дом?

— Сегодня же разберемся, — донеслось из ряда сопровождающих.

— Что за дом, я толком не знаю, — пожала плечами Люба. — Двухэтажный, небольшой. Он, наверное, под снос приготовлен. Там никто не жил, вот я с друзьями и поселилась. Хотела что-то вроде общины для инвалидов сделать. Нельзя, наверное, было самовольно?

— Здание, скорее всего в ведении Москомимущества, но я, думаю, мы с мэром Москвы договоримся, чтоб вам его передали.

— Вау! — тихо сказал Николай.

— Правда? — воскликнула Люба. — Ой, как удачно тот гражданин в вас стрелять собрался! В смысле, я хотела сказать… Запуталась!

— Все правильно вы сказали, от души. Я последнее время очень редко слышу искренние слова.

— Это плохо, — вздохнула Люба. — Что бы вам еще такое сказать, искреннее? А! Вспомнила! Москва — очень красивая, и москвичи такие все добрые.

— Москва — это к мэру, к нему. У меня — все, что касается федеральной повестки.

— Поняла, — сказала Люба. — А что же вам сказать? Ага, еще вспомнила! К нам в город приезжал эколог, Николай Аджипов, чтобы решить вопрос с восстановлением поголовья сущика. Это такая рыбка замечательная! Мама рассказывала, раньше ее вместо семечек на танцы брали.

Николай стоял с выпученными глазами.

— Насчет рыбы — это вы меня порадовали, — засмеялся президент.

— Я вам привезу сущика, сколько хотите, — пообещала Люба.

— Ловлю на слове!

— Я еще хотела спросить, когда у нас в Вологодской области прекратят вырубать леса?

«Время, отведенное на встречу, истекло», — тихо предупредили часы из-под правого рукава.

«Ага!» — согласилась Люба.

— Ладно, про лес потом когда-нибудь, — сказала она и попросила президента: — Можно я на ваши часы взгляну?

— На часы? — не удивился президент. — Пожалуйста.

И отогнул рукав пиджака.

Часы оказались классическими: простой белый циферблат и черный кожаный ремешок.

— Я их такими и представляла, — сказала Люба. — Строгие, говорят мало, но по делу.

Президент внимательно поглядел на часы.

«Спасибо, — прочувствованно произнесли часы Любе. — Хозяин очень мне доверяет, буквально за руку со мной ходит, постоянно глядит на меня, сверяет, так сказать, ход мыслей и времени. Вообще, придает большое значение часам. Да вы сейчас сами увидите».

— Любовь Геннадьевна, нам, к сожалению, пора прощаться, — сказал президент. — Но мы ведь с вами не навсегда расстаемся? Во-первых, за вами сущик! Во-вторых, приглашаю вас в Кремль на официальную встречу. А пока разрешите вас поблагодарить, преподнести скромные подарки. Я никогда не забуду того, что вы для меня сделали!

— А главное — для страны! — подметили из сопровождающих.

«Да уж, за будущего сына никаких подарков не жалко», — сообразил Николай.

Президент встал и обернулся к одному из помощников.

Сопровождающий подошел поближе и передал президенту маленькую коробочку.

— Это вам, — протянул коробочку президент.

Люба открыла футляр. На алом бархате лежали золотые часы с золотым же браслетом. На циферблате виднелся крошечный российский флаг из драгоценных камней.

«Ну как?» — небрежно спросили из-под рукава пиджака часы президента.

— О-ой! — вскрикнула Люба. — Ну что вы, зачем такие дорогие? Как вы узнали, что у меня часов нет?

— Догадался. А это лично от меня, из моих собственных средств, вам на фрукты и прочее полноценное питание, — сказал президент и протянул Любе большой конверт.

«На витамины для наследника», — догадался Николай.

— Открытка? — предположила Люба и приоткрыла конверт.

Внутри лежала стопка долларов, хрустящая, как ржаной хлебец.

— Не возьму! — сказала Люба. — Да вы что? От семьи отрываете! Жена на шубу, наверное, откладывала?

Президент улыбнулся.

