Литературное обозрение

Приап, правитель пизд, хуев,

Владетель сильный над мудами,

Всегда ты всех ети готов,

Обнявшись ты лежишь с пиздами.

Твой хуй есть рог единорога,

Стоит бесслабно день и ночь,

Не может пизд отбить он прочь,

Столь ревность их к нему есть многа

Меж белых зыблющихся гор,

В лощине меж кустов прелестных

Имеешь ты свой храм и двор,

В пределах ты живешь претесных,

Куда толпы хуев идут,

Венчавши каждый плешь цветами,

Плескают вместо рук мудами,

На жертву целок, пизд ведут

Твой храм взнесен не на столбах,

Покрыт не камнем, не досками,

Стоит воздвигнут на хуях,

И верх укладен весь пиздами

Ты тут на троне, на суде

Сидишь, внимаешь пизд просящих,

Где вместо завесов висящих

Вкруг храма все висят муде.

Но что за визг пронзает слух,

И что за токи крови льются,

Что весел так приапов дух?

Все целки перед ним ебутся.

Тут каждый хуй в крови стоит,

Приапу в честь пизды закланны

В слезах, в крови лежат попранны,

Но паки их Приап живит

Подобяся хуи жрецам,

Внутрь пизд пронзенных проницают,

И секеля коснувшись там,

Беды велики предвещают

Пиздищам старым и седым,

Затем, что рот разинув ходят,

Хуям, что трепет, страх наводят,

Что тлеть их будет вечна дым

Но самым узеньким пиздам

Которы губы ужимают

И сесть боятся вплоть к мудам,

Беды ж велики предвещают,

Что толстый хуй их будет еть,

Длинною до сердца достанет,

Как шапку, губы их растянет,

Тем будут бедные ширеть.

Хуи, предвестники злых бед,

Жрецы ебливого Приапа,

Се идет к вам хуй дряхл и сед,

Главу его не кроет шляпа,

Лишь ранами покрыта плешь,

Трясется и сказать вас просит,

Когда смерть жизнь его подкосит,

Затем он к вам сто верст шел пеш

Приап, узрев его, и сам

Ему почтенье изъявляет;

Велика честь седым власам —

Его он другом называет

Ударил плешью в пуп себе,

Тряхнул мудами троекратно,

Потряс он храм весь тем незапно —

А все, хуй старый, для тебя.

— Скажи, старик, — Приап вещал, —

Ты сделал ли что в свете славно?

Кого ты, где и как ебал?

Ебешь ли ныне ты исправно?

Коль храбр ты в жизни своей был,

Твой шанкар стерть я постараюсь.

Твой век продлить я обещаюсь,

Чтоб столько ж лет еще ты жил.

Старик, к ногам Приапа пад,

Не слезы — кровь льет с хуерыком,

Столь щедрости его был рад,

Что стал в смущеньи превеликом,

Подняв плешь синю, говорит

— Коль ты так правду наблюдаешь,

Что жизнь за службы обещаешь,

Твой правой суд мой век продлит

Внимай, Приап, мои дела!

Я начал еть еще в младенстве,

Жизнь юностью моя цвела,

А еть уж знал я в совершенстве

Я тьмы ебал пизд разных лиц,

Широких, уских и глубоких,

Курносых жоп и толстощоких,

Скотов ебал, зверей и птиц.

Но льзя ль довольну в свете быть

И не иметь желаньев вредных?

Я захотел и в ад сойтить,

Чтоб перееть там тени смертных

Мне вход туда известен был,

Где Стикса дремлющие воды,

Откуда смертным нет свободы,

И где Плутон с двором всем жил.

Я смело в пропасть ту сошел,

Насколь тут дух был и зловонен,

К брегам который Стикса вел,

И сколь Харон был своеволен,

Без платы в барку не впускал,

Со мною платы не бывало,

Мне старого еть должно стало

И тем я путь чрез Стикс сыскал.

Потом, лишь Цербер стал реветь,

Лишь стал в три зева страшно лаять,

Я бросившись его стал еть,

Он ярость должен был оставить

И мне к Плутону путь открыть.

Тут духов тьмы со мной встречались,

Но сами, зря меня, боялись,

Чтоб я не стал их еть ловить.

В пещере темной был Плутон,

Сидел на троне с Прозерпиной.

Вкруг их был слышен винных стон,

Которы строгою судьбиной

Низвержены навек страдать.

Тут в первый раз мне страх коснулся,

Я, зря Плутона, ужаснулся

И весь был должен задрожать.

Богиня, сидя близ его,

Всем бедным милости просила,

Но мало зрилось ей того

Взяв в руки, хуй его дрочила

И тем смягчала его гнев,

Тем ярость в милость претворяла.

Промеж двух зыблющихся гор

Лежит предлинная лощина,

Кусты, болота в ней и бор

И преглубокая пучина,

Тут страшна пропасть возле ней

На свет дух смрадный изрыгает,

Дым с пылью, с треском извергает,

И тем коснуться мерзко ей.

Тем многих бедных избавляла

От фуриев, трех адских дев.

Потом, как я с нее сошел,

Изгрызен весь пизды змеями,

Еще трех сестр ее нашел,

Они пред мной поверглись сами.

