Логово заядлых неудачников

Глава тринадцатая. Я знаю это слово

В тот далёкий день было безупречно чистое, лазурное небо, напряжённое и натянутое над столицей Элисир-Расара, Исар-Диннами, впрочем, как и всегда. Эти заповедные края славились хорошей погодой и благодатным климатом, и потому привлекали на свои берега множество путешественников, исследователей и естествоиспытателей, и простых искателей приключений, даже тех, в чьих жилах вместе с кровью текло потенциальное бессмертие.

Это случилось лет сто назад, может — сто пятьдесят, тогда река Басул так страшно разлилась, что запрудила всю округу. Она потопила бесчисленные острова, соединила разные участки, сплотила левый и правый берега, продляя синеющие небеса на песочные, неплодородные почвы пляжей. Комплекс Янтарной башни в те времена ещё не представлял из себя ничего особенного, и как раз в его вотчинах велось затяжное строительство, в коем принимали участие эти двое приглашённых тружеников.

Лан вспомнил всё так, словно это произошло вчера. Он вспомнил синеву небес, сверкающую бликами гладь разлившейся реки, что затопила окрестности стройки, но всего-то примерно по лодыжку, так, что передвигаться было не слишком проблемно. Вода тогда не принесла с собой болезней, паразитов или вредителей вроде негулей и уграшей, наоборот, своей прозрачностью и чистотой она украсила окраины города.

Лан лежал в воде, едва покрытый жидкостью так, что плечи его, грудь и голова оставались на поверхности. Среди мелкого бежевого песка проклёвывались кочки с зелёной травой, в рваных тенях от которых прятались мелкие серебристые рыбёшки. Тогда ещё возле Янтарной башни не росло никакого Дремлющего леса, у этого места была весьма приличная репутация, и храм Подгарона стоял целым и невредимым на скале чуть позади.

Лан лежал в воде, и вокруг струились его длинные, золотисто-пшеничные волосы, они то обволакивали пучки травы, то прилипали к телу. Сверху на нём восседал господин, но лицо его всегда находилось во мраке, ибо солнце зависло прямо за спиной мужчины. Его почернённая фигура будто приобрела лучистый ореол за счёт выгодного положения и словно запылала изнутри.

Да… Лан лежал в воде, а этот мужчина душил его, но актёр не пытался сопротивляться. Вообще-то, он даже не двигался, стараясь облегчись задачу нападающему. Рядом валялась корзина, с которой они оба ходили спозаранку на рынок, дабы приобрести необходимые травы. Но теперь всё содержимое корзины рассыпалось и очутилось в воде, некоторые веточки розмарина даже подплыли к Лану и запутались в его роскошной гриве. Издревле считалось, что розмарин хорош для памяти… Вместе с ним на волнах дрейфовали фиолетовая вербена и ярко-жёлтая рута, купленные мужчинами для определённых целей. Потом кто-то прозорливый пустит слух по Исар-Диннам, что рута и вербена означают сожаления… и такое вот значение закрепится за ними на языке цветов. Возможно, этим кем-то был лично Лан? Кто нынче разберёт?

Рядом туда-сюда носился Носатый, иногда останавливаясь и наблюдая, как один хозяин душит второго. Тогда он был юн и беззаботен, и не понимал, что происходит, думая, что эти дебоширы просто дурачатся, что случалось не впервой. Они купили Носатого ещё в Саркозале́йне настоящим малышом, но зверёк уже подрос и стал проявлять бо́льшую смекалку и некоторое послушание. Носатый принадлежал к редкой породе пушистых тварей, которые отлично приручались и привязывались к своим владельцам, а ещё они были долгожителями и при должном уходе могли провести под светом звёзд и лун чуть менее двух веков… Увы, Носатый не был бессмертным, как два его хозяина, но нос он всё равно держал по ветру, а хвост — трубой.

На обнажённую грудь Лана начали падать горячие слёзы того, кто душил его. Мужчина не выдержал, разжал пальцы и громко прокричал:

— Когда тебе жить незачем, то и умирать не за что!

Потом он выругался, истошно завыл и завалился назад, рухнув в воду рядом с актёром. В небеса взлетели яркие, сверкающие бриллиантами брызги.

— Почему мне так больно?! — раздался душераздирающий вопль этого господина, второго хозяина Носатого.

Только лицо Лана ничуть не изменилось. Прекрасное и юное, но отрешённое, оно не выражало ничего: ни гнева, ни скорби, ни сочувствия.

Рыдая и стуча кулаком по воде, мужчина продолжил чертыхаться. Но потом всё же собрался с мыслями, взял себя в руки и поднялся на ноги. Он снова подошёл к Лану, который, кажется, даже не думал шевелиться, и с остервенением вырвал у себя из уха серьгу с длинным, прозрачным кристаллом хрусталя — сестру-близняшку той, что болталась в правом ухе актёра.

— Мне это больше не пригодится, — злобно отчеканил мужчина, бросая серьгу на грудь приятеля.

Вместе с украшением на кожу Лана попали алые капли крови.

— Не смей меня искать! — крикнул светловолосый господин с широкими плечами и оформленной мускулатурой, удаляясь от места стычки.

Его рубаху из пепельно-серого муслина украшала вышивка в виде гроздей белого винограда, исполненная светло-зелёными нитями, едва отливающими золотом на солнце. Сперва Носатый убежал за ним, радостно помахивая стоячим хвостом из стороны в сторону, однако потом зверь вернулся. Подошёл к онемевшему Лану и принялся вылизывать слёзы из уголков его глаз. Должно быть, второй бессмертный отослал животное назад, присматривать за проходимцем, которого больше не желали видеть его собственные глаза.

С тех пор Лан больше ни разу не встретился с этим мужчиной. Кто бы мог подумать, что его личное крушение случится в столь чудный и погожий денёк, когда природа не давала ни единого намёка на приближение затяжного шторма: и море небес, и Зелёное море были совершенно спокойными, а погода стояла безоблачная. Другое дело, конечно, что для Лана всё окружение уже давно выглядело немного иначе — мир представлялся ему исключительно в тусклых, серых и промозглых красках. Впрочем, возможно, то было лучшее время за предыдущий век, а настоящее погружение на дно только начиналось…

Лёжа на дне лодки, связанный по рукам и ногам, Момо всё это вспомнил слишком отчётливо, и сердце его пронзила мощная, непрерывная волна боли. Он вспомнил это, все мельчайшие подробности того злополучного дня, но по-прежнему не мог припомнить его лица. В воспоминаниях, навеянных странной атмосферой возле Янтарной башни и пологим туманом, Лану постоянно мешали: то солнце затмевало его стародавнего друга, то тени сгущались, погружая искривлённую гневом и отчаянием гримасу мужчины в чёрно-бордовое марево… Как же так?

Неподалёку от лодки начал раздаваться ритмичный шум и всплески, и светящиеся жёлто-рыжим огоньки принялись моргать, а затем исчезли вовсе, так, словно их разъел и обесцветил туман, вынырнувший из глубин Дремлющего леса.

Бел-Атар слегка отодвинулся от Лили, помещая её за свою спину и приближая клинок обнажённого меча к корпусу. Травница, испуганно хлопая глазами, открыла было рот, но Касарбин не позволил ей ничего сказать: он поднёс указательный палец к губам девушки, настоятельно прося блюсти тишину.

Ещё парочка шлепков по воде, звук разлетающихся по сторонам брызг, затем тревожное затишье, и вот уже враг подобрался к носу лодки. У Бел-Атара сердце бешено стучало в груди, но тем не менее молодой человек сумел пересилить страх и усмирить дыхание. Тёмное пятно уже вскарабкалось на борт, и художник решил напасть первым — в конце концов, это единственный шанс спугнуть оголодавшего монстра.

Каково же было удивление Бел-Атара, когда его клинок натолкнулся на сопротивление металла — художника поприветствовало точно такое же оружие, только чуть больше и длиннее. За лязгом и скрежетом последовали гневливые возгласы:

— Эй-эй! Ты что творишь?!

Впрочем, «возгласами» этот грозный и шипящий свист было трудно наречь: незваный гость оставался верен приличиям и не повышал голоса.

— Гвальд?! — возмущённо рыкнул Касарбин.

Он с трудом сдерживал свою ярость, и дрожащие от волнения пальцы, не повинуясь хозяину, едва не соскользнули с черенка меча.

— Гвальд, ты умом тронулся?! Ты зачем нас так пугаешь?! — злобно прыснул молодой человек, пряча меч в ножны. — Я же… я ведь мог случайно пронзить тебя!

— Хах, будет тебе хвастаться. «Пронзить меня»! — насмешливо прошептал мужчина.

Мастер тоже спрятал оружие, а затем словно ни в чём не бывало начал размещаться среди поклажи.

— Нос-то не задирай. И не шуми! Чего раскричался? Я едва разминулся с этими жуткими тварями, уграшами, и коли примешься вопить и дальше, будь уверен, друг, они вновь придут.

— Не скажи, — печально выдохнул Касарбин, усаживаясь рядом с Лили, которая, кажется, ещё не до конца отошла от сонного зелья с омиртетией, а потому хранила завидное спокойствие. — Уграши оставили нас в покое, и сделали это по доброй воле, неизвестно почему. Но это-то и тревожит больше всего! Гвальд… что там происходит?

Туман постепенно рассеивался. Теперь, находясь в лодке, можно было рассмотреть собственные руки и ноги весьма отчётливо, точно так же, как и лица товарищей. За боротом ещё проглядывались серые, влажные пески отмели, однако воды Зелёного моря уже начали вновь прибывать, и суши становилось всё меньше и меньше с каждым последующим мгновением.

