Ларин Петр и фабрика волшебства

ГЛАВА 6

Уже за день до начала занятий высокие кованые ворота были открыты настежь. Но никто не входил и никто не выходил через них.

Начинало смеркаться. Однако* сегодня эти сумерки не тревожили Петра, а наоборот, с каждой новой звездой, зажигающейся на небе, его охватывало радостное возбуждение, словно именно сейчас должно будет произойти что-то невероятное, праздничное.

Наталья Ивановна бесшумно вошла в комнату. Мальчик удивился: так могла входить в комнату лишь его мама, неслышно, словно ангел.

— Вставай быстрее, собирайся. А то самое интересное пропустишь.

— А что сейчас будет? — натягивая футболку, спросил Пётр.

— Илья Данилович — большой мастер устраивать всякие штуки. Думаю, тебе понравится.

На жене директора школы было платье из тёмно-вишнёвого бархата с белым кружевным воротником.

«Инфанта какая-то», — подумал мальчик, хотя значения этого слова не знал. Глядя на Преображенскую, он представил себе дам и кавалеров, танцующих на балу в старинном дворце, и слово это ему попадалось в книжках, где описывались всякие короли и придворные.

Он тут же вспомнил портреты, висевшие в доме директора школы: в тяжёлых дубовых рамах мужчины и женщины в дорогих одеждах. Сейчас такие не носят.

Перед выходом он взглянул на себя в зеркало, желая проверить, правильно ли надета бейсболка. Из зеркала на него смотрел совершенно иной мальчик. Это был он, Пётр Ларин, но на голове вместо тёмно-синей бейсболки красовался тёмно-синий бархатный берет со сверкающей пряжкой, и на нём был надет камзол. Не хватало лишь пояса со шпагой для полного соответствия. На ногах были прикольные бриджи, какие носят девчонки, белые шёлковые гольфы и замшевые башмаки с массивными пряжками и смешно загнутыми кверху острыми носами.

— Ой! — воскликнул он.

Наталья Ивановна уже выходила за дверь, шелестя платьем. Он поспешил за ней и тут же оказался на площадке, где ещё сегодня утром бросал оранжевый мяч в кольцо. Никаких баскетбольных щитов не было, волейбольная сетка тоже исчезла. Вся площадка оказалась окружена сверкающей водяной стеной, откуда били разноцветные струи: зелёные, розовые, фиолетовые, ярко-жёлтые, лимонные. Зрелище завораживало.

«Что делать? — подумал Ларин, остановившись перед сверкающей стеной. — Как мне попасть туда, на площадку?»

— Иди, не бойся, — услышал он знакомый голос и увидел Захара.

Рядом с Лариным стоял Захар, только сейчас он мало походил на себя. На нём был старинный костюм охотника, маленькая шляпа с соколиным пером. Через плечо перекинут ягдташ, на ногах — высокие сапоги со сверкающими шпорами. На другом боку висел охотничий рог.

— Не дрейфь, иди вперёд.

Рядом с Захаром отирался Гурд. Вместо кожаного ошейника пса украшал венок из ярко-жёлтых цветов.

Ларин сделал первый шаг, второй. Прошёл сквозь воду, ни одной капли на него не попало. Рядом с импровизированной сценой, усыпанной цветами, стояли взрослые. Пётр почувствовал себя на мгновение участником странного маскарада.

«Наверное, это школьные учителя», — решил мальчик.

Он увидел в толпе взрослых два знакомых лица — учителя физкультуры в чёрной самурайской одежде и Изольду Германовну. Её белые волосы выделялись среди остальных, а одежда была та же, в которой он видел её на крыльце домика. Она показалась Ларину фальшивой и искусственной, как кукла Барби на прилавке магазина.

Вдруг совсем стемнело, даже не стало видно лиц, лишь засветились волосы учительницы иностранных языков да кружевные белые воротники. Со всех сторон раздался странный треск, хлопки, взрывы. Но они не испугали Ларина. Чёрный бархат неба прочертили струи огня, и с шипением начали рассыпаться миллионы ярких звездочек. В этом фосфорическом, постоянно меняющемся свете на импровизированной сцене возник директор.

Директор поклонился, на шее звякнула цепь, сверкнула звезда медальона. Он галантно снял шляпу и произнёс раскатисто и звонко:

— С новым годом, друзья! С новым учебным годом!

Затем снова стемнело, и в небо взлетели огни фейерверка. В этом постоянно меняющемся фосфорическом свете ’Пётр Ларин почувствовал — происходит что-то необычное. Он опустил голову и огляделся. Вокруг него стояло множество детей, переговаривающихся между собой, смотрящих в небо.

Как и откуда они взялись, он уже не спрашивал. У всех в руках оказались хрустальные бокалы. Пётр Ларин ощутил тяжесть хрусталя и в своей левой руке. Дети подходили к фонтанам, подставляли бокалы. Цветная вода наполняла их. Он тоже поднёс свой бокал к первой попавшейся струе. Ярко-оранжевая жидкость наполнила бокал до краёв.

— С новым годом! — услышал он звонкий мальчишеский голос.

Перед ним стоял круглолицый паренёк. Его лицо было усыпано мелкими веснушками. Мальчишка улыбался одними глазами, из-под берета выбивались рыжие кудри.

— А ты что, новенький?

— С новым годом, — немного растерявшись, ответил Ларин.

— Что-то я тебя здесь раньше не видел, — плутовски улыбнулся мальчишка.

— Я недавно приехал, буду здесь учиться.

— У тебя что?

— Где? — спросил Ларин.

— В бокале.

Ларин поднёс к губам свой бокал, сделал глоток:

— По-моему, апельсин.

— Ay меня от цитрусовых аллергия. Я вишню пью. Пошли, покажу тебе самые вкусные торты, — он взял Ларина за локоть и повёл за собой.

Фейерверки продолжали взлетать в небо, рассыпаться тысячами звёздочек. Иногда звёздочки складывались в фигуры, мельницы, снежинки. Один раз сложились в большое светящееся сердце, затем в птицу, бабочку. Казалось, для пиротехника не существует невозможного.

Возле фонтана стояли столики, невесть откуда взявшиеся. На столиках — фрукты и всевозможные кондитерские изделия в вазочках и изящных тарелочках. Взгляд Петра Ларина привлекла Изольда Германовна. Когда в небе рассыпался очередной сноп искрящихся звёзд, она втягивала голову в плечи, прикрывала глаза и её накрашенные губы извивались, как будто она испытывала мучительную, нестерпимую боль.

«Чего это она? Может, ей фейерверки не нравятся?» — подумал Ларин.

Но тут он увидел тёмно-зелёное бархатное платье, проплывшее рядом, зелёную шляпу в виде чепчика и длинную до пояса косу.

— Соня! — вырвалось у Ларина. — Подержи, — он отдал бокал рыжему и бросился вдогонку.

Сам того не ожидая, он поймал девочку за кончик взлетевшей в воздух косы. Та ойкнула и обернулась.

— Ты что себе позволяешь? — на Ларина смотрело незнакомое лицо с огромными, немного выпученными зелёными глазами и маленьким, как вишня, ртом.

— Извини, обознался.

— Новенький, что ли?

— Ага, — ответил Ларин и почувствовал, что покраснел.

— Это тебе не обычная школа, где можно выпендриваться и выдуриваться. Здесь такие штуки не проходят, здесь себе никто подобного не позволяет.

Затем девчонка прыснула смехом, маленький рот растянулся в улыбке, и она убежала.