— Честное слово, не отрываю. Шуба у супруги неплохая, в этом году еще походит. Это я премию получил, ну и зажал немного.

— У меня папа так делает. Все-таки неудобно с деньгами. Я не самая нуждающаяся.

— Да я тоже.

Сопровождающие улыбнулись.

— Ну вот, видите, вы всех насмешили! Не возьмете — обижусь! С сущиком на порог не пущу.

Люба засмеялась.

— Шутите? Тогда я эти деньги потрачу на инвалидов, ладно?

— Деньги ваши, используйте, куда сочтете нужным. Поправляйтесь, Любовь Геннадьевна! До встречи в Кремле!

— До свидания, спасибо вам за подарки, за цветы.

Все стали дружно прощаться, улыбаться и заведенным порядком покидать палату. Через пару минут в комнате остались лишь Николай и Сталина Ильясовна, с приоткрытыми ртами стоявшие по углам.

— Какой он маленький, — громким шепотом сказала Люба.

— Маленький да удаленький, — с намеком ответил Николай и испытующе посмотрел на Любу, рассчитывая, что та изменится в лице и тут-то он, Николай, Любу и раскусит!

Он все еще не мог простить Любе измену, будь то даже и с президентом. Но на Любином лице лишь сияла полоротая улыбка. Николай осторожно выглянул в коридор и, воровски выслушав вопросы и объяснения удаляющихся докторов и главы нации о здоровье Любы и ее беременности, вернулся назад.

— Сталина Ильясовна, вы посмотрите, какие роскошные часы! — восторгалась Люба.

— Да, — согласилась Сталина Ильясовна, подержав на отлете коробочку, — изделие уникальное. Думаю даже, что нумерованное. Давай-ка, посмотрим. Так и есть. Часы номер два.

— Номер два? — повторила Люба.

— Пока таких часов изготовлено всего два экземпляра и один из них твой. Поздравляю, Любочка, ты все это заслужила.

«Хотел бы я знать, какая баба первый экземпляр носит? Кому еще гарант такой подарочек преподнес? — размышлял Николай. — Уж не жене — это точно. Матвиенко, может? Ну-ну».

— Коля, ты слышишь? Уникальные часы. Я их всегда надевать буду, каждый день! Помоги, пожалуйста, застегнуть.

— Часы крутые, — оценил Николай. — Конкретных бабок стоят.

— Раритетная вещь, — подсказала Любе Сталина Ильясовна. — Флаг великолепно изготовлен — бриллианты, сапфиры, рубины. Детям своим передашь, на черный день.

«Детям! — сообразил Николай, застегивая золотой браслет на тонком Любином запястье. — Вон он почему раритет Любе отвалил. Сыну на черный день. Ну чего, нормальный мужик наш царь, для своих не жадный».

— Детям?.. — Люба порозовела и смущенно взглянула на Николая.

«Ей-богу, если б своими ушами не слышал, что Любка беременна от гаранта, решил бы, что она вообще девочка нецелованная, — подумал Николай и удивленно потряс головой. — Ну, хитра! Колю Джипа наколола! Да что меня — гаранта вокруг пальца обвела. Тоже, небось, сказала, что он у нее — первый… Чего там, кстати, главы государства бывшим любовницам в конвертах подают?»

— Коля, — словно услышав вопрос Николая, окликнула Люба. — В конверте деньги, забери, пусть у тебя хранятся, будешь мне на продукты выдавать.

— Чего ты порешь? — очень уж возмутился Николай. — Мне халява не нужна! Там, кстати, сколько?

— Не знаю, погляди сам, пересчитай, — бесшабашно сказала Люба и протянула Коле конверт. — У меня с арифметикой всю жизнь проблемы.

— Тысяча, — банкноты замелькали в Колиных руках. — Две, три… Двадцать тысяч баксов. Не зашибись, но неплохо для начала.

— Любочка, я очень за тебя рада, — с чувством произнесла Сталина Иьлясовна.

— Для какого начала? — переспросила Люба.

— Да это я так, к слову, — весело сказал Николай. — Давай-ка фрукты есть!

