Леонард и Голодный Пол

Глава 2 Парлевуд

Голодный Пол до сих пор проживал с родителями в семейном доме, в котором он родился и вырос. Уже прошло более тридцати лет из отведенного ему жизненного срока, и, по мнению соседских кумушек, ему то ли не хватало «тонуса», то ли он просто намеревался дождаться здесь кончины родителей, выбрав самый легкий способ вступить во владение семейной недвижимостью. Но Голодный Пол был человеком, чье равнодушие отметало все сплетни. На самом деле он не уезжал из родительского дома потому, что у него была счастливая семья. Возможно, люди гораздо реже, чем хотелось бы, умеют ценить такие вещи.

Питер, его отец, много лет работал экономистом, но сейчас вышел на пенсию и проживал деньги, которые ему обеспечивала невидимая рука рынка. Питер был лыс, и при этом казалось, что его лысина является результатом действия гравитации: его волосы словно затянуло внутрь головы, и они пучками проросли на бровях и повылезали из ушей и носа. Мать Пола, Хелен, была учительницей предпенсионного возраста и теперь работала лишь два дня в неделю. На протяжении двух лет в начальной школе она учила и Леонарда, хвалила его рисунки и говорила, что у него «острый ум, если бы только он им пользовался» — самый добродушный способ назвать человека лентяем. Как любая учительница, встречающая бывшего ученика уже взрослым, она всегда искренне радовалась приходу Леонарда.

Хелен и Питер познакомились, когда однажды он остановился, чтобы показать ей дорогу на художественную выставку, а потом навязался в провожатые. Они как-то сразу полюбили друг друга. Химия первоначальной симпатии переросла в физику, а потом и в биологию, когда провидение наконец одарило их первым ребенком — Грейс, старшей сестрой Голодного Пола. Затем, после двух тяжелых выкидышей, у них появился Пол, и, как легко догадаться, в этих обстоятельствах они относились к нему с особой заботой. Как семейная пара Хелен и Питер оставались очень близки — такое бывает, когда два человека многое пережили вместе.

Для их дома Голодный Пол придумал название «Парлевуд», несколько исказив слова французской песенки, которую он однажды услышал в регби-клубе. Хелен была убеждена, что в садике за домом надо подкармливать птиц, а в садике перед домом — пчел, Питер же занимался тем, что он называл «внутренним содержанием жилища»: развешивал картины, менял лампочки и делал все, что нужно для ремонта, стараясь, впрочем, не покупать лишних инструментов. Грейс давно съехала и готовилась к приближающейся свадьбе — мероприятию, которое организовывалось с помощью ежевечерних переговоров с Хелен, чья роль в основном сводилась к выслушиванию дочери, то и дело прерываемому возгласами, произнесенными ласковым материнским голосом: «Конечно, деточка, конечно!»

Когда Леонард появился у них на пороге в тот вечер, Питер встретил его своей обычной улыбкой и со светящимися радостью глазами:

— Заходи, Леонард, заходи.

Леонард прошел внутрь, без всякой нужды вытерев свои чистые ботинки о придверный коврик — жест, более свидетельствующий о вежливости, чем о соблюдении гигиенических норм. В гостиной Хелен собирала пазл на чайном подносе. Картинка пазла напоминала импрессионистскую живопись, но пока вырисовывались только края, и трудно было сказать что-то определенное. На диванном подлокотнике нетвердо стояла чашка с чаем, чего никогда не допустила бы мама Леонарда. Питер и Хелен снова заняли свои обычные места на диване, сами похожие на сложившиеся кусочки пазла.

— Ну как, Леонард, все потихоньку приходит в норму? Знаю, у тебя сейчас столько забот, — заговорила Хелен, сразу же тактично исключив болезненную тему.

— Потихоньку, — ответил Леонард, ничего не сказав про «норму», про горе и заботы.