Подошёл рыжий приятель:

— Тебе что, Лизка понравилась?

— Её Лиза зовут?

Рыжий прикрыл рот ладонью и прошептал:

— Елизавета. Назовешь её Лизой, обидится. Меня зовут Лёва.

— А меня Пётр.

Мальчики пожали друг другу руки.

— Пошли торт есть.

Играла музыка, хотя музыкантов нигде не было видно. Кто-то уже танцевал. Музыка была современная, как на дискотеках.

Лёва спросил:

— Ты Децла уважаешь?

— Не-а. Не люблю, — сказал Ларин.

— А меня торкает.

— Слушай, Лёва, а ты Софью Туманову знаешь?

— А кто ж её не знает. Сейчас на сцену выйдет, она у нас всегда первой поёт.

— Да? — обрадовался Ларин.

— Хочешь, ближе подойдём?

— Давай.

И они с бокалами в руках направились к сцене.

Появилась Соня Туманова. Фейерверк стал бесшумным. Она здорово спела песню на английском языке, голос у неё был звонкий и чистый. Ларин смотрел на неё как зачарованный.

— Что, нравится? — спросил Лёва.

— Я её знаю, — вместо ответа сказал Пётр.

— Нашлась мне звезда! Я бы тоже так спел, если бы захотел.

Вспомнив, что в этой школе учатся не совсем обычные дети, Пётр сказал:

— Всё может быть.

— Ты что, не веришь? — и Лёва, упёршись подбородком в плечо Ларину, голосом, как две капли воды похожим на голос Сони Тумановой, спел два куплета песни. — Ну как, похоже? — уже своим голосом спросил Лёва. — Учись, салага!

— А как ты это делаешь?

— Не пройдёт и полгода, и ты сможешь!

— Ты меня извини, Лёва, я хочу с ней поговорить.

— Пожалуйста. Хочешь, я её позову?

Ларин кивнул. Лёва начал махать рукой с растопыренными пальцами. Он делал это так, словно протирал зеркало, вдруг запотевшее.

— Ты чего меня звал? — тронув за плечо Лёву, сказала Софья Туманова. — Пётр Ларин? — глаза девочки широко открылись. — Вот уж кого не ожидала встретить!

— А я тебя искал, — сказал мальчик, — ты ведь не оставила номер телефона.

— А зачем я была тебе нужна?

— Я волновался, между прочим, думал, с тобой что-то случилось.

Она взяла его за руку и отвела в сторону:

— Слушай, а ты ничего не видел, что там произошло?

— Нет, — сказал Ларин.

— А не врёшь?

— Я недавно решил совсем не врать.

— Судя по твоей одежде, наверное, ты у нас будешь учиться?

Пётр кивнул.

— Ну что ж, поздравляю. Странно всё это… Ты как вообще сюда попал, случайно? — тихо спросила девочка.

— Если бы ты знала, как я сюда добирался…

— А что, тебя папа отпустил, ты с ним помирился?

— Папа погиб, — с трудом выдавил из себя два страшных слова мальчик.

— Извини, я не знала, — уже серьёзным тоном сказала Соня и заметила на руке у Петра свою фенечку с янтарным камешком. — Ой! А я её везде искала!

Мальчишка снял нитку с бисером и протянул девочке. Та несколько мгновений размышляла:

— А, теперь мне всё ясно. И конверт рядом валялся, правильно? Значит, ты меня искал?

— Правильно. И тебя и школу, где, по твоим словам, так хорошо.

— Ну а теперь давай поговорим как инопланетянин с инопланетянином: ты с какой планеты?

— Я ещё не знаю.

— Странно, странно… — взрослым голосом сказала Софья Туманова. — Как это я тебя тогда не почувствовала? Ну что, пойдём на дискотеку?

— Пойдём. Только я танцевать не умею.

— Я тебя научу. Если ты думаешь, что здесь танцуют старинные танцы, то ошибаешься. Мы танцуем то, что на любой дискотеке.

— Я на дискотеках не бываю.

Вечер прошёл замечательно. Давно Пётр Ларин так не веселился, просто он на мгновение забыл обо всём плохом, что с ним случилось.

— Теперь мы будем видеться каждый день, — прощаясь в узком коридоре, сказала Соня. — Так что до встречи.

На табличках в узком коридоре уже были имена и фамилии жильцов. Пётр подошёл к своей двери, его фамилия и имя оказались внизу под ещё одной надписью: «Артём Шубин».

Ларин переступил порог своей комнаты и увидел мальчишку, который сидел на кровати, по-турецки сложив ноги. На коленях лежала огромная книга в глянцевой обложке.

— Привет, Артём.

— Привет, Пётр.

Книга захлопнулась, легла на подушку. Мальчишка ловко соскочил с кровати. Он оказался почти на голову выше Петра. Артём Шубин придирчиво осмотрел Ларина с ног до головы.

— Тебе сколько, двенадцать?

— Да.

— А мне тринадцать. Хотя в этой школе возраст не имеет никакого значения. Будет теперь хоть с кем в шахматы поиграть. Если не умеешь — научу.

— Я играю в шахматы.

— Тогда замечательно.

Артём Шубин был жгучим брюнетом. Волосы на затылке он стягивал в аккуратный хвостик. Глубоко посаженные большие глаза под жёсткими бровями оказались разного цвета: правый — синий, а левый — зелёный.

— Только знаешь, Артём, я свои шахматы не взял из дому. Я слишком быстро уезжал, и многие нужные вещи оставил там.

— Например?

— Я не взял фотографию мамы.

— Ту, что висела на стене в твоей комнате напротив тахты?

Ларин уже перестал удивляться и лишь кивнул.

— А шахматы лежат в книжном шкафу, костяные, красивые, в большой коробке?

Да.

— С шахматами сложнее. Но у меня есть свои. Я так без школы соскучился! Здесь клёво, поучишься — поймёшь. Ладно, давай спать ложиться.

Когда мальчишки уже лежали в своих кроватях, Ларин услышал едва различимое шипение.

— Да, я тебе забыл сказать, — услышал он голос Артёма, — у меня змейка живёт. Не бойся, она не кусается, это королевская змея.

Пётр вздрогнул. Он не любил змей, они внушали ему ужас. Артём Шубин поднялся с кровати, подошёл к соседу. Красно-чёрная змейка толщиной в карандаш обвилась вокруг левого запястья, шевелилась только маленькая гранёная головка да высовывался раздвоенный язычок. Ларину всегда казалось, что змеи — существа скользкие и холодные. К удивлению, змея оказалась тёплой, гладкой, как полиэтиленовая плёнка, и приятной на ощупь. Когда он возвращал извивающуюся змейку Артёму, уже понял, что с этого момента больше не боится змей.

— Она со мной уже два года живёт. С тобой дружить станет, только не обижай её, пожалуйста. А то, если она обидится — спрячется куда-нибудь. Хоть и маленькая, а очень хитрая. Спокойной тебе ночи, — произнёс Шубин, поворачиваясь лицом к стене.

А Пётр ещё долго не мог уснуть, прокручивая в памяти весь сегодняшний день, наполненный чудесами и радостными открытиями. Он чувствовал, что стоит на пороге чего-то большого и важного, что поможет ему отыскать пропавшую маму.

На рассвете он открыл глаза. Комнату заливал ровный голубой свет. Свет сочился с потолка. Пётр вытащил из-под подушки очки, надел их и вздрогнул. Увиденное он принял за продолжение сна: над кроватью висел портрет матери. Мальчик сел, прикоснулся к нему ладонью. Стекло было тёплым, словно солнечные лучи нагрели его.

