Квантовый возраст - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Маргарита Партеновна Кемоклидзе (Глава 15. Профессор Учительского института) #18

Глава 15. Профессор Учительского института

Переброшенное в 1946 г. на новый завод ОКБ Бартини получило новое назначение и содержало в себе 126 арестантов. В одном цехе завода арестанты жили, в другом цехе работали. Перемещаться по территории завода они могли только в сопровождении «тягача». Раз в неделю их возили в городскую баню. Нелегкий послевоенный быт сказывался и на арестантах. Они голодали. Но именно здесь встретил Юрий Борисович свою судьбу.

«Как это было? — повторяет вопрос Ольга Кузьминична. — Просто. Я тогда собралась замуж. Жених мой, Иван, работал на соседнем заводе и ближе к свадьбе стал уговаривать меня перейти работать на их завод. У нас, мол, платят больше. Мне это было не по душе, но, думаю, ладно, уступлю. Пошла к начальнику цеха с заявлением. Он прочитал, нахмурился:

— Ты что же, не Кузьмова дочка? Почему работу меняешь?

— Да я замуж выхожу, а там вроде платят больше.

— Ну, если тебе надо, чтобы больше платили, оставайся. Новое КБ у нас появилось, могу тебя определить туда к одному профессору.

Шутит, думаю, какие тут у нас профессора, да и вообще, они только в книжках бывают, но согласилась. И вот, привели меня в стеклянную комнату и подвели к письменному столу, за которым сидел человек спиной ко мне. Он повернулся. Я никогда не видела таких блестящих черных глаз. И стал вставать. Он все вставал и вставал и не кончался, таким длинным он мне показался. Потом протянул руку и улыбнулся: „Юрий Борисович“. — „Ольга!“ — выпалила я и схватила его руку и чувствую, что не могу ее отпустить, чувствую, что щеки мои пылают, а руку эту отпустить не могу. Вот так и держу ее 40 лет».

В годовщину смерти Юрия Борисовича Институт ядерной физики в Академгородке устроил семинар памяти Румера. На семинар были приглашены бывшие ученики и друзья Юрия Борисовича. Многие приехали; кто не смог, прислали телеграммы или письма. Из Казани пришло очень теплое письмо и несколько страничек воспоминаний о Юрии Борисовиче. Писал Махмуд Мубаракшеевич Зарипов.

«В начале весны 1946 г. я был направлен на работу в авиационное конструкторское бюро Главного конструктора Бартини Роберта Людвиговича. Там меня определили в бригаду вибраций самолета, начальником которой был профессор Румер Юрий Борисович. В Казанском университете, физико-математический факультет которого я окончил, имя Румера было хорошо известно: наши учителя горячо рекомендовали студентам монографию Ю. Б. Румера „Введение в волновую механику“ и книгу Блеквуда и Хетчинсона „Очерки по физике атома“, переведенную Фейнбергом, под редакцией Ю. Б. Румера. Зная, что Ю. Б. Румер — один из крупнейших физиков СССР, я предстал перед ним не без робости. Юрий Борисович расспросил меня обо всем, что касается анкетных и биографических данных. Далее он интересовался, у кого и чему я учился. Моими ответами на вопросы, касающиеся знаний по физике, он остался, кажется, не совсем довольным. Потом он объяснил мне мои обязанности как инженера бригады.

Как я выяснил с течением времени, бригада занималась не только расчетами вибрации самолета. Главный конструктор Бартини был ищущим человеком, интересующимся перспективой развития авиации, человеком, полным идей. Юрий Борисович был правой рукой и научным консультантом Главного конструктора. Но дело не ограничивалось одними консультациями, бригада занималась не только расчетами, но и исследованиями в области вибраций, в области аэродинамики и решением многих задач, возникающих в процессе проектирования. Я довольно легко включился в эту работу и с радостью узнал, что пять лет тайшетской тайги не стерли из моей памяти знания, полученные в Казанском университете, по механике и математике.

Не прошло еще много времени с начала моей работы в бригаде, как Юрий Борисович спросил меня, не хочу ли я заниматься теоретической физикой. Я, конечно, охотно согласился и начал заниматься изучением книги Ландау и Лифшица „Теория поля“.

Времени для этого было предостаточно. Мы работали по 10 часов в день. КБ находилось на окраине города, на берегу залива. Территория завода примыкала к роще, называемой почему-то Карантином. В летнее время мы ходили в обеденный перерыв на берег купаться и загорать. В первый же год нам выделили небольшие земельные участки, где можно было выращивать овощи. Днем отдыха было воскресенье. Библиотека КБ была небогата, мало было журналов, хотя по настоянию Юрия Борисовича выписывали ряд физических журналов (в том числе ЖЭТФ и „Phys. Rev.“).

