Ларин Петр и фабрика волшебства

ГЛАВА 3

К скверу можно было дойти и пешком, но жара заставила Петра Ларина свернуть к метро, там, под землёй, было прохладнее. Он вошёл, толкнув стеклянную дверь, и задумчиво двинулся к турникету. Прошёл, забыв вставить карточку. Уже стоя у эскалатора, он вытащил из кармана картонный прямоугольник с закруглёнными краями.

«Как это так, — сам у себя спросил Пётр, — выходит, я обманул метро? Почему же тогда тётка в форменной одежде этого не заметила? И почему не сработали дужки турникета, которые больно бьют по ногам тех, кто пытается проскочить, не вставив карточку в специальное отверстие?»

Вначале ему захотелось вернуться, но в памяти всплыл забытый случай. Они с мамой куда-то очень спешили, почти опаздывали. Мама, вопреки своим убеждениям, держа сына за руку, торопливо зашагала к метро.

С мамой мальчик не боялся ничего, он был уверен: когда она рядом — с ним ничего случиться не может. Как назло, у мамы не оказалось жетонов, а очередь за ними была большая.

«Пошли за мной», — мама крепко сжала ладонь сына, направляясь к турникетам.

Её лицо на какое-то мгновение стало невероятно сосредоточенным, тёмные брови сошлись к переносице, глаза сузились. Пётр хотел возразить и напомнить маме, что турникет может закрыться и ударить, но мама сказала: «Иди со мной и ничего не бойся».

Прямо перед ними турникет щёлкнул, пропуская мужчину в полосатой майке, похожего на корабельного боцмана. Его жетон застрял в прорези автомата. Пётр замешкался.

Мама дёрнула его за руку: «Смелее!»

Они прошли через турникет, сначала мама, потом он, и, странно, дужки даже не шевельнулись, они были как парализованные, словно кто-то невидимый отключил механизм на время.

«Значит, я тоже так могу, — подумал он. Мама говорила, что если очень нужно, то можно. Но мне ведь не было очень нужно, я о билете даже не думал, шёл себе, забыв вставить карточку, а турникет даже не среагировал. Надо рассказать отцу. Пусть объяснит, как это получается».

Пётр, сжимая в руке фенечку, найденную у скамейки, — он теперь всегда носил её с собой — добрался до сквера, прошёл возле той самой скамейки, где сидела загадочная девочка, разговаривавшая с чёрной вороной. Ни девочки, ни вороны, конечно же, не было.

Первое, что увидел Пётр, открыв глаза субботним утром, так это небо, по которому плывут облака, ярко-белые сверху, как взбитые сливки, и тёмно-свин-цовые снизу.

«Сегодня, наверное, жары не будет.

А это значит, что будет ловиться рыба. Да и ехать не так утомительно», — размышлял он.

За завтраком отец спросил:

— Сегодня кондитерская входит в наши планы или сразу поедем к Дроздовым?

Мальчику хотелось побыть с отцом вдвоём. Кондитерская была хорошим предлогом для этого.

— Сходим в кондитерскую, — сказал он, улыбаясь.

Когда на столике уже стояли вазочки с десертом, чашки с горячим чаем и тарелки с кусками торта, мальчик почувствовал себя наверху блаженства. Давно они не сидели вот так вдвоём, и отец никуда не спешил.

Из кондитерской они вышли с большой коробкой, которую погрузили в багажник автомобиля, и отправились в путь. Отец тревожно поглядывал на небо, которое становилось всё темнее и темнее. Тучи опускались к земле, вершины деревьев раскачивались всё сильнее.

— Успеем добраться до дождя?

— Навряд ли, — сказал мальчик, — по-моему, я видел молнию.

Отец принялся рассуждать:

— С одной стороны, дождь — это хорошо, его уже недели две не было, жара надоела. А с другой стороны, в дороге дождь — это плохо, видимость плохая, шоссе скользкое.

