Лёд Апокалипсиса

Глава 6 Черное солнце мертвых

День десятый. За окном цеха новый градусник из магазина «Всё для дома», разбег плюс пятьдесят — минус пятьдесят (искренне надеюсь, столько не понадобится). Показывает минус девятнадцать.

Тело неохотно привыкало к морозу. Когда ты живешь в одной и той же местности, осень наступает постепенно, падает градус за градусом, поливает дождями, чтобы человек смирился с очередными погодными качелями, достал шапку, перчатки. Есть время, чтобы менялся состав крови, привыкали рецепторы. Я знал это потому, что приезжая на Север, ты оказываешься внутри зимы сразу, внезапно. И понимаешь это «своей шкурой», когда свитер примерзает к телу по дороге от трапа до аэропортовского автобуса и какое-то время трясёт от лютой акклиматизации.

Но всё же мы адаптировались. Мы как человеки «из лета» — конечно охреневали при минус двадцати. Но, ещё за недельку привыкнем и станем бегать «молодым кабанчиком». А вот техника так не сможет.

В рейды ходил только я с бравыми парнями. Нас за глаза (а иногда и «в глаза») именовали «сталкерами». Не самое плохое обозначение. После некоторых сомнений, оставил АК Иванычу для защиты лагеря, чем уменьшил носимый вес, оставил только «вальтер». Копатели нашли патроны, научили смазывать «зимней смазкой» (не знал, что она зависит от времени года), пошили мне, Денису для его ТТ и Кабыру для «осы» — по кобуре. Со мной ледовый топор, Денис вооружился катаной (трофей от гопников), Кабыр верен копью.

Алик бредит. Братья Сабировы переехали к нам. Аяз одинок, а у Хана супруга Лаура. И дети, двое, как зовут не запомнил. Теперь редко вожусь с Лизой, она всё время с доктором Мариной, в медицинской палатке. Смеются, глаза горят.

Иваныч силами студентов и копателей скрупулёзно обыскал все здания Завода, тащил «всё в дом». Разбираются заборы стройки, по снегу вытащены две бытовки (они теперь в цеху), студенты постепенно переносили строительные смеси, арматуру, пенобетонные блоки (их чертовски много).

На входе в Цех оборудован «предбанник-шлюз», большой, из целого ржавого морского контейнера, закопанного в четырехметровый слой снега. Дотаскиваешь до контейнера волокушу, ныряешь, стучишь. В будущем планируем сделать там бронированные двери, решетки, бойницы. Это — внутренняя граница обороны.

Несмотря на уровень снега, Завод обрастал периметром. Между зданиями протянуты проволочные заграждения, лепится забор, баррикады из мусора, арматуры, труб. Снег падал, слой рос.

Вход-выход с завода — широкий проход между автомастерской и гостиницей, под охраной «дежурного», который сидел в тайнике-засаде на третьем этаже мастерской. Мы не зафиксировали ни одного случая проникновения на Завод, зато несколько раз — рейды гопников в сторону частного сектора. Очень боязно.

Верхнюю часть окон Цеха Иваныч с большим трудов закрасил кузбасс-лаком, чтобы издалека (Цех несколько выше остальных зданий Завода) в ночи не были видны отсветы костров внутренней деревни, если недруг станет смотреть ночью в нашу сторону. Говорит — светомаскировка.

Перевезли Евстигнея с семьей, наблюдали как занесло домишки. Четыре метра — не шутка. Теперь частный сектор — бескрайнее поле гигантских сугробов. Из некоторых идёт дым.

Вчера собрали всех взрослых у костра и официально единогласно голосовали поднятием рук за избрание Иваныча комендантом лагеря «имени Фрунзе», меня и Хана младшими комендантами (что бы это не значило), Евстигнея — администратором в подчинении коменданта.

За эти дни к нам перебрались четыре семьи из частного сектора (откуда только узнали о нас, не иначе от семьи Евстигнея?), каждую из которых деятельно допрашивал Иваныч, ставя вопрос ребром — «что в вас есть ценного для лагеря» и ещё до переезда — «вам никто ничего не должен, не нравятся правила, пиздуйте обратно». Доехал до нас и Дядя Ярик. Сегодня с утра прибежал Август (этот налегке, взял стопку книг, немного одежды, сумку и медный чайник). Испуганный блеск в глазах надменного умника мне не понравился. Странно спросил, куда мы сегодня в рейд, выслушал, что на подстанцию, чуть дернулся и просил возвращаться скорее.

Небо сегодня голубое, чистое, яркое, глаз по такому виду истосковался. Красота. А солнце и, правда, странной расцветки, не сказать, чтоб совсем уж чёрное. Как вообще может светить чёрный цвет? Но и озорным красно-оранжевым как прежде уже не было. Серьезный свинцовый отлив, серость, мрачные тона и ощутимая тёмная окантовка. Странное солнце. Почти не слепит. Условно можно назвать «чёрным солнцем», как и говорил старый эрудированный пердун. Ветра нет. Небо без облаков — примета похолодания.

