Легенда о Травкине

43

Травкина, заблаговременно предупредив, привезли в здание, где ему надлежало ознакомиться с документом особой важности. Трижды — в самом здании — проверяли документы, хотя рядом безотлучно шел майор госбезопасности. Он и раскрыл перед Травкиным дверь помещения из двух комнат, сам оставшись в коридоре. В первой комнате — столик школьных размеров (на одного учащегося), стул и сейф, который надлежало открыть Травкину ключом, торчавшим в замке. Вторая комната сообщалась с первой широким проемом, в комнате за круглым столом сидел капитан госбезопасности, правым плечом к Травкину, из кобуры на бедре выглядывал пистолет, руки капитан выложил на стол и пальцами так и сяк вращал спичечный коробок. Смотрел капитан не на Травкина, не на документ в его руках, а на что-то, находящееся между сейфом и Травкиным, и смотрел так, будто в некоей точке располагалось зеркало особой конструкции, будто в зеркале этом отражался и Травкин, и сейф, и документ. Техническая любознательность заставила Травкина всмотреться в точку, от которой не отрывал глаз капитан, манипулирующий коробком спичек. Ничего в точке не обнаружив, он понял, что капитану приказано не выпускать документ из поля зрения, но ему же запрещено тот же документ видеть. Тяжелый труд, — подумал Травкин, проникаясь уважением к капитану и замечая еще, что рассыпчатыми звуками, от коробка исходящими, капитан корректирует поведение человека, которого — как и документ — он обязан видеть, но смотреть на которого нельзя. На чтение ушло несколько минут, и, когда глаза Травкина уткнулись в «исполнено в единственном экземпляре», капитан встал, коробок утих. К столу капитан подошел после того, как документ уложен был в конверт, а конверт спрятан в папку. Эту папку капитан бережно, как грампластинку, двумя пальцами положил в сейф, улыбкой и взглядом предложив Травкину сейф закрыть. Вадим Алексеевич хотел поблагодарить за заботы, но рот не открыл, подумал, что здесь издавать звуки имеет право только спичечный коробок. Майор за дверью принял Травкина так, словно тот прошел кропотливейшее медицинское обследование и никаких заболеваний в нем не обнаружено. «Ну, вот и хорошо...» — облегченно вздохнул майор, повел Травкина вниз, к выходу, и только за дверью подъезда вернул ему свободу передвижения, которая, впрочем, оказалась ограниченной, потому что Вадима Алексеевича окликнул человек, идущий в здание на ту же самую процедуру, и человек попросил Травкина обождать его, и Травкин, кивнув, понял, кто попросил. Человек был главным конструктором комплекса дальнего обнаружения, комплекс привязывался к «Долине», или, наоборот, «Долина» должна была подвязываться к нему — вопрос еще не был решен.

И вопрос решился, в милой беседе, на даче. Травкина потчевали домашними кушаньями, компотами, соленьями и вареньями, хозяйка с материнской заботливостью подкладывала ему и подливала, хозяин скромно подшучивал над полубездомным холостяком. Родин в свой «путеводитель» его не включил, великоватой показалась ему разница между «Долиною» и тем скопищем КБ и заводов, над которыми властвовал этот вот приветливый человек.

А разница-то оказалась ничтожной, расстояние, отделявшее Травкина от этого человека, преодолелось легко, и преодолел его не Травкин, не хозяин дачи, а майор, по очереди сопровождавший того и другого к помещению с сейфом, незримыми наручниками скованный с тем и другим.

— Удивительно, до чего же вы похожи на Сергея Павловича Королева... Да, много у вас общего, много... Расскажу вам, как идеально просто разрешил однажды сомнения конструкторов Сергей Павлович. Тогда все они споткнулись о незнание поверхности Луны, лунник создавали. И Сергей Павлович взял да начертал резолюцию: «Считать грунт на Луне твердым». И подпись, дата. И работа с мертвой точки сдвинулась, закипела... Никаких аналогий не усматриваете?

— Пока нет, — осторожно вымолвил Травкин.

— Тогда напомню. Не так давно встретился мне написанный вами документ, начинающийся словами: «Считать принятыми на вооружение ВВС США следующие типы самолетов...» И конец спорам. Да, много, много общего, и по линии прекрасного пола тоже...

Сынок хозяина, крутивший баранку не хуже московского таксиста, доставил Травкина к дому. Вадим Алексеевич вошел в свою комнату — и поразился убожеству ее. Выгороженный в казарме уголок, а не жилплощадь, на которой обитает главный конструктор. Сюда Родина даже приглашать стыдно, бездомного и неприхотливого Родина, а о женщинах и говорить нечего. Оперная Лена, о которой трубят все газеты, побрезговала бы раздеваться в этой жалкой комнатушке. И ходит он, Травкин, оборванцем, и вообразил о себе невесть что.