— Рады тебя видеть. Угощайся, — сказала она, указывая на шоколадное пасхальное яйцо, открытое на три недели раньше срока — грех небольшой, ведь она им делилась. Леонард взял большой кусок, попытался, как человек воспитанный, отломать от него кусочек поменьше, но раз уж яйцо все равно разломалось и упало к нему на колени, решил съесть его целиком. Телевизор был поставлен на паузу посреди одной из самых любимых телевикторин Леонарда — «Вопрос универсанту». Питер, как правило, действовал следующим образом: сидел наготове и, как только участник шоу нажимал на сигнальную кнопку, выдавал пулеметную очередь из вариантов: «Томас Кромвель, нет, Оливер Кромвель, нет…», предваряя ответ немыслимо образованного двадцатилетнего участника: «Кардинал Вулси». На контрасте с пулеметчиком Питером Хелен выступала снайпером. Она предпочитала одновременно заниматься чем-нибудь еще — решала кроссворд, судоку или, как сегодня, складывала пазл, — притворяясь, что не слушает. И вдруг, когда на каком-нибудь трудном вопросе спотыкались обе команды, она, едва подняв глаза на экран, выдавала верный, бог весть откуда взятый вариант. Обычно это было то, что знать вообще невозможно, к примеру событие, произошедшее в високосный год, или что король имярек …надцатый имел близнеца. Хелен делала вид, что вовсе не получает удовольствия от того, как ее единственный хладнокровно выданный правильный ответ отметает с полдюжины панических озарений Питера. Однажды Питер записал программу заранее и выучил первые двадцать ответов, чтобы позже, когда они сядут смотреть викторину, потрясти воображение жены. Ему удалось выполнить свой план, однако мы вряд ли узнаем, поверила ли Хелен в обман или ей просто было приятно сознавать, что после стольких лет брака муж все еще готов на подобные подвиги, чтобы произвести на нее впечатление. Помимо прочего, неугасающий интерес к этой викторине они испытывали еще и потому, что оба верили в молодежь. Они болели за юных участников и прощали им излишнюю самоуверенность, потому что видели что-то чистое и идеальное в любом талантливом молодом человеке, который умеет использовать полученное образование.

— Как дела на работе, Леонард? — спросил Питер. Ему, пенсионеру, до сих пор было небезразлично, что происходит у работающих людей, хотя сам он со всем этим уже распрощался.

— Неплохо, неплохо. Тружусь.

— И какая тема сейчас — динозавры, океанские жители, пещерные люди, греки?

— Почти угадали — римляне. Особенно их пребывание в Британии и окрестностях. Весьма интересно. Шотландцы их когда-то здорово потрепали.

Леонард писал детские энциклопедии и научно-популярные книги. Хотя тексты писал именно он, автором как таковым не числился. Имя рядом с названием — и информация на суперобложке — относились к ученому, ответственному за содержание книги. Задача Леонарда состояла в том, чтобы сформулировать основные идеи в коротких запоминающихся предложениях. Некоторым иллюстраторам нравились его краткие формулировки, и со временем он получил репутацию человека, умеющего смотреть на научные факты глазами ребенка. Работа его устраивала, потому что была для него по-настоящему интересной и он считал, что лучше играть второстепенную роль в чужой истории, чем сиять звездой самому. Ему нравилось оставаться человеком неизвестным, которого не восхваляют и не благодарят, хотя в его возрасте зарплата могла бы быть и побольше. Он сидел один в офисе с открытой планировкой рядом с людьми из других компаний и с администрацией собственной компании, которая вполне могла бы быть чьей-то еще. Все это давало Леонарду ощущение и внешнее подобие принадлежности коллективу, хотя в действительности он по большей части работал в одиночку, погруженный в собственные мысли. Художники, истинные добытчики, создавали свои иллюстрации после того, как Леонард сдавал готовый текст, поэтому он с ними обычно не пересекался. Его отношения с авторами-кураторами, как правило, были деловыми и отстраненными. Те связывались с ним по электронной почте и отвечали на его комментарии с официальной вежливостью, дружелюбно, но без теплоты. Это устраивало Леонарда. На службе он не стремился к дружеским отношениям с альфа-самцами.

— Леонард, делай иллюстрации сам, ты ведь всегда хорошо рисовал. А потом избавься от важных боссов и публикуй свои книги. Переезжай на Багамы и пиши на пляже, — сказала Хелен, которая всю жизнь занималась тем, что исподволь подкидывала другим вдохновляющие идеи, словно подавала бейсбольный мяч, чтобы они могли сделать свою игру.

— Может, когда-нибудь и возьмусь, — ответил Леонард. — Проблема в том, что все научно-популярные книги уже миллион раз написаны, поэтому трудно сказать что-то оригинальное. У нас на передовых рубежах иллюстраторы, а я только пересказываю всем известные факты и фактики. Но я, в общем, вполне доволен: приятно думать, что мои книжки читают дети и они им нравятся.