Подстанция к югу от Завода, по другую сторону Монтажников, на границе заброшенного кладбища, где покоится водитель Андрей, утоплена в сады. Сейчас это всё — неравномерная снежная степь с торчащими макушками деревьев. Раньше территория была ограждена высоченными заборами, с колючей проволокой и сигнализацией. Сейчас занесено снегом. Может там ничего полезного и нет, однако проверить стоит.

В кои-то веки снег не валил, не было ветра, видимость отличная. Озираясь по сторонам, пробрались внутрь, аккуратно переступая кромку забора, чтобы не порвать штаны о «колючку».

Трансформаторы, провода, стеклянные изоляторы блестят на солнышке. Ожидаемо. На территории пожарный шит (найден по красной верхней доске). Откапываем, берём весь инвентарь, даже ведро. Крыша бытовки. Копаем вход, высаживаем дверь. Мы вообще такая странная помесь сталкеров и снежных археологов. Ищем. Какие-то документы, несколько спецовок, пластиковый чайник, пустая бутылка из-под водки, неплохая кушетка, наушники в упаковке, дюжина дешевых хозяйственных перчаток. На столе гневная докладная записка на некоего Леонтьева С. С.

Негусто.

Прочесали, больше ничего интересного. У Подстанции для неизвестных мне целей есть наблюдательная вышка, и она дает довольно неплохой обзор, но лезть туда из чистого любопытства не стали. Лень — экономия ресурсов. Махнули рукой. Будем считать, что Подстанция проверена.

В цеху оборудована «командирская». Бывший кабинет заведующего цехом. На возвышенности, так что из грязных окон просматривается весь цех. Там теперь диваны, телевизор (пока не работает, генератора всё ещё нет), стол, шикарные кресла (в основном из кабинета биг босса). Что существенно, на стене карта города (оттуда же). Крошечными флажочками отмечаем проверенные объекты. Сегодня поставим ещё один. Проверили, ценного ничего нет.

Ещё холодно и довольно рано. Мой «кварц» показывает половину двенадцатого. Настроения завершать рейд не было.

Видимость хорошая. Денис с Кабыром ожидательно смотрят на меня. Уже привыкли, что я иногда задумываюсь на минуту (долго думать нельзя). Решился. Снег плотный, идти легко. Погнали. Закидываем свой бедный навар «дежурному», двигаем в северном направлении, к химическому заводу.

Учитывая, что он был банкротом, вряд ли там что-то ценное есть, хотя…

Расстояние до него согласно навигатору — восемьсот сорок метров. По сугробам, утопая в снегу по колено (а то и по пояс) большое расстояние не пройдешь. Но подморозило, снежный наст держал, двигали шустро.

В сторону севера нет людей, слева бескрайние дачи, справа пустырь.

В отличие от нашего Завода, этот заводик до недавнего времени был действующим химическим производством, который смешивал какие-то компоненты для стирального порошка, собирал реагенты нефтяной промышленности и бадяжил удобрения для сельского хозяйства. Кредиты и эффективные менеджеры отправили его под гильотину банкротства.

Дошли до «угла». Время двенадцать сорок. Пойдём искать главный вход. Бредём вдоль бледно-желтого листового забора, который ещё торчит на пару метров и увенчан колючей проволокой «егоза». Своего рода крепость. Может стоило «переселиться» сюда, подальше от гопоты?

Главные ворота просто перешагнули, оглядывая «логово» охраны. Отдельное одноэтажное здание, не сильно занесенное со стороны предприятия. Спустились по сугробу.

Верная монтировка, хрясь, трещит задубевший пластик двери из ПВХ. Можно выбить стекло, но дверь по многим причинам удобнее. Вокруг никого? Вваливаемся, не оставляя никого «на шухере», двери прикрываем.

Неплохо так. Чистенько. Охрана работала до последнего. Несколько комнат, коридор, вертушки для электронных пропусков. Вскрываем, смотрим, ищем. Ключей нет. Ладно. Шкаф с брониками, дубинками, полудюжиной радиостанций «кенвуд». О! Мы давно хотели радиосвязь. Пакую в рюкзак. Журналы, кроссворды, аскетичный диван, мониторы систем наблюдения.

Погнали в корпус АБК.

Вскрыли парадный вход (двери из стекла и пластика). Обшаривая кабинеты, нашли что они в основном разграблены до нас, причем не гопниками-мародёрами, а в процессе банкротства. Нет привычных компьютеров, личных вещей, одежды, запаса кофе в столах, даже мебели тоскливо мало. В подсобке нашлись залежи туалетной бумаги. Берём всё, штука нужная. В директорском кабинете кто-то обитал. Поживились дорогой курткой, белой каской, коньяком и парой коробок конфет.

