Леонард и Голодный Пол

Глава 14 «Хеппи Мил» — счастливый ужин

После телефонного разговора Леонарду стало не по себе от ощущения вины и предательства — он подвел Голодного Пола, своего лучшего и единственного настоящего друга, человека, который всегда был рядом и неизменно выделял специально для Леонарда часть своей (надо, правда, признать, малоактивной) жизни. Их дружба была не просто удобным времяпрепровождением двух тихих, одиноких мужчин с небольшим количеством других возможностей, это был договор. Договор о сопротивлении водовороту деловитости и бесчувственности, поглотивших остальной мир. Это был договор о простоте, противостоящей конкуренции и шумихе. Единственным слабым местом, которое обнаружил Леонард в подобном образе жизни, было то, что все шло прекрасно, пока ничего вокруг не менялось. В условиях стабильности дома и на работе, живя жизнью, полной глубины и смысла, они, конечно, могли сохранять священную нежность своей особенной дружбы. Но как только жизнь стала меняться, как только люди начали уходить из твоей жизни, что рано или поздно всегда происходит, тогда север, юг, запад и восток сместились со своих обычных мест на компасе. И ты, опустошенный, оказался перед выбором: войти в этот мир со всеми его рисками и последствиями или создать для себя пузырь безопасности. Но пузырь — это вещь в себе. Одиночество и спокойствие теряют свою особость, когда они ничему не противостоят. В активной — или, по крайней мере, в более активной — жизни спокойное размышление отталкивается от опыта. Но в намеренном исключении из своей жизни опыта, в уходе от жизненных реалий нет ничего необычного. Это всего лишь очередная разновидность страха, ведущая к одиночеству, которое ограничивает твою жизнь. Одиночество накапливается, становясь все больше и больше, и наконец оказывается таким огромным, что перекрывает входную дверь, иссушает беседу и прячет других людей за звуконепроницаемым стеклом. Как бы то ни было, Леонард начал понимать, что, когда держишься с другими на расстоянии, это не приносит даже спокойствия. Чем больше он отдалялся от людей, тем больше непонимания и удивления они в нем вызывали. На расстоянии он терял перспективу. И если не остеречься, можно стать нетерпимым и язвительным, как тот человек из супермаркета со следами яичницы на джемпере, который все время что-то бормочет себе под нос. Честно говоря, Леонард обнаружил, что стал менее критически относиться к людям, впустив их в свою жизнь. Люди, как выяснилось, не так уж плохи. Во всяком случае, некоторые из них. Может быть, в этом-то все и дело: найти правильных людей, научиться определять их, а найдя — ценить.

Все это ставило его в затруднительное положение по отношению к лучшему другу. Леонард не был уверен, что Голодный Пол сделал важные шаги в том же направлении. Что, если он и дальше не захочет выходить из своего мирка, не осознавая, что этот мирок становится все меньше? Леонарду было больно думать, что он перерос Голодного Пола, словно их дружба превратилась в обратную тонтину, когда последний оставшийся оказывается проигравшим, а наградой становится идущая вспять, сужающаяся жизнь.

Но Леонард дал себе слово, что он не допустит, чтобы его внутренний рост, каким бы он ни был, нанес ущерб Голодному Полу. Их дружба слишком много для него значила. Он решил, что не даст завязавшемуся роману с Шелли — который, надо признать, был еще только в самом начале — помешать их дружбе. И больше никогда из-за собственной беспечности он не отложит встречу и не нарушит данное обещание. С этого дня он приложит все усилия, чтобы включать друга в свои планы, и, возможно, с осторожностью, завуалированно — он еще не до конца придумал как — попробует помочь другу раскрыться в собственной жизни.

Еще одно было ясно Леонарду: он понимал, что у него появился небольшой, но соблазнительный шанс стать частью жизни Шелли, как и она может стать частью его жизни. Он еще толком не знал, куда он хочет, чтобы они пришли, и на время отложил трудные вопросы о ее семилетием сыне, но он точно не хотел все испортить из-за своих колебаний и сомнений. На этот раз он воспользуется случаем и рискнет.