— Читающий ребенок — это самое прекрасное зрелище, — подтвердила Хелен. — Помню, как Грейс читала, лежа на ковре, на животе, не замечая ни телевизора, ни нас. Никогда не встречала ребенка, который не любил бы читать, если у него была такая возможность. Помню, ко мне в школу приходили родители и жаловались, что их дети не читают, и я всегда давала им один и тот же совет: если родители будут читать, то и дети последуют их примеру. Хотите, чтобы ребенок читал, — читайте сами. Могу поспорить, что их родители читали книжки, — добавила она, кивнув в сторону студентов на экране замершей на паузе телевикторины.

— Кстати, о талантливой молодежи. Что-то не видно вашего любимого сына, — сказал Леонард.

— Он наверху, просил тебя подняться, — ответил Питер и потянулся за телевизионным пультом. Когда Леонард вышел из комнаты, запись была вновь включена, и он услышал за спиной вопль Питера: «Магнетизм!»

В комнате Голодного Пола наверху никого не было. Не зная, как положено входить в спальню взрослого человека, имея лишь платонические чувства, Леонард остановился в дверях и задержался там на некоторое время, услышав, как его друг где-то в глубине своего жилища опорожняет кишечник. Так Леонард получил возможность окинуть взглядом спальню Голодного Пола, в которой раньше он вроде бы никогда не бывал. После примерно двенадцати лет юноши обычно не заходят в спальни друг к другу — трудно придумать для этого убедительный предлог. В этой спальне смешались следы разных периодов жизни ее обитателя, в основном преобладал небрежный глянец взрослого человека, кое-где нарушенный приметами мальчишеских увлечений. Пластиковые фигурки героев стояли в соответствующих позах на полках, где, как, несомненно, надеялись родители Голодного Пола, однажды появятся великие книги. Прикрепленный к единственной люстре, висел самодельный картонный макет истребителя «Спитфайр». Стены выкрашены в нежно-зеленый оттенок — такой выбирают для детской, когда еще не знают пол ребенка. Занавески и покрывало на кровати были в обычном домашнем стиле: листочки и прочие завитушки разных оттенков голубого и серого цветов. На стенах висели собственные творения Голодного Пола, включая кособокий портрет «Смеющегося кавалера», исполненный им по размеченной основе, и пазл «Где Уолли?», сложенный, вставленный в рамочку и водруженный на стену как свидетельство успешного завершения тяжкого труда. Нельзя сказать, что комната была неопрятная, но в ней чувствовался беспорядок, который иногда замечаешь в спальнях выросших детей, все еще живущих с родителями.

Голодный Пол вышел из ванной в белом махровом халате, повязанном белым поясом, спортивных штанах и резиновых шлепанцах, к которым пристал кусочек туалетной бумаги. Он тряс кистями и внимательно смотрел по сторонам, как это делают люди с мокрыми руками, пытаясь найти полотенце. То обстоятельство, что Голодный Пол оказался в редком положении человека, одетого в халат из самого подходящего для вытирания рук материала, могло бы подтолкнуть на это действие и менее значительную личность, но, раз уж он рискнул пойти в туалет по большой нужде в белой одежде, то не собирался капитулировать перед куда менее серьезным вызовом. Проблема была решена с помощью извлеченной из корзины с грязным бельем футболки, о которую он и вытер руки. Вещь, еще совсем недавно считавшаяся чистой — видимо, решил он, — вряд ли внезапно стала такой уж грязной. Облегчение было очень приятным, и, заметив Леонарда, Голодный Пол приветствовал его с искренней теплотой.

— Здорово, Леонард! Родители направили тебя сюда? Прекрасно, прекрасно. Как делишки?

— В порядке. Спасибо. Ты почему в халате? — спросил Леонард.

— Начал заниматься восточными единоборствами. Как я тебе?

— Круто. Но с чего вдруг единоборства? Насилие — это же не твое.

— По поводу насилия я свое мнение не изменил, но восточные единоборства скорее учат спокойствию во время действия. Невозмутимости посреди боя. Речь, конечно, идет о физическом действии, но сознание при этом остается бесстрастным и умиротворенным. Насилие отсутствует в голове, у тебя нет никакого злого намерения, что, вообще-то, является худшим проявлением насилия. Кроме того, я выбрал дзюдо, так что мордобития или чего-то подобного не требуется.