В целом, огромный корпус АБК дал нам меньше, чем заштатный крошечный магазинчик. Кроме клада туалетной бумаги, только арсенал канцтоваров, включая обычную бумагу А4. Единственная стоящая находка это шесть черных красивеньких раций со станцией подзарядки.

Время — половина шестого. Однако, ощутимо холодно. Сегодня шестнадцатое августа, что не чувствуется по погоде, но на заход солнца не должно влиять. Пару дней назад в одном из магазинчиков нашли отрывной календарь с ценной информацией по восходу и закату. Сегодня закат в половине восьмого. Решили напоследок вскрыть ближайшее к АБК здание.

Откопали боковой вход. Навесной замок. Разбил его ударом своего топора. Открыли. Темень. Врубаем фонари.

Однако. В обычное время, будь мы грабителями — озолотились бы. Это гигантский крытый ангар-гараж. Будка охранника, тоже заперта (была), в ней обнаружились все ключи. Еретическая сила. Дорогие тачки, не подвергнутые разграблению. Наоборот, их, вероятно, собрали чтобы выгодно продать в ходе банкротства. И территорию охраняли не ради мутных химреагентов, а ради ланд крузера прадо, паджеро спорт охотничий вариант (зачем такой на заводе?), тойот, нескольких микроавтобусов Фольцваген, пары мотоциклов, дюжины мопедов, строительного крана на грузовой платформе, трех автопогрузчиков, старенького трактора «Беларусь» — снегоуборщика (бульдозерный «нож» примерно полметра, против нынешнего снега всё равно что детское ружьё с пистонами против лося), нескольких фордов фокус и прочих, прочих. По меньшей мере две дюжины единиц техники, чистеньких «как с картинки», плюс кое-какие инструменты в шкафах в конце, в большом коробе — канистры с топливом и техническими жидкостями, промаркированные наклейками, многие пустые, но есть две «по двадцать» солярки. Тоже ценно, можно заправить наш грузовик в Цеху (мы перманентно искали и тащили все виды топлива, подумывали начать раскопки засыпанных авто и сливать с них).

Вообще, в городе полно машин, только они придавлены к земле трех-четырехметровым слоем снега. И ещё они стали совершенно не видны. Идешь такой, а под тобой может быть броневик инкассаторов полный денег. И что? И ничего. Дальше себе идешь.

Отыскал ключи от «прадика», отпер. Машина без вопросов тихонько завелась. Сели в неё. Как подростки. Врубили подогрев сидений, хоть жопы побудут в тепле. Мда, конец света, зато можно в дорогой тачке посидеть. Интересно, что богатства, связи, родство, блат, третье поколение высшей партийной школы — не давали в условиях ледникового периода никаких преимуществ.

Проверили радио в машине. Неожиданно одна из волн крякнула и выдала чей-то голос. От волнения подскочил пульс.

— …температура сильно снизится. Товарищи, это станция аварийного наблюдения «Дэ-Двести-один». Мы наблюдаем сильное падение температур. Опасайтесь находиться на улице. Укройтесь в домах. Зажгите огонь. Предупредите остальных. Сегодня наблюдается сильное падение температур. Внимание, температура сильно понизится. Товарищи, это станция аварийного…

Мы прослушали сообщение трижды. С мягким щелчком вырубил радио.

— Так, парни, греем руки-ноги двадцать минут, потом ломимся на Завод. Дыхалку экономим, повяжем шарфы на рожи, глубоко не дышим.

Солнце двигалось к закату. Проклятое небо было ослепительно голубым. Пальцы на ногах колет десятками игл.

Я хладнокровно снял «дежурного» с поста, погнав его в Цех.

Зашли, громыхая по днищу шлюза.

Отправил Кабыра смотреть температуру, отловил студента, велел позвать Иваныча и Августа. Они подошли одновременно и каждый был по-своему озадачен.

— Кабыр, сколько?

— Минус двадцать девять.

— И это половина восьмого вечера. Время заката. Утром было меньше двадцати. Август, самое время рассказать.

— Рассказать что?

Он попытался сделать лицо простака, но я посмотрел на него так, словно собирался избить ногами. Собственно, вполне мог. Он сник и показал рукой в сторону командирской.

Засели там ввосьмером: я, Иваныч, Август, Сабировы, Евстигней и мои бравые парни.

Август рассказал, что всё что было до этого — по сути предварительные ласки. Природа собирается ощутимо трахнуть нас. Резко похолодает. Климат на планете выравнивается, но не известно на каких температурах. Налили коктебельского коньяка, бахнули. Он признался, что даже и близко не знает сколько будет, но ему страшно.

Я верил. Спокойно рассказал про результаты рейда, про машины, про сообщение по радио и что записал его живой простой человек, неумело и искренне.

Все приуныли. Налили ещё по одной. Надо бы поесть. Сабировы выпили по треть рюмки — для поддержания компании, больше не пили. Для остальных актуальна проблема, что, если бы запасы алкоголя не сокращались стремительно, нам всем грозил бы цирроз печени. А пока смерть от переохлаждения более вероятна. Комендант поддержал снятие дежурного, потому что его «тайник-гнездо» не имеет своего подогрева (кроме выдаваемого двухлитрового термоса сладкого краснодарского чая). А ночь в холодном здании или на улице — верная смерть.

