Литературное обозрение

Природа женщин сотворила,

Богатство, славу им дала,

Меж ног отверстье прорубила,

Его пиздою назвала.

У женщин всех пизда — игрушка,

Мягка, просторна — хоть куда,

И, как мышиная ловушка,

Для нас открыта всех всегда.

Повсюду всех она прельщает,

Манит к себе толпы людей,

И бедный хуй по ней летает,

Как по сараю воробей.

Итак, замужние, и вдовы,

И девы (целки тут не в счет),

Позвольте мне вам наперед

Сказать про еблю два-три слова.

Ебитееь все вы на здоровье,

Отбросив глупый ложный стыд, —

Позвольте лишь одно условье

Поставить, так сказать, на вид;

Ебитееь с толком, аккуратней —

Чем реже еться, тем приятней,

И Боже вас оборони

От беспорядочной ебни.

От необузданности страсти

Вас ждут и горе, и напасти,

Вас не насытит уж тогда

Обыкновенная елда.

Дом двухэтажный занимая,

У нас в Москве жила-была

Вдова, купчиха молодая,

Лицом румяна и бела.

Покойный муж ее мужчина

Еще не старой был поры,

Но приключилася кончина

Ему от жениной дыры.

На передок все бабы слабы,

Скажу, соврать вам не боясь,—

Но уж такой ебливой бабы

Весь свет не видел отродясь.

Покойный муж моей купчихи

Был парень безответный, тихий

И, слушая жены приказ,

Ее еб в сутки десять раз.

Порой он ноги чуть волочит,

Хуй не встает — хоть отруби,

Она ж и знать того не хочет:

Хоть плачь, а все-таки еби.

В подобной каторге едва ли

Протянешь долго. Год прошел,

И бедный муж в тот край сошел,

Где нет ни ебли, ни печали.

Вдова ж, не я силах пылкость нрава

И женской страсти обуздать,

Пошла налево и направо

И всем и каждому давать.

Ее ебли и молодые,

И старики, и пожилые —

Все, кому ебля по нутру,

Во вдовью лазили дыру.

Три года жизни бесшабашной,

Как день, для вдовушки прошли,

И вот томленья муки страстной

И грусть на сердце ей легли.

Всех ебарей знакомых лица,

Их ординарные хуи

Приелись ей, и вот вдовица

Грустит и точит слез струи.

И даже в ебли час обычный

Ей угодить никто не мог:

У одного — хуй неприличный,

А у другого — короток…

У третьего — уж тонок очень,

А у четвертого муде

Похожи на капустный кочан

И зря колотят по манде.

То сетует она на яйца —

Не видно, точно у скопца.

То — хуй не больше, чем у зайца…

Капризам, словом, нет конца.

Ее уж то не занимало,

Чем раньше жизнь была красна.

Чего-то тщетно все искала

И не могла найти она.

Вдова томится молодая,

Вдове не спится — вот беда.

Уж сколько времени, не знаю,

Была в бездействии пизда.

И вот по здравому сужденью

О горьком жребии своем,

Вдова, раскинувши умом,

Пришла к такому заключенью:

Чтоб сладить мне с лихой бедою,

Придется, видно, сводню звать:

Мужчину с длинною елдою

Уж та сумеет отыскать.

В Замоскворечье на Полянке

Стоял домишко в три окна.

Принадлежал тот дом мещанке

Матрене Марковне. Она

Жила лет сорок в тех краях,

Жила без горя, без печали.

Ее везде, во всех углах

За сваху ловкую считали.

И эта целочная жрица,

Преклонных лет уже девица,

Свершая брачные дела,

Прекрасной своднею слыла.

Наскучит коль купчихе сдобной

Порой с супругом-стариком, —

Устроит Марковна удобно

Свиданье с ебарем тайком.

Иль по другой какой причине

Свою жену муж не ебет,

И та заскучит по мужчине —

И ей Матрена хуй найдет.

Иная, в праздности тоскуя,

Захочет еться — тут как тут

Матрена ей нашла уж хуя,

Глядишь бабенку уж ебут.

Порой она входила в сделку:

Иной захочет гастроном

Свой хуй полакомить — и целку

К нему Матрена тащит в дом.

И вот за этой, всему свету

Известной своднею, тайком

Вдова отправила карету

И ждет Матрену за чайком.