— Лили, — Гвальд кивнул девице, — ты как?

Травница слегка улыбнулась мужчине в знак того, что она в полном порядке, а затем взялась и дальше дышать на свои озябшие ладони и растирать их друг о друга.

— Что там происходит, говоришь? — опомнился бывший начальник дворцовой стражи. — Какая-то чертовщина! Вы же видели тот страшный водоворот? Да я в жизнь не наблюдал столь мощный золотой катаклизм! Но водоворот будто застыл в воздухе, и, в итоге, ничего не происходит. Глава… она… мы догнали вора и отняли у него монету, и… ну…

— «Ну», что? — тихо прохрипел Касарбин.

Не выдержав уклончивого бормотания друга, он нахмурился, требуя тем самым большей внятности и честности. В конце концов, разве они — не такие же члены братства Белой Семёрки? Они заслуживали знать правду.

— Ну, в общем, случилось так, что сперва я забрал у Ирмингаут кристалл, а затем…

— А затем? — Бел-Атар скорчил ещё более впечатляющую мину: один глаз он зажмурил, а второй выпучил и им же вперился в собеседника.

— А затем отдал камень ей обратно.

На сих словах Касарбин разочарованно ударил себя по лбу со всего размаха.

— Она побежала к Его Высочеству! — оправдывался Гвальд. — Его Высочеству необходимо во что бы то ни стало завладеть иглой Виликарты, чтобы…

— Да с чего ты взял, что эта ведьма «побежала» к принцу? — художник рассерженно потирал переносицу. — Всеми богами клянусь, твоя доверчивость и твоя наивность однажды сведут тебя в могилу, Гвальд!

Вначале спора мужчины просто неосознанно повысили тона, чуть-чуть, но теперь уже орали друг на друга во всё горло.

— Богами клянусь, эта ведьма давно уже пересекла городскую черту! Плакали наши денюжки! — Касарбин тыкал пальцем в пустое пространство. — Влюблённость застит тебе глаза!

— Не говори плохо о Главе! Ты ничего не знаешь! Тем более, игла Виликарты изначально не предназначалась для продажи, она всегда была для Его Высочества, а мы получим… мы получим…

Не дожидаясь возражений, мастер наклонился к скарбу Белой Семёрки. Только вместо мешков с сокровищами он обнаружил на дне лодки лишь пару скрученных верёвок и связанного Момо.

— …это. Хм… а где мешки с монетами?

— Хах! «А где мешки с монетами»? — Касарбин подскочил на ноги и раскинул руки по сторонам, как будто всё больше приближался к нервному срыву. — Может, спросишь у своего «верного и надёжного» приятеля, Учёного?! Он стащил мешки исподтишка, пока мы делили арашвир! А затем уплыл на лодке! Давай, ищи теперь его по всей столице!

Гвальд обескураженно открыл рот и захлопал глазами. И единственным, что он сумел выдавить из себя через какое-то время, было хриплое:

— Почему Момо связан?

Усталый и вымотанный Бел-Атар опустился рядом с мастером.

— Момо был не в себе, а потом, наоборот, он полностью ушёл в себя, так что мне пришлось так поступить.

— Ха-ха! Занятно! — раздался звонкий мальчишеский голос со дна лодки.

Лежащий на спине Момо вскинул вверх свободную руку и почесал нос.

— Остроумный Касарбин мне нравится куда больше, нежели Касарбин-мудрец, рассыпающийся в бестолковых нравоучениях, — отчеканил актёр.

Затем он потянулся и зевнул, словно бы только что очнулся от сладкого и безмятежного сна посреди перин и пуховых одеял.

Трое других постояльцев лодки — Лили, Бел-Атар и Гвальд — в изумлении замерли. Они молча наблюдали за разминкой Лана, пока тот вопрошал:

— И зачем ты прятал истинного себя за маской?

— Гвальд… мне так сказал. Момо, как ты выпутался?! Я же накрепко тебя связал.

— Ха, да легко! Никаким путам не сравниться с моей проворностью.

Туман окончательно сдули студёные ветры, что гнали воздушные массы в сторону дворца. Братство Белой Семёрки в очередной раз слишком увлеклось делёжкой награбленного имущества и поисками виновных в общих неудачах, так что никто не сподобился заметить, как на комплекс Янтарной башни надвигалась стремительная и чудовищная, гигантская волна. Казалось, словно она была вылеплена из чёрного стекла, из обсидиана, и обречена обрушиться на окрестности, рассыпаясь в сотнях и тысячах осколках, что покалечат всё живое, что уничтожат всякую надежду на восстановление.

— Как ты себя чувствуешь? — почти хором спросили присутствующие, и на Момо уставились три пары пристальных, заботливых глаз.

— Я вспомнил, — торжественно объявил Лан, чем погрузил Гвальда и Касарбина в некоторое замешательство.

— Одакис, помилуй! — взмолилась Лили, которая первой узрела приближающееся цунами. — Эта волна идёт сюда! Она нас похоронит заживо!

Травница вцепилась в предплечье онемевшего от ужаса Бел-Атара и принялась его тягать за рукав. Не добившись никакой реакции от иноземца, девушка обратилась к Гвальду:

— Мастер! Что нам… что нам делать? Бежать? Надо бежать!

— Бесполезно… мы не успеем, — тихо и скорбно промолвил Гвальд, взирая на наиболее высокий гребень надвигающейся волны, которая вполне могла бы поравняться с последним ярусом Янтарной башни. — Это конец. Мы обречены.

— Нет! — взвизгнула Лили.

— Да!.. то есть, «нет», разумеется, — злокозненно отбил языком Момо. — На сей раз я согласен с девчонкой. А ну разойдись!

Он протиснулся к левому борту, распихивая по сторонам потрясённых приятелей. Затем вытянулся во весь рост, расставил ноги на ширину плеч и чуток повертел головой, попеременно склоняя её то туда, то сюда, после чего взялся хрустеть пальцами. Момо явно разминался так, словно провёл в волшебном забвении несколько сотен лет кряду, а теперь вот собирался показаться миру во всей красе. Все его члены затекли и закостенели, ибо давненько жилы и вены этого смутьяна не наполнялись животворящими потоками майна, зато сейчас они готовились снова принять желанных гостей.

В воде проклюнулись лысые макушки уграшей, то увенчанные несколькими отдельными волосками, то покрытые тиной или водорослями. Затем над поверхностью замерцали их жёлтые зеницы, наводящие страх на смертных обывателей, однако монстры не планировали нападать на братство Белой Семёрки. Они вообще больше не думали причинять кому-либо вред, но будто бы просто молчаливо засвидетельствовали собственное почтение местному владыке — единственному господину всех окрестных земель и рек, тому, кого нельзя называть по имени, появляющемуся из прибывающих вод. Впрочем, имя это было доподлинно известно и мастеру Гвальду, хозяину мечей, и странствующему художнику Бел-Атар Касарбину, и деревенской травнице Таолили, случайно при рождении получившей в дар от богов совершенную память. И звучало оно, как Лан Кер-Велин, или Момо, без кавычек.

Момо застыл в живописной позе, преисполненной силы, грации и величия. Он направлял невидимые потоки майна туда, куда хотел, и гигантская приливная волна, уже ударившая о земли Янтарного острова и породившая чудовищный рокот, рассыпалась перед его могуществом, расщепляясь надвое и огибая хлипкую рыбацкую лодку. Жалкий клочок суши, на коем покоилось дно судна, даже не содрогнулся, но постепенно его начали поглощать прибывающие воды. Послушное Зелёное море аккуратно приподнимало ладью над островком, пока не привело её в должное положение — такое, что подобает всем приличным судам: посреди слегка колышущегося, иногда щедрого, а иногда скупого полотна из бирюзовых волн.

Бел-Атар, Лили и Гвальд сперва съёжились, плотно вдавливая свои тела в корпус лодки и будто бы ища устойчивости, однако вскоре им пришлось изменить положение и распределиться вдоль судна, чтобы не перевернуться на воде. Они внимательно смотрели на спину Момо, возле которого клубились магические завихрения и струился робкий, мерцающий блеск майна. Белые искры полупрозрачной вуалью окутали его волосы и подняли их вверх.

— Я думала, Момо — эльф! — изумлённо прокричала Лили, наблюдая, как разбушевавшиеся воды Зелёного моря крушат всё вокруг, минуя стороной ладью Белой Семёрки.

— А я, что он — аран! — выпалил сражённый наповал Касарбин.

— Аран? Вампир, что ли? — хмыкнула Лили, недоверчиво вздёрнув левую бровь.

— Он не аран и не эльф, — принялся вразумлять друзей Гвальд. — По правде говоря, он и сам не знает ответа на этот вопрос.

Гвальд растерянно пожал плечами. Действительно, несмотря на то что Момо кое-что вспомнил о своём прошлом — этого всё равно было недостаточно, даже ничтожно мало для того, чтобы определить, к какой ветви бессмертного мирового древа Ассалгота он принадлежит.

Цунами смело Янтарную башню с пьедестала, выкорчевало до основания большинство построек комплекса, разнеся каменные блоки, колонны, плиты и черепицу крыши по Сломанному берегу. Волна примешала свежие обломки Янтарной башни к руинам храма Подгарона, давно поросшим тиной и лишайником, где совместно они уже должны были дожидаться конца летописи на исходе времён. Впрочем, до заката эпохи человечества ещё было далеко, ведь на востоке только что проклюнулось солнце, подкрасив прибывшие воды в серебристо-розовый, а небеса — в лиловый и золотой.