— Так, значит, тебе нравится кататься по полу с неандертальцами? Мне казалось, ты не терпишь, даже когда до тебя дотрагиваются, а уж тем более когда твои руки и ноги закручивают восьмеркой.

— Тут ты прав. На самом деле я подумал, что это поможет решить мои проблемы с отношением к личному пространству. Как ты верно подметил, это один из наиболее контактных видов спортивной борьбы, поэтому мы надеваем одежду для сна, а не, к примеру, смокинг. Но, честно говоря, в первую очередь я задумался о своей физической форме. Мне не получить черный пояс, если меня мучает одышка на подъеме по лестнице.

С этими словами Голодный Пол упал на пол и начал отжиматься на кулаках. Послышался треск, за ним ругательство, потом он опять принялся отжиматься, точь-в-точь как танцор, исполняющий «гусеницу» в брейк-дансе.

— Сколько раз тебе нужно отжаться? — спросил Леонард.

— Мой сенсей говорит, надо тренироваться, пока я не почувствую свой предел, после чего тренироваться дальше. Быть как вода. В зале легче: там поролоновые матрацы, а здесь пол деревянный и жесткий. Может, попробовать надеть вместо шлепанцев нескользящие носки?

— Ты и так хорош в этом наряде. Белый пояс очень впечатляет! Какие движения ты уже выучил?

— Все идет своим чередом. Сначала мне объяснили, как написать отказ от претензий, а потом учили падать так, чтобы не травмироваться, хотя подозреваю, что вероятность травмироваться зависит от меня не больше, чем от моих будущих соперников. Потом я немного потренировался с другими. Они по большей части крупнее меня, так что я в основном отрабатывал действия в обороне.

— Думаю, тебе это полезно и для психики тоже. Восточные единоборства, как известно, воспитывают единство сознания и тела, — сказал Леонард, который кое-что писал про боевые искусства в статье про олимпиаду в детской энциклопедии, хотя они упоминались только в небольшом абзаце в самом конце, наряду со стрельбой и тяжелой атлетикой, а также в квадратной рамочке с интересными фактами про стероиды.

— Смешно, что ты об этом заговорил, — после занятия у меня голова стала совсем пустая. Так часто бывает, когда я берусь за что-то новое. Все-таки это моя первая тренировка. Я спросил сенсея, какие у меня перспективы, и он ответил, что, если я поднимусь с уровня халата и спортивных штанов до уровня, когда покупают ги — так называется форма дзюдоиста, — это будет первым признаком моей приверженности делу. Как я понял, потребуется много боев, чтобы завоевать его уважение.

Леонард пришел в восторг оттого, что Голодный Пол увлекся чем-то, в культурном отношении совершенно ему чуждым, и, подумав, согласился, что лучше купить ги, потому что банный халат, пожалуй, слишком махровый и не соответствует истинному дзюдоисту.

— Если ты сейчас тренируешься, может, мне лучше подождать внизу? — предложил Леонард.

— Ничего подобного. Я могу закончить позже. Давай спустимся вниз и поболтаем.

Голодный Пол затянул свой белый махровый пояс, завязав его узлом, как шнурки на ботинках.

Он предпочел пройти на кухню, а не в гостиную, но крикнул родителям: «Мы здесь!», на что Хелен из другой комнаты прощебетала: «О’кей, дорогой». Голодный Пол включил чайник и исчез за дверью, ведущей из кухни в кладовку, по-видимому изначально предназначавшуюся для хранения продуктов, но эта семья хранила там настольные игры. Голодный Пол разглядывал потрепанные корешки коробок, сложенных одна на другую, как сомелье, выбирающий вино определенного года. Когда чайник закипел, из кладовки показался не весь хозяин, а лишь его рука, и послышался голос: «Эта подойдет?» Рука держала «Яцзы», игру, в которую они давно не играли.

— Отличный выбор. У тебя сегодня восточное настроение. Собираешься купить ги, завариваешь себе что-то похожее на зеленый чай, а теперь еще и «Яцзы». Новый поворот в жизни? Западная цивилизация тебя больше не вдохновляет? Да, кстати, налей мне, пожалуйста, нормального чаю.

— Думаю, мне нужно чуть больше проникнуться культурным контекстом, если я не хочу, чтобы меня на следующей неделе снова побили шестнадцатилетние девчонки. Наверное, на моей первой тренировке мне не хватало чего-то важного. То есть, кроме таких вещей, как равновесие и моторика, я чувствовал, что у меня не получается осознать самого себя как дзюдоиста, — сказал Голодный Пол. — Давненько мы в нее не играли. Как-то теперь пойдет?