Целую неделю он готовился к их первому вечернему свиданию, и эти приготовления шли за счет книги о римлянах. Он решил, что не станет придумывать ничего необычного, а закажет столик в милом ресторанчике, тихом, но со вкусом оформленном и не слишком дорогом, на случай если она захочет разделить счет. Никаких хипстерских забегаловок. Был один славный итальянский ресторанчик, мимо которого он часто проходил по дороге с работы домой и в котором, что важно для Шелли, подавали вегетарианские блюда, поэтому он решил, что закажет столик там. После ужина он пригласит ее на прогулку, и, если все пойдет хорошо, они смогут заглянуть еще куда-нибудь и выпить по рюмочке, как друзья, а может, и больше, чем друзья.

Хотя Леонард так и не полюбил шопинг, он потратил приличную сумму на новый дизайнерский парфюм, но лишь когда набрызгал его себе на щеки, заметил слова pour femme, написанные тонюсенькими золотыми буквами по нижнему краю темной коробки, очень похожей на мужскую. Возможно, она не заметит, и парфюм сойдет за унисекс. Аромат обманул его, а значит, и Шелли может обмануться, подумал он — его оптимизм игриво бежал впереди реализма.

Стремглав выскочив из дома, он явился к месту встречи почти на полчаса раньше. Там уже томились в предвкушении чудесного вечера несколько принарядившихся влюбленных с тщательно ухоженными лицами. Было холодно, и то ли из-за нервов, то ли из-за узковатых новых джинсов он почувствовал, что его мочевой пузырь вряд ли протянет до восьми часов. Леонард пересек улицу и зашел в «Макдоналдс», который казался наиболее подходящим выходом из ситуации. Но, когда попытался открыть дверь туалета, выяснилось, что она заперта.

— Туалеты только для посетителей, — прозвучал глубокий бас откуда-то сзади и сверху. Леонард обернулся и увидел охранника размерами с гору Рашмор.

— Понятно. А если я что-нибудь куплю? — предложил Леонард.

— Именно для этого люди и ходят в рестораны. Но вы должны купить до того, как пойдете в туалет, — невозмутимо пояснила гора Рашмор.

Леонард двинулся к прилавку, где его уже поджидала улыбчивая кассирша.

— Здравствуйте. Какой у вас самый дешевый бургер? — спросил Леонард.

— Наш традиционный бургер, сэр, — ответила кассирша.

— Хорошо, возьму этот бургер и «Севен-ап», чтоб запить.

— «Спрайт» подойдет?

— «Спрайт», «Севен-ап» — все равно. Да, подойдет.

— Дешевле будет купить комплексный обед, сэр. Хотите? Тогда у вас еще будет картофель фри, а по цене получится дешевле.

Ситуация выходила из-под контроля, но с логикой девушки спорить было трудно.

— Хорошо. А теперь я могу воспользоваться вашим туалетом? — спросил Леонард, переминаясь с ноги на ногу.

— Конечно. Код от двери на вашем чеке. Заказ будет готов через минуту.

— Прекрасно. Я скоро вернусь.

Из туалета Леонард вышел другим человеком. Кассирша протянула ему поднос с едой. Выяснилось, что он заказал «Хеппи Мил» для детей с вложенной в коробочку игрушкой из последней диснеевской франшизы. После посещения туалета ему уже не нужна была еда, но жаль было ее выбрасывать, поэтому он решил съесть немного, оставив место для ужина в ресторане. К тому же на свидании неплохо быть не слишком голодным — он не хотел, чтобы Шелли сочла его обжорой.

Леонард сел и открыл коробку. Бургер оказался тонким и скользким, а порция картофеля маленькой, так что вряд ли он испортит себе аппетит. Но как только он начал есть, в окно рядом с его столиком постучали. На улице было темно, поэтому Леонард мог видеть на стекле лишь свое отражение. Проигнорировав стук, он снова впился зубами в бургер. Стук послышался снова, а после этого перед ним возникли две едва различимые размахивающие ладони. Он приблизил к окну лицо — с другой стороны приблизилось отделенное от него двойным стеклопакетом улыбающееся лицо Шелли.