— Мама, — сказал мальчик.

«Вчера днём и вечером на том месте, где висел портрет, даже гвоздя не было. Неужели я так крепко спал, что даже не услышал, как Артём забил гвоздь?» — удивился Пётр.

Он уже понял, что портрет доставил из московской квартиры его сосед. В это чудо Ларин поверил безоговорочно. А вот в то, что можно бесшумно забить гвоздь в дубовую панель, верилось с трудом.

«И как это им удаётся?» — думал он. Артёма в комнате не было.

«Может, уже начались занятия, и я проспал?» — испугался мальчик.

Дверь открылась, вошёл Артём. Он был в спортивном костюме.

— Ну что, уже висит? — сказал он, добродушно хлопнув по плечу Ларина.

— Спасибо, Артём.

— Свои люди, сочтёмся. Только никому не рассказывай. Если кто спросит, скажи, мол, сам привёз, в рюкзаке лежал. А шахматы пока тяжеловато добыть. Потом немного подзаряжусь и тогда… — великодушно пообещал сосед, зевая.

— Лады, — ответил Ларин, прячась под одеяло.

Еще четверть часа он смотрел на портрет матери. Затем снял очки, аккуратно положил их на тумбочку и уснул. А проснулся ровно в семь. Будить Артёма не пришлось, он уже стоял возле умывальника и усердно чистил зубы.

— Теперь пошли в школу, — сказал Шубин.

— А учебники, тетради?

— Пока ничего не бери. Вначале позавтракаем, а затем будет «разбор полётов».

— Что-что? — спросил Ларин.

— Увидишь.

После завтрака все дети собрались в большой круглой комнате. В центре стоял стол, а вокруг него кресла. Их было ровно сорок четыре, все одинаковые, с высокими спинками и твёрдыми гладкими сиденьями. Когда появился учитель, все встали.

— Прошу садиться, — предложил модно одетый, элегантный, похожий на телеведущего учитель. — Дорогие друзья, — сказал учитель, — в нашем коллективе появился новый ученик, его зовут Пётр Ларин. Встань, пожалуйста, чтобы тебя все видели.

Все зааплодировали. Петру это напомнило телешоу в модно оборудованной студии. Рыжий Лёва оказался по правую руку от Ларина. Когда Пётр сел, он наклонился к нему и прошептал:

— А сейчас начнётся программа «Большая стирка». Советую не смеяться: завуч этого не любит.

— Это что, урок такой?

— Потерпи немного. Раз в месяц нас будут собирать в этой комнате.

— Для чего? — спросил Ларин, но ответа не дождался.

Учитель поднял вверх указательный палец:

— Друзья мои, за те три месяца, что мы с вами не виделись и не встречались, вы, к сожалению, успели сделать многое, что не должны были. А это значит, что тот материал, который мы преподаём, вы недостаточно усвоили, — рука очертила в воздухе круг, повторив форму стола.

Ларину показалось, что этот круг, нарисованный в воздухе указательным пальцем завуча, медленно вращается. Когда круг замер, он продолжил:

— Александр Семернёв, воспользовавшись своим талантом, двенадцатого июня сего года в городе Красноярске с большой группой своих бывших одноклассников в количестве… — завуч на мгновение задумался, а затем отчётливо произнёс, — девяти человек, приобрел восемнадцать порций мороженого, при этом вместо денег положил перед продавцом несколько фантиков от жвачки…

Семернёв покраснел, лицо его сморщилось, как печёное яблоко.

— …но на этом Семернёв не остановился. Всю компанию завёл на двухсерийный фильм, оплатив пробитыми трамвайными талончиками. И если бы у Семернёва не заболело горло, то и на следующий день он занимался бы подобными делами.

— У меня денег не было! — оправдывался Семернёв визгливым голосом.

— Сядь, — сказал завуч.

Семернёв сидел, закрыв лицо руками. Между пальцами оставалась маленькая щёлочка, сквозь которую он следил за завучем.

— Запомните все, а особенно ты, Александр: нельзя использовать данный тебе дар для обмана людей, — светящийся круг снова начал вращаться.

Ларин следил за этим странным явлением. Круг замер, немного изменив цвет: из бледно-жёлтого он стал розовым.

— А этот случай просто из ряда вон выходящий. Надеюсь, тот, кто это сделал, сейчас поднимется. Двадцать третьего июня в городе Киеве один молодой человек, всем нам хорошо известный, в семь часов утра перепутал номера автобусов и, чтобы не пересаживаться, изменил маршрут автобуса. И водитель, не осознавая, что делает, поехал из одного района в совершенно другой. В результате этой на первой взгляд безобидной шалости люди опоздали на работу, а водитель получил строгий выговор. Зато молодой человек благополучно добрался к своему приятелю, с которым они пошли купаться и загорать.

Скрипнуло кресло. Тарас Ващенко, ученик седьмого класса, стоял опустив голову, что-то бормотал себе под нос.

В круглой комнате стояла такая тишина, что отчётливо слышалось жужжание осы и то, как она стучится в стекло. Каждый вспоминал свои провинности и надеялся, что его прегрешения останутся незамеченными.

— Софья Туманова, наша отличница… — девочка встала и принялась нервно теребить кончик косы. — Ты же знаешь, Софья, — кому, как не тебе, этого не знать, — мы наделены большой силой, защититься от которой обыкновенный человек не в состоянии. Ведь существует сила слова. Ты что, забыла?

Туманова взглянула на Петра, и Ларин понял: всплыло то, что произошло в сквере августовским днём.

— Ты даже не поинтересовалась, как чувствуют себя эти мальчики.

— Это было в последний раз, профессор.

— Садись, Софья. Повторяю: никогда не используйте свой дар во зло и во вред тем, кто слабее вас.

Светящийся круг опять поменял окраску и стал медленно вращаться. Замер, окрасившись в голубой цвет.

— Земфира Парамонова, — прозвучал голос завуча.

Ларин посмотрел в сторону. Маленькая смуглая девочка, с длинными вьющимися волосами, с алой розой у виска и чёрными, как сливы, глазами, в пёстрых бусах, стояла, молитвенно сложив — Может, ты сама расскажешь, Земфира? — немного ослабляя элегантный узел галстука, поинтересовался учитель. перед собой руки.

— А что я? Ведь ничего плохого я им не предсказывала, только хорошее. Живут и радуются. А о плохом я ни слова, ни полслова, профессор.

— Земфира, ты можешь заглядывать в будущее сколько угодно и насколько хочешь далеко. Можешь заглядывать и в прошлое. Но ты же знаешь: то, что должно случиться, так или иначе произойдёт, как хорошее, так и плохое. И повлиять на это ты не сможешь.

— А если я хочу помочь! — воскликнула Земфира.

— Вот когда школу закончишь, тогда и решишь, что делать. А пока я тебя предупреждаю: если не хочешь лишиться своего дара и превратиться в обыкновенную вокзальную гадалку, то никогда не предсказывай людям будущее, не касайся их судьбы.

Когда Земфира села, светящийся круг сделал один оборот и замер. На этот раз голос профессора звучал грозно:

— Двадцатого августа сего года Дмитрий Мамонтов и Савелий Колыванов хвастовства ради подожгли сарай, воспламенив его силой взгляда. А когда приехали пожарные, сарай уже сгорел на глазах изумлённой публики. Вы что, шоу решили устроить? Значит, пойдёте работать в цирк.

— Мы больше не будем! — за себя и за приятеля сказал Колыванов. — Мы уже осознали!

