Курама

Глава 2. Восстановление

Центр реабилитации представлял собой большой зал, заполненный самыми разными тренажерами. Зал был настолько большим, что потолок поддерживался колоннами, иначе, как мне показалось, тот бы просто обрушился.

Здесь не было… людно? Лисно? В общем, сейчас в центре занимались всего трое, и еще один лис был просто наблюдателем. Алика повезла меня к беговой дорожке, над которой, на потолке, была закреплена система ремней.

— Так, как бы тебя подвесить… Хм. Тод, поможешь? — лиса позвала наблюдателя, и тот подошел к нам.

— Эй а это не…

— Он не, — отрезала лиса. Тод прищурился, чуть отведя уши назад, и поднял меня за подмышки, заставив чувствовать себя совершенно беспомощным и чудовищно слабым. За несколько минут меня подвесили с помощью системы ремней над беговой дорожкой так, что я еле-еле касался когтями ее полотна.

— Спасибо, — Алика кивнула лису, и тот, фыркнув, вернулся к своим подопечным, гордо задрав хвост. Я завистливым взглядом проводил Тода, особенно его хвост, и вздохнул. Мой был не таким роскошным. Заметив мой взгляд, лиса улыбнулась. — И в твоей норе будет праздник. А пока, начнем вспоминать, как ходить.

Взяв свисающий на проводе пульт, она нажала на какую-то кнопку, и система ремней начала опускаться. Она опустилась достаточно, чтобы мои ноги были чуть согнуты в коленях. Вообще, мои ноги — это отдельная тема. Совершенно непохожие на человеческие, они больше походили на звериные, с той лишь разницей, что были все-таки адаптированы для прямохождения. Передняя часть стопы, на которую я и должен был опираться, была широкой и на первый взгляд весьма массивной.

— Давай начнем с малого — медленный шаг, — Алика нажала на какие-то кнопки на пульте беговой дорожки, и полотно пришло в движение. Мои ноги медленно уехали назад, и если бы не подвеска, я бы расквасил нос. — Попытайся переставлять ноги.

Я в который раз мысленно пожелал создателю подавителя здоровья, а если он умер — я обязательно поставлю ему свечку, размером с колонну, наверное. Без этого чудо-ошейника я бы уже психанул, а с учетом своей абсолютной беспомощности, наверняка бы впал в истерику. У меня не получалось ходить! Я спотыкался на каждом третьем шаге, и это при черепашьем-то темпе! Алика не лезла, хотя бы потому, что я лично даже не представлял, как она могла бы мне помочь. Самое противное, ноги-то я чувствовал, и очень хорошо, а вот чтобы их контролировать… словно придатки, ужасно ощущение.

Через несколько часов моих бесплодных попыток хоть как-то ходить, когда я окончательно выдохся, Алика вздохнула, опустив уши, и выключила дорожку, и опустила подвеску до упора. Я сел на полотно и начал расстегивать ремни, все подряд. Лиса, заметив, что я, в принципе, справляюсь, крепко задумалась.

— Твои ноги работоспособны, ты ими даже двигаешь, пусть и с серьезными усилиями. Ходить ты научишься, гарантирую, но вот сколько времени это займет, я даже не знаю. Это особенно странно на фоне твоих рук, которые работают отлично.

— Ускорить никак?

— К мастеру Разума вопрос, не ко мне, — посадив меня в коляску, Алика подняла подвеску под потолок.

— Кстати, что означает его амулет? Ну и твой.

— Глаз означает, что он может видеть, а треугольник — три аспекта видения, составляющие в нашем понимании разум: память, мысли и желания, — лиса выкатила коляску в коридор, но свернула не в ту сторону. — Вообще, там, конечно, намного больше — то же настроение, чувства и так далее, но мастерами считается, что этих трех аспектов хватает, чтобы прочитать чужой разум. Есть отдельная ветвь эмпатов, они наоборот, делают упор на сиюминутные чувства.

— А твой амулет? — я решил не заострять внимание на неправильном пути. Мало ли, может, меня везут на обследование, или еще куда.