Водители нервничали, сигналили, высовываясь из окошек, кричали друг на друга. Даже «скорая», мчавшаяся с сиреной и включёнными мигалками, была вынуждена въехать на тротуар, объезжая застывший поток машин.

Наконец поток медленно двинулся по серому асфальту. Деревья вдоль дороги замерли, даже листья не дрожали. В салоне стало душно. Пётр почувствовал, что ему хочется пить.

Пётр облизал пересохшие губы. На лобовое стекло упало несколько крупных капель дождя, они прочертили по стеклу косые блестящие линии.

— Вот и дождик начинается.

А над горизонтом изломанные стрелы молний раздирали почти лежащие на земле тёмно-синие тучи. А вот раскатов грома не было слышно. Капли перестали падать.

— Сухая гроза, что ли? — сказал отец.

— Что это такое — сухая гроза?

— Это когда без дождя, а только молнии.

— Это опасно?

— Нет! — сказал отец.

— Пить хочется.

— За поворотом, под деревьями, будет киоск.

У киоска стояла небольшая очередь. Отец остановился у пирамиды пустых металлических бочек, открыл дверцу в машине и закурил.

Вдруг после вспышки молнии раздался такой оглушительный грохот, что Петру даже показалось, что киоск зашатался.

— Сейчас врежет! — сказал толстый дядька, стоящий прямо перед мальчиком. — Быстрее обслуживайте, а то мы под дождь попадём!

Молния разорвала свинцово-тёмные низкие тучи прямо над головой. Киоск вздрагивал от каждого раската грома.

Отец замахал рукой:

— Давай быстрее в машину!

— Сейчас, папа, сейчас. Бутылку минералки, — Пётр сунул деньги в окошко.

В это мгновение стало так темно, словно в квартире поздним вечером, когда вдруг перегорает лампочка. Даже дождь прекратился, и яркая вспышка молнии ослепила Петра, он зажмурил глаза. Острие молнии ударило прямо в машину, стоящую рядом с пирамидон пустых металлических бочек.

Грохот, взрыв, огонь, крики, катящиеся по асфальту пустые бочки. Мальчик стоял, словно удар молнии превратил его в камень. Машина, в которой остался отец, горела.

— Папа! — истошно закричал мальчик, бросаясь к пылающему автомобилю.

Если бы не толстяк, тот самый, который стоял в очереди, то Пётр наверняка угодил бы в пламя. Толстый дядька схватил мальчишку, прижал к себе, оттащил в сторону. А потом Ларин потерял сознание.

Как он оказался в больнице, мальчик не помнил. Когда открыл глаза, увидел над собой сверкающий штатив капельницы и бутылку прозрачной жидкости, висящую над головой вверх дном. Из бутылки капля за каплей медленно, как слёзы, стекала прозрачная жидкость. Пётр пошевелил пальцами и услышал знакомый голос. Он скосил глаза и увидел бабушку. Она сидела в белом халате, накинутом на плечи, маленькая, сгорбленная, в чёрном платочке в мелкую белую крапинку. Глаза бабушки были покрасневшими от пролитых слёз.

— Здравствуй, Петенька, — сказала она. Её сухая прохладная ладонь легла мальчику на лоб, опустила его веки.

«Зачем это папа привёз бабушку? Ведь обычно они сами ездили к ней. А может, это я у бабушки, в её доме с белыми стенами внутри?» — размышлял мальчик.

— Поспи, касатик, — услышал он нежный, спокойный голос.

— А папа где? У Дроздовых остался?

— Папы у тебя больше нет.

Ладонь, до этого приятно холодящая лоб, вдруг начала теплеть, становясь всё горячее. Жар прошёл через всё тело от головы до кончиков пальцев на ногах.

— Ему там хорошо, — сказала бабушка, как бы отсекая последующие вопросы, — ему там очень хорошо.

И тут до него дошло. До этого разорванные, существующие каждая по отдельности картинки слились воедино и быстро пронеслись перед мысленным взором, как на перемотке видеокассеты.