Вошедши, сводня помолилась,

На образ истово крестясь,

Хозяйке чинно поклонилась

И так промолвила, садясь:

«Пошто позвала, дорогая?

Али во мне нужда какая?

Изволь: хоть душу заложу,

А уж тебе я угожу.

Коль хочешь, женишка спроворю.

Аль просто чешется пизда —

В таких делах я завсегда

Твому могу помочь я горю.

Без ебли, милая, зачахнешь,

И жизнь-то станет не мила…

Уж для тебя что просто ахнешь

Я б ебаришку припасла».

«Спасибо, Марковна, на слове, —

На это молвила вдова, —

Хоть ебарь твой и наготове,

Но пригодится мне едва.

Мелки в наш век пошли людишки!

Хуев уж нет — одни хуишки,

Чтоб хуя длинного достать,

Весь мир придется обыскать.

Мне нужен длинный хуй, здоровый,

Не меньше, чем восьмивершковый.

Я мелкому не дам хую

Посуду пакостить свою.

Мужчина нужен мне с елдою,

Чтобы когда меня он еб,

Под ним вертелась я юлою,

Чтобы глаза ушли под лоб,

Чтобы дыханье захватило,

Чтоб я на свете все забыла,

Чтоб на зуб зуб не попадал,

Чтоб хуй до сердца доставал».

Матрена табачку нюхнула

И, помолчав минутки две,

О чем-то глубоко вздохнула

И так промолвила вдове:

«Трудненько, милая, трудненько

Такую раздобыть елду.

С восьми вершков ты сбавь маленько —

Тогда, быть может, и найду.

Есть у меня тут на примете

Один парнишка. Ей-же-ей,

Не отыскать на целом свете

Такого хуя у людей!

У жеребца — и то короче.

Ему не то что баб скоблить,

А — будь то сказано не к ночи! —

Лишь впору им чертей глушить.

Сама я, грешная, смотрела

Намедни хуй у паренька

И, увидавши, обомлела —

Как есть пожарная кишка.

Собою видный и дородный,

Тебе, красавица, под стать,

Происхожденьем благородный —

Его Лука Мудищев звать.

Но вот беда: сейчас Лукашка

Сидит без брюк и без сапог —

Все в кабаке пропил, бедняжка,

Как есть до самых до порток».

Вдова восторженно внимала

Рассказам сводни о Луке

И сладость ебли предвкушала

В мечтах о дивном елдаке.

Не в силах побороть волненья,

Она к Матрене подошла

И со слезами умиленья

Ее в объятия взяла.

«Матрена, сваха дорогая,

Будь для меня ты мать родная:

Луку Мудищева найди

И поскорее приведи.

Дам денег, сколько ты захочешь,

И ты сама уж похлопочешь

Одеть приличнее Луку

И быть с ним завтра к вечерку…»

Четыре радужных бумажки

Вдова выносит ей в руке

И просит сводню без оттяжки

Поутру же сходить к Луке.

Походкой быстрой, семенящей

Матрена скрылася за дверь,

И вот вдова моя теперь

В мечтах о ебле предстоящей.

В ужасно грязной и холодной

Каморке возле чердака

Жил вечно пьяный и голодный

Штык-юнкер выгнанный Лука.

В придачу к бедности чрезмерной

Имел еще одну беду

Он: толщины неимоверной

Семивершковую елду.

Ни молодая, ни старуха,

Ни блядь, ни девка-потаскуха,

Узрев такую благодать,

Ему не соглашалась дать.

И вот один, любви не зная,

Он одиноко в свете жил

И, хуй свой длинный проклиная,

Печаль-тоску в вине топил.

Хотите нет, хотите верьте,

Но про него носился слух,

Что он елдой своей до смерти

Заеб каких-то двух старух.

Но тут позвольте отступленье

Мне сделать с этой же строки,

Чтоб дать вам вкратце поясненье

О роде-племени Луки.

Весь род Мудищевых был древний,

И предки нашего Луки —

Имели вотчины, деревни

И пребольшие елдаки.

Из поколенья в поколенье

Передавались те хуи, —

Как бы отцов благословленье,

Как бы наследие семьи.

Один Мудищев был Порфирий,

При Иоанне службу нес

И, хуем подымая гири,

Порой смешил царя до слез.

Покорный Грозного веленью,

Он раз убил с размаху двух

Своей елдой, без затрудненья,

В опале бывших царских слуг.