Я их был должен перееть,

Раз еб Алекту, раз Мегеру,

Потом уеб я и Химеру,

Но тем не мог ни раз вспотеть.

Я муки в аде все пресек

И тем всем бедным дал отраду,

Ко мне весь ад поспешно тек,

Великому подобясь стаду,

Оставя в Тартаре свой труд,

И гарпии, и евмениды,

И демонов престрашны виды —

Все взапуски ко мне бегут.

Я, их поставя вкруг себя,

Велел им в очередь ложиться,

Рвался, потел, их всех ебя,

И должен был себе дивиться,

Что мог я перееть весь ад,

Но вдруг Плутон во гневе яром

Прогнал их всех жезла ударом,

Чему я был безмерно рад.

Но кто не будет верить в том,

Пусть сам во ад сойдет к Плутону,

Он видел сам и был при том,

Как еб я страшну Тизифону,

У коей вместо влас змеи,

Разбросясь вкруг пизды лежали,

Вились, бросались и свистали,

Скрежа изсохши лядвии.

Тем страждет плешь моя от ран,

С тех пор блюю я хуерыком,

Се ясен правды знак мне дан,

Что я в труде был превеликом.

Хоть всех был больше сей мой труд,

Но адска фурия призналась, —

Что ввек так сладко не ебалась,

И слезть уж не хотела с муд.

О, храбрость, сила, слава, труд,

Которы мне венец сплетали.

О, твердость, бодрость моих муд,

Со мной вы вместе работали!

К Приапу станьте днесь пред трон,

Свидетели моим трудам,

Плутон ебен был мною сам,

Вы зрели, что то был не сон.

Вы зрели, что Цереры дщерь,

Богиня ада Прозерпина,

Отверзла мне горящу дверь,

О! щастья полная судьбина.

Такой красы я не видал,

Какую видел в Прозерпине,

Какая узкость, жар в богине,

Такой пизды я не ебал!

Лице ея как угль горел,

Все члены с жару в ней дрожали,

Я, глядя на нее, сам тлел,

Во мне все жилы трепетали.

Беляе мрамора меж ног

Вздымался вверх лобок прелесной,

Под ним был виден путь сей тесной,

Что столь меня пленил и жог.

О путь, любезнейший всем нам,

Ты наша жизнь, утеха, радость,

Тебя блажит Юпитер сам,

Ты нам даешь прямую сладость,

Ты сладко чувство в сердце льешь,

К тебе мысль всех живых стремится,

Тобой вся в свете тварь пленится,

Ты жизнь отъемлешь и даешь.

Разнявши губки, промеж ног

Богиня плешь мою вложила,

Тогда хуй крепок стал как рог,

Как луг напряглась моя жила.

Я двигнувшись вошел внутрь сам,

А Прозерпина прижимала,

Мне столь проворно педъебала,

Что я везде совался там.

Во всякой раз, как вверх всходил,

Как вниз из оной я спускался,

Я сладость нову находил,

Во мне дух млел и задыхался,

Но как в жару я самом был,

Столь многу вдруг вкусил я сладость,

Что я сдержать не могши радость.

Ручьи млечные внутрь пролил.

Плутон, завиствуя мне в том,

Веле мне вытти вон из ада,

Я вдруг оставил его дом,

Не зря уже чудовищ стада,

Лишь мной ебен опять Харон

И пес треглавый, страж Плутона,

Не чувствовал я бедных стона,

Я шел к тебе предстать пред трон.

С тех пор согнувшись я хожу,

С тех пор я чахну и слабею,

Трясется плешь и сам дрожу,

Не смею еть, боюсь робею.

Пришел к тебе, Приап, просить,

Чтоб ты, воззря на скорбь и раны,

Что мне от фуриев злых даны,

Подщился щедро излечить.

Приап, услыша столько дел,

Плескал мудами с удивленья,

В восторге слыша речь, сидел,

Но вышел вдруг из изумленья,

«Поди, друг мой, ко мне, — вещал, —

Прими, что заслужил трудами».

Призвав его, накрыл мудами

И с плеши раны все счищал.

Пришел тем в юность вдруг старик,

Мудами бодро встрепенулся,

Вдруг толст стал, бодр он и велик,

Приап сам, видя, ужаснулся,

Чтоб с ним Плутона не был рок,

Его в путь с честью отправляет.

Идет, всем встречным не спускает

И чистого млека льет ток.

Одна пизда, прожив сто лет,

Пленясь Приапа чудесами,

Трясется, с костылем бредет,

Приапа видит чуть очами,

Насилу может шамкать речь:

— Внимай, Приап, мои все службы,

Просить твоей не смею дружбы,

Хочу на милость лишь привлечь.

Как юны дни мои цвели,

Во мне красы столь были многи,

Что смертны все меня ебли,

Ебли меня и сами боги.

Лет с пять я етца не могу,

А проеблась я в десять лет,

Теперь мне белый не мил свет,

То правда, я тебе не лгу.

Приап ее на хуй взоткнул,

Власы седые взял руками

И оную долой столкнул,

И с черными уже усами.

Когда б ты мог, Приап, в наш век

Должить нас чудами такими

К тебе бы с просьбами своими

Шел всякий смертный человек.