Итак, условия для занятий теоретической физикой были, и я начал с „Теории поля“. Юрий Борисович был удивительным педагогом. Мое изучение курса Ландау сопровождалось экскурсами в историю физики. Попутно Юрий Борисович рассказывал и о своих исследованиях в этой области. Вскоре я узнал, что он уже давно занимается созданием единой теории поля. В тот период его жизни эта тема была главной в его научной деятельности.

Юрия Борисовича тяготило отсутствие среды, в которой он мог бы обсудить вопросы, над решением которых работал. Наконец, выход из этого положения он усмотрел в том, что может использовать меня в роли оппонента. Он рассказывал мне о решении той или иной задачи, над которой работал, и просил меня без стеснения задавать вопросы всякий раз, когда я чего-то не понимаю. Смело возражать, когда считал что-либо неправильным. Далее я излагал тему так, как понимал. Эти обсуждения велись вечерами, после работы. От меня требовалась самая острая придирчивость ко всему рассказываемому им, высказывание сомнений, вопросов. Юрий Борисович стремился к предельной ясности и строгой логической последовательности изложения. При работе над единой теорией поля я служил предметом апробирования. В силу моих возможностей я принимал участие в выводе ряда формул и решении задач. Юрий Борисович много и неустанно работал. Он был оптимистом и надеялся вернуться в строй, так как близился конец срока заключения, и он возвращался не с пустыми руками. Помнится, однажды он мне предложил готовить диссертационную работу. Его более чем удивил мой отказ и еще более мотивировка отказа. Будущее мне представлялось в минорных тонах. Это произвело на Юрия Борисовича угнетающее воздействие. Мне осталось лишь сожалеть, что так необдуманно нарушил его душевное равновесие. Несмотря на это, он пытался настроить меня оптимистически. Он был исключительно начитанным человеком, в пользу оптимизма приводил множество примеров, даже из произведений восточных классиков. Он владел множеством языков, в том числе и восточных. Знал наизусть отрывки из шедевров восточных поэтов. Он пытался освоить и татарский (мой родной) язык и выучил несколько татарских песен.

Среди сотрудников КБ самым близким ему человеком был начальник бригады аэродинамики, математик Сциллард Карл Степанович. Он много общался с Бартини. Очень хорошо относился к талантливой молодежи, помогал ей.

Время шло… Подошел и конец срока заключения Юрия Борисовича. К сожалению, он не смог вернуться в свою родную Москву, а был сослан на поселение в Красноярский край. Я с ужасом думал о его судьбе, о том, как он будет жить в тайге (мне-то она была знакома). Далее наш коллектив был переведен в Москву, и я до конца 1951 г. работал там. По окончании срока я тоже был направлен на поселение в Красноярский край, в Бугучарский район. Узнав адрес Юрия Борисовича, я писал ему письма, получал ответы. Возвращаясь из поселения в Казань, в 1955 г. я остановился в Новосибирске и встретился с Юрием Борисовичем и Ольгой Кузьминичной. Их жизнь налаживалась, чему я был очень рад. Юрий Борисович звал меня к себе в аспирантуру, но в Казани меня ждали беспомощная мать и бабушка. Кроме того, я был уже женат, мы ждали ребенка. Надо было устраивать жизнь».

В 1964 г. — Юрий Борисович будет оппонентом на защите кандидатской диссертации у Махмуда Зарипова, в 1981 г. пошлет восторженный отзыв на его докторскую диссертацию. Письмо Зарипов кончает словами: «Во всем я старался последовать его примеру. Отсюда и все радости и счастье моей жизни. Моя вечная ему благодарность!».

Летом 1947 г. Румера вызвали и объявили, что пришел приказ о его досрочном освобождении. Его отправили, как и полагалось, с двумя конвойными в общую городскую тюрьму. В тот день, когда арестанта освобождали, он на работу не выходил, а отправлялся в городскую тюрьму. Там ему оформляли документы, и назавтра он приходил вольняшкой заниматься тем же делом, но уже с зарплатой и без государственных харчей. Юрий Борисович вернулся в спецтюрьму в тот же день, к вечеру, сопровождаемый двумя конвойными, — в телефонограмме были перепутаны две буквы, освобождался не он. Но люди этого не знали, и на второй день все подходили к Юрию Борисовичу с поздравлениями, и он каждый раз вставал из-за стола во весь свой рост и говорил: «Нет. Произошла ошибка».