Пока совещались и ставили флажок на подстанции, химическом заводе, делали заметки в блокноте (памяти я доверял слабо) — стемнело.

Минус тридцать два.

Ночь. Мы вышли и громко предупредили всех, что ожидается большой мороз. Лютый. В туалет сходить как можно раньше. Держаться центра Цеха. Спать ложиться группами, укрываться всем, чем можно (за эти дни одеял натащили словно мыши соломы в домик). Оставим караул следить, чтоб не погорели. Костер и металлическая печь (Иваныч её собрал как чудовищный аналог буржуйки, только намного больше, сложнее и назвал — «капиталист») будут жарить по максимуму. Благо запас дров (вообще-то это не были честные дрова, а куски поддонов, катушек, коробов, некоторой мебели) был огромен.

Парней погнал отдыхать. Несмотря на усталость, дежурить остался я и неожиданно серьезный Август.

— Вы боитесь смерти, Антон?

— Не особо. Я активно борюсь за живучесть. Некогда бояться, когда занят. Знаете, с детства не умел быть самым красивым, самым опрятным, самым лучшим учеником, обаятельным с девчонками, богатым, модным, популярным, но — всегда живучим. Как в старых советских фильмах, когда капитан ревёт зверем в трубку своим матросам, когда судно пылает и одновременно тонет — «боритесь за живучесть». Потому что живучесть железа зависит только от людей. Я чертовски живуч, конец света не убьет меня. Наверное.

Август сегодня не похож на себя. Молчит, слушает. Подал мне бутыль. Я отхлебнул. Какая-то жуткая брага.

— Кхе, ох. Что это?

— Вино, изготовленное из запасов дядиного вишневого варенья, дрожжей и теплоты моей квартиры. Крепленое самогоном бабы Насти из четвертой. Вкуснота. Хотел сказать. Люди будут до последнего держаться, старательно не замечая изменений, шептаться про свежевыдуманные аномальные заморозки и придерживаясь старого образа жизни. Но это как эффект лягушки. Слышали о таком?

— Представьте себе, да. Одну лягушку сажают в ведро, ставят на огонь, вода греется, она постепенно закипает, лягушка варится заживо. Вторую сразу кидают в кипяток, она выпрыгивает и выживает. Типа, всё дело в постепенном накоплении изменений. Как у нас вокруг, только наоборот, становится холоднее. И люди не умнее лягушек. Дайте ещё своего пойла, мне кажется, я на секунду вспышки на Венере увидел. Крупным планом.

— Ну, это не от моего винца, звезды сегодня и правда яркие. Кстати, про небо, посмотрим в окна, Антон Александрович?

— Давайте. Заодно температуру узнаем.

Минус сорок градусов. Минус сорок мать его градусов. В августе, в средней полосе России. На окна, украшенные рисунками инея, холодно даже смотреть.

Очистили кусок. В небе северное сияние. Бледно-оранжевое. Оно же вроде зеленоватое должно быть? Звезды такие яркие, что видны даже через вулканическую дымку и северное сияние.

— Смертельная красота, — пробормотал Август.

Лагерь беженцев имени Фрунзе. Внутренняя деревня. Сейчас минус был даже внутри цеха, но, конечно, не такой лютый как «на улице». Надо и по помещениям градусники повесить, чтобы знать, что и как. И завести журнал наблюдений, с датами и температурами. Вроде судового.

Прошёлся, проверил всех. Август встал, покачиваясь, глаза мутные.

— Посплю. Знаете, Антон. Где-то должен быть усатый подполковник МЧС с усталым лицом, который налаживает радиосвязь и координирует лихие отряды военных, спасателей, полицейских, росгвардии и так далее. По законам военного времени расстреливает мародёров, убийц, насильников и бандитов. Где работают дизеля и дрожит тусклый свет ламп, рисуются схемы раскопок, где в бомбоубежищах варят невкусную кашу и плаксиво спят спасенные дети. Где седые профессора, спасенные вместе с книгами и записями не спят, тихонько спорят о причинах и следствиях. Где суровая советская инфраструктура городов, бомбоубежища, тайные склады, система гражданской обороны, госрезерва, она же «Закрома Родины», которая сама по себе способна прокормить выжившие проценты десятилетиями. Наш суровый северный государственный порядок способен быстро среагировать на ледниковый период, отопить, прочистить часть дорог, спасти людей, ещё и остаться у руля.

— Где-то есть. Примите то, что видите своими глазами как данность. Спокойной ночи.

У меня своя армейская палатка, там сейчас живет Лиза и временно — доктор Марина. Все жилища плотно зашнурованы. Внутри теплее.