Она тоже приехала раньше и, выйдя из автобуса, увидела Леонарда, поглощающего — не где-нибудь, а в «Макдоналдсе»! — детский ужин «Хеппи Мил». Шелли вошла внутрь через автоматическую дверь, приостановившись, чтобы пропустить выходящих подростков, и присела к нему за столик у окна.

— Надо отдать тебе должное, ты умеешь удивить девушку! Наше свидание будет здесь? — спросила она.

— Ничего подобного! — ответил Леонард, пожалуй, чересчур взволнованно.

— О’кей, уф-ф! Тогда что это значит? Ты решил два раза поужинать или умираешь от любопытства: какую же игрушку положили сегодня в «Хеппи Мил»?

— Это какая-то рыбка из мультика, из дисне…

— Это рыбка из мультика «В поисках Немо» или из какой-нибудь новой его серии. У Патрика их несколько. Такие игрушки просятся на помойку. Не обижайся, если они тебе… э-э… нравятся.

— О боже, нет, конечно! Я понимаю, что выглядит это странно, но мне нужно было в туалет, а тот парень, гора Рашмор…

— Какой парень?

— Гора Рашмор. Он такой огромный и массивный, что напомнил мне, в частности, лицо Томаса Джефферсона, вырубленное в скале. Он остановил меня и сказал, что воспользоваться туалетом можно, только если что-то купишь, поэтому я и взял самое дешевое, что у них было, но потом подумал, что нехорошо выбрасывать еду — я знаю, тебе не понравится, что бедную корову убили, а потом отправили в мусорную корзину, — поэтому я сказал себе: съем хоть немного, и, как видишь, я еще почти ничего не съел. Вот так получилось.

Леонард глубоко вздохнул и взглянул на Шелли, которая таскала картошку из его пакета со странным, недоуменным выражением на лице.

— Кажется, я поняла. Это обед во спасение твоего мочевого пузыря. Думаю, меня твое объяснение устраивает. Теперь можем начать наше свидание? — спросила она.

— Было бы прекрасно. Между прочим, привет.

Леонард подался вперед и чмокнул ее в щечку.

— Приятный запах. Вроде у меня есть похожие духи. Давай это выкинем, — сказала она, отправляя в мусорное ведро остатки обеда, а игрушку из «Немо» сунув себе в карман, потому что больше было некуда.

В итальянском ресторане официант посадил их за столик в маленьком полукабинете. Пианист в дальнем конце зала играл что-то романтическое по своему вкусу и создавал фон для окружающего здорового гомона беседующих парочек самых разных возрастов. В ресторане, как показалось Леонарду, в основном ужинали те, кто пришел на первое свидание, или праздновал годовщину свадьбы, или просто посетил еще раз свое любимое место.

— Тут действительно очень мило. Как ты нашел этот ресторан? — спросила Шелли.

— Понимаешь, я тысячу раз проходил мимо и думал, что там, наверное, здорово. Но никогда не заглядывал, — ответил Леонард, хотя на самом деле всякий раз, проходя мимо, он говорил себе, что, если когда-нибудь у него будет девушка, он приведет ее именно сюда.

Когда Шелли сняла пальто, он увидел, что на ней красивое зеленое платье, кружевное и без рукавов. Ее волосы приобрели чуть более темный оттенок, чем обычно, были подстрижены и уложены. На лице он заметил совсем немного косметики, хотя до этого никогда не видел вообще никакого макияжа. Глядя на то, как она просматривает меню и, читая, шевелит губами, он сказал: «Ты прекрасно выглядишь, Шелли», хотя вовсе не собирался говорить вслух то, о чем подумал.

Она улыбнулась немного смущенно.

— Спасибо. И ты тоже. Мне нравится твой пиджак. Ах, как хорошо, правда? — сказала она, имея в виду то ли ресторан, то ли их свидание, то ли все вместе. — К счастью, здесь много вегетарианских блюд.

— А почему ты стала вегетарианкой? Забота о животных или это связано со здоровьем? — спросил Леонард.