Когда был разрезан ананас, в палату, пританцовывая, вошел довольный Каллипигов с коляской.

— Оп-ля! — сказал Каллипигов и эффектно подтолкнул инвалидное кресло к Любиной кровати. — Коляску заказывали? Получай, землячка дорогая, в целости и сохранности!

Люба поймала подъехавшее кресло за ручку и закрыла глаза ладонью.

«Любушка! — голосила коляска. — Уж не думала, что свидимся!»

«Колясочка, милая, — простонала Любовь. — Прости меня…»

— Коляска, как с куста, нулевая, сиденье по моему указанию заменили в срочном порядке, прострелено было вражеской пулей, — похвалялся Каллипигов. — Ну как?

— Зашибись! — согласился Николай.

— Кушайте фрукты, пожалуйста, — обходила всех с блюдом Сталина Ильясовна.

«А чего это бырь этот, Каллипигов, козлом вокруг Любки скачет? — бормотал Николай, с подозрением поглядывая на сияющего Каллипигова. — Кум хитрожопый. «Землячка дорогая»! Родня-я! Вашему забору двоюродный плетень. Ты куда подбираешься, шестерка из девятки? Ты чего задумал, кум?»

— Главное, президент входит, а я — пою! — хохотала Люба.

Когда шум стал совершенно свадебным, в палату ворвалась Надежда Клавдиевна.

— Гена, здесь она! — закричала Надежда Клавдиевна и, то смеясь, то плача, кинулась целовать, обнимать и гладить Любу.

— Доченька, — сказал Геннадий Павлович от дверей. — Здравствуйте, кого не видел! Жива…

— Любушка, как же это ты так? Из дома, не сказавшись, уехала. Под пули бросилась. Мыслимое ли дело, с бандитами тягаться? Кто тебя просил? — бестолково журила Любу Надежда Клавдиевна.

— Вечно ей больше всех надо, — с удовольствием объяснял присутствующим Геннадий Павлович. — Всю жизнь лезет, куда не просят. Артистка погорелого театра!

— Мама, папа, погодите, я хочу вас познакомить. Это Сталина Ильясовна, мой педагог по вокалу.

— По вокалу? — всплеснула руками Надежда Клавдиевна. — Да когда же ты успела?

— У вас замечательная дочь, — сказала Сталина Ильясовна. — Мне очень приятно с ней работать. Упорная, работоспособная.

— Спасибо, — зарделась Надежда Клавдиевна.

Геннадий Павлович обошел вокруг кровати и сперва с чувством потряс кисть Сталины Ильясовны, а потом, разойдясь, поцеловал ей руку, неловко ткнувшись в один из крупных перстней.

— А это… — Люба погладила джемпер Николая.

Надежда Клавдиевна и Геннадий Павлович переглянулись.

— Это мой будущий муж, Николай Аджипов.

— Будущий? — строго спросила Любу Надежда Клавдиевна. — Или успели уж?..

— Надежда, — одернул Геннадий Павлович. — Что ты, в самом деле? Они люди взрослые, сами разберутся.

— Не встревай, Геннадий! — осадила Надежда Клавдиевна.

— Я мать, о дочери беспокоюсь. А что как погуляет, да бросит? А нам — лялю в одеяле?

— Мама!.. — вскрикнула Люба и закрыла ладонью глаза.

— Надежда! — возмутился Геннадий Павлович.

— Подожди, Любовь, — остановил Любу Николай. И обратился к Надежде Клавдиевне: — Я ваше беспокойство понимаю. Но волнуетесь вы напрасно. У вас замечательная дочь. И я прошу ее руки.

— Мы согласны, — быстро сказал Геннадий Павлович. — Чего говорить — то полагается? А! Совет вам да любовь!

— Как это — согласны? — уперлась Надежда Клавдиевна. — Первый раз человека вижу. Кто? Чего? А может он разженя? Может, на восьмерых алименты платит? Чай, не мальчик, лысый уж вон.

— Мама, — скулила Люба. — Коля не разведенный. Как тебе не стыдно? Причем здесь — лысый?

— Не разженя, — подтвердил Николай.