— Солнце означает жизнь, свет, но так же и огонь и смерть. У нас так показывается наша лисья эмоциональность. А круг — ограничение. Следовательно, мой амулет показывает, что я — дефектная. Таких, как я, мало, но мы есть.

Я чуть склонил голову набок — похоже, лисы всячески стараются загнать себя в рамки, таким образом сдерживая свою совершенно неподходящую для войны натуру. А еще я почуял запах еды, сразу поняв, куда мы едем.

— Почему тебя приставили ко мне?

— Будучи дефектной, я не завишу от подавителя, и могу сохранять холодный рассудок в любой ситуации. Я должна тебя сдерживать, так как у тебя превалирует эмоциональная часть. Словно ты весь из них состоишь. К слову, поэтому тебе придется тебе таскать с собой запас подавителей, они у тебя будут быстро перегорать. А вообще, это все потом, пока надо поесть. Сейчас принесу.

Оставив меня рядом со свободным столом, Алика направилась к столам с блюдами. Вообще, столовая была меньше центра реабилитации, и если бы не память, оставшаяся от погибшего владельца тела, я бы был в ступоре. А так, зная, что после серьезных стычек тела меняют сотни лисов…

Здесь сидело множество лисов, причем не все были рыжими, даже не большинство. Были черные, серебристые, был даже зеленый! Темно-зеленый лис, покрытый еще более темными пятнами неправильной формы. Похоже, тот решил подойти к идее камуфляжа очень серьезно и перекрасился.

И они прибывали.

— Держи, тут все по рекомендации мастеров. Если что не понравится — скажи.

Передо мной лежали несколько тарелок. Мясо, свежее, аппетитно пахнущее кровью, тарелочка зелени, куриные яйца. Яйца сырые, Алика даже показала, как это быстро определить — надо его лишь раскрутить. Вращается быстро и легко — сваренное, еле-еле и болтается — сырое.

Себе Алика взяла куриную ножку, причем запеченную, хорошо прожаренное мясо и яичницу. На мой удивленный взгляд, она улыбнулась.

— Каждый выбирает, что ему нравится больше. Много тех, кто считает, что готовая еда вкуснее.

Я кивнул, показывая, что понял, и уставился на столовые приборы в лице вилки и ножа. Что с ними делать — я знал, благодаря памяти. Но вот в своих навыках я справедливо сомневался. Причем, я еще и не понимал, как можно есть с их помощью сырое мясо. Понятно, жареное или отварное, но сырое?

Быстро осмотревшись, я понял, что все лисы едят с помощью приборов, причем даже те, что предпочли сырое. Вздохнув, и украдкой подглядывая за Аликой, я взялся за нож, вилку, и попытался поесть.

В общем, лиса начала учить меня еще и этому. На нас никто не смотрел, никто не сочувствовал мне, и вскоре я понял, почему — как минимум еще один лис имел те же проблемы, и ему так же помогали. Оставалось лишь радоваться, что тут не принято кормить с ложечки таких вот реабилитирующихся, а то никакой подавитель бы не помог.

Закончив с мясом, зеленью, выпив оба яйца, я почувствовал сытость и умиротворение. Ощущения были сравнимыми с таковыми из прошлой жизни… но я не хотел вспоминать о прошлом. Та жизнь закончилась, прошла, как бы это было ни печально. И теперь я гуманоидный лис, с неработающими ногами. Ужасно.

Повезли меня, кстати, в ту же комнату, где я и очнулся, вот только, теперь там была вполне нормальная дверь. Проем был достаточно широким, чтобы можно было спокойно закатить коляску, не мучаясь. Там Алика меня оставила, сказав, что у нее есть дела, а я закрыл дверь и пересел с коляски на кровать. После чего вдохнул, выдохнул, и снял подавитель.

Я чуть не задохнулся от переполнявших меня эмоций. Гнев, ненависть к шиноби, что меня изуродовали, бессильная злоба от осознания того, что я уже вряд ли что-либо смогу сделать, страх, что я не смогу нормально ходить. Все это смешивалось в дикий, гремучий коктейль, и я пытался с ним справиться.