Расслоённая надвое приливная волна промчалась мимо лодки, и её пушистая, кружевная бахрома по кайме принимала облик блестящих перламутром подводных змеев или горбатых, причудливо изогнутых морских коньков. Сведя счёты с храмовым комплексом Янтарной башни, воды Зелёного моря отступили назад, и вокруг установилась поразительная, звенящая тишина. Перед появлением солнца в самой восточной части горизонта сверкнула неяркая Звезда Тысяч, однако она исчезла в ало-пунцовых тонах, так и оставшаяся незамеченной четвёркой Белой Семёрки. Нагрянул новый день и подарил миру свет.

Катаклизм не принёс непоправимых разрушений. Исар-Динны выстояли, выйдя из наводнения, а заодно и нашествия неведомых магических существ с наименьшими потерями. Даже Янтарный дворец, которому, казалось, досталось сильнее всех, всё же уцелел, тогда как рассыпались в прах худшие его части, вроде холодного крыла, например, что давненько служил тюрьмой для наследника, или Башни Сияния, где заседали и вершили власть захватившие бразды правления Аоны. Вдобавок, пострадали так называемые Пурпурные палаты, которые облюбовал бывший Главный советник Зархель, и где же оборвалась его противоречивая жизнь. Ещё личные покои Её Милости королевы-регента нынче испещряли дыры и прорехи в стенах, да некоторым бальным и складским помещением было не позавидовать, однако в общих чертах замок справился с нахлынувшими бедствиями.

Но вот Янтарной башне повезло гораздо меньше — весь обширный комплекс был сметён водой, и судьба местных обитателей, ровно, как и драгоценной иглы Виликарты, оставалась неизвестна простому народу. Ходил слух по Исар-Диннам, что это — хорошее предзнаменование, что божества Зелёных и Синих вод, — пресных рек и солёных озёр, — явились в столицу, дабы лично возвестить о восхождении на престол нового, великого правителя, мага-короля, Адона, Нин-дар-дина, Господина всех земель, видимых и невидимых. Поговаривали также, будто Его Высочество наследный принц, заручившись поддержкой высших сил и заполучив хаор — исток волшебного могущества — даже обучился повелевать богу чёрного песка и пыли. Агрот якобы прогнал армию поражённых негулей и грязевых големов Зархеля, и был затем отослан обратно восвояси; изгнан в потусторонние миры магом-королём, точно так же, как и его сестра, Отравляющая Фахарис-Моранна, богиня пупырей и разложения. Море смело чудовищную болезнь, смыло все язвы с лица города, и ныне Исар-Динны могли вздохнуть свободно.

— …вот так вот толкуют служанки, Ваша Светлость. Правда, те, которые поумней, досужим сплетням не веруют, однако и их сердца наполняются радостью при виде нового законного правителя на троне.

— Моего кузена ещё не короновали, — тихо и отстранённо прошептала Неридэя.

— Но… это ведь лишь вопрос времени, — помощница тут же получила болезненный укол пылающим взором от своей госпожи.

Две благородные женщины, облачённые в пышные придворные наряды и изящно причёсанные, расположились в густом саду, где насыщенно-зелёные тёмные листья на кронах плодовых деревьев создавали прекрасное укрытие из мозаики остужающих теней. Последний летний месяц — воистину изобильное время, когда сочные ягоды и фрукты уже поспели, а птицы до сих пор продолжают заливисто петь, если не заняты охотой на громадных стрекоз с хрустальными крылышками.

Нынче положение Неридэи было весьма неустойчивым и щекотливым, и говорило само за себя, ведь скрывать его было сложней день ото дня не только по вине выдающего живота, сообщающего всякому зеваке о беременности женщины, но и потому, что любому завсегдатаю дворца было известно, что она носит фамилию Аонов, врагов короны. Её верность правящему роду и наместнику трона вызывала массу сомнений…

Впрочем, юный Нин-дар-дин, Господин всех земель и рек, не просто славился великодушием, он таковым и был, и посему решил пощадить троюродных кузин, племянниц проклятого Зархеля и дочерей опального теперь донга от Аонов.

Однако! Для каждого заядлого собирателя расхожих мудростей — не секрет, что врага следует держать рядом, не допуская его при этом ни в своё сердце, ни в свои помыслы. Поэтому, Неридэя совместно с младшей сестрой переселились из Орма в столицу, прямиком в Янтарный дворец, поближе к Его Высочеству.

Неридэя восседала на подушках под персиковым деревом посреди лавочки, высеченной из цельного куска белоснежного, заморского мрамора. Рядом кустилась какая-то богатая растительность, усыпанная крошечными цветами в виде кремовых звёздочек, которые облюбовали бабочки. На женщине было надето нижнее платье из розоватой материи, лёгкой и летящей, сверху прикрытое верхним слоем нарядов из плотного атласа цвета тёмной морской волны, пронизанных серебряными нитями. Волосы госпожи Аонов сдерживались на лбу обручем из серебряной проволоки, украшенной свежими и пышными бутонами душистого шиповника бледно-розового оттенка, в тон нижнему платью. Возле неё в скромной позе стояла верная помощница родом с тех же земель, что и сама Неридэя.

— Ох! И куда запропастилась эта взбалмошная девчонка! — воскликнула четвёртая госпожа дома Аонов, вытягивая и без того длинную шею и нетерпеливо высматривая сестрицу.

В глубинах дворцовых садов испокон веков проходили тайные встречи и запретные свидания, однако за этой частной беседой двух горячих сердец должна была строго наблюдать почтенная и уважаемая дама, хотя бы со стороны.

— Я уже устала ждать её! Коли она не поспешит, мы опоздаем к обеду. Нура! Нура, немедля явись мне!

Наконец, из-за деревянной решётки, увитой плющом, выпорхнула довольная Нура. Стуча каблуками о мощёную дорожку, она быстро обскакала по полукругу фонтан с грифонами и единорогами, и направилась к старшей сестре. Щёки её пылали, а глаза блестели, не оставляя ни малейших сомнений касательно того, чем эта бесстыдница занималась только что со своим компаньоном. Неридэя сурово нахмурилась и испустила грозный вздох. Она больше не напоминала бурую львицу, обороняющую собственное логово, скорее это был полноценный огнедышащий дракон.

— Нура! Какая же ты бессовестная! Клянусь божественными косами Кисарит, я тебя при всех слугах выпорю! — старшая госпожа в доме продолжала брюзжать, пока Нура беззаботно улыбалась.

Наглая девчонка слишком хорошо знала, что у Неридэи духу не хватит поднять на неё руку, или даже палец — она, подобно матери, лишь воздух сотрясала понапрасну, стараясь сковать себе, пока горячее, славу грозной и непреклонной хозяйки.

— Умерьте гнев, Ваша Светлость, это вредно для малыша, — отбила острым язычком нахалка, опускаясь перед сестрой на сырую землю и кладя ей на колени голову, — а я уже более не ребёнок, мне уже пятнадцать. К тому же, я искренне полюбила его!

— Нура! — свирепо искря глазами, зарычала четвёртая госпожа Аонов. — Недавно ещё ты «любила» среднего сына двенадцатого ара Аон, а до этого — моего деверя.

— Ваша Светлость, Его Высочество просил Вас изучить эти бумаги и теперь ожидает Вашего мнения, — неловко напомнила помощница на ушко Неридэи.

— Разумеется, однако позже. А сейчас оставь нас, — скомандовала женщина.

Когда служанка скрылась за поворотом, Неридэя опять взялась отчитывать свою скандальную и непокорную родственницу:

— Однажды ты осрамишь нас на всё королевство, Нура, я это сердцем чувствую… и тогда наш дорогой братец, светлая ему память, будет слёзы лить в загробном мире из-за твоего бесчестия!

Нура приподняла голову и посмотрела на сестрицу влажными, обворожительными и колдовскими очами, опушёнными целым ворохом ресниц. Она, будучи пятнадцатилетней несмышлёной барышней на выданье, лучше других умела пользоваться этим смертельным оружием — своими бездонными глазами-колодцами с чёрной водицей, огромными и блестящими, будто у лани, правда, вечно холодными, даже тогда, когда на их поверхности распалялись бесовские огоньки детских шалостей или же разгоралось пламя вполне нешуточной страсти, достойной самых зрелых и искушённых.

— Наш братец был не только доблестным героем, но и истинным мужчиной, коему не пристало слёзы лить! Он в жизни не обронил не одной слезинки! — возмутилась юная красавица.

— Однако, завидев твоё недостойное и порочное поведение, он взялся бы оплакивать честь нашей семьи! — Неридэя уже успела сменить гнев на милость и её слова прозвучали весьма игриво.

Младшая дочь второго ара дома Аонов, Загамота Тихого, которого недавно сместили с поста донга, поднялась на ноги и выпрямилась. Сегодня её фигурку украшало лёгкое свободное платьице из множества слоёв персиковой, полупрозрачной ткани и укороченный жилет, выполненный из тёмно-вишнёвого бархата с ромбовидным узором, вышитый золотой нитью и усыпанный золотыми же бусинками по кайме.

— Сестрица, прошу, не переживай. Ах, вот же он! — барышня заметила своего суженого около мраморной арки с ребристыми колоннами, что обрамляла выход из этой части сада. — Прощай, любовь моя!

Нура ласково помахала благоверному, желая ему тем самым счастливой дороги, а также выказывая надежду на скорую встречу, и когда он ушёл, выдала сестре свои настоящие намерения голосом прирождённой заговорщицы:

— Разве не будет лучше, если господин Тап Джеби-рут полюбит меня сердцем и посветит мне собственную душу? Может, наш дорогой братец отныне — и герой Элисир-Расара, чья слава никогда не померкнет, но мы с тобой, любезная подруга… мы с тобой — не только сёстры героя, но ещё и племянницы проклятого, и дочери изменника, и нам надлежит как можно надёжней упрочить своё положение.