— Но сарай-то уже не восстановишь! Предупреждаю: ещё одно такое ЧП — и вас отчислят из школы, будете лишены всех своих способностей. Так что придётся пользоваться спичками и зажигалками. Хвастать своими способностями не рекомендую. Это касается и Артёма Шубина.

— Я не хвалился, профессор, я хотел сделать доброе дело для новичка, чтобы он чувствовал себя в нашей школе, как дома. Я же не портрет какого-нибудь музыканта перенёс сюда…

— Ладно, твоё оправдание принимается.

Из сорока четырех детей, сидевших за круглым столом, лишь троим не пришлось вставать. В конце беседы профессор, он же завуч школы, взглянул на Петра Ларина.

— Надеюсь, сегодняшний разговор для тебя станет хорошим уроком. Тебе всё понятно? — Мальчик кивнул и вспомнил происшествие в метро. — А теперь перерыв.

В коридоре Ларин подошёл к Шубину.

— Артём!

— Что? — Шубин посмотрел сверху вниз на своего соседа по комнате. — Откуда он всё это знает?

— Если бы он знал всё… — похлопал по плечу Ларина Шубин.

Тут к ребятам присоединился Лёва Морозов. Его глаза блестели. Мальчишка был похож не на лисёнка, а на клоуна Рони из «Макдоналдса».

— Как он тебя! — сказал Лёва, а затем прошептал: — Чище работать надо. Вот я летом столько раз голоса подделывал, за отца отвечал, за мать и за сестрёнку, и хоть бы кто просёк!

— Это совсем не значит, что твои проделки остались незамеченными. Просто завуч на тебя, Лёвка, решил не тратить силы. Ты для него слишком мелкая рыба, которую обычно выпускают.

Лёва Морозов побледнел и мгновенно стал похож на Пьеро.

— Так что, ты думаешь, он знает?

— Конечно, знает!

Лёва удручённо побрёл по коридору.

— Артём, ты обманул его или на самом деле?

— Нет, я ему правду сказал. Он очень задаётся. Но голоса подделывает классно, в школе никто лучше не умеет.

Софья Туманова стояла у окна, смотрела во двор. Там на краю лужи стояла большая чёрная ворона и держала в когтях что-то блестящее — то ли кусочек фольги, то ли осколок зеркала. Предмет сверкал.

Ларин подошёл к Тумановой и, чтобы завязать разговор, начал издалека:

— А что это твоя ворона в клюве держит?

— Не знаю. Может, стащила чего. Я с ней потом разберусь. Кстати, как тебе?

— Что?

— Завуч, «разбор полётов»?

— У нас в школе и покруче бывало, — честно признался новичок. — У нас за проделки и родителей в школу вызывают.

— А у нас родителей никогда не вызывают. Родители и так всё знают.

— Откуда?

Девочка передёрнула плечами, всем своим видом показывая, мол, придёт время — ты всё поймёшь без моей помощи.

— Это только начало, это всё цветочки. Вот Изольда Германовна — это я тебе доложу! Во сто крат хуже завуча.

— Яс ней уже познакомился.

— Нет, ты её ещё не знаешь, Ларин Пётр. Но завтра, по-моему, иностранные языки, так что готовься.

— Ты так говоришь, словно меня ожидает какая-то пытка. А ещё что-нибудь интересное будет?

— Кому как. Ты ведь пока будешь учиться по индивидуальной программе, с тобой одним будут заниматься. Ты должен наверстать то, что пропустил. Придётся попотеть. Но не расстраивайся! Если что — обращайся, я тебе помогу. И сосед по комнате у тебя ничего. Правда, иногда вобьёт себе в голову что-нибудь и молчит. Ходит мрачнее тучи, слова из него не вытащишь. Но все к его чудачествам уже привыкли, так что и ты не удивляйся, если он вдруг с тобой разговаривать перестанет, а будет только со своей змейкой играть да шипеть, глядя ей в глаза.

— А зачем он это делает?

— Язык змеиный учит. И самое интересное, говорит всем, что уже многое понимает.

— А может, действительно понимает? Софья хмыкнула.

— Меня Земфира ждёт, ей тоже досталось сегодня.

— Она что, может будущее предсказывать?

— И прошлое может, и будущее.

— Она что, может заглянуть туда?

— Может, — сказала Туманова, поправила длиннющую косу и, подмигнув Ларину, пошла к Земфире.

Вместо звонка в этой школе подавала голос кукушка. После третьего «ку-ку» коридор опустел. Остался один Ларин. Он не знал, куда идти.

— А ты чего стоишь? — раздался за спиной голос бесшумно подошедшего директора.

— Я не знаю, куда мне идти.

В специализированной школе номер семь для одарённых детей изучались все те предметы, которые входят в программу обычной общеобразовательной школы. Но было множество специальных предметов, о которых обычные школьники даже понятия не имели. Илья Данилович Преображенский, например, обучал учеников не только астрономии, но и астрологии. Дети учились составлять космограммы, гороскопы — учились разбираться, как влияют звёзды на характер и судьбу человека, для того, чтобы владеть своим организмом, уметь концентрировать волю, а также поменьше болеть, что также немаловажно.

— Программа у нас очень напряжённая и сил для её освоения нужно много, — директор протянул новому ученику листок. — Это твоё индивидуальное расписание уроков, там указаны предметы и номера комнат. Их названия и то, что там происходит, тебя немножко удивят, но постарайся отнестись к этому серьёзно и побыстрее вникнуть. А сейчас ты будешь учиться правильно дышать. Пойдём, — и директор быстро зашагал по коридору.

Перед одной из дверей он остановился, пропуская Петра вперёд. Вместо привычного пола почти сразу же за дверью начинался татами. Учитель физкультуры в белом кимоно стоял в центре зала.

— Обувь надо снять, — произнёс он, опуская руки и с шипением выпуская из себя воздух. — А теперь переоденься. Там висит кимоно твоего размера.

За ширмой из бамбука на такой же бамбуковой вешалке висело сорок четыре кимоно. На плечиках виднелись бирки с фамилиями владельцев. Ларин отыскал своё и принялся переодеваться. Учитель физкультуры вошёл, когда Пётр уже надел белые штаны из прочной плотной ткани. Он посмотрел на мальчика как-то странно.

Ларин принялся оглядываться:

— Что-то не так?

— С сегодняшнего дня, с этого самого момента, ты должен будешь называть меня Сен-Сеем и никак не иначе. Ты должен будешь благодарить меня за каждый совет, который я тебе дам, за каждый удар, который от меня получишь.

— Директор прислал меня к вам, Сен-Сей, чтобы вы научили меня правильно дышать. Разве я неправильно дышу?

— Человек сам себя испортил, — произнёс Спартак Кимович — Сен-Сей, — он неправильно питается, неправильно спит, неправильно ходит и, естественно, неправильно дышит. Надевай куртку, затягивай пояс.

Не очень умело Пётр завязал пояс, запахнув полы куртки.

— Нет, не так.

Мальчик попробовал ещё раз.

— Нет, снова не так, — учитель физкультуры подошёл и ловко, одним движением туго затянул пояс. — А теперь пройдись.

Ларин растерялся.

— Иди, иди, — повторил Сен-Сей, указывая рукой направление.

Пока мальчик шёл, стараясь держать голову ровно, Спартак Кимович смотрел на него. Когда же он дошёл до стены, развернулся и двинулся назад, учитель встал перед ним.