«Папы больше нет…» — хотел сказать мальчик, но губы не шевелились.

От жара бабушкиной руки Пётр провалился в глубокий сон, без сновидений. Он не слышал, как сестра меняла капельницу, как врачи пытались выпроводить бабушку, а та не уходила. И смог это сделать лишь врач Дроздов, чувствовавший себя в любой больнице как дома.

Он усадил пожилую женщину в кресло, а сам отправился поговорить с лечащим врачом.

Когда Пётр проснулся, бабушка была рядом, сидела в той же позе, отрешённо глядя на сбегающие по прозрачной трубке капли раствора.

— Молодец, — сказала она, — поспал. Я говорила им, — бабушка кивнула на дверь палаты, — чтобы тебя отдали мне. Но я уже слишком стара, и они не хотят. Вот тут, — у бабушки в руках появилась маленькая коричневая бутылка с синей пластмассовой пробкой, — очень хорошее снадобье, я сама приготовила. Ты его должен выпить, всё до последней капли, и тогда обязательно поправишься. Прямо сейчас. Только не спорь.

Бабушка отвернула пробку, перелила золотисто-коричневую густую жидкость в стакан, приподняла мальчику голову, поднесла стакан к покусанным губам.

— Ну, давай. Это невкусно, но надо выпить.

Снадобье пахло воском, ещё чем-то терпким и резким.

В палату вошла сестра, сверкнув стёклами очков. Бабушка спрятала бутылочку в карман халата так ловко, что медсестра ничего не заподозрила. Пётр улыбнулся проворству бабушки. Он хотел спросить, что с ним будет дальше, но его начало клонить в сон, язык стал непослушным и едва шевелился.

Медсестра сунула градусник под мышку мальчику, посмотрела на тумбочку, все ли лекарства выпиты, и покинула палату с грустной улыбкой на тонких губах.

Странно, но за всё то время, что он был в больнице, мама ему ни разу не приснилась. А мальчику хотелось увидеть её хотя бы во сне, рассказать ей обо всём, что случилось, попросить совета. Ведь она наверняка знает, как ему поступать дальше.

Во время дневного осмотра он поинтересовался у лечащего врача, когда его выпишут и отправят домой.

— До школы выпишем, не волнуйся. «Опять эта школа!» — вздохнул Пётр. После того как врач покинул палату, заглянула медсестра и бодро сообщила:

— А к тебе гости, так что можешь спуститься.

— А кто там ко мне пришёл?

— Очень симпатичная девочка с тёмными волосами.

«Соня Туманова!» — подумал Пётр и бросился в вестибюль на первый этаж.

В кресле, болтая ногами в модных кроссовках, сидела Кристина Дроздова.

— Привет, Петька! — она подскочила к нему, тряхнула за руки. — А я тебе овощей и фруктов принесла. Тут груши, яблоки, апельсины, виноград. Еле допёрла. Отец занят, у него, как всегда, операции, сказал, как освободится, заедет. Но это будет не раньше вечера.

— Слушай, Кристина, — глядя в глаза девчонке, сказал Пётр, — ты джинсы и майку добыть можешь?

— Тебе какие надо, стильные или классические?

— Без разницы.

— Хорошо, — сказала Кристина, — куплю. Ты доверяешь моему вкусу?

— Сегодня вечером сможешь? Только папе не передавай, сама принеси.

— Ой, у меня времени сегодня нет, — Кристина, закатив глаза, неопределённо хмыкнула. — Хотя, жди через час, я попилила.

— Спасибо, ты настоящий друг.

— А то! — ответила девочка, небрежно тряхнув волосами. Пётр развернулся. Девочка обернулась: — И ешь всё это. Яблоки и груши, между прочим, с дачи. А то ты бледный, как Майкл Джексон. Всё, адью, до встречи.

Кристина появилась не через час, а через два с большим чёрным мешком.

— Здесь всё, что ты просил. Смотри, майка какая клёвая.