Последний год заключения был для него, пожалуй, самым тяжким. Никаких подробностей Юрий Борисович не вспоминал, ни о каких грубостях и грязной ругани «начальничков» не рассказывал — он этого не любил. А пошутить мог, да и в свой адрес шутки принимал легко. Когда праздновался шестидесятилетний юбилей Юрия Борисовича (он был к тому времени директором Института радиоэлектроники в Новосибирске), его ученики всенародно зачитали и подарили ему «Выписку из приказа по направлению Румера Ю. Б. директором ИРЭ»:

«Направляем Вам за выслугой лет нашего воспитанника (быв. проф. Румера Ю. Б.) для использования.

Словесный портерт

1. На вид — умный.

2. Одет — по форме.

3. Лицо — медальное.

4. Профиль — чеканный.

5. Взгляд — предвзятый.

6. Температура — предельная.

Особые приметы: пятимерен.

Анкетные данные

1. Происхождение — законное.

2. Образование — среднее геттингенское (три класса геттингенской школы и 10 лет сибирской практики).

3. Вероисповедание — шиммит.

4. Знание языков — тюркский (читает со словарем), угрский (может объясняться), ГУЛАГ (свободно).

5. Научные труды — под охраной государства.

6. Правительственные награды и поощрения — чистая постель и пачка папирос.

Дополнительные сведения

1. Характер — сфетский.

2. Любимые фигуры — кольца (бензольные), решетки (изинговские), женские.

3. Любимые цифры — 58–20.

4. Привязанности — матрицы, терьеры, пфаффианы.

5. Хобби — передача генетической информации.

6. Рекомендации по режиму — разрешены переходы только второго рода.

Оргвывод

Может быть попользован в качестве директора института».

Последний раздел требует, пожалуй, пояснений. Все пункты в нем, кроме третьего, отражают часть широкой научной деятельности Юрия Борисовича. Из них первый пункт касается плодотворной научной деятельности Юрия Борисовича с А. И. Фетом (кроме оригинальных работ, они написали вместе две монографии: «Теория унитарной симметрии» (1970) и «Теория групп и квантовые поля» (1977)), а пятый пункт касается удивительной работы Юрия Борисовича «О систематизации кодонов в генетическом коде», состоящей всего из двух страниц. Юрий Борисович сделал эту работу в 55-летнем возрасте и радовался ей, как ребенок, любовался, как елочной игрушкой. Он получил на эту работу рекордное число запросов, несколько сотен. Открытки пришли даже из самых экзотических стран Африки. А совсем недавно один молодой биолог, никогда не знавший Румера, сказал, что, сделай этот человек за свою жизнь только эту одну работу, будущие поколения биологов его бы помнили.

Что же касается третьего пункта, то каждый догадается, что это статья Юрия Борисовича по 38-му году, и в общем будет прав. Но это ирония судьбы: 58–20 — номер домашнего телефона Юрия Борисовича, которым до сих пор пользуется его семья. «Любят меня органы, — говорил Юрий Борисович, — и телефон сразу поставили, и номер блатной дали».

День в день, 26 апреля 1948 г., Юрию Борисовичу велено было на работу не выходить. Теперь уже ошибки не могло быть. И снова с двумя конвойными его отправили в городскую тюрьму. Но назавтра Юрий Борисович на работу не вышел. Не вышел он и на следующий день. Это взволновало арестантов.

«Перед тем, как выпустили Юрия Борисовича, я сняла ему комнату, — рассказывала Ольга Кузьминична, — так же как месяц назад сняла комнату для Карлуши, а год назад для Роберта Бартини. И хотя мы решили пожениться и родители приготовили нам комнату с занавесочками, с красивыми подушечками на кровати, яства свадебные были закуплены, он должен был пожить в другом месте. То была страстная неделя, и на этой неделе замуж не выходят. А через неделю мы должны были пожениться. Но он не вернулся. И я пошла в городскую тюрьму. Дежурный на мой вопрос об арестанте из спецтюрьмы говорит, что сейчас уходит этап и никто ничего узнавать не будет, велел приходить завтра. А за забором я слышала уже лай собак. В это время подошел трамвай, и я быстренько уехала. Останься я на десять минут у ворот, я бы его увидела. Хотя, может, и к лучшему, что не осталась. Знаете, когда собаки лают и впереди идут двадцатипятилетники в кандалах, а за ними обычные этапники, эта картина не из приятных. Я видела раньше такую картину. И только в Енисейске мы узнали, что произошло.