— Ты делаешь лишние движения. А всякое лишнее движение влечёт за собой растрату энергии. И дышишь ты при этом неправильно. Смотри, как это делается, — учитель прошёл шагов десять. — Понял? — спросил он. — Повтори.

Ларин дошёл до стенки и повернулся.

— Лёгкие нужно наполнять воздухом через нос, а выдыхать ты должен через рот, — и Сен-Сей показал, как это делается. — А теперь вперёд. Ты должен довести это до автоматизма, ты должен об этом не думать. Не выпячивай живот, спина должна оставаться ровной, дыши животом. Все мужчины должны дышать животом, это только женщины дышат грудью.

— Почему? — задал вопрос Ларин.

— Так уж они устроены.

Пётр заметил, что действительно, когда он идёт и вдыхает, втягивает в себя воздух через нос, то живот сокращается, а грудь остаётся неподвижной. Через полчаса мальчик почти научился дышать правильно, уже перестал задумываться о том, как именно воздух поступает в легкие.

— Вот видишь, это не так уж сложно! Так ты должен дышать всё время, когда идёшь по коридору, бежишь по улице, даже когда сидишь за столом. На этом сегодняшний урок закончен. Прими душ и переодевайся. И прежде чем станешь под дождик, запомни ещё одно правило.

— Слушаю, Сен-Сей, — не без интереса сказал Ларин.

— Ты должен думать о том, что всё плохое, вся отрицательная энергия стекает с тебя вместе с водой и ты становишься чистым и свободным.

Ларин пошёл в душ и попробовал последовать совету Сен-Сея. Из душа он вышел посвежевшим, полным сил.

«И как это получилось? Вроде и волшебства никакого, а я чувствую себя сильным», — размышлял он.

Он поблагодарил Сен-Сея за советы. Трижды прокуковала кукушка, в коридоре послышались топот и детские голоса.

Надев очки и пригладив волосы, мальчик вышел из зала. Его щёки, до этого бледные, стали румяными, он дышал ровно и глубоко. Глаза за стёклами очков блестели.

— Что, дышать учили, Ларин? — услышал он голос рыжего Лёвки.

— А тебя чему учили?

— Видишь, какой у меня лоб? — Лёвка откинул со лба рыжие волосы и потёр ладонью красный лоб.

— Тебе что, щелбанов в лоб настучали?

Лёва хмыкнул:

— Целый час бился, хотел ко лбу ложку примагнитить. Представляешь, целое лето не тренировался, сейчас ничего не получилось. Учитель сказал, чтобы я занимался самостоятельно каждый вечер после занятий. А у меня от этого примагничивания голова кружится, чихать всё время хочется.

Морозов смешно наморщил лоб, а затем громко, на весь коридор чихнул.

— Будь здоров, — сказал Ларин.

— Вот видишь, точно — подтвердил.

— Что подтвердил?

— Что заниматься по вечерам придётся.

— А как это делать?

— Примагничивать предметы? Я в этом деле не большой специалист, а вот Тарас может даже лопату или утюг ко лбу примагнитить, — сказал рыжий и недовольно хмыкнул. Хочешь, покажет? — и, не дожидаясь ответа, он крикнул: — Тарас, иди сюда!

Тарас вразвалочку, сунув руки в карманы брюк, подошёл к Ларину и Морозову:

— Чего орёшь на всю школу?

— Покажи новенькому, как железяки к себе примагничиваешь.

— А что тут особенного?

— Ну вот я, например, разучился за лето.

— Давай железку какую-нибудь.

Ларин похлопал себя по карману, но ничего металлического, кроме ключика от комнаты, не нашёл.

— Вот, у меня только ключик.

— Давай, — Тарас протянул ладонь.

Ларин положил ключ, сверху упал ключ Морозова. Ващенко накрыл ладонь, на которой лежали два ключа, второй ладонью. Затем разорвал ладони и держал их вертикально — одну перед лицом Ларина, вторую перед лицом Морозова. Два ключика, как приклеенные, висели на розовых ладонях Тараса.

— У тебя, наверное, руки потные, — глубокомысленно поправив на переносице очки, заметил Ларин.

— А ты оторви, попробуй.

Ларин попытался подковырнуть ногтем ключ, но ничего из этого не вышло.

— Хочешь, расскажу, как это делается?

Ларин заинтригованно кивнул:

— У меня в кармане клей «Суперцемент», засыхает за две секунды.

— Врёшь, — сказал Ларин.

— Конечно, вру, — ответил Ващенко. — Продолжаю.

Ключи заскользили по ладони, перевернулись в воздухе по нескольку раз и упали на пол.

Лёва заметил:

— Глянь, у него на руках даже красных пятен нет, не то что у меня на лбу, — и принялся тереть лоб, словно на нём была шишка.

— Ключ примагнитить — дело нехитрое, он маленький и лёгкий. Смотрите, что я вам ещё покажу. Давайте в сторону отойдём. Я этому летом научился, даже ещё учителю не показывал.

Они зашли в дальний угол коридора и, как юные заговорщики, стали кругом.

— Ключ давай, — распорядился Тарас Ващенко.

Ларин подал свой ключ. Ващенко закрыл глаза, сжал руки в кулаки, весь задрожал, даже щёки надулись. Затем выпустил воздух, сложив губы в трубочку. Кончиками указательных пальцев правой и левой руки Тарас зажал ключ. Зрачки сошлись к переносице, он уставился на ключ. Ларин и Морозов затаили дыхание. Ващенко втягивал через нос воздух, затем словно досчитал до одной ему известной цифры и начал медленно разводить пальцы. Между ключом и розовыми кончиками пальцев вначале было по сантиметру. Пальцы расходились всё дальше и дальше, ключ висел в воздухе, едва заметно покачиваясь. Когда между пальцами было уже сантиметров тридцать, а на лбу у Тараса выступил пот, он облизал пересохшие губы, пальцы его задрожали. Ключ вздрогнул и полетел вниз, а Пётр Ларин ловко успел подхватить его и сжать в кулаке.

— Фу, — сказал Тарас, — видали? Видали, пацаны, каких высот я достиг? — Тарас говорил медленно, было видно, что у него кружится голова. Он прислонился спиной к стене.

— Ну ты и дал! — восхитился Лёва. — Классно!

— А мне показалось, что ключ висел на тонкой леске, я даже хотел пальцем провести, ну как по паутинке, — с восторгом произнёс Пётр, — но, сколько ни присматривался, ничего не заметил. Как это он, Лёвка?

— Ты у него спроси.

В этот момент глаза Тараса закатились, и он начал медленно оседать. Если бы мальчишки не подхватили своего приятеля, он наверняка растянулся бы на полу.

Илья Данилович Преображенский возник словно из-под земли. Он отодвинул мальчиков от сидевшего на полу Тараса, сделал перед его лицом несколько пассов, затем положил ладонь ему на лоб. Глаза горе-волшебника открылись, он с изумлением смотрел на директора, тут же попытался вскочить на ноги.

— Сиди! — строго приказал Илья Данилович. — Вот к чему приводит бездумная трата энергии.

— Но когда-то же надо тренироваться, Илья Данилович.

— Заниматься накоплением и расходом энергии следует, молодые люди, в специально отведённых местах или в тех случаях, когда это действительно необходимо. Ларин, за мной. А вы оба на математику.

Ващенко уже стоял на ногах и отряхивал брюки. Лёва показал язык.

— Что, кривляется? — не оглядываясь, спросил директор школы. Пётр едва поспевал за быстро шагающим Ильёй Даниловичем. — Ты видел, что случилось с Тарасом? — остановившись, спросил директор школы.