— Да не было особых причин. Несколько лет назад у меня было пищевое отравление от подогретого, но не прожаренного фарша, и с тех пор при мысли о мясе меня стало подташнивать. Я решила месяц-другой его не есть, а потом так и не начала. Я не воинствующая вегетарианка. Никаких претензий, если ты закажешь большой ти-бон стейк. Патрик ест мясо — сосиски, если, конечно, их можно назвать мясом, — и когда не доедает, это делаю я. Как ты верно заметил, мне не нравится, когда мясо выбрасывают, — бессмысленная смерть животного и все такое.

— Как же ты получаешь белки в достаточном количестве? — спросил Леонард.

— Ах, белки! Знаю я, как вы, мясоеды, не спите по ночам и все волнуетесь по поводу белков у вегетарианцев. Маргарет, которая со мной работает, живет на диете из сигарет, попкорна и диетической колы. На прошлой неделе она прочитала мне целую лекцию о необходимости белков. Я попросила ее не беспокоиться. Самцы-вожаки у горилл — вегетарианцы, и у них все в порядке. Она погуглила картинки самцов-вожаков и, кажется, успокоилась. Но в любом случае, если я вдруг грохнусь в обморок во время нашего свидания, тебе разрешается сбегать в «Макдоналдс» и принести мне немного белков.

У Шелли была приятная манера одновременно говорить и посмеиваться, сдерживая хохот достаточно долго, и только в конце предложения она взрывалась.

— Ладно, ладно, согласен. Когда-нибудь я бы с удовольствием приготовил тебе вегетарианский обед. Дома я часто ем вегетарианскую еду, — ответил Леонард, вспомнив про лежащие в холодильнике картошку фри из духовки и мороженое.

Они сделали заказ: Шелли выбрала салат из вяленых помидоров и грибное ризотто, а он — гаспачо и какое-то рагу. Перекус в «Макдоналдсе» несколько перебил ему аппетит. Еще Шелли заказала бокал просекко и выпила его несколько быстрее, чем хотела, но ему было приятно видеть, что не он один слегка нервничает. Леонард заказал пиво, довольный, что не нужно участвовать в «винном представлении»: чуть-чуть пригубить, понять, не пахнет ли пробкой, и затем кивнуть с видом знатока, если не пахнет.

Шелли заказала еще бокал просекко, и они сначала заговорили о ее семье — двух братьях и непохожей на нее сестренке-двойняшке, затем о том, как он стал писать энциклопедии, потом о чудике, который однажды встретился ей в автобусе по дороге в город и сказал, что она прямо-таки вышла из телевизора. Леонард предположил, что, возможно, это был комплимент, однако Шелли все-таки сомневалась.

Когда подали закуски, Шелли решила перейти к вопросам.

— Итак, Леонард, мой друг, пора мне побольше узнать о тебе. Я знаю, где ты работаешь, что твой стол обычно прибран, что ты любишь мясо и энциклопедии. Теперь давай заполним некоторые пробелы. Понимаешь, так нам будет легче, и это коснется обоих в равной степени. Итак, начнем с начала…

Леонард слегка напрягся.

— Ты явно книжный человек. Какая у тебя самая любимая книга?

— Надо подумать… «Хроника двадцатого столетия», — уверенно ответил он.

— Это еще что такое?

— Хроника. Главным образом она включает все важные газетные сообщения двадцатого века. Страница на каждый месяц, так что там всего — сколько получается? — около тысячи двухсот страниц. Это потрясающе — все отклики того времени на произошедшие события. Я ее очень любил в детстве и сейчас часто перечитываю, когда иду… э-э-э… когда сяду поудобнее. А у тебя? Какая у тебя любимая книга?

— Погоди, меня все же интересовало что-то вроде романа, понимаешь, такой книги, которая расскажет мне о тебе. Назови еще что-нибудь, только не телефонный справочник и не то, что ты назвал сначала.

Леонард рассмеялся. Он счел ее деловой подход хорошим знаком серьезных намерений.