Неридэя удивлённо посмотрела на сестру, которой значилось всего-то пятнадцать лет, и которой до сих пор не позволялось даже надевать наряды взрослых, такие как корсет, например.

Сэль Витар Амуин Малидот сдержал клятву и на всё королевство объявил Дуностара, седьмого ара Аонов, бесстрашным героем, который доблестно и самоотверженно пожертвовал собой во имя мага-короля, однако с Главным советником Зархелем и донгом от дома Тёмных Ручьёв, Загамотом Тихим, всё обстояло иначе.

Королеву-мать с позором изгнали из царской резиденции, и поскольку холодное крыло дворца было разрушено, её сослали в отдалённую провинцию, в дом троюродной тётки по линии мужа — той ещё скряги и честолюбивой брюзги. Там опальная Зармалессия в скромности и безызвестности должна была влачить жалкое существование под неусыпным взором дальней родственницы, столь же непримиримым и суровым, сколь и самодовольным, упивающимся каждым её промахом. Теперь, когда Зармалессии досаждала загадочная кожная болезнь, нрав её чуток присмирел, и она больше не противилась приказам сына.

Сперва Сэль думал отослать матушку на Лихие острова — бесплодный и невозделанный пока клочок суши в океане, который Зармалессия и Зархель хотели продать островному государству Урдунов. Потом, правда, Его Высочество решил, что подобное наказание слишком уж жестокое и по-варварски бесчеловечное, ибо Зармалессии пришлось бы нырять за моллюсками буквально ради пропитания или вырывать голыми руками коренья, чтобы просто выжить.

Отца Дуностара, Неридэи и Нуры, который давненько занимал пост донга от Аонов, поместили под заключение пока шли судебные тяжбы и длилось долгое расследование.

— Даже коли Его Высочество желает назначить тебя на должность донга от дома Тёмных Ручьёв — это не может гарантировать нам безопасность, — мрачно выдала младшая из сестёр, склоняясь к Неридэи и кладя ей голову на плечо.

— Эта должность — всё равно, что оскорбление! — отрезала четвёртая госпожа Аонов. — Всё равно, что плевок! Разве женщина может занимать столь почётное положение и входить в число мудрецов, что управляют государством? Да ещё и беременная! Его Высочество лишь смеётся надо мной! Все великие семейства меня освищут, порицая за лицо!

Неридэя раздражённо провела рукой по своему выступающему животу, но сестрица не согласилась:

— Напрасно ты так думаешь. Его Высочество лишь по достоинству оценил твои таланты и способности! Ты — супруга наместника Орма, однако руководила Ормом по преимуществу именно ты, а не он. Ты всегда любила правосудие и науки, и во всём Элисир-Расаре никто не разбирается в древней литературе или законах лучше тебя, сестра.

— Будет… тебе, — уставившись в пол, вышептала Неридэя так, словно перечисление её заслуг вызывало в женщине только резкий приступ стыдливого удушья.

— Просто Его Высочество — передовой правитель, он решил по-своему…

— Да, до того передовой, что пообещал этим грязным Урдунцам тебя вместо Лихих островов.

Нура только беззаботно захихикала, после чего плюхнулась на скамью рядом с родственницей.

— Вообще-то, мне по нраву такой союз. Говорю тебе, сестрица, я искренне ценю внимание господина Джеби-рута, ведь он несказанно хорош собой. И, тем более, разве это не будет выгодно для нашей семьи? Мы пустим корни на неизведанных почвах, а затем распространимся повсюду… Я смогу вершить дела от имени Аонов уже в новой вотчине, и с новыми перспективами.

Сёстры переглянулись, ехидно улыбаясь, и в глазах Нуры промелькнул мерклый, зловещий и коварный блеск, такой настойчивый, что четвёртая госпожа Аонов даже подивилась и задалась вопросом, кого именно она воспитала: тихую лань, грациозную и ненасытную пантеру, или опасное чудище, воистину демона-оборотня, принимающего облик того зверя, казаться которым было выгодней всего, при этом обходящего стороной единственно значимый — облик порядочного человека.

Впрочем, Неридэя непременно продолжит поддерживать это чудище, своё, родное, сколь бы безобразным оно не было. В конце концов, это и есть суть людской любви как таковой — когда не отворачиваешься от отвратительного и не избегаешь невзгод.

— Думаешь, кувшинки захватили бы столько земель и расселились бы по Ассалготу, если бы не сеяли своих семян на далёких почвах? — игриво переглядываясь с родственницей, прошептала Нура.

— Ох, посмотри на это.

Кивком головы Неридэя указала на четверых гостей королевской резиденции, что продвигались по саду к царской библиотеке, куда можно было попасть через оранжерею, выходящую во двор. Первую гостью она точно знала — то была бессмертная эльфийка Ирмингаут, любимица Его Высочества, без вести пропавшая два года назад, а теперь вот неожиданно вернувшаяся и снова схватившая двор за горло своей железной рукой. За ней шагали трое: двое мужчин, один очень высокий и такой громадный, что фигура его сразу навевала тревожные мысли, и второй, более миловидный и складный, однако, очевидно, что — иноземец. Позади них следовала некая рыжая девица с нахальным видом, явно простолюдинка и бесприданница, и по уставшим бровям Неридэи промчалась волна негодования.

— Каков великан! — восторженно прошептала Нура, прикасаясь двумя пальцами — указательным и средним, — к собственным губам.

— Да, вроде бы, его имя Барадульф, или что-то подобное. Он прежде был капитаном дворцовой стражи и я, кажется, помню его лицо… да… трудно забыть такого исполина.

— Любопытно! И что с ним за красавец?

Из-за очередного приступа любвеобилия, обуявшего Нуру, четвёртая госпожа Аонов принялась ёрзать на сидении.

— Знаешь, девица тоже ничего! — прищуриваясь и корчась, выдала Нура, подначивая и подковыривая сестру. — Видела бы ты своё лицо! Уморительно!

— Клянусь небесами и священными озёрами, однажды я тебя высеку!

— Да шучу я, шучу, — девчушка похлопала родственницу по тыльной стороне ладони. — Разгоняю твою скуку.

Наконец, обе госпожи дома Тёмных Ручьёв притихли, и уже молча провожали взором визитёров, которых день ото дня становилось всё больше в Янтарном дворце, стены и башни которого оплетали деревянной сеткой строительные леса: здесь повсюду велись ремонтные работы, но это ничуть не тормозило жизнь обновлённого двора.

Если пересечь аккуратный, с любовью возделанный сад, один из множества в замковых владениях, и через длинную оранжерею проникнуть в крытые помещения, то вскоре можно было оказаться в королевской библиотеке — стоило всего-то преодолеть узкий коридор и повернуть налево.

Перед коваными дверями-решётками бдели несколько стражников, лица которых не были известны Гвальду. Бел-Атар и Лили отделились от Ирмингаут и мастера ещё при первом повороте, потому что Его Высочество наследный принц ждал на аудиенцию только одного — некоего Барадульфа, бывшего начальника охраны.

Миновав обширную библиотеку, Гвальд и Ирмингаут занырнули в очередной коридорчик, тесный и запрятанный, за которым располагалась святая святых — кабинет Его Высочества. Сэля Витара ещё не короновали по всем традициям Элисир-Расара, однако он уже принял на себя полную ответственность верховного правителя и не без удовольствия окунулся в государственные дела.

Многие посты и должности в совете пустовали, ведь в конечном итоге нужно было карать изменников и заговорщиков, поэтому юный маг-король накрепко хватался за любую руку помощи, особенно, коли надёжность и преданность той не вызывала сомнений.

Перед неприметной дверью караулил лично Эмерон Чёрный Вереск. Капитан ночной стражи замка всегда уважительно относился к Ирмингаут, бессмертной эльфийской женщине, и внимательно прислушивался к её советам. Она спасала его жизнь, и не раз, так что… подозревать в чём-то «Барадульфа» у Эмерона не было причин. Однако молодой человек всё равно окинул пришельца пристальным и испытующим взором, что, несясь на всех скоростях, мог как пронзить сердце, так и врезаться в память. То был упреждающий удар; как-никак Чёрный Вереск принадлежал семье потомственных вояк, и его лучше обучили нападениям и стремительным атакам, нежели тому, как надлежит держать оборону и выносить затяжную осаду.

Скрестив руки на груди, Эмерон изучал огромного, массивного Барадульфа-Гвальда, и молодому отпрыску Кирнов приходилось задирать голову наверх, дабы иметь возможность целиком обозреть эту поистине гигантскую фигуру, составленную из груды мышц и острых, выпирающих в положенных местах костей.

— Эмерон, — проговорила Ирмингаут своим придворным голосом. — Позволь представить тебе моего старинного друга, Барадульфа. Ты же помнишь его? Вы виделись прежде в поместье твоего отца.

На этих словах мастер кивнул и слегка поклонился знатному дворянину. Эмерон, сохраняя за собой право на недоверие, тоже кивнул гостю. Здесь, в узком коридоре перед кабинетом Его Высочества, даже не пахло радушием или хотя бы малейшей обходительностью, потому что тут всегда царили иные вещи: осторожность, аккуратность и подозрительность.

— Я помню, госпожа, однако тогда его величали Гвальдом.

— Когда-то давно он жил во дворце под именем Барадульф и являлся начальником стражи.

— Кажется, я что-то припоминаю, — прищуриваясь, прошептал Чёрный Вереск. — К Его Высочеству с оружием нельзя.

— Обижаете, Ваше Сиятельство, — насмешливо хмыкнул Гвальд, неловко почёсывая затылок. — Я бы никогда не принёс оружие во дворец, ибо прекрасно осведомлён о местных правилах.