Оказывается, 10 марта 1948 г. вышел негласный указ о том, что лица с 58-й статьей частей таких-то и таких-то после отбытия десятилетнего наказания отправляются в ссылку на такой-то срок. Значит, если у тебя 58-я статья, было у тебя поражение в правах, не было у тебя поражения в правах, катись. Последним, кто вышел из наших до этого указа, был Карлуша. Его освободили 8 марта. Следующим был Юра. И когда 27 апреля он не вышел на работу, я решила срочно ехать в Москву. Надо было везти „Пятиоптику“, которую Юра дал вынести с территории завода заранее и попросил спрятать у Карлуши Сцилларда. Второго мая я была уже в Москве. В начале июня пришла телеграмма Румерам, а я жила у них: „Прибыл Енисейск, пришлите тысячу“. Я хватаю Осипа Борисовича в охапку и начинаю по большой квадратной прихожей танцевать вальсом».

«Енисейск (дата не проставлена)

Дорогая моя Оленечка!

Я страшно тосковал по тебе и боялся лишиться тебя, и жизнь показалась совсем бессмысленной. Твоя телеграмма привела меня в восторг, в особенности потому, что получение телеграммы совпало с прояснившейся возможностью жить и устроиться. Итак, я получаю кафедру в Учительском институте…

Кроме того, я надеюсь, что ты привезла мои работы. Если Дау нет в Москве (почему я не получил его телеграммы?), то работы необходимо передать Леонтовичу и просить его сделать изложение результатов для предварительного сообщения в Докладах. Ты знаешь, какое значение имеют для меня мои работы. Надеюсь, что с Карлушей все благополучно и что мои работы целы. Если нет, то сообщи мне телеграфно, и я их сейчас же восстановлю.

Я страшно рад, что мне прислали столько денег. Ведь я нашел в дороге людей, которые поделились со мной последним, и я смог сразу отдать им долг…».

Это первое письмо Юрия Борисовича к Ольге Кузьминичне из Енисейска. Дорога до Енисейска заняла больше месяца. «Я ведь не знал, куда меня везут, — рассказывал Юрий Борисович, — и это одна из неприятных вещей в этапе. И вообще этап — это совершенно особое явление. Арестантские вагоны „селедочкой“, публика разношерстная, словом, все как полагается. Но такой человек, как я, отбыв 10 лет, чувствует себя на этапе королем, конвой не придирается, урки не обижают, они считают, что человек, который отсидел 10 лет, — праведный человек. По мере того, как этап двигался (чудовищно медленно!), наши вагоны все уплотнялись и уплотнялись новыми этапниками. На Урале к нам попал один старичок, профессор, совсем инвалид — он был парализован на одну сторону. Попросил у меня закурить. Я сказал, что нет у меня курева, что меня вот урки снабжают (урки собирали мне то хлеб, то табак) и что я попрошу Гришу помочь ему. Был такой пахан, армянин, он ехал в нашем вагоне, очень уважал меня и все время доказывал преимущества организации воровского общества по сравнению с нашим („Вот вы голосуете и принимаете решение большинством голосов — это неправильно. Если у нас против хотя бы один человек, решение не принимается“, — так объяснял мне Гриша право вето). Я попросил Гришу покормить старика. „Посмотрим, что за тип“, — сказал он, познакомился, поговорил, сказал: „Пойдет“. Старик ел жадно, а потом начал извиняться: „Ах, Гриша, ведь я вас разоряю“. — „Нет, — отвечал Гриша, — меня разорить невозможно, меня государство пятый раз пробует“. С Гришей мы расстались в Красноярске. Меня высадили и через несколько дней посадили на пароход. Его отправили дальше».

Рассказывает Юрий Александрович Старикин:

«С Юрием Борисовичем я работал в Енисейске с 1948 г. по 50-й. Меня вызвал ректор института и сказал, что к нам направлен на работу профессор Румер, знаю ли я его? Мне не приходилось встречаться раньше с его трудами, и я знал его только как соавтора физического словаря. Я работал тогда заведующим кафедрой физики и математики Учительского института и был секретарем бюро партийной организации. Наша встреча состоялась в кабинете ректора — пришел человек в ватных брюках, в ватной тужурке, очень усталый после долгой дороги. Он думал, что попал к нам случайно, но, конечно, он был к нам направлен. Дело в том, что руководство нашего государства, направляя в ссылку таких ученых, „заботилось“ относительно их работы. Так что еще до прибытия Румера начальник КГБ, а у нас был такой Гринь, человек очень образованный и понимающий, сообщил нашему ректору, что к нам направляется на работу в качестве преподавателя физики профессор Румер.