— Ну, раз уж таковы правила, то я бы, пожалуй, назвал «Моби Дика». Да, «Моби Дик». Классика. Чудовищная книга, но да, любимая.

— Разве это, в сущности, не энциклопедия китобойного промысла с привязанной к ней историей?

— В каком-то смысле, думаю, ты права. Но честное слово, я не пытаюсь увильнуть. Просто я люблю книги с фактической информацией. Вряд ли ты этому удивишься. А у тебя? Какая любимая у тебя?

— Боюсь, в последнее время у меня для чтения не так много времени и сил. Но, наверное, книга, которая со мной уже много лет, — это «Мельница на Флоссе», хотя, возможно, все дело в том, что во мне самой есть что-то от Мэгги Талливер.

— Я тебя понимаю. Не в том смысле, что во мне есть что-то от Моби Дика как живого существа. Думаю, мы с ним разные. Признаюсь, я не читал «Мельницу на Флоссе», хотя, кажется, где-то дома она у нас есть. Вообще-то, я не ожидал, что ты назовешь классический роман.

— Почему нет? Я что, не похожа на умницу-разумницу?

— Нет, дело не в этом, конечно, нет. Просто ты такая — не знаю, как сказать, — энергичная. Я ожидал другого, но не знаю, чего именно. Сэлинджера или чего-то животрепещущего и современного. Не то чтобы «Мельница» — это плохо, просто…

— Видишь ли, я тоже умею быть серьезной и сноски меня не пугают.

— Я и не сомневался.

— О’кей, дальше что? Любимая музыка? — спросила она.

— Легче легкого.

— Тогда давай.

Леонард попытался вспомнить какую-нибудь классную группу, но в голову ничего не приходило.

— Можно называть компиляцию из разных крутых хитов?

Она подняла глаза к потолку, словно взывая к богу итальянских ресторанов.

— Шучу, шучу. Для меня это «Pie Jesu» из «Реквиема» Форе. Божественная хоральная музыка. Тебе она понравилась бы, если ты ее не слышала.

— О да, хоральная музыка такая чистая. Я человек нерелигиозный, но обожаю церковную музыку, — сказала Шелли.

— У меня так же с искусством. Не люблю мессы, но мне нравится бывать в храмах и наслаждаться их искусством. В церквях гораздо лучше, чем в галереях. А у тебя какая любимая музыка?

— Пожалуй, не такая элитарная. Первый альбом Пи Джей Харви. Она мне всегда нравилась. Умная, лиричная и в то же время немного резковатая — по-моему, удачное сочетание, — сказала Шелли, глотнув из бокала и движением бровей подчеркнув свою мысль.

Так продолжалось довольно долго — они рассказывали о своих предпочтениях, и хотя их слова звучали весело и даже легкомысленно, это помогало им лучше узнать друг друга. Следующие пять ответов Леонарда были: «Все о Еве», Перу, стейк, Леонард Бернстайн, змеи и двенадцать. Ответы Шелли: «До свидания, дорогая», Бутан, марципан, Шелли Дюваль, мотыльки и семь.

За десертом, когда алкоголь уже начал оказывать свое действие, они погрузились в более глубокие воды.

— Так как случилось, что ты бросила художественный колледж? — спросил он.

— Если коротко, то я забеременела. А если рассказывать долго, то я любила колледж. Туда было очень трудно поступить. Мой учитель в средней школе, человек ленивый и безразличный, сказал, что мое портфолио слабовато и для поступления требуется что-то более оригинальное. Я чуть было сразу не бросила всю эту затею, но папа вытащил мои работы, разложил их и почти заставил меня попытаться. Что особенно важно, он не интересовался моими другими занятиями и домашними работами, и в конце концов мне удалось собрать довольно сильное портфолио, но я не знала, какие в колледже требования, потому что никто из знакомых туда не поступал. Когда меня приняли, я ужасно гордилась собой. Помню, выскочила на улицу и практически залезла в сумку почтальона за письмом. Он сказал, что не по правилам выдавать письма на улице, но понял, что меня все равно не остановить. Родители были в восторге. Папа позвонил в школу, попросил позвать учителя рисования и, кажется, объяснился с ним, как бы тебе сказать, в весьма победоносном стиле.