— А ты его паспорт видела? — шумела Надежда Клавдиевна.

— Паспорт я, к сожалению, дома забыл, — не дрогнул Николай.

— Надежда, причем здесь паспорт? — кипел Геннадий Павлович. — Ты не на паспорт гляди, а на человека. Видно ведь, что человек порядочный!

— Знаем мы этих порядочных, — вскрикивала Надежда Клавдиевна. — Выгоды, может, ищет?

— Мама, — закричала Люба. — Ну какая Коле во мне, инвалиде, выгода?

Нет, не так представлялось Надежде Клавдиевне замужество Любушки. Мечтала она, что сперва будет ходить к Любе хороший скромный мальчик. Недолочко, год-два. А потом придут к Зефировым его отец с матерью: у вас товар, у нас — купец. Посидят они, обсудят, как да что? Где жить молодые будут? Как свадьбу справлять? Что с того, что Любушка неходячая? Другая девка и с ногами, да сидит как засватанная, квашня квашней. А у Любушки всякая работа в руках горит! И вышивает, и готовит, и торт замечательный делает, «Медвежья лапа» называется, из клюковки прослойка, и стихи пишет, и на балалайке играет — вся из талантов!

— Уж не знаю, — сказала Надежда Клавдиевна на всякий случай и притихла. — Ладно, согласна я. Береги Любушку!

— Нет вопросов, — пообещал Николай.

— Жить где будете? — забеспокоилась Надежда Клавдиевна. — А то к нам можно, у нас квартира трехкомнатная, титан новый, недавно только поставлен. И город наш хороший. Да вы ведь сами бывали, видели. На рыбзавод поможем устроиться.

— Спасибо, — глядя в окно, сказал Николай. — Заманчиво, конечно. Я в принципе, не против. Платят-то хорошо?

— В сезон до семи тысяч рублей доходит, — пояснила Надежда Клавдиевна.

— Нормально! — похвалил Николай.

Сталина Ильясовна подозрительно поглядела на Николая.

— У нас ведь и огород свой, — похвасталась Надежда Клавдиевна. — Картошку, морковь, свеклу, лук, чеснок, все дадим. Куда нам столько, верно Гена?

— Ну, ты что, мама? — вскрикнула Люба. — Какой огород? Я домой не вернусь. Я Москве уже в шоу-бизнесе начала работать. В ночном клубе выступила с большим успехом. Мы с Колей ходили на студию звукозаписи, договорились насчет моего альбома. Нет, я из Москвы уехать не могу.

— Ну, раз жена против переезда, — с сожалением сказал Николай, — придется оставаться.

Сталина Ильясовна с еще большим подозрением поглядела на Николая.

— Значит, честным пирком да за свадебку? — потер руки Каллипигов и компанейски подмигнул Николаю.

— Точно, — подтвердил Николай.

— Вот и ладненько, — сказал Каллипигов. — Тогда, с вашего позволения, я удаляюсь. Дела. Землячка дорогая, не забыла, о чем договаривались?

— Нет, не забыла.

Каллипигов изобразил руками общий салют и ушел с довольным видом. Вслед за ним тактично засобиралась Сталина Ильясовна. Затем, обнявшись с тестем и тещей, удалился Николай.

— Мама, помоги мне помыть голову, — попросила Люба. — Видишь, здесь специальная раковина возле кровати.

Она взахлеб рассказывала Надежде Клавдиевне и Геннадию Павловичу про визит президента. Они дивились на цветы, охали над золотыми часами, дружно подтягивали вслед за Любой песню про младенца-Христа, во время прогулки которого по саду в дверях появился глава государства. Когда Люба, накормленная, с вымытыми волосами, прокапанным в вену лекарством, устало закрыла глаза, Зефировы тихонько удалились.

