Леонард и Голодный Пол

Глава 22 Яйцо-пирамида

Неделя для Леонарда выдалась долгой и трудной. С понедельника Шелли не приходила на работу, и они не общались. Он точно не знал, избегает ли она его из-за той размолвки и последовавшей за ней неловкости или просто сидит дома с Патриком на пасхальных каникулах. А может, у нее разболелся живот или она вернулась к своей прежней жизни, в которой ему не было места.

Несколько раз, чтобы хоть что-то узнать, он пробовал написать осторожную эсэмэску, всего лишь справиться о ее здоровье, но потом передумывал. С самого начала неправильно понятая эсэмэска стала причиной всех последующих событий. Он надеялся, что Шелли, по крайней мере, не злится на него и понимает, что его неловкость была вызвана не бесчувственностью, а неопытностью. Со временем они, вероятно, даже смогут прогуляться по парку, как в старые добрые времена, и, наверное, она скажет своим будущим бойфрендам, что, хотя Леонард ей совсем не подходил, все-таки он был хорошим человеком. Всего неделю назад он сам считал себя ее бойфрендом, но теперь уже сомневался, действительно ли их отношения зашли так далеко. Какими она их видела? По его мнению, это были очень важные отношения, каких у него не было ни с кем, но, возможно, для женщины с опытом Шелли все закончилось слишком быстро, чтобы Леонард что-то для нее значил. «Кто-то, с кем я пару раз сходила на свидание» — так она сказала. В боксе такой матч останавливается судьей по причине «бесперспективности», на всеобщих выборах испорченный бюллетень не засчитывается. В своем воображении — и умом, и сердцем — Леонард уже пролистал несколько глав их совместной жизни, но теперь понял, что они будут написаны без него. Он почти физически ощущал унижение, с которым придется свернуть свои амбициозные надежды и фантазии и удовлетвориться новой искалеченной нормой.

После еще одного рабочего дня, проведенного в одиночестве, Леонард сидел дома за обеденным столом и что-то рассеянно рисовал в блокноте. Уголки его рта опустились, заняв положение «двадцать минут девятого». Он был слишком расстроен, чтобы сконцентрироваться, и слишком апатичен, чтобы сделать что-нибудь стоящее. Из-за единственной тревожащей его мысли он не мог ни успокоиться, ни принять решение. В книге о Патриусе и римлянах все еще оставались незаконченные куски, но это была последняя ниточка, соединявшая Шелли с его жизнью. Переживания по поводу разрыва с ней стали новой скрытой проблемой, нависшей над завершением книги.

Для одних это запах промокшего шерстяного пальто, сохнущего на батарее, для других это вкус размоченного в чае печенья «Мадленка», для Леонарда же это была простая случайность — он сунул карандаш в рот не тем концом. И как только его язык ощутил вкус графита, такой непривычный и такой непохожий ни на какую еду, Леонард перенесся в прошлое, когда он по рассеянности впервые совершил ту же ошибку. Это случилось много лет назад. Тогда часто отключали электричество, синицы проклевывали насквозь крышки молочных бутылок, еще не придумали ни автомобильных кресел для детей, ни игровых приставок. Делая уроки у себя в комнате, он отвлекся на крики мальчишек, игравших на улице, и случайно сунул в рот заточенный кончик карандаша. Вкус был такой противный, что он бросился в ванную и стал полоскать с мылом рот, что, конечно, было неправильно. Бормоча детские ругательства, он утешился, только когда сел на плиточный пол ванной с энциклопедией из серии «Наш мир», вскоре позабыв о том, что только что произошло, да и вообще о времени, и найдя на страницах полное успокоение. Леонард закрыл глаза и внутренне перенесся в те воспоминания — не о книгах, а о чувстве, с которым он их читал. В этом чувстве, дремлющем среди его теперешней общей подавленности, он нашел тот первоначальный стимул, который много лет назад пробудил его воображение.

Леонард начал писать и рисовать, преодолев расстояние между собой взрослым и собой ребенком. Вновь обретенная магия заряжала его энергией, толкала вперед, и воображение выплескивалось, заполняя одну страницу за другой. К нему вернулось желание рисовать, и он создал трогательные сцены из римской мальчишеской жизни: выражение легкого удивления на лице Патриуса, вытаскивающего из колодца лягушку; на большом двухстраничном развороте портрет мамы Патриуса, сидящей на стуле в гладиаторском снаряжении и наблюдающей, как сын учится делать стойку на руках; печально-торжественное лицо мальчика с тщательно выполненной штриховкой, слушающего рассказ о своем смелом отце, который очень его любил и много лет назад ушел сражаться с варварами. На этих страницах Леонард вывернул себя наизнанку, без колебаний используя собственный опыт, чтобы высвободить то универсальное, что таилось у него внутри. И наконец, закончив писать книгу в час, который можно назвать «очень поздно ночью» или «очень рано утром», он рухнул в постель с ощущением очистительного, но изнуряющего спокойствия, словно после приступа рвоты.