— Спасибо.

— Примерь шузы.

— Я потом, в палате.

— Да что ты в этом понимаешь? Какие шмотки клёвые! Ты будешь самым стильным на всю больницу!

Как ни странно, всё подошло — и ботинки, и майка, и джинсы, и бейсболка.

«Когда придёт Павел Леонидович, вернее, когда уйдёт, я за ним следом…» — решил Пётр, быстро раздеваясь и пряча новую одежду в тумбочку. Он был снова в полосатой больничной пижаме и в тапочках на босу ногу.

Павел Леонидович, как всегда, спешил. Он буквально ворвался в палату, обнял юного друга, прижал к себе. Сжал голову огромными руками, заглянул в глаза.

— Ну, вижу, дело идёт на поправку. А сердце как?

— Нормально, — ответил Пётр.

— Нормально — это не ответ.

— Ну я не знаю, как по-вашему, по-медицинскому.

— Не знаешь, и очень хорошо. Кристина была?

— Заходила. Спасибо за фрукты. Яблоки очень вкусные.

— Ладно, Петька, я полетел. У меня ещё куча дел, так что ты держись. Завтра заеду в середине дня, с твоим доктором пообщаюсь.

Вечером, никем не замеченный, мальчик прошёл по больничному коридору, оказался во дворе, перелез через забор и побежал к автобусной остановке. Единственное, чего у него не было, так это денег. Совсем вылетело из головы, можно было попросить у Кристины.

«Ладно, как-нибудь доберусь», — решил он.

Он устроился на задней площадке и стал смотреть в окно.

Автобус тащился по городу, останавливаясь чуть ли не у каждого столба. Наконец подвёз к метро. Мальчик спрыгнул со ступеней на асфальт. А вот как быть дальше, он не знал. Если в автобусе или троллейбусе можно проехать без билета, то в метро этот номер не пройдёт.

«Но если очень нужно, то, наверное, можно?» — мысленно спросил он сам у себя.

И, сосредоточившись, крепко сжав кулаки, мальчик зашагал к турникету, глядя прямо перед собой. Шаг, ещё один… Сердце предательски стукнуло, на мгновение остановилось в груди, перестало стучать. Пётр сделал шаг, металлические дужки не шелохнулись. Он вздохнул, разжал пальцы. На ладони темнели серпики, выдавленные ногтями. Тётка — контролёр метро — даже не взглянула в его сторону.

Ступеньки эскалатора медленно ползли вниз, и, чтобы ускорить движение, Пётр побежал, перескакивая через ступеньки. Он успел вскочить в последний вагон. Дверь защёлкнулась, змея поезда поползла в тёмный тоннель. Замелькали огоньки, постепенно сливаясь в светящуюся линию. Одна, вторая, третья, четвёртая станция, и мальчик вышел на перрон. Знакомая улица, дом. Глаза сами взглянули на тёмные окна квартиры.

И тут же мальчик сам себе сказал:

— Там темно, там никого нет.

В квартире всё было по-прежнему, и мальчику даже показалось, что скоро, совсем скоро, вот-вот, щёлкнет замок, распахнётся дверь, и в прихожую войдёт отец с портфелем в руке.

— Ну как ты тут без меня? Ужинал, надеюсь?

— Нет, тебя ждал.

Папина фотография, перевязанная чёрной лентой, наполовину наполненная рюмка, догоревшая свеча, засохший кусочек хлеба поверх рюмки отрезвили мальчика.

— А папы-то больше нет. Какой-то он странный на этом снимке, совсем на себя не похож.

Мальчик прикоснулся к стеклу, кончиками пальцев провёл по отцовскому снимку и испуганно отдёрнул руку.

Чтобы окончательно ощутить себя дома, Пётр решил переодеться в свою привычную одежду. Штаны, майка, футболка нашлись сразу. Аккуратно сложенные, они лежали на полке в шкафу. Привычно сунув руку в карман, мальчик вздрогнул: пальцы наткнулись на фенечку с янтарём посередине и на измятый конверт.