Задал дров в костер, заложил в «капиталиста». Люди усердно работали, устали. В лагере не спал только я.

После некоторых раздумий сложил наощупь костер на запасной костровой площадке, чтобы хоть немного дополнительно согреть цех. Небольшие щели в гигантских окнах не давали нам «угореть», то есть наполниться помещению угарным газом и тихо-мирно помереть. Но из-за них холоднее. Запоздало подумал, что можно завести грузовик. Выхлоп выведен гибкой трубой на улицу уже в первые дни, зато двигатель будет греть помещение. Насколько он согреет? Вообще своё тепло он отводит через радиатор, то есть, по сути, будет греть цех. С другой стороны, солярка — дефицит. Оставлю это на крайний случай.

Возле костра алюминиевая кружка, на донышке замерзший чай. Мда.

Подбросил дров, пусть горит ярко. Время — половина четвертого. По идее давно пора разбудить Аяза дежурить, но решил его не трогать. Пусть отдыхает. Да и не спится мне. Сидел. Много думал.

Перебирал смутные картинки своей жизни. Как ожерелье. Когда мир переживает глобальные изменения, самое трудное их принять. Сказать себе, что отныне правила игры таковы.

Я чувствовал себя как человек, который собирается в дальнюю дорогу и аккуратно складывает свой багаж. Нести его придется «на горбу», так что всё лишнее безжалостно забывалось, оставлялось, выбрасывалось.

Мой прошлый брак? Его нет. И Манды Александровны этой нет. Подростковые обиды? Отбрасываем. Где все те напыщенные люди, что тыкали в меня пухленькими холёными пальчиками, когда говорили, как они лучше и умнее меня, слащаво улыбались, разъясняя в чем конкретно я не прав. Где все эти Елены Ивановны, эти Сергеи Семеновичи, или Яны Анисимовичи? Где Виктор Владимирович, влепивший мне трояк на экзамене при ответе «на пять», просто потому что я ему не нравился? Где Татьяна Федоровна? Где увольнявший меня Геннадий Вячеславович? Подох? Отличные новости! Где подставивший меня на деньги Дима из Москвы, где нападавшие на меня сверстники? Где бившие меня толпой в общаге? Где подлая Нина Михайловна, комендант, которая приворовывала продукты у студентов, измывалась, оскорбляла, вымогала взятки, выгоняла на улицу, и я не был исключением из её террора? Где, вы все, бледная толпа ничтожных призраков-гандонов? Очнитесь, вы мертвы. Скопытились. Замерзли насмерть. Никто не придет на ваши похороны, их просто не будет. Вы безвестно и ничтожно сдохли. Никто не сказал напоследок плохого слова, равно как и хорошего. Ваше место — Большое Ничего. Навсегда. Аривидерчи, будьте вы прокляты и забыты навек, в моем сердце нет больше места даже для презрения к вам.

Завтра будет новый день, и в нём будет адски холодно. В «завтра» нет ипотеки, нет жилищного вопроса, нет поиска работы по специальности, нет просрочек по кредитам, коллекторов, нет должников и долгов, нет телефонных мошенников, налоговых деклараций, нет гаишников, штрафов и запретов, бесконечных правил и форм отчетности. В завтра нет политиков, нет санкций, запретов и громких заявлений, нет новостей про международные дрязги и кризисы. Нет свинцового пресса ответственности и безнадежности. Жизнь стала острой как клинок и простой как в каменном веке. Мир убивает тебя, ты стараешься не умереть. Вот и всё. Остальное отброшено в сторону, где снег неизбежности хоронит этот бессмысленный мусор.

Новым утром взойдет Черное Солнце Мёртвых.

Предельная минусовая температура за ночь — минус сорок девять градусов ледяного ада по старине Цельсию.

В пять часов, когда стало уже немного светло, ко мне к костру пришёл ежик. Натуральный, с беспокойным носом и иголками. Требовательно потоптался вокруг, залез в пустую кружку. Я встал, отыскал в закромах грузовика сливки, налил в какую-то баночку. Ежи не едят яблок, это заблуждение, зато до одури любят молочные продукты. Откуда еж в цеху? Впрочем, я же не спрашиваю откуда взялись мыши и пугливые кошки. Еж вообще простой как три рубля, на руки не идет, но и людей не стесняется. Жрёт, морда млекопитающая.

Светает. Утром пришла бодрость и обманчивое желание идти в рейд. Температура «за бортом» повысилась до минус двадцати восьми. Это всё ещё чертовски много.

Кинул дров, поворошил, поприветствовал проснувшегося Аяза. Побрёл спать. Моя палатка была зашнурована, кое-как проник. Доктор Марина спала в обнимку с Лизой. Привалился с краю, укрылся запасными одеялами и почти мгновенно уснул, хотя был уверен, что не смогу сомкнуть глаз.

День двенадцатый. Упорные минус двадцать пять. Сегодня снова повалил снег, мы решились на рейд. Поставили тщательно утеплённого дежурного. Может, проверим тот продуктовый, в который заходил с Лизой бесконечно давно — десять дней назад.