Голодный Пол разложил на столе все необходимые предметы: круглое игровое поле с приподнятой кромкой, покрытое псевдовегасовским красным сукном; четыре игральные кости (значит, одна потеряна); черный стаканчик, в котором кости трясут перед броском, отчего игра сопровождается характерным приглушенно-трескучим звуком, и набор карточек с невероятно сложными комбинациями, поясняющими, к чему должен стремиться игрок.

— Не очень-то это похоже на Восток, — заметил Леонард об игре, которая, вообще-то, была придумана канадцами и запущена в производство американцами.

— Может, в нее играли пленные в японских лагерях во времена Второй мировой. Ты, вообще, помнишь, как в нее играть? Кажется, я знаю, почему мы ее так долго не доставали. Вроде бы в последний раз мы взялись играть, но у нас ничего не вышло, и мы перешли на что-то менее сложное, вроде «Риска». Это о чем-то говорит.

Голодный Пол балансировал на тонкой грани между страстью к настольным играм и отвращением к инструкциям.

Леонард объяснил ему основные правила, насколько сам мог их вспомнить. Голодный Пол, у которого тоже было трудно прочесть на лице выражение «Эврика!», кивнул, притворяясь, что понял.

— Лучше ты начинай первым, а я посмотрю, как пойдет. И тогда точно вспомню. Просто тут правила похожи на карточные, а я карточные игры не понимаю. Ах да, принесу-ка я пятую кость.

Голодный Пол снова исчез в кладовке, изъяв недостающую кость из другой коробки, что для настольной игры выглядело эквивалентом каннибализма.

Игра началась, Леонард потряс стаканчик с костями — это делают обеими руками, будто смешивая коктейль. В первую попытку он рассчитывал на фул-хаус, но выпали пять разных чисел. Голодный Пол тоже наметил для себя фул-хаус и быстренько, чтобы освободить руки, отправил в рот диетическое печенье, уронив при этом несколько крошек на свой дзюдоистский халат, который в столь волнующий момент распахнулся на груди. У него выпало две двойки, тройка, пять и шесть. Он понятия не имел, что эта комбинация означает.

— А, вспомнил! Кажется, надо кричать: «Яцзы»? — спросил он за неимением лучших идей.

— Не совсем. Ты, наверное, перепутал с «Бинго» или «Снэпом», — бросив кости несколько раз и пока еще не разобравшись, что означают числа, выпавшие у Голодного Пола, ответил Леонард.

Они постоянно играли в настольные игры, меняя одну на другую, поэтому поначалу, после переключения на что-нибудь новенькое, дело часто шло медленно. «Разогрев» был абсолютно естественным. Так полиглот, только что приземлившийся в аэропорту, должен прежде услышать язык, на котором говорят вокруг, чтобы обрести быстроту и легкость в разговоре. Вскоре игра вошла в размеренный ритм с последовательным бряканьем и метанием костей, перемежаясь с обрывками непринужденной беседы двух друзей, каждый из которых любил свободно поразмышлять на разнообразные волнующие темы.

Голодный Пол всегда чувствовал восхищение перед окружающим миром и воспринимал его как нечто фантастическое. Казалось, для него все научные трактовки превращались в антологию легенд, во что-то удивительное и непостижимое, родственное мифу. Он любил брать в библиотеке журналы «National Geographic», иногда старые, потому что ему было совершенно неважно, когда он прочтет статью о датировке по радиоуглеродному анализу или о персах. Таким образом у него сохранялся живой интерес к миру вообще, и сам он был выше и вне всего того, что обычно зовется текущими событиями. Леонард, будучи в значительной степени самоучкой, имел подписку на «New Scientist», ежегодный рождественский подарок от матери на протяжении многих лет. Еще он любил читать «Yesterday Today», где рассказывалось о новейших изысканиях по древней истории. Для обоих друзей обесцвечивание коралловых рифов было столь же насущным, как недавние всеобщие выборы; обнаружение новых карликовых планет — таким же значимым, как пенальти во вчерашнем матче; а о Марко Поло они рассуждали, как другие судачат о молоденькой актрисе, на днях очутившейся на красной дорожке. Их разговоры сочетали инь приверженности Леонарда к фактам и ян суматошного любопытства Голодного Пола.