В то время нельзя было так просто принять на работу. Когда Юрий Борисович приехал в Новосибирск, он пришел в пединститут к директору Синицыну. Директор, когда узнал, что к нему пришел профессор Московского университета, очень вежливо с ним разговаривал и с радостью предложил ему кафедру. Они договорились, и директор попросил документы, и когда вместо паспорта появилась бумажка с правом проживания в такой-то местности, он встал, рукой указал на дверь и сказал: „Освободите помещение“. Удивительное дело, у Юрия Борисовича не было никакой злобы ни к чему, ни к кому. Когда в 1954 г. он уже работал завотделом теоретической физики в Сибирском филиале и я приехал к нему на работу, у меня было очень трудное материальное положение и надо было еще где-нибудь найти дополнительную работу. Юрий Борисович пришел к тому самому Синицыну, говорил с ним как ни в чем не бывало, и Синицын взял меня на работу.

Из ссыльных в Учительском институте работали только Юрий Борисович и еще один преподаватель иностранного языка, из немцев Поволжья. Всю войну он был военным переводчиком на фронте, причем на очень высоком уровне. Когда он демобилизовался, ему сказали, что он может поселиться, как человек с заслугами, где хочет. И он сказал, что хочет поехать к жене. А жена как немка была сослана в Енисейск. Он приехал в Енисейск, и его тут же поставили на учет и тут же вместо паспорта выдали аусвайс. Вообще, основной состав ссыльных в Енисейске был из немцев Поволжья, и нашими студентами были в основном их дети. Когда они заканчивали институт, их направляли на работу этапом. Было, конечно, и основное население, которое старалось не поддерживать никаких контактов со ссыльными. Да и ссыльные не очень стремились к этим контактам, тем более что властями это не поощрялось. И хотя Гринь за этим не очень следил, они сами этого избегали, старались не усугублять. Ведь каждый был уверен, что произошла ошибка, что все скоро выяснится и они вернутся к прежней жизни.

Но однажды ссыльные нарушили этот неписаный закон. Когда в 1953 г. Берию развенчали, его дочь сослали в Енисейск. Ее муж был путейцем, начальником Закавказской железной дороги. Из-за нее он лишился своей должности и подал на развод, и начался бракоразводный процесс, шумный. Она была слепая. Этот процесс вызвал страшное возмущение среди ссыльной енисейской публики. Все жалели дочку Берии и старались ей чем-то помочь.

И еще немножко о енисейской публике. Один раз к нам приехал заместитель министра просвещения и первым делом он вывесил объявление: „Прием по поводу любых заявлений проводится ежедневно с 7 до 9 часов“. Он пробыл в Енисейске недели полторы. За все это время не было ни одной жалобы. Ни один не пошел жаловаться. Когда он уезжал, сказал, что в министерстве стоял вопрос о закрытии института, но теперь он понял, что ни о каком закрытии речи быть не может, а, наоборот, надо поднять вопрос о преобразовании его в пединститут: „Вы готовите нужные кадры. Кадры для Сибири, для глубинок, и они настоящие, никуда не сбегут“.

Преподаватели были все приезжие. Я вот приехал из Ленинграда. По молодости решил посмотреть мир. Я тогда только-только женился, и мы с женой вместе решили посмотреть мир. И мы приехали в Енисейск. Одноэтажные деревянные дома, были и кирпичные, земляной стадион. Воды в Енисейске не было, ее привозили в больших бочках, и хозяйки наливали в свои бочки. Весна в Енисейске начиналась перед Первым мая. Река течет на север, и, когда начинался ледоход, на каждом повороте реки возникали нагромождения льда. Совсем недалеко Енисей делает огромную петлю, и там всегда скапливалась чудовищная ледовая плотина. Вода перед ней настолько быстро поднималась, что затопляла окрестности, затопляла в Енисейске дома, подходила прямо к институту. Институт был двухэтажным каменным зданием, но занятия все равно отменялись, пока кончался потоп. Зимы нельзя сказать, что были суровые, но были морозы и за 50. Я прожил там девять лет, и это были очень хорошие годы моей жизни. Был хороший коллектив, ко мне очень хорошо относились, и там я познакомился с Юрием Борисовичем и работал потом с ним в Новосибирске.

Юрий Борисович очень серьезно относился к своей работе в Учительском институте. Он все время искал среди молодежи талантливых. И были хорошие ребята. Был такой Миша Кириллов. С ним Юрий Борисович занимался отдельно и мечтал о том, что из него получится большой физик. К сожалению, Миша заболел и умер. Юрий Борисович никогда не вызывал меня на личные контакты, чтобы не ставить под удар, а что касается работы, то тут я ему многим обязан. Потом, в Новосибирске, он уже мог не удерживать себя от дружбы, и мы были очень дружны».