Договорились, что командовать отрядом буду я, Аяз заместитель. За это время товарищ татарин пристрелял одну из старых винтовок Мосина. В запасах копателей была неплохая китайская оптика на неё. Говорят, купили, но руки не доходили поставить. Чего только не продают на «али». Вернее, продавали. Сказал, что оружие отменное, ещё сто лет прослужит, запас прочности как раз на случай конца света и достойная точность.

Экипировались, пошли. Денис со своей катаной, за что Кабыр его обозвал «Сёгуном» и это прилипло. Иваныч при подсобничестве гномов-копателей из одной из трофейных катан смастерил для Аяза кривой меч, который они, смеясь, обозвали «шабалой». Ну, им виднее. Кабыр при копье, я как дурной викинг. Холодное оружие нужно и соответствует ледниковому периоду.

Мороз. Снег стал другой. Плотный, колючий, злой. Говорят, у эскимосов дюжина названий для снега. Выруливаем на Монтажников. Снег шуршит под ногами, слева Спальный район. Дома смотрятся мёртвыми. Дьявол, да они и есть мертвы. Минус сорок девять. Без отопления люди замерзли в своих квартирах.

— Сворачиваем влево, — скомандовал маневр. Надо отдать должное отряду, они не спросили, что, почему, зачем, просто пошли. С такими можно воевать.

Занесенный подъезд, причаливаем у козырька. Первый этаж засыпан полностью. Подъездное окно зарешёчено. Ладно, соседнее, кухонное — можно вскрыть. Постучал для приличия топором. Подцепил старую деревянную створку, потянул, она с треском рассыпалась на части, стекло целиком упало в снег. Выдавил внутренний уровень окна, отпер вторую половину, зашёл на захламленный подоконник. Бух. Спрыгнул на пол. Остальные закопошились следом.

Зашел в комнату. Обычная однокомнатная хрущевка. На кровати, укрытое всем чем можно лежит что-то. Кто-то. Приподнял одеяло. В руках у немолодой интеллигентной тётки кот. Оба мертвы, замерли как восковые фигуры. Заснули и не проснулись. Укрыл назад. Окинул глазом квартиру. Брать тут нечего. Да и мерзко было на душе.

Прихожая, щелкнул замок. Дверь не закрывается. Других запоров нет, видимо просто примерзла. Навалился, попал в подъезд.

Крикнул — «есть кто живой?», побрёл, вскрыл наугад квартиру на четвертом. Трехкомнатная. Сразу в спальню. Укрытые, спящие, мертвые. Уснули и замерзли. Нечто вроде шоковой заморозки, только на живых людях. Снова подъезд. Квартира напротив — тоже деревянная. Громоздкая, старомодная. Бухнул в неё ногой. Ноль реакции. Часть «личинки» замка торчит наружу. Так. Тип ключа?

Снял с пояса силовую отвертку. Иваныч пропилил в ней паз, усилил стальным кольцом. В него вставляется «заготовка» ключа такого же типа. Вставляю, с силой поворачиваю. Есть некоторый шанс сломать, но и открыть замок. Варварский способ, замок восстановлению не подлежит. Если вообще откроет.

Треск. Открыл. Не то, чтобы меня интересовала квартира номер «61», хочу проверить догадку про…

Смерть. Тут тоже смерть. Люди просто лежат под одеялами, замерзнув во сне. Никто не резал вены, не вешался, не бросался из окна в сугроб, не стрелялся. Квартира, кстати, охотничья (судя по оленьим рогам).

Вздохнул. Значит, будем искать оружие. Мои спутники уже тут.

— Проверьте, пожалуйста, кухню, холодильник, вдруг что ценное осталось. Трупы не трогайте, Христа ради. Потом гардероб.

Старый металлический шкаф нашелся довольно быстро и был как положено прикручен к стене. Открывается специальным ключом без всякого цифрового кода. Мощный, запросто не вскроешь. Стена хлипкая, можно оторвать и укатить на базу. Решил проверить стол, вдруг там ключ. Засохшие цветы, фотографии россыпью, какие-то документы, квитанции. Ещё один ящичек, запирающийся. Дергаю, ломаю. Презервативы неизвестной японской марки (на кой хрен их хранить тут?), расписка о получении трех тысяч шестисот долларов в задубевшем файле, два одинаковых мощных фигурных ключа слегка ржавых от возраста. Проверяем. Подходит.

Среди наших поисков — хороший улов. В сейфе потёртая советская двустволка и карабин «Молот Вепрь». Не то чтоб я так разбирался, просто вложена в открытую заводскую упаковку с маркировкой. Патроны, порох, какие-то охотничьи приблуды, зверского вида ножик, на задней стенке выцветшая фотография мужика с ружьём.