— Да, он чуть не упал, — сочувственно произнёс Ларин.

— Ты знаешь, когда фонарик перестаёт гореть?

— Когда батарейки кончаются, — ответил Ларин.

— Вот и с твоим приятелем произошло нечто похожее. На глупости истратил всю энергию. Сейчас ты пойдёшь на урок концентрации энергии. Школьники его называют «уроком подзарядки».

Они остановились перед высокой широкой дверью. Директор тронул её, дверь повернулась на оси, как парус корабля.

— Проходи, Светлана Катионовна тебя ждёт, — прозвучал голос Ильи Даниловича за спиной мальчика, и дверь, бесшумно повернувшись, закрылась с каким-то странным хлопком, как в автомобиле или в холодильнике.

По узкому треугольному тоннелю Ларин прошёл несколько метров, отодвинул поблёскивающий металлический полог и оказался в странном помещении, сверкающем изнутри. От потолка до пола было метров двенадцать, и Ларин даже удивился.

«Неужели этот конус выходит на крышу? Ничего подобного снаружи я не замечал», — подумал он.

Воздух в этом классе был холодный, разрежённый, как высоко в горах. Он прикоснулся к стене, идеально гладкой, как стекло зеркала, и прохладной. Он видел своё отражение, смешное, искажённое, вытянутое, как язычок пламени.

В отражении появилась женщина с удивительной причёской. Волосы были острижены очень коротко, но, как ни странно, такая причёска ей была к лицу.

— Стань вот на этот красный круг, опусти руки. Расслабься, будь спокоен, думай о чём-нибудь приятном, например о летящих по небу облаках, или о птице, парящей в воздухе, или о журчащей, бегущей по камням воде.

Ларин встал, опустил руки. Светлана Катионовна приблизилась к нему, держа в руках две изогнутые, похожие на буквы «Г» сверкающие проволочки. Она то приближала их к себе, то сама удалялась от них; проволочки то сходились, перекрещивались, то оставались неподвижными параллельно друг к другу. Учительница развела руки с проволочками. Она обнесла проволочки от головы до ног Ларина.

Наконец улыбнулась.

— Каждый человек заряжается энергией не только от пищи, которую употребляет и переваривает, но также от космоса — оттуда, — она подняла палец вверх. — У человека существует несколько точек, через которые энергия из космоса попадает к нему, заряжает его, даёт силы. Эти точки под воздействием отрицательной энергии могут закрываться, и тогда энергия из космоса почти не поступает, и человек начинает слабеть. Силы его покидают, появляются всевозможные болезни. Дети, которые учатся в нашей школе, и ты в том числе, должны уметь самостоятельно раскрывать эти точки, чтобы энергия постоянно подпитывала их, давала силы. У тебя сейчас две точки закрыты, — а затем уточнила: — Почти закрыты. Одна на уровне груди, а вторая на лбу.

Ларин испуганно потрогал свой лоб, словно хотел обнаружить отверстие, заткнутое пробкой, а затем принялся ощупывать грудь.

Светлана Катионовна улыбнулась:

— Ты неправильно всё представляешь, друг мой. Это не отверстия, которые кто-то просверлил. Всё устроено по-другому. Сейчас я попробую их открыть. Ты расслабься и продолжай думать о чём-нибудь приятном для тебя.

На груди у Светланы Катионовны висел кожаный треугольник, на котором было вытеснено изображение глаза. Она взяла его в руки, долго держала. Затем разжала ладони, взмахнула ими, как птица крыльями, когда стряхивает капельки дождя, и принялась водить ладонями в области лба и груди Петра Ларина.

Сколько времени это продолжалось, он не задумывался. Он ощущал лёгкое покалывание, пощипывание, то приближающееся, то отдаляющееся тепло. И когда он открыл глаза, то увидел, что Светлана Катионовна снова водит перед ним блестящими палочками, напоминающими буквы «Г».

— Ну вот, теперь всё чистенько. А теперь я научу тебя одному упражнению, которое ты будешь делать каждый вечер, особенно если почувствуешь усталость, раздражение или головокружение. Присядь вот сюда.

За спиной у мальчика оказался высокий вертящийся табурет. Такие бывают в кафе или барах. Он забрался на него. Сидеть на нём было не очень удобно, потому что у табурета нет спинки, поэтому сидеть приходилось очень ровно и не раскачиваться.

— Подними ладони вверх, вот так, — сказала Светлана Катионовна, стоя перед Лариным, — запрокинь голову и спину держи ровно.

— Держу, — ответил мальчик.

— А теперь представь, что из космоса прямо тебе в макушку вливается золотая струя солнечного света. Она пронизывает тебя всего, проходит через позвоночник. Постарайся эту струю удержать.

Ларин сосредоточился, но пока ничего не ощущал.

— Ты думаешь о чём-то другом, — услышал он спокойный голос учительницы. — Думай о солнечном луче, представляй его себе, вообрази маленькие пылинки, которые вьются, клубятся в нём…

Пётр вспомнил, как стоял однажды в старом сарае с дощатой крышей, а сквозь щели сочились солнечные лучи. И в этих лучах клубились золотые пылинки, пролетела стрекоза.

— Вот-вот, — услышал он голос Светланы Катионовны, — уже ближе. Давай, продолжай.

Ларин почувствовал, что солнечный луч, коснувшись макушки, проходит сквозь него. Тогда мальчик чуть-чуть качнул головой, пошевелил ладонями. Он напоминал себе бутылку с узким горлом, в которую течёт вода.

— Хватит, — услышал он голос, — на сегодня достаточно. Это упражнение ты должен делать каждый вечер в своей комнате. Там почти такой же потолок.

Во время перерыва Ларин встретился с Тумановой. Она шла по коридору, неся перед собой несколько толстых книг в кожаных обложках.

— Ну как тебе уроки, инопланетянин Пётр?

— Интересно. Только сразу всё и не запомнишь. У меня в голове уже всё перепуталось.

— Ты сейчас откуда?

— Энергией заряжался, — сказал Ларин.

— О, как раз то, что надо. А я много энергии истратила, пока эти книги из библиотеки несла. Так что помоги.

— Извини, я сразу не догадался.

— Как помочь, так вы, мальчишки, никогда не догадываетесь.

Ларин взял книги. Они были действительно очень тяжёлые.

— Куда их?

— Ко мне в комнату.

Соня Туманова шла впереди. Её длинная коса раскачивалась из стороны в сторону, Пётр едва поспевал за девочкой.

— У нас времени мало. У меня сейчас урок ботаники. Наталья Ивановна не любит, когда кто-нибудь опаздывает.

Они поднялись по лестнице. Девочка открыла дверь.

— Вот сюда, на стол. — Пётр положил книги. — Спасибо.

В Сониной комнате был точно такой же потолок, как и у него.

— Ты с кем живешь? — спросил Ларин.

— С Земфирой.

Над кроватью висела чёрная семиструнная гитара, украшенная шёлковым бантом.

— Она на гитаре играет?

— Ещё как! И танцует, поёт.

— Лучше тебя?

— Нет, у неё другие песни, свои, цыганские. Ой, пошли!

Прозвучал голос кукушки, причём прямо над головой, словно птица сидела на ветке, а мальчик с девочкой стояли под деревом. Они побежали по коридору.

— Всё, пока, до встречи, — махнула рукой Туманова.

Преображенская шла по коридору, держа в руках пучки трав.

— Здравствуй, Пётр, — улыбнулась она мальчику, который явно растерялся, не зная, куда податься. — Тебе вторая дверь налево.