«Туманова С.», — быстро прочёл Пётр и принялся собираться.

Он положил на дно рюкзака маленький фотоальбом, изящную музыкальную шкатулочку, где, словно в сказке Андерсена, танцевала маленькая балерина, а на неё смотрел оловянный солдатик на одной ноге. Это была любимая мамина вещь, она напоминала ей детство, а мальчику напоминала маму.

Пётр долго проворочался без сна, вспоминая всю свою жизнь, стараясь припомнить всё самое лучшее, что в ней было. Но в памяти почему-то постоянно возникали картинки взрыва автомобиля и катящихся, грохочущих пустых бочек. От этого становилось нестерпимо жарко, хотелось сорвать с себя одежду, но руки не слушались.

И вдруг огонь, дым, грохот исчезли. Он очутился на берегу чистого холодного озера, поверхность которого была ровная, как крышка рояля. Он стоял ногами в воде, а вокруг ног плавала бархатно-чёрная рыбка. Он долго не решался нырнуть в холодную воду, пока на другом берегу не появилась мама. Она была как молодая девушка — в джинсах, в короткой маечке, с чёрной длинной косой, как у Софьи Тумановой.

— Мама! — крикнул он. — Озеро слишком большое.

— Не бойся, плыви. Главное — сделать первый шаг.

Пётр Ларин был никудышным пловцом. Чем глубже он заходил в воду, тем более далёким казался ему противоположный берег. Когда, пошатываясь от усталости, вконец обессиленный мальчик выбрался на берег, мамы там не было.

— Ты опять исчезла! Ну почему ты ушла?

На том месте, где стояла мама, лежала фенечка с янтарным камешком. Пётр поднял её, сжал в кулаке и мгновенно проснулся. Фенечка действительно была у него в руке.

«Странно… Кто это был — мама или Софья Туманова? Она столько знает! Возможно, ей известно, где искать маму?» — подумал Пётр.

Ни мать, ни отец никогда не держали в секрете, где в доме хранятся деньги. Мальчик забрал все из ящичка стола. По его расчётам, денег должно хватить надолго. Закинув рюкзак на плечо, Пётр закрыл квартиру и, даже не оставив записку, двинулся на Ленинградский вокзал.

Следующая проблема, которую предстояло решить, была покупка билета. Мальчик знал, ребёнку могут билет и не продать. Но из любой ситуации есть выход, если очень нужно, то, наверное, можно и обмануть. У кассы он увидел парня в сером свитере с длиннющими рукавами, в обтрёпанных, застиранных джинсах. Возле него стояла большая спортивная сумка, а на ней лежала не-зачехлённая семиструнная гитара.

— Вы не можете мне купить билет до Санкт-Петербурга?

— Самому бы кто купил!

— Да нет, вы не поняли, у меня есть деньги. Просто мне его могут не продать, а вам наверняка, вы ведь взрослый.

— Документы у тебя есть? Хорошо, — махнул рукавом хозяин гитары, — если есть деньги, то нет и проблем. Поедешь со мной, скажу, что ты мой брат. Только знаешь, в дороге меня не напрягай.

— Не буду, — сказал Ларин.

— Меня зовут Стас, — из рукава свитера выскользнула узкая ладонь с длинными пальцами.

— Ларин Пётр.

Когда они уже сели в поезд, Пётр Ларин заметил, что похожих на Стаса парней и девушек в вагоне было несколько человек. Все они отправлялись на ежегодную тусовку, все были с гитарами.

— Где вы жить будете?

— В лесу, на поляне. Там клёво. А ты к кому едешь?

— Так, знакомая одна.

— Ты завтракать будешь, романтик? — поинтересовался Стас, выкладывая на столик съестные припасы и банку с пивом. Стайка тусовщиков со своей провизией присоединилась к ним. Длинноволосые парни и девушки, обвешанные фенечками и бусами, наперебой принялись угощать Ларина.