Много позже я понял, что невозможность ходить сыграло немалую роль в моей борьбе с самим собой. Не имея возможности встать и начать все крушить, я был вынужден сжимать зубы, шипя проклятия, сжимая раскалывающуюся от боли голову руками, и сидеть. Сидеть на кровати, чувствуя все увеличивающуюся злобу, бессильную, обжигающую, столь знакомую, но почему-то совершенно не родную. Вместо ощущения силы, что давала ненависть, я почувствовал, как она выжигает что-то внутри меня, принося с собой боль.

Не знаю, сколько времени прошло, но осознал себя я свернувшимся калачиком и тихо поскуливающим. Ноги все так же не отзывались на мои команды, так что, я их просто руками подтянул к себе и так и замер. Теперь меня терзали другие эмоции — отчаяние, страх, паника. Я остро осознал свою беспомощность, слабость. До сих пор я считал себя самым сильным, величественным, но сейчас я был самым беспомощным и никчемным.

На глаза попался подавитель. В голове было пусто, что было крайне непривычно. И двигаться совершенно не хотелось, но надо было надеть этот чертов ошейник. Конечно, сейчас я чувствую только апатию, но зная себя, легко можно понять, что меня снова накроет. И тогда у меня начнется истерика.

Даже странно, что я еще могу думать нормально.

В поле зрения попала лисья рука — звучит странно, на самом деле — и забрала ошейник. Через несколько секунд я почувствовал прикосновение к шее, легкое давление, но апатия никуда не делась. А потом мне стало резко не до этой странности.

Я почувствовал прикосновения к голове. Осторожные, мягкие. Удивленно прижав уши, я оглянулся и увидел Алику, что сидела и гладила меня по голове. Следом я почувствовал, как когти расчесывают мех у ушей, и это было очень приятно. Даже слишком, по спине пробежались толпы приятных мурашек, и я понял, что растекаюсь по кровати и начинаю… урчать? Вот уж чего от себя совершенно не ожидал.

— Вроде и сотни лет прожил, а разумом — лисенок лисенком, — Алика покачала головой.

— Я не лисе-е-е-ено-о-ок… — я даже не пытался придать голосу серьезности. Я был слишком расслаблен, доволен и вообще счастлив.

— А ведешь себя как лисенок. Надо быть серьезнее, и думать над последствиями.

— М-м-м-м?

— Эмоции, даже заблокированные, копятся. И если сразу снять блокировку после длительного ее использования, можно получить по мозгам. Особенно это касается таких же эмоциональных ребят, как ты.

— Я не ребенок… — попытался было возразить я, но лиса применила подлый ход — она усерднее зачесала меня за ухом.

— Ну, разве что по возрасту ты и не ребенок. Но по поведению… малыш.

Когти прошлись по шкуре за ушами, отчего я непроизвольно заурчал.

— Урчалка, — Алика покачала головой.

Не знаю, сколько времени мы провели вот так. Во всем этом было что-то… интимное? Не знаю, но я чувствовал неловкость, смущение, а еще в глубине души поселилось желание, чтобы Алика и дальше вот так вот чесала мне за ушами. Это было странно, непривычно, но от всего этого в груди разливалось приятное тепло.

А потом я вспомнил последние минуты своей прошлой жизни. Вспомнил, как мой коготь пронзил и Минато и Кушину. И вдруг понял — они ведь испытывали друг к другу что-то подобное. Люди для меня тогда были жалкими букашками, недостойными моего внимания, но теперь-то чем я отличаюсь от них? Ну, кроме внешности? Да ничем, по сути. А отличался ли я тогда? Ведь я тоже испытывал эмоции.

Я рассказал все это Алике, не знаю, почему. Хотелось выговориться, сказать обо всем, что копилось. Я был спокоен, мой разум не был затуманен, но в то же время я понимал, что такой приватный разговор мне поможет.