Эмерон ещё недолго помялся, стреляя глазами то в Ирмингаут, то в её плечистого и рукастого спутника, но вскоре отпрянул в сторону, освобождая путь для посетителей. В конечном итоге, Его Высочество наследный принц желал видеть этого бугая, который может и побрился, и причесался, однако всё равно навсегда остался частью омута, самого грязного и зловонного района Исар-Динн. И от него за версту веяло прогорклым.

Чёрный Вереск вначале лично постучался в двери, а затем сам же их и приоткрыл, пропуская вперёд Гвальда. Когда, чуток наклонившись, мужчина перешагнул порог и скрылся в проёме, Эмерон накрепко затворил за гостем дверь.

— Надеюсь, этот Барадульф — честный человек, — вышептал юноша. — Мне опасливо оставлять Его Высочество наедине с незнакомцем из омута, однако и ослушаться приказа я не смею.

— Успокойся, Эмерон, — отразила Ирмингаут. — Если бы мне пришлось доверить свою жизнь Барадульфу, то я бы сделала это без раздумий. На него всегда можно положиться, даже с закрытыми глазами.

Эмерон лишь нервно покачал головой и ещё плотнее вдавил руки в грудную клетку. Он, безусловно, уважал и верил Ирмингаут, но бессмертные живут по иным законам; им неведомы страхи людей, им чужды бесконечные тревоги смертных, для которых другой — это скорее враг, чужак, потенциальная угроза, нежели возможный друг, созвучный и однокоренной с искомым словом.

Когда Гвальд проник в весьма скромную комнату, одну стену которой завешивала холщовая материя, заслоняющая ремонтные работы, он сразу обратил внимание на письменный стол из красного дерева и на того господина с благородной осанкой, что восседал за ним. Вообще-то, Гвальд уже не единожды видел Его Высочество наследного принца, только всё это было в далёком прошлом, и тогда Сэль оставался ребёнком, озорным мальчишкой с раскрасневшимися щеками и белоснежными кудрями, что обрамляли его баснословно прекрасный лик. Теперь всё изменилось, и бывший начальник стражи сразу это ощутил, ещё до того, как Его Высочество поднял свои обновлённые, янтарно-золотистые глаза на пришлого.

Что бы там не судачили в народе, сейчас наследный принц не походил на «милейшую девицу», напротив, он казался образцовым воплощением правителя, мужественного, величественного и добродетельного. Только вот его коротко остриженные волосы, уже подровненные и хорошо уложенные, смотрелись как-то слишком дерзко и новомодно, совсем не «по-элисир-расаровски». Никто из знатных господ и уважаемых вельмож, входящих в число потомственных магов, не стал бы стричь волосы под страхом смерти, ибо до тошноты и головокружения боялся потерять волшебные силы… Впрочем, эта участь, разумеется, миновала Его Высочество — его статную и чуток вытянувшуюся фигуру уже обволакивала плотная пелена из чар, невидимых глазу, зато весьма ощутимых для внутреннего мира. Слуги и подданные малость опасались Его Высочество и робко подрагивали в его присутствии, ибо Сэль Витар, как-никак, обладал поистине впечатляющим колдовским могуществом. Он единолично уничтожил Зархеля и его армию из големов, прогнал демона-оборотня и даже повелевал морской стихией! И всё это — без длинных волос! Кто бы мог представить подобный поворот?

Наконец, Сэль оторвался от бумаг, отложил в сторону перо и поднял взгляд на приглашённого. Конечно, Гвальд лучше многих понимал, что слухи и истина — это две совершенно разные странницы, пути которых пересекаются лишь изредка. Что бы не говорили о Его Высочестве, как бы его не восхваляли или не проклинали в народе, правды это не изменит. Смотрящему издалека трудно определить, чему из всего этого добра и зла верить можно, а чему ни в коем случае нельзя доверять, потому что… потому что настоящая личность — это тайна, доступная лишь близкому сердцу. И она не открывается так просто первому попавшемуся, приподнявшему завесу исподтишка. Кем бы на самом деле не являлся Сэль, Гвальд одно знал наверняка, — он его правитель. Приклонив колени и опустив взор в пол, мастер отчеканил голосом начальника стражи:

— Приветствую Вас, Ваше королевское Величество! Позвольте представиться, меня величают Барадульфом, и когда-то я служил во дворце на благо Его Величества мага-короля и королевства Элисир-Расар!

— «Высочество», не «Величество», — хозяин поправил гостя. — Меня ещё не короновали по правилам двора. Мне известно, кто ты такой, Барадульф. Мы пересмотрели твоё дело…

Речь шла о «деле» чуть ли не семилетней давности, по итогам которого Барадульфа и уволили с позором, лишив мужчину тем самым не только перспективной должности и средств к существованию, но и не менее важного имущества для жителей Элисир-Расара — чести. После того инцидента, злополучного и попирающего достоинство, Барадульф очутился в свободном плавании на улицах города. И, поскольку его имя было запятнано, никто не желал принимать опального, даже отпускать ему товары или предоставлять какие-либо услуги, и Гвальду пришлось спуститься ниже, поближе к омуту, где рады были всякому бродяге или беспризорнику. Там он обзавёлся новым прозвищем, нашёл работёнку и быстро заслужил уважение и преданность местных старожил, однако Гвальд ни на мгновение не забывал те края, которым он изначально принадлежал, точно также, как и не вычёркивал из списков собственное имя. Он всегда хотел однажды обелить честь, вернуться на точку крушения на восстановленной ладье, поднять со дна затонувшие ценности и продолжить намеченный путь. Хотел написать на борту своего судна «Барадульф», а не «Гвальд», так крупно и ярко, чтобы каждый бог-покровитель Элисир-Расара видел эти буквы воочию. Видел, запомнил, и защитил владельца.

Совсем недавно Гвальд получил потрясающие известия от королевского гонца! Он был не просто помилован в честь восшествия на престол нового правителя, нет, он был полностью оправдан! Что и удостоверил царский указ с печатью, лично подписанный Его Высочеством наследным принцем, поднесённый мастеру в дар.

— Мы пересмотрели твоё дело, и явственно установили, что суть его составляли по большей части злые слухи.

— Воистину, Ваше Высочество, клянусь Вам, я непричастен. Всё это — клевета!

— Тебе не за чем теперь передо мной оправдываться, ибо ты уже… оправдан, — хмыкнул принц и хитро улыбнулся, — оправдан перед законом. Не скажу, что это справедливо, ибо я не в силах вернуть тебе утраченные годы, но могу дать хотя бы это.

— Благодарю, Ваше Высочество. Вы столь щедры, что изволили исполнить моё заветное желание…

— Вообще-то, я тебя не для такой беседы пригласил, Барадульф. А теперь поднимись с колен и присядь сюда, напротив меня, — наследный принц плавным и благородным жестом указал на роскошное деревянное кресло.

Храбрый и мужественный Барадульф почувствовал, как у него по шее пот заструился. Хорошо, что предательские капли выступили хотя бы не на лбу, и он не потерял лицо перед Его Высочеством. Пронзительный и вездесущий взор Сэля Витара заставлял многих нервничать, особенно теперь, когда глаза его, прежде нежно-голубые, наполнились медовыми и золотистыми огнями явно магической природы.

— Сюда, на стул, — повторил принц и Гвальду пришлось повиноваться.

После того, как гость с трудом втиснулся в резное кресло с высокой спинкой, Его Высочество приступил к главному:

— Обычно после помилования или оправдания мы не возвращаем прежние посты или имущество. Я просто не могу объявить всё правосудие бывшего Главного советника несостоятельным. Но в данном случае, господин Барадульф, я от всего сердца желаю вам предложить некоторую компенсацию. Это не будет прежний пост начальника дворцовой стражи, но… Эмерон Чёрный Вереск, как моя правая рука и доверенное лицо, нынче получил стремительное повышение по службе, и его должность опустела. Я бы хотел, чтобы вы заступили на неё. Он был капитаном ночной стражи, и с этого уже можно начинать…

— Благодарю, Ваше Ве… Ваше Высочество, — закивал Гвальд, так и не дослушав речи своего правителя.

Слишком много времени он провёл в омуте и уже совершенно отвык от всяческих приличий, ровно, как и напрочь позабыл о строгом придворном этикете, хоть и утверждал обратное.

Впрочем, Сэль сам был вольнодумцем и тем ещё смутьяном, и спустил гостю мелкие огрехи. В конце концов, принц уже наслушался от Ирмингаут различных историй о Гвальде Великом, Гвальде Ужасном и Гвальде Могущественном, разрывающем медведей голыми руками и крушащим врагов короны направо и налево. Его Высочество был прекрасно осведомлён, кому и чем он обязан, а такие щепетильные в вопросах чести, как Сэль, в должниках подолгу не засиживаются.

— Если ты согласен, то просто ответь «да», без хвалебных речей.

— Да, Ваше Высочество! — отчеканил в манере военных Барадульф.

— Вот и славно. Тебе также полагается некоторое довольство, весьма скромное, но всё-таки. И жильё для тебя и твоего семейства…

— У меня нет семьи, Ваше Высочество, — снова перебил принца мастер.

— Я бы на твоём месте не отказывался, ибо всё быстро меняется. Поверь мне.

После недолгих обсуждений и спустя тройку баек от Барадульфа о его жизни в омуте под одной крышей с Белой Семёркой, Его Высочество сменил курс беседы, клоня в ту сторону, которая его по-настоящему волновала:

— А эта девица, травница Таолили, неужели у неё действительно идеальная память?