— Помнишь выставку картин Эдварда Мунка, на которую мы с тобой ходили в прошлом году? Там еще были все эти больные дети, которые до сих пор преследуют мое воображение, — спросил Голодный Пол.

— Конечно, помню. Вон у тебя на холодильнике сувенирный магнитик с «Криком», ты его там купил. А ведь не всякий художник удостаивается чести попасть на твой холодильник!

— Так вот, сегодня я читал статью как раз об этой картине, и как ты думаешь, что там написано? Хочешь знать, что в картине самое поразительное? — Голодный Пол издевательски тянул с объяснением.

— Ну, дай подумать. Оранжевый фон обозначает извержение Кракатау, да? Ты об этом?

— Интересная мысль, но нет.

Голодный Пол, не переставая, тряс костями в стаканчике, поддерживая напряженность момента.

— Тогда сдаюсь.

— Человек на картине вовсе не кричит!

Раскрыв секрет, Голодный Пол бросил кости на поле. Немного перестарался, потому что один кубик пришлось извлекать из-под стола, — это была четверка, однако удачи она не принесла.

— Правда? Ты уверен?

— Абсолютно. В этом-то все и дело. Человек фактически зажимает уши, чтобы не слышать крика. Разве это не удивительно? Картину настолько неправильно поняли, но она все-таки стала знаменитой.

— Неужели? Должен признаться, я, кажется, сам сделал такую ошибку в нескольких энциклопедиях. Но ничего. Будет интересно включить эту трактовку в следующее издание, исправленное и дополненное.

Наступила очередь ходить Леонарду — и у него выпало «каре». Он отхлебнул из кружки, забыв, что чай-то уже остыл, так что пришлось проглотить противные опивки.

— Ты, наверное, не смотрел вчера вечером документальный фильм об Эдвине Хаббле? — спросил Голодный Пол, продолжая разговор. — Мы с отцом смотрели после моей тренировки, пока мама сидела на телефоне с Грейс. Должен сказать, что без телевизора я бы про космос ничего не понял. Спасибо оксфордским профессорам-энтузиастам, которые, кроме основной работы, участвуют в документальных фильмах Би-би-си — подхалтуривают, наверное. Телевидение и космос просто созданы друг для друга. Мы с папой так увлеклись, что слопали на двоих целый «Тоблерон» — знаешь, такой большой, их обычно в аэропортах продают.

— Жаль, я не смотрел. Я никогда не мог внятно разъяснить в моих энциклопедиях, хотя много раз и не один год об этом читал, что такое расширение и сжатие Вселенной, — признался Леонард. — То есть мне непонятна физическая природа явления. Только представь, что Вселенная окружена чем-то, что не есть Вселенная, и вот в это самое Вселенная расширяется! Или же расширяется не Вселенная, а космос? Как объяснить это детям, не вызвав миллион вопросов, на которые нет ответа? Я уж не говорю о теории, что Вселенная вновь сожмется, как резина, и станет маленькой булавочной головкой. Это же приведет в ужас любого тонко чувствующего ребенка. Как мы можем спокойно жить на свете, зная, что у нас над головой творятся такие вещи? Все мы меньше стали бы трястись по поводу своей судьбы, если бы по-настоящему поняли, что все в конце концов придет к малюсенькой точке. Наверное, надо доверять ученым, но с определенного момента мы можем говорить только о слепой вере. По крайней мере, таково мое мнение.

Голодный Пол наморщил лоб.

— Честно говоря, расширение Вселенной меня очень расстраивает. Как будто мать-природа желает выпихнуть все из всего. Как-то не по-матерински. Вселенная могла бы себе расширяться сколько хочет, но она расширяется, уходя от нас, оставляя людей в еще большем одиночестве, и наш мир кажется нам все меньше.

Друзья надолго замолчали — им всегда было приятно помолчать вдвоем. Они могли долго и спокойно сидеть просто так, не чувствуя необходимости срочно вернуться к прерванному занятию и позволяя тишине растаять, когда придет время. Однако на этот раз неожиданная импровизация Голодного Пола на тему астрофизики пробудила в душе Леонарда меланхолию. Спустя несколько недель после смерти матери он почувствовал, что его собственная вселенная явно начала скукоживаться. По вечерам у него было меньше дел, его общение с людьми стало более ограниченным, а мысли обращались куда-то в глубь него, рождая призрачную, туманную печаль. Когда Голодный Пол поднялся, чтобы снова поставить чайник и сполоснуть чашки, Леонард завел речь именно об этом.