Утром в Чистый четверг в офисе было тихо. Леонард намеревался несколько часов посидеть за рабочим столом, потом собрать вещи и отправиться домой, где проспать все выходные до понедельника, а там уж и свадьба. Он не имел представления, что будет дальше делать с книгой своей жизни.

Зайдя в почту, он увидел имейл от Марка Бакстера, бакалавра образования:

Леонард принялся разбирать другие имейлы, не прочитанные за неделю. Ни один из них не был написан человеком, которого он знал бы лично. Кое-какие требовали ответа, но являлись лишь напоминаниями и касались внутренних дел редакции. Один длиннющий имейл содержал переговоры двух коллег, затеявших профессиональный спор по поводу редактирования — Леонард оказался зрителем, поставленным «в копию». Как обычно, пришло несколько имейлов о дорогущей биполярной системе учета, которая на несколько часов выходит из строя, потом восстанавливается, а потом опять рушится.

Леонард распечатал макет книги на хорошем цветном принтере, чтобы посмотреть, как она выглядит. И, удобно устроившись в своем эргономичном вращающемся кресле, начал медленно читать страницу за страницей. Это было самое прекрасное его произведение, хотя, сочиняя его, он чуть не отдал концы. Сложив все страницы по порядку, Леонард запечатал их в конверт и написал сверху «Шелли». Он решил оставить конверт на ее рабочем столе вместе с пирамидальным пасхальным яйцом от «Тоблерона» для Патрика.

Стол Шелли, как и ожидал Леонард, был пуст. Перед «компьютерным гением» Грегом стояла миска для хлопьев, и он нарезал банан в какое-то месиво, похожее на собачью еду. На Греге была пижамная рубашка с «огурцами».

— А вот и Лен! Моя твоя давненько не видаль. Я тут проверял твою интернет-историю. Самый обычный аудит. Можем на следующей неделе поговорить в укромном местечке с глазу на глаз, если, конечно, ты не желаешь кое в чем признаться сейчас, ну, знаешь, чтобы облегчить совесть.

— Привет, Грег. Вижу, Шелли все еще нет.

— Вау! А ты не знал? Проблемы в раю? Эх, мне тебя жаль, дружище. Но зато мы с тобой — не разлей вода. Хочешь, я присмотрю за твоим пасхальным яйцом? И за маленькой любовной записочкой на листе А4 в конверте? Ты же знаешь, что смело можешь доверить мне свою жизнь.

Леонард решил, что лучше оставить книгу и яйцо на столе Шелли. Одна из ее коллег, Маргарет, бегом вернулась на свое рабочее место, бормоча что-то нецензурное.

— Привет, я…

— Что? Что еще… а ты заткнись, — сказала она, указывая на Грега, но не глядя на него.

— Привет, я хотел спросить, ты не знаешь, где я могу оставить вот это для Шелли. Может, есть какое-нибудь место, где она хранит свои личные вещи?

— А что это?

— Подарки.

— И пасхальное яйцо тоже ей?

— Нет, сыну. А ей конверт. Ну и сыну тоже.

— Давай сюда.

Леонард передал все Маргарет, хотя не был уверен, что поступает правильно.

— Ладно. Спасибо. Так будет лучше?

— Я ее увижу после выходных и передам.

— Хорошо, хорошо. Если не трудно. Будет просто прекрасно. Спасибо.

— Это все? — спросила она, глядя в экран и что-то печатая.

— Все. С наступающей Пасхой.

Леонард повернулся, чтобы попрощаться с Грегом, который, сидя за столом, смешивал белковый коктейль. Грег послал Маргарет «вулканский салют» — жест из «Звездного пути», означавший: «Живи долго и процветай», после чего перестроил конфигурацию пальцев, демонстрируя только один — средний.

— Счастливой Пасхи, Грег, — сказал Леонард.

— Бывай, мистер Энциклопедия. На следующей неделе у нас будет урок истории. Интернет-истории. Не опаздывай!