Лисица внимательно меня слушала, не перебивая. Не знаю, как, но я чувствовал — она все понимает и будет стараться мне помочь. Не потому, что у нее приказ от начальства, а потому что она сама этого хочет.

В конце концов, когда она ушла, я лежал на кровати, совершенно обессиленный, проводя подушечкой пальца по ошейнику. Странно, но я чувствовал, что ошейник словно состоит из переплетения полупрозрачных нитей, складывающихся в строгий, прекрасный узор. Надо об этом рассказать Алике, наверняка она знает, почему так происходит.

Потянулись однообразные, утомительные как физически, так и морально дни. Я часами висел на тренажере, заново учась ходить, разрабатывал мышцы рук, тренировал мелкую моторику. Алика стала чаще меня навещать, а то и просто находиться рядом, и это странным образом меня успокаивало, внушало уверенность в своих силах. Стоило ей просто сказать пару ободряющих слов, как я с остервенением бросался на тренажеры, истощая свое тело до предела. Несколько раз я вырубался прямо в подвеске, но неизменно просыпался в своей комнате, заботливо укрытый одеялом.

Восстановление шло медленно. За неделю я научился медленно ходить, не опираясь о стены, но даже это было лучше, чем постоянно кататься в инвалидном кресле. С руками было намного лучше, и я взял за привычку вращать нож-бабочку, который мне подарили, либо четки-комболои. А позже Алика подарила мне револьвер.

Это оружие вызвало у меня настоящий восторг! Я ведь хорошо помнил, насколько слабо развит дальний бой у шиноби. Что вообще представляют из себя их бои? Перекидывание ниндзюцу, в попытках узнать, чье дзюцу круче. Тактику применяют очень не многие, большинство следуют принципу «вломить, да посильнее».

А что такое револьвер? Да и вообще огнестрельное оружие? Чистая механика и немного химии и физики, все! В музее оружия я видел самодельный однозарядный пистолет, сделанный из, буквально, нескольких трубок, проволоки и синей изоленты. Более того, он стрелял, пусть точность была ужасной — промахнуться с пяти метров можно запросто — но тем не менее! Любой может взять его, навести и выстрелить.

Вообще, даже самый неуч способен научиться стрелять из пистолета где-то за неделю. Метким стрелком он не станет, но попасть с десяти метров в ростовую мишень — без проблем. Даже я могу похвастаться тем, что без труда попадаю в грудную мишень с четверти сотни метров. Да даже если промахнулся — у тебя еще столько попыток, сколько патронов в магазине или барабане!

Пуля летит со скоростью около пятисот метров в секунду. Честно говоря, не помню ни одного шиноби, который мог бы бросить кунай или сюрикен так же быстро, да и ниндзюцу… может быть, стихия Молнии могла бы сравниться, но пистолетные и револьверные патроны — одни из самых медленных. Сомневаюсь, что даже самый быстрый из шиноби увернется от снайпера, чьи пули летят со скоростью больше километра в секунду.

Я буквально влюбился в свой револьвер. Это был надежный как скала Р17 «Таран» калибра 10.5мм. Он лежал в моей руке как влитой, был достаточно легким, но при этом внушал уверенность одним своим видом. Лисы очень любили делать оружие достаточно грубым на вид, тяготея к достаточно примитивным прямоугольным формам. Мало того, что такое оружие было проще производить, оно еще и выглядело для большинства очень красивым. И я с недавних пор присоединился к их числу.

В общем, после появления на моем бедре кобуры с револьвером, помимо тренажеров я истязал и мишени в тире. Руки уже давно привыкли к отдаче, рука сама собой ложилась на рукоять. Я был уверен, что теперь я не беспомощен.

И легко представить, насколько сильно я был шокирован, когда мне подарили меч!

Это произошло через три месяца после моего пробуждения. Я, наконец, смог пробежать пару кругов, не слишком быстро, но зато ни разу не пропахав дорожку носом. И в качестве подарка Алика презентовала мне прямой меч в карбоновых ножнах.

— Я не понимаю, — я растеряно смотрел то на меч, который держал на вытянутых руках, то на лисицу.