— Прости, охотник, — тихонько бросил я над телами на кровати, но продолжил выносить ценности. Охотничьи комбезы, маска лыжника на лицо, какие-то мази, сапоги. Бинокль. Всё шло в волокушу. Нашлась и теплая охотничья одежда, защита для лиц.

Аяз осматривал деловито, цокал языком, многие неизвестные мне предметы для него вполне понятны.

Прикрыв двери, мы покинули эту квартиру, как эдакие расхитители гробниц, только без романтики и Лары Крофт в откровенных нарядах.

Раз уж завернули в спальный район, наугад повернул в поисках гаража товарища страшного прапорщика Барбариса. Помня опыт прошлого нападения (которое произошло в этих же дворах), сначала осмотрел местность.

Вроде здесь, специально запоминал. Копаем, вскрываем с треском жестянку двери. Гараж нашли. Настоящая кладовая. Только одной ходкой тут не обойтись. Нагрузили горой, отправил Дениса и Кабыра за подмогой и новыми волокушами.

Аяз молчит. Потом потянул за рукав в сторону. В углу двора, между ёлкой и каким-то столбом — пустота, проталина, берлога размером с легковой автомобиль. Загнал нас туда, дабы не торчали на открытом месте и не мёрзли. Ну что, мудро.

Сели на корточки, чтобы задницы не морозить. Хотелось пить. Пожевал немного снега. Тишина. Внезапно, в одну секунду сердце ухнуло, слух напрягся. Ничего. Тихо. Может, нервы? Или нет? Интуиция здорово помогала нашим древним предкам.

Аяз развернулся, выполз из схрона. Лезу следом, тихонько достаю пистолет. Досылаю патрон. Предохранитель «к бою». Проверил нож-хвостовик на поясе, топор. Дышу носом. Во всяком случае, живым вы нас не возьмёте. Пидорасы.

Притаились за сугробом.

Из-за угла пятиэтажки цепочкой показались фигуры. Семеро. Гопники. Вооружённые. Да столько ж вас? Почему не замерзли все? Многовато. Аяз жестами показал, что станет на огневую позицию, его задача основная. Моя — привлечь внимание и гнать на него пока он будет работать из мосинки. Я слегка вспотел, но кивнул, татарин бесшумно удалился.

Шпана всё ближе. Один из них ускорился и нырнул в наши раскопки.

— Хорёк?

— Беня! Тут нычка! Зырь!

Столпились вокруг ямы. Метров десять до них. Один из хмырей задумчиво посмотрел на тропку следов в сторону Завода, пошептал что-то и побрёл по ним. Следопыт хуев. Оттуда отделялся и наш след в сторону проталины. Ещё дальше я — сижу за сугробищем и изображаю неинтересного снеговика.

Этот бычий выпердыш посчитал хорошей идеей нырнуть в нору головой вперед. Исследовать. Ну кто ж лезет на четвереньках в берлогу? Ствол в карман. Два шага вперед, взору открывается жопа в модных зауженных спортивных штанах с блестками. Огромным размахом обрушиваю топор в середину икры «ловца медведей». Глухой непередаваемый звук разрубаемой кости.

Мда. Мне удалось обратить на себя внимание. Оказывается, если хорошо размахнуться полутораметровым топором, то человеку можно отрубить стопу. Буду знать.

Меняю в руках пистолет и топор. Слева разрывающий мозг крик, вопль, гнев и нестерпимая боль, излитая в мерзейшем звуке. Сугроб активно шевелится. Стараюсь не обращать внимание, как быстро краснеет снег.

Выдох. Совмещаю прицельные скобы на самом крупном из стоящих. Шванг. Снова. Шванг. Попал — не попал, пора крутить педали пока не дали.

Спешу, перепрыгиваю через заборчик в сторону будки трансформатора. Там должен сесть на позицию Аяз.

Над двором гремит раскатистый выстрел. Следом целая канонада. Падаю, ползу, двигаюсь активно, ибо хочется жить.

Если бы не было так страшно, то получилось бы комично. Убегаю на всех четырех, загребая топором. Попадается твёрдый ровный участок замерзшей грязи и льда. Кувырок. Над головой снова гремит раскатистый грохот.

Поворачиваюсь, складываюсь клубком жопой на снег. Пистолет на месте. Топор у ног. В середину силуэта первого бегуна. Сердце колотится. Плавное нажатие. Шванг. Ещё раз. Прицел. Шванг. Шванг. Он делает удивленные глаза, заваливается вперед. Следующий поднимает громадную трубу, украшенную уродливым металлическим черепом, шагает навстречу. Целюсь в грудь. Не успею. Сколько у меня ещё патронов?

Выпрямляюсь, берусь за топор обоими руками.

Мой противник резв, но снег его замедляет на мгновение и эту фору я использую. Перехватил топор повыше и огромной дугой врубил ему в середину ноги.

Попал.

Ещё один громоподобный выстрел прогремел под двором. Но, не в «моего парня». Я не отслеживал результативность огня снайпера, но над ямой было шестеро, добежал до меня один.