Первый год учебы был потрясающий, вокруг все эти люди, с которыми я могла общаться впервые в жизни. Взрывные, увлеченные, ругающиеся, безумные, творческие личности. Фонтан идей и энергии. Светской жизни тоже хватало — приемы и вечеринки, на которых тебя звали или не звали, всеобщее сумасшествие. В общем, у меня кое-что началось с преподавателем по изобразительному искусству. Он был всего на несколько лет старше. Его звали Стэнли Принс, сейчас он довольно известный художник. А я звала его принц Стэнли. Когда вечеринка подходила к концу, мы обычно находили друг друга и несколько раз исчезали вместе. Не знаю, учил ли ты в школе биологию, но иногда, когда мужчина и женщина очень друг друга любят, кое-что происходит. Моя беременность выбила его из колеи, и он решил уйти из колледжа, а мне сказал — причем не лично, — что готов помочь, чем может. Думаю, ты представляешь, что я ответила. Неудивительно, что мы с тех пор почти не контактировали. Некоторые мои знакомые обвинили меня в том, что Стэнли ушел, и ситуация осложнилась. В конце концов я бросила колледж. Папа хотел, чтобы я продолжала учиться, но мое сердце, признаюсь, было разбито, и я не чувствовала, что могу стать этакой самостоятельной суперженщиной. В результате, когда родился Патрик, я переключилась на него и вышла на работу только несколько лет назад. Работа у меня в основном административная и офисная. Но благодаря сыну я опять начала рисовать. Он любит рисовать, и мы занимаемся этим вместе — такое у нас общее дело. Ему нравится рисовать картинки из твоих книг. Честно говоря, нам обоим нравится. Некоторые получаются лучше, некоторые хуже. В твоих книгах много изображений злых людей, ты заметил?

— Ха-ха! Да, есть такое, — ответил он. — Правда, сейчас я работаю над другой книгой. Мой собственный параллельный проект. Хотя, пока не сделаю больше, не буду говорить, чтоб не сглазить.

— Ну, хоть в общих чертах.

— Пока рассказывать особо нечего. Просто я потерял всякий интерес, составляя эту шаблонную энциклопедию о римлянах. Знаешь, все эти колесницы, прямые дороги…

— Носы, акведуки. Да, я тебя понимаю, продолжай, — вставила Шелли.

— Вот именно. И я решил попробовать написать что-то более человеческое. Настоящую детскую энциклопедию, в которой все будет про детей. Я хочу рассказать о жизни ребенка в Риме. Основываясь на фактах, но в более повествовательном духе. Может, дать ему имя, семью, игрушки, друзей. Поговорить о его проблемах и других сторонах жизни, которые будут понятны современным детям. Не уверен, что у меня получится, но…

— Замечательная идея! Ты можешь создать целую серию. Ребятам будет действительно интересно. Как здорово! Книгу опубликуют?

— Не знаю. Честно говоря, я только тебе о ней рассказал. Хочу сам сделать иллюстрации, хотя мне неловко говорить это тебе, у меня ведь нет специального образования.

— Какие глупости! Обязательно надо попытаться. Идея, по-моему, очень оригинальная, и я даже не могу представить, кто мог бы ее осуществить лучше тебя. Дай раскрыться своему таланту. Чтобы не получилось, как у меня, когда рисуешь в стол.

— Было бы прекрасно, если бы ты снова начала рисовать. Мне бы очень хотелось посмотреть твои работы, если ты не против, — сказал Леонард, обрадовавшись, что можно перевести разговор на другую тему — он не привык к комплиментам.

— Поживем — увидим, — ответила она.

Слушая ее, Леонард постепенно чувствовал, что ему передаются ее открытость и энтузиазм. У них были такие разные жизни. Она правда, правда очень ему нравилась. Не успев подумать, он вдруг выпалил вопрос: что такого она в нем нашла?