Благодаря своей машине

Служил один Мудищев, Лев,

При матушке-Екатерине —

Красавец, генерал-аншеф.

Сказать по правде, дураками

Всегда Мудищевы слыли,

Зато большими елдаками

Они похвастаться могли.

Свои именья, капиталы

Спустил Луки распутный дед,

И наш Лукаща, славный малый,

Остался нищим с ранних лет.

Судьбою не был он балуем,

Но про него, сказал бы я:

Судьба его снабдила хуем,

Не давши больше ни хуя.

Настал и вечер дня другого.

Одна в гостиной ждет-пождет

Купчиха гостя дорогого,

А время медленно идет.

Вдова пред вечером в пахучей

Подмылась розовой воде

И смазала на всякий случай

Губной помадой по пизде.

Хоть всякий хуй ей не был страшен,

Но тем не менее ввиду

Такого хуя, как Лукашин,

Она боялась за пизду.

Но чу! звонок. О миг желанный!

Прошла еще минута, две —

И гость явился долгожданный —

Лука Мудищев — ко вдове.

Пред ней стоял, склоняся фасом,

Дородный, видный господин

И произнес пропойным басом:

«Лука Мудищев, дворянин».

Он вид имел молодцеватый:

Причесан, тщательно побрит,

Одет в костюм щеголеватый,

Не пьян, но водкою разит.

«Ах, очень мило… Я так много

О вашем слышала…» — Вдова

Как бы смущалася немного

Сказать последние слова.

«Да, мог бы смело похвалиться

Природным даром я своим,

Но лучше в деле убедиться,

Чем доверять словам чужим».

И, продолжая в том же смысле,

Уселись рядышком болтать,

Но лишь одно имели в мысли —

Как бы скорей ебню начать.

Чтоб не мешать беседе мирной,

Ушла Матрена в уголок,

Уселась там себе за ширмой

И принялась вязать чулок.

И вот вдова вдвоем с Лукою.

Она и млеет, и дрожит,

И кровь ее бурлит рекою,

И страсть огнем ее палит.

Вдова наедине с Лукою,

Не в силах снесть сердечных мук,

Полезла трепетной рукою

В прорез его суконных брюк.

И от ее прикосновенья

Лукашин хуй воспрянул вмиг,

Как храбрый воин пред сраженьем, —

Могуч, и крепок, и велик.

Нащупавши елдак, купчиха

Вся разгорелася огнем

И прошептала нежно, тихо,

К нему склонясь: «Лука, пойдем».

Срывает башмаки и платье,

Рвет в нетерпеньи пышный лиф

И, обе груди обнажив,

Зовет Луку в свои объятья.

Мудищев тоже разгорелся.

Тряся огромною елдой,

Как смертоносной булавой,

Он на купчиху устремился.

Схватил ее он поперек,

Заворотил на ней рубашку,

Раздвинул у купчихи ляжки

И хуй всадил ей между ног.

Но тут игра плохая вышла —

Как будто кто всадил ей дышло!

Купчиха начала кричать

И всех святых на помощь звать.

Она кричит — Лука не слышит,

Она вопит, она орет,

Лука ж, как мех кузнечный, дышит

И знай ебет себе, ебет.

Услышав крики эти, сваха

Спустила петлю у чулка

И говорит, дрожа от страха:

«Ну, знать, заеб ее Лука!»

Но через миг, собравшись с духом,

С чулком и спицами в руках,

Спешит на помощь легким пухом

И к ним вбегает впопыхах.

И что же зрит? Вдова стенает,

От ебли выбившись из сил,

Лука же, жопу заголив,

Свою еть жертву продолжает.

Матрена, сжалясь над вдовицей,

Спешит помочь такой беде

И ну колоть вязальной спицей

Луку Мудищева в муде.

Лука воспрянул львом свирепым,

Матрену на пол повалил

И длинным хуем, точно цепом,

Ей по башке замолотил.

Но тут вдовица изловчилась —

Она жива еще была —

Луке в муде она вцепилась

И напрочь их оторвала.

Лукаша все ж успел старуху

В одно мгновенье наповал

Елдой своей убить как муху

И сам безжизненно упал.

И что же? К ужасу Москвы

Наутро там нашли три трупа:

Средь лужи крови труп вдовы

С пиздой, разорванной до пупа,

Труп свахи, распростертый ниц,

И труп Лукаши без яиц.