— Как бы это ни звучало, но ближний бой — не такая уж и редкость. А волки очень любят полуторные и двуручные мечи, которые часто пускают в ход. Огнестрельное оружие уравнивает шансы, так что они просто используют тот вид боя, в котором у них огромное преимущество.

Я несколько иначе посмотрел на меч. Тот был легким, что явно указывало на использование в бою ловкости и скорости, а не силы. Эти два параметра — единственные, в которых большинство лис превосходило волков. Те были живучее, выносливее, сильнее.

Вытащив меч из ножен, я внимательно изучил лезвие. Оно постепенно сужалось, а ближе к концу и вовсе резко сходило к центу. Углубление в лезвии — дол, как мне потом сказали — шло только до середины. Гарда представляла собой перекладину, достаточно прочную, чтобы ей можно было остановить другой меч.

На самом деле, я увлекся. Никогда не думал, что буду с щенячьим восторгом ждать, когда мне дадут пострелять из винтовки или пулемета. Впрочем, я ведь раньше и не знал о существовании такого оружия, а вот то, что я буду с удовольствием обучаться владению мечом… От старого Курамы осталась только память, похоже. Но не могу сказать, что мне это не нравится, я чувствую, что живу, а не просто существую. Здесь меня никто не запечатает, здесь у меня появились друзья — маленькая лисья стая, где мне по-настоящему легко и весело. А еще Алика…

Тут все сложно. Я узнал, что тело, которое я теперь занимаю, принадлежало ее младшему брату. Он погиб тогда, в стычке с волками, равно как и еще полтора десятка других лисов. Я бы на ее месте был зол, даже в ярости, и уж тем более не дарил бы подарки на каждое серьезное событие. Иногда я и правда ощущаю себя еще совсем молодым лисом. Что это — влияние тела? Или лисица права, и из-за постоянного давления со стороны шиноби я так и не вырос, поглощенный ненавистью и злобой? Все может быть.

Я, кстати, поговорил с мастерами Разума о том, что ощущаю ошейник, как переплетение нитей. Они сказали, что это дает о себе знать огромная сила моего разума, и что рано или поздно я сам стану мастером. Надо лишь этому научиться. Правда, никто не знал, какими будут мои способности, двести единиц — это предельная цифра измерительных приборов, оставшихся еще со времен Создания. До меня самым высоким значением обладал ныне мертвый Лоран, мастер Разума, создавший подавители. Его сила составляла сто двадцать единиц.

К своему первому дню рождения в этом мире я полностью восстановился. Я мог бегать, прыгать, делать хоть сальто хоть мостик. Мои навыки владения мечом, конечно, оставляли желать лучшего — ну невозможно за полгода стать хорошим мечником, для этого годы требуются — но зато я вошел в сотню лучших стрелков среди всех лисов. Огромное достижение, на самом деле, ведь всего нас почти полтора миллиона. Правда, волков — пять, но тут уж ничего не поделать.

Мне вообще кажется, что волков создали — именно создали — как воинов. Да, мне прямо сказали, что все расы на этой планете были когда-то созданы. Это логично — слишком уж странно все выглядит для естественной эволюции.

Так вот, о чем я… Волки. Очень быстро размножаются — по данным разведки за один раз волчица может произвести на свет до восьми щенков. Обучение начинают с трех лет, к десяти становятся полноценными солдатами, а к пятнадцати вырастают до предельных размеров — два метра роста, сто сорок килограмм мышц.

А мы… как бы нам не хотелось, но больше четырех лисят в семье никогда не появляется, да и то, норма — два щенка. Обучение чисто физически можно начать только с шести лет, где-то к шестнадцати лис выбирает свой Путь Разума, а расти перестает после двадцати-двадцати двух лет. Ни один так и не вырос выше метра семидесяти, а уж набрать больше девяносто килограмм не получится, даже если есть целыми днями напролет.

В общем, неудивительно, что эту войну мы проигрываем. Вот уже сто лет как проигрываем.