— Может быть, не только Вселенная становится больше или меньше, — сказал он. — Вероятно, это относится и к нам тоже. Понимаешь, мы стареем, и жизни наши сжимаются.

— Что ты имеешь в виду?

— Дело в том, что в детстве мир казался огромным, устрашающе огромным. Школа была большая, взрослые были большие. Будущее представлялось большим. Но я начинаю чувствовать, что со временем я все дальше ухожу в гораздо меньший мир. Вижу снующих вокруг людей и задумываюсь: куда они бегут? Кого хотят встретить? У них такие наполненные жизни. И я пытаюсь вспомнить, была ли у меня когда-нибудь подобная жизнь?

Голодный Пол на мгновение задумался.

— Кажется, я тебя понимаю. Для меня громадность жизни всегда составляла проблему. Я три десятка лет протаптывал себе тропинку среди дикого леса, как и ты, в каком-то смысле. Может, эта тропинка местами узковата, но неужели же все так плохо?

— Дело не только во внешних обстоятельствах, — ответил Леонард. — Я чувствую, что сам уменьшился. Я чувствую, что стал тише и… невидимее, что ли. У меня такое чисто физическое ощущение, как будто моя жизнь втянулась вовнутрь. Одно цепляется за другое, и теперь мне думается, что если я ничего не предприму, то меня и в дальнейшем ждет такое же неполноценное, беззубое существование.

— По этому поводу можно много чего сказать. Как ты знаешь, я по своей природной склонности всегда скромно следовал Гиппократу: главное для меня — не навредить. И я предпочитаю держаться в стороне от мира. Прежде чем что-либо предпринять, я люблю остановиться, оглядеться и прислушаться, почти в точности следуя «Кодексу зеленого креста». Мне это помогает, и мои отношения с согражданами остаются бесконфликтными. Это гораздо лучше, чем пытаться оставить свой след в мире и в конце концов изуродовать его, — сказал Голодный Пол.

— Я не говорил, что собираюсь приковывать себя к решеткам или бросаться в полицейских бюстгальтерами, если вдруг ты так меня понял. Людей, выбравших этот путь, хватает и без меня. Но я определенно чувствую, что мне надо приоткрыть хоть немного двери и окна моей жизни.

Голодный Пол медлил, продержав свое диетическое печенье над чаем на долю секунды дольше, чем следовало, и размякший полумесяц упал на дно его кружки.

— Возможно, это и правильно, — ответил он. — Но суть в том, чтобы понять, сколько из этого мира можно впустить в себя до того, как наступит перебор. Вселенная, как нас учит Эдвин Хаббл, — это враждебное место.

— Да уж. Иногда нелегко понять, чего ты хочешь — то ли закричать, то ли зажать уши от крика, — проговорил Леонард.

Трудно сказать, был их разговор спровоцирован игрой «Яцзы» или нет, но он протекал, разрастаясь и разветвляясь, и одна мысль порождала другую. Возможно, они могли бы обсуждать эту тему весь вечер, будь она гипотетической. Но поскольку дело обстояло иначе, естественные паузы давали им возможность соотнести сказанное с собственной жизнью. Даже у близких друзей возникают мысли, которые должны созреть без участия посторонних.

Они допили чай и пришли к невысказанному вслух согласию, что вечерняя игра, после которой остались карточки с запутанным счетом, удалась и пора расходиться.

Леонард заглянул в гостиную, чтобы попрощаться. Хелен закончила складывать пазл «Лилии» — картину Моне, о которой Леонард писал в энциклопедии «Мир искусства», — и теперь обсуждала с Грейс, сестрой Голодного Пола, каких диджеев лучше нанять на свадьбу. Питер с ангельским терпением снова поставил телевизор на паузу и попрощался с Леонардом, подняв вверх оба больших пальца.

Голодный Пол проводил друга до двери.

— Доброй ночи, — сказал Леонард.

— Доброй ночи, Леонард, — ответил Голодный Пол, запахнув у горла свой банно-дзюдоистский халат, словно опасаясь простудиться.

Оба они невольно подняли головы и уперлись взглядом в черную, как чернила, Вселенную, ту самую, о которой только что говорили, и гигантский фонарь луны лил свет на ползущих поперек подъездной дорожки улиток. Леонард перешагнул через них и пошел домой, мысленно унося с собой сказанное вечером — все то, что он сам понимал лишь смутно.