— О, да, Ваше Высочество! — восторженно подхватил Барадульф, возле которого уже покоился полупустой кубок с вином. — Её память идеальна! Стоит Лили разок на что-то взглянуть, будь то текст, или схема какая, или план улицы, то она тут же запоминает всё в мельчайших подробностях! Да я в жизнь такого не видывал! Это превышает все людские возможности!

— М-м-м, интересно, — протянул наследник, постукивая указательным пальцем по своей нижней губе, и его крупный перстень с александритом породил яркую искру. — Она понимает, что запомнила, или просто выдаёт прямой, неосмысленный текст, не вникая в написанное?

— Понимает ли она? — мастер оглянулся по сторонам, а потом приблизился к Его Высочеству так, словно они были старинными приятелями и по-дружески болтали в таверне. — Да это она добыла для Вас Солнечную иглу! Она проникла в чертоги Янтарной башни и обдурила этих «всезнающих провидцев»!

— Таким талантам найдётся достойное применение, — загадочно прошептал Сэль, смотря на кипы бумаг. — Больше тебя не задерживаю, Барадульф.

Свежеиспечённый капитан ночного отделения дворцовой стражи поднялся на ноги, поклонился Его Высочеству, и тут же поспешил удалиться, дабы не мозолить глаза юному правителю, столь занятому в последнее время, что на нём начала сказываться нехватка сна.

Перед дверью в кабинет Барадульф вновь повстречался с Эмероном, однако молодой человек больше не взирал на него ни с подозрением, ни свысока. Обменявшись лёгкими учтивыми поклонами, они разошлись по разным углам, и вскоре мастер добрался до того оговоренного места, где его должна была ждать Ирмингаут — возле длинного, узкого окна. Сегодня створки, замощённые стеклом в обрамлении свинцовой сетки, были настежь распахнуты так, чтобы в помещение мог проникнуть ароматный воздух из сада. Ирмингаут стояла неподалёку и наблюдала за природными красотами.

— Ты согласился? — спросила женщина у приблизившегося приятеля.

— Конечно!

Правда, почесав подбородок, Гвальд добавил:

— Не скажу, что я сумею начать всё заново… и не скажу, что это предел моих мечтаний, но о таком я даже не просил.

Нет, мастер не сможет начать с чистого листа или продолжить с того места, где остановился прежде. Возвысившись на новый уровень, он просто последует по параллельному пути.

— А ты? Всё равно вернёшься в Мирсварин?

— Вернусь, — тихо ответила женщина. — Только позже, после коронации, во втором или третьем месяце осени мы отправимся в дорогу.

— Не поздновато ли для путешествий? — хмыкнул Гвальд. — Зима — это не лучшее время, чтобы снаряжаться в странствие. И море неспокойно, и холода кусаются.

— Будет не зима, а преддверие зимы.

Ирмингаут улыбнулась, как бы намекая собеседнику, что вряд ли они когда-либо сойдутся во мнении по этому вопросу, а затем медленно ушла на поиски наследного принца.

Гвальд замер возле распахнутого окна. Он смотрел на богатую, пышащую жизнью зелень; на все эти изумрудные деревья, покрытые цветами кустарники и упругую, сочную траву. Зима давно закончилась в Элисир-Расаре, а теперь вот и его покидает навсегда…

Но он любил свою зиму, неприветную, суровую и тяжкую, полную скорбей, лишений и несчастий. Однако всё-таки невероятно прекрасную, освежающую, бодрящую чувства и закаляющую характер! Впрочем, у природы свои законы, времена года сменяют друг друга на троне с неизменной частотой, так что… может, и для Гвальда уготован иной сезон?

Как известно, путешествовать по Зелёному морю было лучше всего с двадцать пятого числа последнего весеннего месяца по восемнадцатый день первого месяца осени, то есть с момента появления первых светил из скопления Голова Льва до восхода Арксах.

Арксах якобы несла с собой облака, и, следовательно, — ливни и бури, впрочем, по двадцатое число заключительного месяца осени ещё можно было пускаться в морские странствия почти без риска. Но потом, когда на небесах проклёвывалась Петина, ненастная звезда, уже никакие суда не спешили покидать порты и гавани Исар-Динн, поэтому нетерпеливым приходилось трогаться в дорогу верхом, нанимать экипаж или топать пешком. Однако, Петина своим светом ещё и возвещала скорое начало зимы, а это значило, что проще было уже вообще никуда не уезжать, а дожидаться благоприятной погоды и новой весны под безопасной крышей возле уютного очага.

Но подобные прописные истины не трогали сердца вечных странников, которым претила осёдлость, таким, как древние лунги, или Эйман Эр Данаарн, например. Смелого и дюжего мага, ещё и бессмертного вдобавок, не могли отвадить от предстоящей дороги какие-то там календари, сводки погоды или просто здравый смысл опытных кочевников.

Он мог именоваться странником, или путешественником, или даже бродягой — это было неважно. Ничто не имело значения, помимо одного: его путь — его стезя. И кого он там встретит, и с кем распрощается — никого не касалось, лишь краем задевало сердце, когда проходило слишком близко.

Хотя, порой случается так, что обстоятельства открывают свежий, неожиданный взгляд на вещи, переворачивая мировой порядок и сотрясая до основания законы бытия. Наверное, нечто подобное и приключилось с Сэлем Витаром и Эром Данаарном, но, соль в том, что в итоге каждый остался при своём. В конце концов, герою нужен дом — место почитания, а страннику — новый горизонт, и настало время прощаться.

В одном из гротов на восточной части Сломанного берега бессмертный маг дожидался явления Сэля Витара Амуина Малидота, недавно провозглашённого законным правителем и наместником трона Элисир-Расара, Адоном, Нин-дар-дином, Единственным господином всех земель и вод.

Сэль прибыл точно в срок, на закате, когда розово-пурпурный диск солнца повис за Янтарным дворцом, обращая серебристый песок Сломанного берега в чистую платину. На маге-короле была надета мантия из плотного, тёмно-синего сукна с глубоким капюшоном, что сохраняла тайну его личности. Отбросив назад капюшон и обнажив свои до сих пор роскошные, обличающие волосы, Его Величество шагнул под навес грота бурым сапогом с острым носком. Теперь у него на поясе покоилось два меча в противовес тому недостатку, который имелся прежде.

Эр, расположившийся на плоском камне, привстал и немного отряхнул свои походные одежды без малейших претензий на изысканность.

— Почему ты не показался на моей коронации? — нахмурившись, проговорил Сэль. — Я же звал тебя.

Данаарн чуть-чуть наклонился в бок, чтобы выглянуть из грота. На загнутом дугой, мокром пляже толпилась охрана Его королевского Величества, состоящая из наиболее преданных и родовитых дворян, в числе которых был Эмерон Чёрный Вереск, будущий зять мага-короля. При параде, в лучших, начищенных до блеска доспехах да на вороном коне, он полностью оправдывал своё прозвище и смотрелся грозно, словно заколдованный ворон, сидящий на плече верховного бога и шепчущий ему о проделках смертных.

— Не следовало мне там показываться, — надменно хмыкнул Данаарн, взмахнув рукой. — Такие сомнительные личности как я лишь чернят Вам репутацию, Ваше Величество. Впрочем, я рад так тебя назвать, не получая затем очередную отповедь.

Сэль радушно улыбнулся и подошёл ближе к другу.

— Что же до меча? — юноша отстегнул от пояса Кровь и Воду и протянул оружие собеседнику.

Расположив легендарный меч на руках перед собой, Сэль медленно вытащил клинок из ножен примерно наполовину, как бы демонстрируя демону-оборотню, что приключилось с его излюбленным артефактом. На серебристо-белом, зеркальном металле уже начали появляться тёмные и маслянистые разводы, будто на булатной стали. В этом, видимо, и выражалась «порча», ведь теперь в мече содержались в заточенье три обрывка души, и ни Эр, ни сам Сэль, ни волшебные придворные гебры так и не нашли, как же освободить пленников.

— Х-х-х-хозяин! Мы Вас привет-т-т-т-ствуем! — зашептал меч на три голоса для Эра так гулко и звеняще, что весь воздух в гроте засвистел.

— Молчите, нечестивицы! Отныне ваш хозяин — Сэль, — грозно отбил языком бессмертный маг, искря глазами. — Выказывайте ему почтение, и слушайтесь распоряжений. Защищайте его жизнь.

— Значит, ты не возьмёшь с собой Кровь и Воду? — поинтересовался маг-король, поднимая взор на Данаарна.

— Как же я могу забрать твоё сокровище? Пускай мои слуги теперь помогают тебе.

Эр игриво повёл левой бровью.

— Слишком много даров. Да и неуверен я, что смогу совладать с этим беспокойным орудием.

— Какие ещё твои годы? — усмехнулся маг, по привычке водружая пятерню на королевское плечо.

Каждый палец Эймана до сих пор венчался длинным, наточенным и лоснящимся когтем, словно вырезанным из кремового стекла, и Его Величество разбили сомнения, как бы личность беглеца не была разоблачена. Конечно, демон-оборотень думал сесть на обычный корабль, только с такими выдающимися телесными особенностями, ровно, как и впечатляющими талантами, он по-прежнему оставался лёгкой добычей для скучающих глаз. А скука, она похуже страха и невежества раздувает любую малозначительную искру до состояния опустошительного пожара, так что лучше будет проявить осторожность. И благоразумие. Жаль, что это — отнюдь не те качества, что присущи магам.

— Вот, я принёс то, что ты просил! — спохватился Сэль и в глазах его зарделся увлечённый блеск.

Вернув ножны Крови и Воды на место, маг-король обратился к аккуратной походной суме из кожи, покрытой бархатной тканью, и больше напоминающей массивный кошель. Сперва юноша извлёк на свет длинную серьгу из золотых цепочек и круглых бусин кроваво-красного сердолика и бордового граната, после чего предложил обе вещицы — и украшение, и вместилище, — новому распорядителю.