— То есть не хочу сказать, что я неудачник, но ты же понимаешь, о чем я. Наверное, мне хочется знать, чувствуешь ли ты, что у нас завязались какие-то отношения — или как лучше это назвать? А если так, то что ты думаешь об отношениях со мной? Или, может, я просто друг или человек, вызывающий, к сожалению, только платонические чувства?

— Раз уж ты прямо задаешь такой вопрос… — начала она, — мне кажется, странно было работать на одном этаже месяц за месяцем и не попытаться что-то предпринять. Поначалу я тебя почти совсем не замечала. Я узнала, кто ты, но, видишь ли, по каким-то причинам смотрела мимо, не понимаю почему. Дело в том, что я провожу очень много времени вдвоем с Патриком, поэтому читаю то же, что и он, мы читаем вместе; и твои книги, понимаешь, они не похожи на другие. Они прямо-таки завораживают. Он их обожает. Эти книги как будто из другого времени, как будто написаны с пониманием детского взгляда на мир. В них есть душа. Поэтому, когда я догадалась, что ты их пишешь, и понимая, что ты наша местная знаменитость — то есть знаменитость Марк Бакстер, бакалавр образования, но на самом деле все-таки ты, — как же я могла не заинтересоваться? А потом, когда мы столкнулись на работе, ты показался мне… даже не знаю… таким мягким, и после всего, что я делала в жизни, после всех людей, которых встречала, порой крайне самонадеянных, — кстати, не обижайся, ты же понимаешь, что я имею в виду, и не хочешь никаких выдумок, потому что тебе нужна правда, — думаю, я поняла, как трудно найти что-то подобное, найти в этом мире нежность. А ты как раз такой. Понимаю, мой комплимент звучит платонически, но я хочу быть абсолютно честной. Ты уловил мою мысль или я уже дошла до стадии «болтовня под просекко»?

Он прекрасно понимал, что она имеет в виду.

— Я очень рад, что ты так на это смотришь, — сказал он.

— Ну, а я почему тебя заинтересовала?

Он на мгновение остановился, чтобы сосредоточиться.

— По-моему, ты потрясающая, — ответил он честно и просто.

Каковы бы ни были причины, но уже давно никто без расчета и задней мысли не говорил Шелли в глаза, что она особенная. Искренность Леонарда, лишенная всякой подоплеки, была абсолютной.

— Я так и заплакать могу, — сказала она.

Они говорили и говорили — за десертом из мороженого с сиропом, а потом за кофе. Когда пришло время уходить, она жестом показала, что хочет подписать чек.

— Между прочим, я готов за тебя заплатить, если ты, конечно, не обидишься, — предложил он.

— Все нормально. Ты уже раскошелился на «Хеппи Мил», так что я не могу повесить на тебя еще и этот счет. Но, знаешь что, ты можешь как-нибудь приготовить мне вегетарианский обед, если захочешь.

— В любое время. В любое время, только скажи.

Они разделили счет пополам и дали официанту большие чаевые — на удачу, а также от охватившей обоих щедрости.

Они шли под руку к остановке такси и все время говорили; потом говорили, пока ждали машину на свежем, отрезвляющем воздухе. Шелли уже собралась сесть в такси, извинившись, что вынуждена ехать домой к сестре, у которой оставила Патрика, но вдруг встала прямо перед ним.

— Вот сейчас, между прочим, ты должен поцеловать меня как джентльмен, — сказала она, подняв на него глаза.

Леонард сдержал данное себе обещание не упустить свой шанс.

— Ну, пока, — сказала она. — Не беспокойся по поводу белков, ладно?

— Доброй ночи, Шелли. И спасибо за такой чудесный вечер, — сказал Леонард.

Она с улыбкой помахала ему из такси, показав пластмассовую диснеевскую рыбку, про которую уже почти забыла. Леонард помахал в ответ, глядя, как машина удаляется вниз по улице и исчезает за круговым перекрестком у Музея естественной истории. Чтобы продлить себе радостное настроение, он решил в эту безоблачную ночь пойти домой пешком. В сердце царила легкость, и ничего больше не было между ним и вселенной, раскинувшейся над головой.