— Ах-хаааааа, — жалобно взвыл противник, округлив глаза и немного сгибаясь.

Стрельба продолжается, как озлобленный собачий лай. Редко и гневно.

Поднимаю, замахиваюсь топором. Удар в район груди, он попытался блокировать его трубой. Фехтовальщики из нас так себе. Просто я сильнее, а оружие имеет большое «плечо» размаха. Без затей бью снова. Он падает. Добиваю сокрушительным ударом по голове. Топор соскальзывает, отвратительно откалывая кусок черепа и расплескивая содержимое. Вопреки тому, что слышал, содержимое черепной коробки показалось мне совершенно красным, а не серым.

Фух.

Последний? Удалось напарнику завалить остальных?

Где Аяз?

— Не стреляйте, фраера, я сдаюсь! — орёт последний. Не стал сражаться вместе со всеми. Крадется.

Тело болит во всех местах. Привстаю с «карачек» чтобы увидеть над сугробами недобитого гопника. Левая рука опирается на топор как на посох, правая до хруста пальцев сжимает вальтер. Предательски дожат руки, ствол ходит ходуном.

— Переговоры, малой? — ору наугад, пытаясь унять дрожь. Если не смогу целиться, не смогу стрелять. Не смогу стрелять, неромантично умру в этом грязном снежочке. — Ты из какой банды? Мы отряд Цепеша! Знаешь его?

— Какого Цепеша?

Гред-ддам. Над вселенной грохот выстрела. Поднимаю голову. Кажется, это Аяз завалил последнего оленя.

— Дракулы, твою мать, — бурчу под нос.

— Аяз? Родненький, ты где? Там же? Я иду.

Я весь в снегу, в чье-то крови, перебирая руками и ногами заползаю на трансформаторную будку, которую занял товарищ татарин.

Аяз ранен.

Смотрит не залитым кровью глазом, улыбается, кивает. Ещё жив. Руки на животе.

Голова, лицо, всё тело в кровь. Враги стреляли наугад, но снег не защитил от пуль. Он весь изранен, последнего врага застрелил уже на останавливающемся сердце.

Подполз к его лицу, ловя последние вздохи. Не задавая вопросов, прильнул ухом к его губам.

— Брату передай, люблю его.

Аяз умер. Не было конвульсий, он просто затих.

Привстал на коленях, положил ему в руки трехлинейку. Как говорил Лермонтов — «он встретил смерть лицом к лицу, как в битве следует бойцу». И, с оружием в руках.

Дрожащими руками попытался вытереть кровь с лица. Повернул глазами к небу, откуда падали снежинки.

Привел меня в чувства Иваныч. Выглядело это как пара затрещин по мордасам. Оказывается, я сидел над телом и слегка раскачивался, обнимая топор.

Он без слов понял, что случилось, щупал, проверил нет ли на мне новых не предусмотренных изготовителем отверстий. Потом залепил приводящую в чувство оплеуху.

После — принялся командовать.

Тело татарина спустили. Грузили содержимое гаража, парни обыскивали убитых. Отыскали и принесли мой тесак (оказывается, выронил).

Тот парняга с отрубленной в сугробе ногой — пытался уползти, преодолел метров пятьдесят. Судя по масштабу кровавого следа, истёк кровью. Трупы врагов раздели почти до трусов, забрали ценности, нашли два «Макарова», обрез и две странные кустарные конструкции, вроде самострелов. И полные карманы патронов 5,45 к ним.

Кровавые следы заносило снегом.

Аяз погиб. Дошли до цеха, мы с Иванычем вызвали Хана. Хоронить. Он был буквально убит горем. На наших глазах с его лица спала улыбка. Позвал жену. По исламской традиции и уважению к покойному мы похоронили его в тот же день. Хан читал молитву, жестами показывал, что и как делать.

При помощи навигатора нашли направление Мекки чтобы усадить лицом к ней. Хан омыл тело, завернул в чистую ткань.

Мы с Иванычем (вообще могли нагнать для этого толпу студентов, но ограничились только собой) раскопали снег на кладбище, долбили окаменевшую землю, копали традиционную «сидячую могилу».

Пока руки трудились, думал, что кроме личного горя есть две новости: первая, жители домов замерзли, вторая, гопники — нет.

Время тринадцать двадцать. Когда вернулись в цех, услышали сказанную шепотом новость — Алик умер.

Сил испытывать какие-то чувства по этому поводу не было.

Меня встречали мои парни. Молчаливые. Губы поджаты. Вручил Кабыру винтовку.

— Жаль, что Аяз тебя не научил. Никого не успел. Он умело стрелял. Всех убил. Ты это, не прими за дискриминацию, не обижайся, но северные народы рождали великих стрелков-снайперов. Нам они теперь очень нужны. Ты теперь наш снайпер. Может, другое оружие тебе добудем. Потом.

Кабыр принял винтовку молча, серьезно и, как мне показалось, с легким вздохом.