— Да, так и есть, — зачарованным голосом промолвил Данаарн, первым делом принимая серьгу. — Это-то я и имел в виду, твои ювелиры потрудились на славу.

И на сих словах он безжалостно проткнул мочку собственного уха, ввинчивая золотой крючок до того, пока его основание не упёрлось в плоть. От подобного зрелища по лицу Сэля пробежалось не то, чтобы отвращение… это скорее походило на настоящую боль, и маг-король недовольно наморщил нос и лоб.

— То-то же, — нравоучительно изрёк Эр, медленно прокручивая злополучное украшение. — Теперь поймёшь, что я чувствовал, когда ты приставил меч к своему горлу. Хотя… конечно мне было хуже.

Самодовольно и лукаво сверкнув глазами, бессмертный стал перебирать другие подношения, которые пожаловал ему Его Величество как пожелания счастливого пути.

— Ты меня обманул тогда, заявив, что лунги не носят серёг, — выдавил из себя пристыженный юноша.

— Не носят, потому что они сразу врастают. Поэтому мне постоянно придётся делать так.

Эр демонстративно покрутил в ухе серьгу, и сердоликовые грозди затрепетали, напоминая Сэлю о давно забытом сне, который прежде ему казался ярким и правдоподобным, словно наяву.

— Тот сон, когда я поднимаюсь к тебе на деревянную смотровую башню… он что-то значит? — молодой человек сложил руки на груди и едва насупился.

Эйман обнаружил, что в тёмно-синей походной сумке были только три тонкие книжицы.

— Не знаю. Наверное, я просто потешаюсь над тобой.

Демон-оборотень сделал было шаг по направлению к выходу из грота, однако затем застопорился.

— Решил подсунуть мне эти дешёвые и скабрезные повести о герое Касане на дорожку?

— Не один ты знаешь, как полагается шутить. В пути пригодится любой досуг. К тому же, тебе от меня не скрыть, что и ты в этих историях нашёл некоторую прелесть.

Данаарн опять захотел уйти, но не сумел. Ведь больше, чем двинуться в дорогу, он желал только остаться подле своего друга ещё хотя бы на чуть-чуть.

— Неужели ты хочешь этого? Хочешь, чтобы я навсегда покинул земли Элисир-Расара? — раздражённо вспылил демон-оборотень.

— Конечно, нет! — закричал в ответ со всей силы собеседник, всплеснув руками. — Разумеется, я не хочу этого! Я хочу, чтобы ты остался со мной здесь, чтобы ты помог мне управлять королевством, но ты ведь… но ты же…

Его Величество быстро скатился до тихих рыданий, поэтому Эр сам подошёл к юноше и приобнял его.

— Ты такой упрямец, — сквозь зубы прошептал Сэль, смыкая руки за спиной Данаарна и утыкаясь носом в его одежды.

— Не меньше Вас, Ваше Величество. Мы — равные противники.

Затем они совместно покинули грот, и Сэль Витар Амуин Малидот снова набросил на голову капюшон от мантии. Он стремительно вернул себе самообладание, и выглядел сурово и внушительно, достойно всякого правителя, не только лишь людских земель.

— Ты на запад или на восток? — спросил маг-король, забираясь в седло при поддержке Эмерона.

— Я в порт, Ваше Величество, — насмешливо выдал Данаарн.

— Да, — кивнул Нин-дар-дин, уже восседая верхом на лошади. — Береги себя. Ещё увидимся!

— Это непременно, — отозвался маг и снова покрутил серьгу в ухе.

Эр не уточнял, что именно он имел в виду: то, что будет соблюдать осторожность и бережливость, или же что их следующая встреча с Его Величеством — простая неизбежность, уже впечатанная в ткань мироздания и высеченная на камне как летопись прошедшей эры.

Он пошагал вперёд, вдоль прибоя, то наступая в воду, то на мокрый песок. Но Сэль Витар, будучи верхом, легко обскакал Эра Данаарна, опередив его по всем фронтам. В тот момент, когда их глаза встретились в последний раз, они оба улыбнулись, и бессмертный маг прошептал единственную фразу, предназначающуюся Его Величеству на будущее, как охранный талисман:

— Когда в твоём сердце светлые намерения, даже демон бережёт тебя.

И никто не знал настолько завалящую, «прописную» истину лучше этих двух.

Несмотря на то, что многое для Сэля прояснилось, мир вокруг по-прежнему остался туманным, загадочным и неизведанным. Возможно даже сомнительным, но точно не вызывающим больше беспочвенных тревог.

Ты — хозяин своим землям. Если хочешь срезать Светлые и Лучшие колосья — сей зёрна истины, подпитывая их добрым словом. Вот и всё.

Королевская библиотека, которая до сего момента по большей части пустовала, ныне пользовалась спросом среди новых постояльцев дворца, и её кованые решётки-двери стояли призывно открытыми на протяжении целого дня. Потом, когда наступал вечер и небесные огни гасли, последний завсегдатай тушил свечи и масляные лампы, и закрывал эти массивные двери на одну-единственную задвижку, так что, в общем-то, проникнуть внутрь не составило бы труда, особенно для таких ловких лазутчиков и бессовестных мошенников, как братство Белой Семёрки.

У Лили теперь даже имелись ключи от некоторых потайных отделений книжного хранилища и архива документов, что висели на поясе её нового придворного платья вместе с длинной цепочкой, к которой крепился ещё металлический шарик, начинённый душистыми смолами. Поэтому, каждый звонкий шаг её отзывался эхом в мраморных коридорах и пустынных галереях, и наполнял пространство вокруг не просто звуками, но и терпким ароматом. Так было принято, и многие дамы носили подобные украшения.

Однако, сложно было бы в Янтарном дворце встретить другую такую же даму, ибо Лили ни разу не видели без кипы бумаг в руках. С утра до вечера она курсировала от кабинета одного законника до коморки другого чиновника, ответственного за какие-нибудь счета или письмена. Но сегодня выдался особенный день — двадцатое число завершающего месяца осени, — а это значило, что на небесах покажется Петина, Ненастная звезда, что возвестит своим явлением сразу две вещи: конец судоходного сезона и начало зимы.

Лили, прижимая к груди огромную стопку бумаг и тетрадей, замерла возле приоткрытых дверей в царскую библиотеку. Она смотрела, как по полу из бежево-золотистого мрамора расползаются массивные, причудливые тени, отброшенные этим чугунным исполином — металлической калиткой. Затем девушка глубоко вздохнула, повернулась и направилась внутрь.

По роскошной библиотеке распространялся ритмичный стук каблуков её туфелек и звон цепей, отражающийся то от белокаменных опор арок-полумесяцев, то от затейливой лепнины на стенах, то от барельефов в виде драконов или гарпий — бессменных стражей сих чертогов знаний. Звук неизменно достигал ушей Бел-Атара, сидящего за одним из длинных столов и занятого собственной работой, так что молодой человек заблаговременно узнал о приближении гостьи.

— Как твои успехи? — спросил он, не поднимая взора на пришедшую.

Касарбин корпел над «масштабным проектом» — картой небес над Элисир-Расаром, и Исар-Диннами, в частности. Лили с грохотом шлёпнула кипу бумаг возле приятеля по братству, а затем уселась на соседний стул.

— Всякий раз приходится выслушивать проповеди и наставления этих «мудрых мужей», — проворчала травница, — хотя они даже не в силах запомнить простейший кодекс Талута.

Лили хмыкнула. Изо дня в день она постигала основы законодательства, изучала своды дворцовых правил, этикет, географию, изящную словесность, гербы, девизы и фамильные древа знатных семейств лишь для того, чтобы в конце вечера получить очередную взбучку от пронырливых и престарелых учителей. И это несмотря на то, что она никогда не совершала ошибок, запоминая каждую деталь в безупречности!

— Придётся стиснуть зубы и потерпеть, если ты действительно хочешь стать секретарём и верной помощницей Его Величества, — прошептал Бел-Атар, кажется, уделяющий куда больше внимания чертежам, чем собеседнице.

Вначале Лили не особенно вдохновилась предложением Нин-дар-дина. В конце концов, маг-король, как и все корыстные, лишь хотел использовать её способности в собственных целях, однако потом девушка осознала все прелести, и все возможности своего нового положения. Пока она изучала старинные пакты, договоры и списки, то нашла неимоверное число погрешностей и ошибок, которые, с её лёгкой руки, вскоре можно будет полностью исключить. Тем более, Сэль Витар показал себя как участливый и деятельный правитель, куда больше интересующийся благосостоянием подданных, чем скоплением личных гор из золота или обогащением без того процветающей знати. Однако, ему пригодятся союзники, которые поспособствуют сохранению хрупкого баланса между магом-королём, власть имущими вельможами и простым народом.

Только Лили могла безошибочно запомнить расписание Его Величества на день, бегло взглянув на него одним глазком. Многим уже пришлось не по нраву, что Сэль продвигал талантливую и образованную Неридэю Аон на пост донга от дома Тёмным Ручьёв. Впрочем, многие же восприняли это назначение как злую шутку, насмешку, порочащую честь, или своего сорта расплату за преступления родни четвёртой госпожи Аонов.

Так было до тех пор, пока двор замка не наводнили другие «вторженцы», вроде иностранцев, или безродных девиц из деревень.

— Думаешь, тебе нелегко? — хмыкнул Касарбин, наконец оторвавшийся от пергамента. — Его Величество желает иметь точную и достоверную карту звёздного неба, а всё, что у него есть сейчас — это сборище какого-то суеверного бреда и…

— Погоди, — перебила Лили молодого человека, — у Его Величества ведь был достопочтенный астролог.