22 июня 1948 г. Юрий Борисович писал Ольге Кузьминичне:

«Родная моя Оленечка.

С тех пор, как я узнал, что ты со мной, меня охватил такой подъем и вера в успех, что я окрылен своими надеждами. У нас есть уже двухкомнатная квартира в трех минутах ходьбы от службы, электричество, дрова на зиму, койки, стол. Всю меблировку получил от института. Я уже сплю на кровати с одеялом, подушкой и простыней. Если ты захочешь, то институт даст аванс на приобретение коровы, которая стоит здесь 3000 рублей. Картошкой на зиму мы тоже обеспечены. Меня окружили теплой товарищеской атмосферой и очень дружно приняли в коллектив.

Поэтому, как только ты узнаешь в Москве, что Кафтанов утвердил мое назначение, сейчас же выезжай… 5 июля в Москву прилетит наш доцент физики Юрий Александрович Старикин, у которого ты сможешь получить исчерпывающую информацию о городе и о том, что здесь нужно.

Валенки мне здесь дадут, в остальном я не нуждаюсь. Я, конечно, хотел бы, чтобы ты не служила, а только занималась хозяйством и посещала группу по изучению английского языка. Будем с тобой варить малиновое и брусничное варенье…

Меня очень беспокоит, привезла ли ты в Москву мои работы. Ты знаешь, какое важное значение я им придаю и что они означают. Если они у Карлуши и с ним благополучно, надо, чтобы он их сейчас же выслал.

Узнай адрес физиков: Померанчука и Маркова, которые, я думаю, очень любили меня.

Мысль о моих работах меня сейчас больше всего беспокоит. Я надеюсь, что в остальном все сложится благополучно.

Природа здесь мне очень нравится, гораздо больше, чем на Юге. Очень надеюсь быстро окрепнуть и отдохнуть от всех невзгод…»

Это письмо Юрия Борисовича, как мы видим, от 22 июня, а 15 июня 1948 г. (!) «Журнал экспериментальной и теоретической физики» (ЖЭТФ) зарегистрировал поступление статьи Ю. Б. Румера «К теории магнетизма электронного газа». Эта работа не имела отношения к пятиоптике. «Пятиоптику» нужно было еще найти или восстанавливать. И Юрий Борисович будет ее восстанавливать. Основные результаты «Пятиоптики» Юрий Борисович восстановил быстро, но, прежде чем посылать в печать, он, конечно, хотел обсудить их с Ландау.

«12.7.48.

Дорогой Румчик. Пишу тебе так нескоро не из чего иного, как известного неуменья писать. Прежде всего ответ на твое письмо. Твою первую работу мы уже сдали в печать… Что касается большой серии, то мне кажется, лучше всего было бы вызвать тебя в Москву, чтобы самому рассказать о них; чтобы ты уже затем решил, что и где печатать. Идея рассматривать действие как пятую координату мне лично, по свойствам моего характера, конечно, несимпатична, но, как ты знаешь, мои мнения далеко не общеприняты.

Сорганизовал денежные сборы. О делах с Министерством высшего образования тебе, очевидно, написал Женька…^[20].

О себе писать не буду, поскольку произошло слишком много всего, и мы это обсудим при свидании…

Вот пока и все. Крепко жму твою руку.

Дау».

В январе 1949 г. в ЖЭТФе вышла первая статья Румера по пятиоптике «Действие как координата пространства. I».

14 февраля Юрий Борисович писал Тане Мартыновой:

«Дорогая моя Танечка, очень был тронут и рад твоему письму; оно пришло в одну из самых значительных минут в моей жизни… „Действие как координата пространства“ — первая часть — вышла в январском номере журнала… Я чувствую, что полностью оправдал свое жизненное назначение и могу себя считать очень счастливым, несмотря на некоторые неудобства в моей жизни…

Как протекает твоя личная жизнь? Как ты прошла годы войны, была ли на фронте? В чем главном ты видишь сейчас для себя цель жизни?

Я убедился на своем опыте, что внешние обстоятельства, как бы тяжелы они ни были, сравнительно мало влияют на мироощущение. Я видел много людей, которые прошли свой жизненный путь без сучка и задоринки и были глубоко несчастны. Мой тернистый путь не сделал меня несчастным. За годы, что мы не встречались с тобой, я встретил несколько человек, к которым очень глубоко привязался, и никогда не чувствовал себя одиноким. Я имел возможность много работать, по десять часов в сутки ежедневно, ежегодно.

Крепко тебя целую и жму руку, Юра».