В кабинете, закинув ногу за ногу, в мягком кожаном кресле сидел завуч Егор Вячеславович. Его лицо было сосредоточено, словно через минуту он должен будет появиться на ярко освещённой сцене студии и начнет вести телевизионную программу.

— Присаживайся, Ларин.

Мальчик устроился напротив учителя, огляделся по сторонам. Мягкий зелёный ковёр, бледно-зелёные стены и бледно-зелёный потолок.

— Теперь расскажи, как тебе удаётся видеть сквозь стены.

Ларин пожал плечами:

— Иногда это происходит ночью, когда я сплю. Потом открываю глаза и вижу.

— Что ты видишь?

— Стена становится прозрачной, как из стекла, но звуков никаких я не слышу.

— Научишься слышать и звуки. Дальше.

— А ещё это случается, когда я очень волнуюсь. У меня даже голова начинает кружиться, а перед глазами всё расплывается, словно по стёклам очков вода течёт.

— И что ты при этом чувствуешь?

— Слабость. Мне очень тяжело шевелиться, я даже руку поднять не могу.

— Как долго это длится?

— Не знаю… может, минуту, может, две, а иногда совсем быстро, и стена опять становится непрозрачной.

— Интересно, интересно… — дважды повторил завуч, извлекая из кармана пиджака маленькую записную книжку и авторучку с блестящим колпачком. Он открыл блокнотик и что-то быстро записал. — Попробуй увидеть, что происходит за стеной слева от тебя.

Ларин повернул голову. Почти минуту смотрел на стену, в ушах от напряжения раздалось дребезжание, звон. Но, как он ни старался, ничего не получилось.

— Ты этого недостаточно хочешь? Посмотри на другую стену справа. — Пётр повернул голову. — Сосредоточься, дыши так, как тебя учили, и постарайся очень сильно захотеть видеть сквозь стену.

Ларин сжал кулаки, ногти впились в ладони.

— Нет, — сказал он, — ничего не получается.

— Сейчас я тебе помогу.

Вдруг зелёная стена постепенно стала прозрачной, как вода в аквариуме, когда оседает муть. Он увидел своего соседа по комнате Артёма Шубина, который стоял у доски и чертил геометрические фигуры. Мел крошился у него под пальцами, белые крошки, как снег, падали мальчику на ботинки. Он что-то объяснял, то и дело поворачиваясь к преподавателю, но голоса Пётр не слышал, хотя некоторые слова мог прочесть по губам. Затем стена сделалась непрозрачной.

— Получилось! — воскликнул мальчик, вскакивая с кресла и вскидывая руки. Егор Вячеславович тоже улыбался.

— Я тебе немного помог. Но и ты, надо сказать, старался изо всех сил, я это чувствовал. Вот тебе книга, прочти её от первой до последней страницы. Здесь описаны упражнения, которые помогут тебе концентрировать волю. Но запомни: для того чтобы добиться успеха, ты должен ещё многому научиться. Помыслы твои должны быть чисты, и не забывай о знаниях, полученных на других уроках.

— Егор Вячеславович, — осмелев, попросил Ларин, — объясните, пожалуйста, как мне удаётся проходить сквозь турникет в метро.

— Это тоже усилие воли. В турникете стоит фотоэлемент; когда ты прерываешь луч, механизм срабатывает, дужки захлопываются. Я понятно объясняю?

— Не совсем.

— Смотри сюда, — в руке завуча появился маленький фонарик. Свет в комнате погас. Щёлкнула кнопка. От кресла к двери протянулся золотой луч света. — Теперь смотри сюда, — завуч поставил свою ладонь, она стала рубиновой, а на стене образовалась тень. — Видишь, у луча возникла преграда в виде моей руки. А теперь смотри на стену, — на стене появился световой круг.

По лучу Пётр проследил, что рука завуча осталась на месте, луч фонарика проходит сквозь неё, словно она из прозрачного стекла, и тени на стене нет.

— Ух ты! — восторженно воскликнул мальчик.

Ладонь опять стала плотной, на стене появилась тень, похожая на морду овчарки.

— Опять же усилием воли и благодаря способностям, которые тебе подарили родители, ты можешь обманывать луч света, на некоторое время становясь прозрачным для луча. При этом твой внешний вид остаётся прежним.

— А, понял! Я становлюсь стеклянным?

— Можно сказать и так. Но существует более верная формулировка: ты становишься нематериальным.

— Как это?

— Со временем ты научишься не только делать для себя стены прозрачными, но и слышать сквозь них и проходить. Но путь к этому очень сложный и длинный. Так что тренируй волю. Стоит только захотеть!

— А я думал, что всему этому люди не учатся, они от природы такие.

— Всякие способности надо совершенствовать. Чтобы спортсмену поставить рекорд, одних способностей мало, он должен тренироваться ежедневно по многу часов. Чтобы играть в шахматы лучше других, постоянно надо решать задачи, всё усложняя и усложняя их.

— Профессор, — сказал Ларин, — но ведь и моя мама точно так же могла проходить через турникет в метро.

— Твоя мама обладала очень многими способностями и даже очень редкими.

— Если я буду хорошо учиться, много заниматься, совершенствоваться, то я смогу узнать, где моя мама?

Глаза завуча сверкнули:

— Урок закончен, Ларин.

По голосу Егора Вячеславовича мальчик понял: дальше разговаривать профессор не расположен.

Придя к себе в комнату, глядя на портрет мамы, Ларин размышлял: «Все они что-то знают о тебе, мама. Почему они не хотят рассказать мне, боятся, что ли? А чего они боятся? Но я сам во всем разберусь. Ты же меня учила быть упорным и не отступать от намеченной цели. Я добьюсь своего, обязательно добьюсь!»

Будни пролетели почти незаметно. Ларину казалось, что он уже целую вечность учится в школе на Фабрике Волшебства.

Дни были насыщены уроками, занятиями, разговорами. Не было времени оглянуться, задуматься, пожалеть себя. Настали выходные. Уже в пятницу вечером за многими из ребят приехали родители. Ларин так и не смог понять, знают ли папы и мамы о том, чему учатся тут их дети. Все учителя были одеты самым обыкновенным образом. Никаких тебе широкополых шляп, плащей с красной подбивкой, волшебных колпаков со звёздами. Разговоры с родителями велись самые что ни на есть заурядные: «Ваш сын… ваша дочь… делает успехи, но неплохо бы с ней… с ним… поговорить, чтобы больше внимания уделял… уделяла… математике. Понятно, все дети ленятся, но надо думать о будущем. Математика каждому пригодится в жизни…»

Пётр всматривался в лица родителей и наконец понял, что среди них есть те, кто понимает, в какую школу отдали детей, а сейчас просто подыгрывает учителям, чтобы не спугнуть остальных, понятия не имеющих, что их детей учат доброму волшебству. И таких — осведомлённых, «продвинутых», как назвал их для себя Ларин, — было большинство.

Ему было грустно наблюдать, как счастливы другие дети, у которых есть и мать и отец. Как ему хотелось, чтобы в воротах парка показалась отцовская машина! Он даже с закрытыми глазами видел, как легковой автомобиль подкатывает к крыльцу, а он бежит и кричит: «Папа, папа…»

Но стоило открыть веки, и тут же приходило понимание, что отец уже никогда не приедет. Однако мечтать не запретишь. Ларин снова мечтал о том, что придёт время, и он окажется дома за праздничным столом. Мама внесёт из кухни свежеиспечённый пирог, а отец встанет, обнимет её и ласково посмотрит на сына, мол, видишь, какая у нас хорошая и добрая мама…

В субботу утром детей в школе стало ещё меньше, приехали родители тех, кто жил подальше и не смог приехать в пятницу сразу после работы. Остались лишь те ученики, у кого родители жили совсем далеко — за день не доедешь. Светило солнце, был один из тех ласковых осенних дней, когда кажется, что лето ещё не кончилось, когда даже подумываешь, не сходить ли искупаться на озеро. Но стоит подойти к воде, опустить в неё руку, и сразу же всё желание купаться улетучится как утренний туман.