Перед глазами Любы каруселью крутились желтые и оранжевые цветы, телекамеры, галстук президента, бирюзовые халаты докторов, черные точки и алые спирали. Потом появилось осеннее пожухлое поле. Трава на поле была то ржано-коричневой, как подгоревший на костре хлеб, то тускло-седой, словно чешуя снулой рыбы, лежащей на мокром песке. И слышен был тихий стук дождя, прерывистый, как будто и не дождь это идет, а ходят по крыше веранды лесные птахи, склевывают застрявшую в дранке рябину да залетевшие семена. От этих тихих звуков и вида сырого поля Любе было сладостно, нежно-щемяще. Потому что она знала сквозь сладкую дремоту, что сейчас пойдет, вернее, поплывет над полем, перешагивая через мягкие кочки, склоняясь над паучком, судорожно выбирающимся из лужицы, срывая жесткие зонтики заскорузлых трав. А вдали, за полем, непременно будет река с темной тихой водой, то стальной, как окалина, то красно-бурой от преющей листвы. И Люба вдохнет ее, туманную и прелую, а потом присядет на корточки и опустит руки в холодную воду.

Люба опустилась на колени и взглянула в воду.

«Люба-а, — прошептал кто-то из воды. — Любушка-а»

Люба вздрогнула и открыла глаза.

«Люба, — шепотом звала коляска, — неужто спишь? Все бы спала! Даром, что коляска криком кричит, глаз сомкнуть не может».

«Да ты дрыхла, как сторож рыбосклада», — сонно засмеялась Люба.

«Я? — возмутилась коляска. — Дрыхла?»

«А кто храпел?» — приперла Люба коляску к стенке.

«А я почем знаю? — громким шепотом отпиралась коляска. — Может, телевизор?»

«Попрошу не наговаривать!» — рассердился телевизор.

«Значит, из другой палаты храпели, — спорила коляска. — Из соседней».

«Ладно, из другой», — согласилась со смехом Люба, осторожно разогнула руку с приклеенным лейкопластырем катетером и подмигнула телевизору.

«Болит рука?» — участливым голосом спросила коляска, с тем, чтобы завязать беседу о своих собственных невыносимых мучениях.

«Не болит, просто очень хочется согнуть в локте, устала с вытянутой лежать. А у тебя болит?»

«А как ты думаешь? — с наслаждением заворчала коляска. — Мне ведь пересадку кожи произвели».

«Донором не джип был? — с серьезным видом поинтересовалась Люба. — Ах, нет! Он же вишневый, а тут — какая-то коричневая кожа. Похоже, что от чемодана».

«Шути-шути» — скорбно произнесла коляска.

«Не сердись, колясочка, я любя», — принялась подлизываться Люба.

«Вот и спасай после этого главу страны, — сказала коляска. — А тебе за это — ни спасибо, ни насрать!.. Одни насмешки».

«Так это ты президента спасла? — вскрикнула Люба. — А я думаю, кто? По телевизору все какую-то Зефирову называют».

«Вон ты как заговорила», — обиженно протянула коляска.

«Я же шучу, — Люба повернулась на бок и погладила коляску по поручню. — Колясочка, миленькая, ты самый мой верный друг! Прости, что пришлось из-за меня натерпеться».

«Именно, что натерпеться. Знаешь, какую подлость я пережила?»

«Какую?»

«Пуля-дура в глаза врала, что знать меня не знает, никого не убивала, и вообще она — холостая, и в тот день дома сидела, пистолет может подтвердить».

«Да ты что?» — поразилась Люба.

«Вот и верь после этого людям, — заключила коляска. — О-о, я такого натерпелась, что до конца жизни не усну. Не чаяла живой из машины вырваться!»

«Почему?» — удивилась Люба.

«Каллипигов ведь приказал всех свидетелей… ой, не могу… ликвидировать».

«Что значит — всех? — вытаращила глаза Люба. — Как — ликвидировать?»

«И тебя, и меня, и зрителей всех, и Васютку, и того, в тапочках на босу ногу»

«Как это? — недоверчиво сказала Люба. — Ты что-то напутала. Тебе это в бреду приблазилось».

«Ничего подобного! — сказала коляска. — Того психического, который стрелял, уже ликвидировали!»

«Не может этого быть, — твердо сказала Люба. — Ведь должно быть какое-то следствие, суд?»