После той статьи, пронумерованные до десятого номера, вышли в ЖЭТФе еще девять статей под тем же названием. Публикация их продолжалась около четырех лет, и не потому, что требовалось время для их написания — все было уже сделано за предыдущее десятилетие, — а потому, что ЖЭТф не мог печатать их чаще.

За эти четыре года вышли в печати еще с десяток статей Юрия Борисовича, касающихся самых различных областей теоретической физики. Например, «К термодинамике бозе-газа», «К теории электропроводимости металлов в магнитном поле», «Задача о затопленной струе» и др. Казалось, не было области физики, которой бы не коснулся Юрий Борисович в ту пору.

Друзья Юрия Борисовича изо всех сил старались помочь ему, старались вызволить его из Енисейска. Писали ему письма, не слезные и жалостливые, а нормальные письма друзей.

«Москва, 7.5.50 г.^[21]

Дорогой Юрий Борисович!

…Знаю о Ваших злоключениях, несколько раз виделся с Дау и Мих. Алекс.^[22], говорил о Вас с Вавиловым, хочу надеяться, что его вмешательство поможет Вам.

Поразительно, как активно Вы творчески работаете в разных областях физики. Но Вы правы в том, что к тем сторонам 5-оптики, которые для Вас наиболее ценны, я отношусь скептически. Я полностью признаю, что введение Вами действия как пятой координаты позволит в очень изящной форме сформулировать задачу движения точки в заданных гравитационном и электромагнитном полях. Обычно, когда Вы от новой формулировки прежних уравнений переходите к новым обобщениям и гипотезам, я не могу за Вами следовать. Эти обобщения не представляются мне Zwangsläufig^[23], и, кроме того, я убежден (хотя отчетливо понимаю, что могу ошибаться и охотно откажусь от своих взглядов, если увижу доказательство их ошибочности), что развитие физической теории пойдет другими путями. Позвольте присовокупить несколько дискуссионных замечаний о первых параграфах Вашей работы о 5-оптике… (Далее на трех страницах следует подробное обсуждение некоторых вопросов, взволновавших Тамма.)

…Дорогой Юрий Борисович, я надеюсь, что Вы не будете в претензии, что я прямо пишу Вам о моих сомнениях и недоумениях; я хотел бы, чтобы Вы не подумали, что я исхожу из предвзятого огульного отрицания пятимерных идей единой теории.

Самым интересным из последних научных новинок я считаю открытие предсказанного теорией нейтрального мезона с временем жизни τ<10^–11 с (он распадается на два фотона). Некоторые товарищи считают, что проведенные эксперименты недостаточны для того, чтобы говорить о свершившемся уже открытии, но я в нем не сомневаюсь. Работа напечатана в „Phys. Rev.“, который, вероятно, до Вас не доходит, но скоро появится реферат работы в „Успехах физ. наук“.

Очень порадовался известиям о Вашем браке и о рождении у Вас ребенка, я-то уже в другом возрасте — у меня внук и внучка.

С искренними наилучшими пожеланиями

Ваш И. Тамм».

Чаще всего приходили письма от Ландау. Они были длинными и короткими, может быть, не всегда складными, но всегда искренними.

«25.6.50.

Дорогой Румчик. Обо всех фактах узнаешь от Оли. Она у тебя молодец и производит чудесное впечатление. Заметка о вращении плоскости поляризации ошибочна — ты пишешь в энергии ED* вместо ED*+E*D (кстати, правильно ∫ (EdD*+E*dD)).

Крепко жму твою руку. Дау.

Предоставь, ради бога, все дела Оле. Ты, надо сказать, бестолков не меньше меня. Поэтому пускай по всякому деловому поводу пишет Оля, а то у тебя понять ничего нельзя».

«8.10.50.

Милый Румчик. Очень грустно, что все так с тобой получилось. Надо сказать, что все здесь приложили массу стараний (в последнее время особенно Леонтович), и даже Сергей Иванович сделал больше, чем можно было ожидать, но дело оказалось гораздо труднее, чем можно было думать.

…Оля твоя молодец. Настоящая „русская женщина“, которая не теряет мужества в самой трудной ситуации.

Крепко, крепко жму руку. Дау».

А ситуация действительно была трудная. Извлечь Румера из Енисейска, сократить ему срок ссылки, который исчислялся пятью годами, никак не удавалось. И все-таки, к концу 50-го года по ходатайству Сергея Ивановича Вавилова Румера перевели из Енисейска в Новосибирск. В Новосибирске в ту пору был Западно-Сибирский филиал Академии наук, который рассматривался для Румера промежуточной ступенью на пути его возвращения в Москву. В январе 1951 г. Сергей Иванович умер. И Юрий Борисович, не успев к этому времени оформиться на работу, остался без места.