Часть учителей тоже разъехалась. Учителя — тоже люди, у них есть родственники, обычные заботы. На выходные в школе обязательно оставляли дежурного учителя, который должен был следить за порядком. В эти дни дежурила Изольда Германовна, которая с надменным видом прохаживалась по аллейкам парка. На рукаве у неё ярко горела красная повязка с вышитой золотой тесьмой надписью — «Дежурный».

Ларин понуро шёл по дорожке, подбивая ногой сухую сосновую шишку. Шишка никак не хотела катиться ровно, так и норовила улететь в траву. Увлёкшись, Пётр не заметил, как навстречу ему вышла Изольда.

— Ларин, — услышал он строгий голос учительницы и, хоть не делал ничего плохого, тут же смутился.

Бывают такие учителя — не кричат на детей, не ругаются, но стоит им войти в класс, как тут же все цепенеют за партами.

— Да, Изольда Германовна.

Ларин остановил ногу, занесённую для того, чтобы пнуть шишку.

Изольда смотрела на него с укором, мол, как же так, взрослый мальчик, учится в закрытой элитной школе, а ведёт себя как заурядный парнишка из микрорайона.

— Нельзя себя так вести, это глупо. Какая польза от подбитой шишки? Лучше бы книгу почитал, — сказала Изольда Германовна.

— Но я же не знал, что меня кто-то видит, — возразил Ларин, — когда ты один, то можно иногда позволить себе сделать глупость.

— Вести себя нужно прилично. И неважно, в толпе ты или на необитаемом острове.

— Извините.

— Не извиняю, — Изольда сверкнула глазами. — Глупости делают только глупые люди.

Пётр не знал, что и ответить. Впервые Изольда заговорила с ним не о своём предмете. Ему хотелось как можно скорее этот разговор прервать. Вот и сказал первое, что говорят в таких случаях все дети:

— Я больше не буду.

Изольда снисходительно улыбнулась.

— Я бы хотела поверить тебе, но… хотя что это я убеждаю тебя. Моё дело — научить тебя хорошо читать и говорить по-английски. Воспитывать должны родители.

Изольда кивнула, давая Ларину понять, что разговор окончен. Петру хотелось нагнуться, подхватить злосчастную шишку и спрятать её в карман. Но училка не сводила с неё глаз. Шишка так и осталась лежать на тропинке.

Изольда Германовна проводила Ларина взглядом, презрительно хмыкнула и зашагала прочь. Пётр злился на себя, злился на училку.

«Неужели она специально хотела сделать мне больно? — думал он, — наверняка же знает, что у меня нет родителей, а говорит… они должны воспитывать. Хотя насчет глупостей я с ней не согласен».

В воздухе послышался шелест крыльев. Ларин вздрогнул, когда ему на плечо опустилась ворона. Птица, склонив голову, заглянула ему в глаза и негромко каркнула.

— Клара, — узнал Пётр пернатую подружку Сони Тумановой, — что, скучно тебе стало? Хозяйка на выходные уехала? Мне даже угостить тебя нечем.

Ворона продолжала смотреть мальчику в глаза.

— Карр, — зычно молвила птица.

— Ну нет у меня для тебя ничего. Ты уж извини, если бы знал, что встречусь с тобой, я бы припас.

— Карр, — на этот раз Клара каркнула немного иначе, словно хотела что-то сказать.

— Не знаю я твоего языка.

И тут Клара приподняла крыло, оттопырила его — так человек поднимает руку, когда хочет что-то показать. Ларин поднял глаза.

В конце аллейки стояла Соня, девочка улыбалась, приветливо, радостно, её улыбка буквально лучилась светом. Пётр прибавил шагу.

— Так вот о чём ты хотела сказать мне.

Когда до Тумановой оставалось шагов десять, птица шумно сорвалась с плеча мальчика и перелетела к хозяйке. Соня погладила Клару по взъерошенной головке.

— Ты, Клара, конечно, мудрая птица, но такая неаккуратная, — вздохнула девочка, — некому тебя причесать. Привет, — она подала Петру руку.

— Привет.

— Изольда взялась тебя жизни учить?

— Да уж, — вздохнул Ларин.

— На то она и училка, чтобы учить.

— Сказала, что глупости делают только глупые люди.

Соня засмеялась, её смех казался таким же золотым, как и лучи осеннего солнца.

— Ерунда это. Глупости можно и даже нужно делать.

— А ты почему не уехала? — удивился Ларин. — У тебя же родители в Питере живут. Я думал, тебя ещё вчера забрали.

— Эх, ты думал… Ты меня даже за завтраком в столовой не заметил. Сидел, ковырял вилкой свою запеканку, по сторонам не смотрел. Я хотела подойти, поздороваться, а потом, думаю: «Наверно, видеть меня не хочешь…»

— Да ты что? Я тебя всегда рад видеть. Ведь это ты меня в школу привела.

— Никуда я тебя не приводила. Сам пришёл. Не выдумывай. — На щеках у Сони появился румянец.

Клара решила напомнить о своём существовании, она взяла в клюв прядь волос девочки и легонько дёрнула.

— Да, я совсем забыла о тебе, — спохватилась Софья Туманова.

— Так почему ты не уехала в Питер?

— Родители заняты, — произнесла Соня, — не получилось у них встретиться со мной.

Ей не хотелось продолжать разговор на эту тему. Мальчик и девочка вышли к большой клумбе. Посредине клумбы высился огромный валун со стесанным верхом. В самый центр камня был воткнут позеленевший от времени штырь, а по окружности от него шли старые, заросшие мхом насечки. Солнечные часы были почти единственным украшением, оставшимся от старого графского парка, если не считать постаментов от разрушенных скульптур.

— Сколько времени сейчас, и не поймёшь, — проговорил Ларин, всматриваясь в неровную тень, лёгшую на заросли мха.

Он уже хотел посмотреть на циферблат электронных часов, как Соня остановила его:

— Часы могут показывать и неправильное время, такое, как во всём остальном мире, но мы-то с тобой живём по волшебному времени. Оно течёт в школе, и бывает, когда некому за ним следить — в выходные, очень сильно отличается от того, какое показывают наручные часы.

Девочка пальцами подцепила и отбросила наросший мох, и тень точно легла на римскую цифру два.

— Вот видишь. Твои часы сколько показывают?

— Половину второго, — глянул на циферблат Ларин.

— Они у тебя электронные, потому и ошибаются. Пришло время обедать. Если не успеем в столовую, то останемся голодными до самого вечера.

Дети побежали.

— Почему ты думаешь, что электронные часы могут ошибаться?

— Знаю.

— Но если весь остальной мир живёт по ним, то почему ты считаешь, что «солнечное время» нас не обманет?

— Ещё не родился человек, способный остановить движение Солнца. Задержать — да. Ты больше не спрашивай у меня про всякие глупости.

— Соня, рядом с тобой я чувствую себя таким неумелым…

— Вот поэтому я и прошу тебя — не спрашивай. Придёт время — сам всё поймёшь.