«Теперь я на очереди, — скорбно сказала коляска и опасливо оглянулась. — Смерти я не боюсь. Смерть не страшна, с ней не раз я встречалась в боях! Но как ты без меня управляться будешь? Вот о чем мое беспокойство».

Мысль коляски о том, что ее, инвалидную коляску, вот-вот придут уничтожать спецслужбы, Любу насмешила, а оттого и успокоила: «Сочиняет колясочка. Ну, кому она нужна? Каллипигова приплела. Каллипигов — честный, преданный, порядочный человек, иначе разве смог бы он работать рядом с президентом? Нет, ерунда это. Коляскины фантазии».

«Тогда тебе нужно быть поосторожнее, — сделав серьезное лицо, участливо сказала Люба. — Ты уж береги себя!»

Коляска помолчала и вдруг произнесла со слезой в голосе:

«С оранжевой колбасой мучусь. Никак оранжевая колбаса не похожа на мои чувства».

«Какая оранжевая колбаса?» — переспросила Любовь.

«Я песни стала сочинять, — небрежно бросила коляска. — Видимо, после ранения открылся дар».

«Ух, ты! — удивилась Люба. — А причем здесь колбаса?»

«Это метафора. Помнишь, как Леонид Яковлевич учил? Мои песни будет яркими, образными, метафоричными».

«Будут? — понимающе качнула головой Люба. — Значит, пока их еще нет?»

«Первую начала сочинять. И вся в творческих муках. Ну никак оранжевая колбаса не вяжется с моей гибельной любовью».

«Гибельной? Понимаю. А ты без колбасы не пробовала?»

«У колбасы свежая неизбитая рифма: колбаса — я шла боса».

«Круто!» — сказала Люба.

«Оранжевая, чтоб необычно было. Ну чего интересного, если колбаса — полукопченая первого сорта?»

«Ничего интересного», — согласилась Люба.

«А оранжевая — тут тебе и настроение, и сжигающая страсть, — сказала коляска со слезой в голосе, — все, как у нас с джипом».

Люба сочувственно помолчала.

«Если хочешь, мы можем исполнить эту песню в нашем шоу «Колеса фортуны».

«Правда?» — приободрилась коляска.

«И на альбом ее запишем, — пообещала Люба. — Ох, я же тебе главного не сказала: президент просил передать, что приглашает тебя на встречу в Кремль».

«Президент? Меня? В Кремль? — растерялась коляска. — Неужели орденом наградит? За мужество, проявленное при защите главы государства?»

«Вполне возможно, что и орденом. Я от твоего имени поблагодарила его за работу и заботу. Представляешь, от волнения его отчество забыла? В общем, в Кремль — только вместе с тобой! Никаких новых колясок мне не надо».

«Спасибо тебе, Любушка, — коляска испытующе посмотрела на Любу. — А чего же ты молчишь, что замуж выходишь? Всем рассказала, одной мне ни словечка».

«Тоже ругаться будешь? — покорно спросила Люба. — Ругайся».

«Не знаю, Любовь, куда ты так спешишь? Николая совершенно не знаешь».

«А что мне о нем нужно знать? — беспечно сказал Люба. — Размер ботинок? Место прописки? Объем двигателя?»

Заслышав про двигатель, коляска подпрыгнула: «А и в самом деле, Любушка? Сердечнику не прикажешь! Любить, так любить. Мне снилась оранжевая колбаса, я шла по берегу боса! Ла-ла-ла!»

«Мне тоже сейчас опять снилось, что я иду. Ржавое осеннее поле. Возле реки стоит почерневшая от сырости избушка для лодки и сетей. По разворошенной крыше стучит дождь. И такая сладкая тоска на сердце… И вдруг — ты: Люба! Люба! В самый интересный момент разбудила!»

«Прости, дорогая».

«Что бы я отдала, чтобы хоть раз пройти ногами. Узнать, что чувствует человек, который может идти, куда захочет? Пройти ногами и умереть!»

Коляска жалостливо молчала.

— Но нет, чудес не бывает, — вслух сказала Люба и подбила подушку под плечо. — Ладно, давай спать.