Леонард собрал вещи, пошел домой и проспал как бревно шестнадцать часов кряду.

На следующее утро, хорошенько отдохнув, он встал с легким сердцем. В нем возникло новое чувство ясности и уравновешенности. Он прошелся по дому, открывая все окна, как Йоко Оно в фильме «Imagine», только на нем была пижама с «огурцами» и оранжевые сабо.

На протяжении прошедших недель дом, в котором он прожил всю жизнь, постоянно вызывал в нем мучительное чувство. Леонард казался себе бездомным, дом предавал его своей пустотой. Но теперь, проходя по всем комнатам, он был готов снова с ним подружиться. Ему снова было в нем хорошо. Везде возникало знакомое, родное ощущение.

Леонард испытал вновь родившееся чувство покоя. Раньше покой ассоциировался для него с идеей счастья, как будто это некое устойчивое состояние, в которое превращается счастье, если оно настоящее. Но теперь он понял, что покой не зависит ни от какого чувства. И этот глубокий покой, поселившийся в его душе, имел минорную тональность. Он был не благостный, но меланхоличный. Это было абсолютное приятие всего существующего, без всяких сиюминутных предпочтений. Груз усилий, направленных на достижение счастья, упал с его плеч.

Прежде чем приготовить завтрак, он вышел в свой заброшенный сад за домом, где последние недели раскачивались пустые кормушки, затянутые паутиной, испачканные птицами. Для дезинфекции Леонард промыл кормушки горячей водой и извлек из кухонного шкафчика упаковку семечек. Насыпал корм до краев и положил несколько комочков жира для крупных птиц, которым не удержаться на узеньких насестах. Потом в порыве щедрости насыпал еще семечек на землю возле кормушек, чтобы менее нахальным птичкам было чем поживиться. Стоя у раковины и наполняя водой чайник, он видел через заднее окно, как две синицы уже вовсю занялись делом.

С завтраком на подносе он направился в гостиную и по дороге взглянул на книжные полки, где горизонтально были сложены книги в бумажных обложках, недавно купленные, но так и не прочтенные. Вертикальное же расположение отводилось для книг прочитанных и понравившихся. Он нашел «Мельницу на Флоссе», которую приобрел несколько месяцев назад, но потом о ней напрочь забыл. Он знал, что читать роман будет трудно, имея в виду возможные напоминания о Шелли, которые там, возможно, найдутся.

Наверху он распахнул дверь в бывшую комнату своей матери и сел на кровать, как делал когда-то, составляя матери компанию за утренней чашкой чая. Комната была опрятной и без излишеств. Из нее уже выветрилась та особая свежесть, которую мать привносила в нее самим своим присутствием и ароматом духов. Вместо этого он почувствовал запах нетронутой повсеместной пыли. На тумбочке у кровати стояла фотография отца, которой мать каждый вечер перед сном касалась пальцами, передавая поцелуй. Леонард еще не разбирал ее вещи, но у него будет много времени, чтобы привести их в порядок и отдать на благотворительные нужды. Мамы действительно больше нет. Они не будут больше болтать о том о сем, не будут вместе заниматься домашними делами. Мысль, что «больше никогда», словно мелодия, проигранная в его сознании, зазвучала в унисон с той грустной внутренней гармонией, которая возникла при его пробуждении.

Одиночество Леонарда стало иным. Прежде это было паническое одиночество, отчаянно подталкивающее его разум к поискам того, за что можно зацепиться и таким образом убежать от себя. Он искал утешения, отвлекаясь на разное — на Голодного Пола, на книгу о римлянах и — больше всего — на Шелли. Теперь Леонард понял, как ему было страшно, с каким ужасом он смотрел на жизнь, готовую его проглотить. И все же он развернулся и взглянул на самого себя. Он просидел до полночи с книгой и в конце концов преодолел свои страхи, которые были не чем иным, как глубокой любовью к матери, хотя раньше он не был готов признать это чувство, чтобы не утонуть в своей скорби.

Леонард легонько погладил подушку и пошел вниз по лестнице, спускавшейся сверху вниз через пространство дома, который, так или иначе, был и в самом деле слишком велик для одного человека. В ближайшие месяцы ему придется принять какие-то решения, но пока спешки не было. Он сел на диван в гостиной, поставил рядом кофе в кружке с логотипом журнала «New Scientist» и открыл «Мельницу на Флоссе» с твердым намерением прочитать за выходные весь роман. Что и сделал.