«30 месяцев я был безработным, и 30 месяцев меня содержали товарищи», — говорил Юрий Борисович. Ни в Филиале, ни в каком-нибудь другом месте Румер работу найти не мог. Он пытался устроиться на один завод, на другой завод, на третий, и всюду, куда бы он ни обращался, ему были рады. Бывало, что ему показывали его место работы, стол, говорили, что вряд ли будет ему удобно приходить на работу к восьми часам и что он, если хочет, может приходить к десяти, но в конце концов дело кончалось тем же: его не брали.

«Стала пропадать вера в трудоустройство, — рассказывала Ольга Кузьминична, — комната у Галочки, которую мы снимали на улице Державина и другую себе позволить не могли, была очень маленькой, в полуподвале. В комнате стоял матрас от окна до стенки, а напротив была стена от печки, которая должна была топиться со стороны Галочки, но она ее никогда не топила, обходилась какой-то другой печкой. Зимой стена наша замерзала. Кухней мы не пользовались, готовка была символичной, было голодно. Вместо стола стояли наши чемоданы, и была к стене прибита доска, на которой стояли книжки. Потом совершенно случайно нам нашли шикарную квартиру — две комнаты, кухня, печное отопление, мы сами по себе (хозяйка вышла замуж и уехала на неопределенный срок в Ригу), а главное, за квартиру платили только квартплату.

Все время находились люди, которые хотели нам помочь. Вот Клавдия Петровна Чернова. Она заведовала областной библиотекой. Ей Юрий Борисович был обязан своими первыми заработками в Новосибирске. Она оформляла на кого-то переводы, которые он делал, и платила ему деньги. А как рисковала Таня Мартынова! Она всюду хотела поспеть, всем помочь. Судьба с ней распорядилась ужасно. Когда немцы подошли к Москве, она отправила сына в деревню, а сама осталась в обороне Москвы. В деревне мальчик заболел и умер, ему было лет шесть. Всю жизнь Таня о ком-то заботилась. Она дружила с Асмусом, с Пастернаком, опекала Анну Ахматову.

В то наше самое тяжелое время она снарядила экспедицию в Кузнецкий Алатау, она ведь была геологом. Один грузовик она снимает с геологической партии, перегоняет в Новосибирск и пускает на сельскохозяйственные работы, отдает на сезон колхозу. Шофер выполняет все положенные ему сезонные работы, получает часть деньгами, часть натурой. Так мы получили капусту, морковку, картошку, пшено, деньги и дрова, конечно.

А Юрий Борисович продолжал каждые две недели ходить в НКВД отмечаться и продлевать аусвайс. Каждый раз он уходил навсегда, каждый раз брал с собой 100 рублей, то ли он вернется домой, то ли его пошлют на лесоповал. Так в месяц два раза я с ним прощалась. Иногда он пойдет и через 15 минут вернется, а иногда попадал на такого, который просто заставлял ждать. Ничего при этом не говорил: Юрий Борисович подойдет к окошку, а тот его закрывает, и так до вечера, и ничего сказать нельзя. Даже к мелким чинушам у Ю. Б. не было никакой злобы.

А как он любил говорить слово „товарищ“! Около Коммунального моста был раньше пляж, и мы туда ходили купаться летом. Однажды какой-то военный разделся рядом с нами и попросил присмотреть за его вещами. Ю. Б. вытянулся, он ведь и так был очень прямой, и радостно сказал: „Не беспокойтесь, товарищ (Ю. Б. называет его чин по погонам, он ведь хорошо разбирался в погонах), все будет в порядке, я послежу за вашими вещами!“ Слово „товарищ“ было у Ю. Б. всегда как-то подчеркнуто. Это не то, чтобы просто „товарищи“ — товарищи, ну куда вы лезете? ну что вы делаете? а это было именно то-ва-рищ. То-ва-рищ — это рядом, это плечо, это рука, это все. И выстояли мы благодаря товарищам. И времена те тяжелые вспоминали с Ю. Б., только когда вспоминали товарищей».

И действительно, ни Юрий Борисович, ни Ольга Кузьминична не любили вспоминать это время — 30 долгих месяцев.

«Что о них вспоминать, — говорила Ольга Кузьминична, — что бы я вам ни рассказала, все будет не то. Вот что определенно, так это две вещи: одно то, что было очень трудно, а другое — мы выстояли благодаря той доброте, которая нас окружала. Рядом с нами все время были люди, которые нам помогали. Вот Мишу мы назвали в честь Миши Леонтовича».