— Вот именно! Астролог! Это шарлатан! — мгновенно вспылил и взорвался криками Бел-Атар. — Астрологи — мошенники, внушающие людям суеверный вздор, что далёкие и недосягаемые звёзды могут как-то повлиять на их жизнь посредством «волшебной силы»! А астрономы — это уважаемые учёные! Они…

И дальше свежеиспечённый королевский звездочёт пустился бы в долгие излияния о том, как надлежит правильно измерять углы между небесными светилами, как переносить свои наблюдения на плоскость карты, и что внимательное изучение движений солнца, Дион и Цер даёт не только точные представления о смене сезонов и календарном дне, но и может запросто предсказать будущие затмения. К счастью, его речи прервали на корню: из глухого закутка, того, что теснился во мраке рядом с высоким стрельчатым окном, занавешенным плотной тканью, раздался дерзкий и звенящий голос:

— Воистину, всё подтверждается. Ибо ты, Касарбин, тоже по профессии потомственный мошенник и шарлатан, и гляди, чем занимаешься теперь? Нынче тебя полагается звать не иначе, как «астроном». Так что, сдаётся, что не велика разница!

Тяжёлая бархатная штора откинулась в сторону, выставляя напоказ светловолосого господина в замысловатом и богатом наряде в тёмных тонах, кресло которого ютилось за занавеской прямо возле окна. В руках у него значилась книга, он читал.

— Момо! — удивлённо воскликнула Лили. — Не знала, что ты здесь… чего ты там прячешься?

— Как не странно, яркий свет опасен для книг. Но тьма вредит глазам, так что! — актёр беззаботно помахал ей древним фолиантом.

Теперь, когда раскрылась личность Лана, ему больше не было нужды притворяться и постоянно ломать комедию. Хотя, конечно, от старых привычек трудно отказаться, и голубоглазый, белокожий красавец до сих пор любил играть на публику.

Его аккуратно расчёсанные и приглаженные волосы разделял косой пробор налево, пряди спускались на лоб и брови, а справа убирались за ухо, что ещё сильнее подчёркивало причудливость нарядов: прочный камзол до колен из кожи и чернильного бархата венчался на одном плече ворохом тёмных, тонких и длинных перьев, что отливали на свету то бирюзовым, то изумрудным цветом. В ушах щёголя блестели серьги из прозрачного хрусталя, от чётких граней которых отряжались яркие блики, задевающие его изящный нос и точёный подбородок.

— Замолчи, Момо, — раздражённо фыркнул Бел-Атар, убирая в сторону пишущие приборы и измерительные инструменты. — Сегодня я не в настроении играть с тобой в подобные забавы.

По правде говоря, этой ночью молодой человек глаз не сомкнул, и не потому, что на протяжении всего времени изучал небеса и высчитывал расстояния между различными скоплениями. Обычное людское волнение не давало Касарбину уснуть, но, будучи приверженцем чисто мужской привычки тотального сокрытия чувств, он ничего не поведал об этом ни Лану, ли Лили. Выдавил лишь ворчливое:

— Вообще-то, я люблю эту работу. Она напоминает мне о доме.

— Кстати, о домах! — подхватил беспечный и радостный Лан. — Как там наш Алхимик? Ты навещала его, Лили?

— О, да, да.

Травница поднялась со стула и скользящей походкой направилась к актёру, по пути посвящая его в недавние события:

— Старик жив-здоров, но я хочу просить Его Величество позволить ему переселиться куда-нибудь поближе ко дворцу. Ныне в ставке Белой Семёрки никто не живёт, а дом, в котором не хватает обитателей, моментально приходит в унывное запустение. Представь, каково это, содержать в порядке такой громадный дом для дряхлого старика, что не может даже выйти на улицу без одеяла!

— «Унывное запустенье», — повторил Момо напыщенные речи собеседницы, правда, чуток на свой манер. — Только послушай, Касарбин, как запела эта птица в новом оперении!

Лили опустилась на колени перед креслом Момо и нежно взяла его за руку, при этом мечтательно уставившись в окно. Когда она гуляла по окрестностям в гордом одиночестве, то за королевскими кухнями и прачечной обнаружила одну полузабытую хибару среди кривых яблоневых деревьев и старинных смоковниц. Там никто не жил, и Лили затеяла испросить мага-короля об очередной милости…

— Как считаешь, Момо, Его Величество разрешит привести Алхимика в дворцовые владения?

— Ну, тебя ведь, простолюдинку из деревни, он приютил, предложив неслыханные почести! Подумать только, станешь секретарём Его Высочества!

— Его Величества, — Лили строго поправила Лана, больно сжав его изящные пальцы.

— И этот тоже хорош! — Момо указал книгой на Касарбина. — Разбойник с большой дороги, а какое тёплое местечко увёл прямо из-под носов всяких богатеев. Касарбин!

Момо вытянулся в кресле, пытаясь стать ещё заметней и значительней. Он отчаянно искал внимания иноземца, однако Бел-Атар проявлял сегодня непреклонность, и лишь надменно усмехнулся.

— Касарбин! Коли надумаешь вернуться к своему родовому делу, — я имею в виду мошенничество, — то не забудь мне об этом сообщить! Из нас с тобой получится чудеснейший дуэт! Я могу быть твоим союзником или подручным. Или женой, на худой конец.

Внезапно Момо подскочил на ноги, чем изрядно напугал Лили. Он рывками допрыгал до книжной полки, с которой до этого брал рассыпающийся фолиант, на страницах коего искал сведения о великом разнообразии всех бессмертных происхождений… но безуспешно. Теперь, когда утро завершилось, а солнце поднялось довольно высоко по небесной лестнице, время уже поджимало и Момо вернул томик на прежнее место, заткнув его между другими книгами, более обстоятельными и более внушительными.

— Лан… — прошептала Лили, всё ещё сидящая на полу и не готовая к тому, что предстояло пережить им всем сегодня, — как ты хочешь, чтобы я тебя называла? «Аллая»?

— Нет, с Аллаей покончено, — слишком серьёзно отозвался бессмертный. — Правда, я буду скучать по дамским нарядам… Зови меня как раньше. Можешь просто «Момо» называть.

Лан заложил руки за голову, развёл локти по сторонам и размашистыми шагами потопал к входным дверям в библиотеку.

— Вставайте оба! Нам пора! Иначе до вечера не успеем даже до внешних стен города доехать!

— Ты, что, в таком виде в путь собрался?! — взбеленилась Лили, быстро подбегая к Лану и хватая его за рукав изощрённого камзола.

— Что не так с моим видом, сестрёнка?

— Ты… привлечёшь неприятности на дорогах!

— Не «неприятности», а «внимание», глупая девчонка, — хмыкнул бессмертный.

Голоса спорщиков затихали по мере того, как они всё дальше и дальше удалялись от стола Касарбина. И когда мужчина, наконец, остался в одиночестве, он обеими руками вцепился в собственные волосы и плотно стиснул зубы, силясь не разрыдаться. Ещё мгновение — одно из самых мучительных в его жизни — и Бел-Атар тоже поднялся на ноги, после чего отправился по следам друзей. Впереди ждало слишком много дел.

Вся честная братия добралась до предместий Исар-Динн уже на закате, как и предсказывал Момо. Гвальд, Лили и иноземец вышли за пределы внешней городской стены, дабы проводить в путь двоих бессмертных — Полярную Лисицу Ирмингаут и Лана Кер-Велина по прозвищу Момо, и каждый восседал на собственном коне.

Глава и Момо снарядились в долгое наземное путешествие по целому полуострову Элисир-Расар; сквозь тенистые дубовые леса, через быстрые реки и сухие долины, рядом с возделанными полями и бесплодными пустынями, и даже мимо наивысших горных вершин, однако многого с собой странники не брали.

На плече Момо вился его новый любимец — подросший хорёк Фавн с белоснежной шубкой, а серая в яблоках кобыла терпеливо дожидалась хозяина, который прощался с членами братства Белой Семёрки как раз тогда, когда закатное солнце окрасило кору местных деревьев в золотисто-медовый, будто превратив её шероховатости в сколы карамели.

Гвальд и Лан пожали друг другу руки, после чего добродушный и сердобольный мастер не выдержал: он схватил актёра в охапку, поднял над землёй и покрутил, туго сдавливая тому лёгкие своими могучими лапищами.

— Ты… меня… задушишь, — прохрипел пострадавший, и Гвальд резко отпустил несчастного.

Момо ловко оправил роскошные одежды, после чего ехидно проговорил для мастера дежурную присказку:

— Там, где ты господин — там я госпожа, — и, сложив ладони на груди в молитвенном жесте, поклонился собеседнику.

— Прекрати, — фыркнул новоявленный начальник ночной дворцовой стражи. — Не вздумай пороть такую чепуху в какой-нибудь захудалой таверне на тракте! Зубов потом не соберёшь!

Актёр, нахально улыбаясь, постучал себе по носу, намекая на то, что отныне он будет «пороть» лишь то, что пожелает, а затем переключился на Бел-Атара. Эти двое уже обменялись всевозможными напутствиями и тайными посланиями задолго до часа прощаний, поэтому Касарбин молча передал Момо подозрительный свёрток. Руки актёра сразу потянулись к тесёмке, но молодой человек его предупредил:

— Не сейчас, откроешь это в дороге.

Тем временем Ирмингаут уже распрощалась и с Гвальдом, и с Лили, и сидела верхом на лошади, жестами подгоняя нерасторопного спутника. Момо пальцем подманил Лили, и травница, расправляя на ходу складки на платье из тонкого бархата, обречённо побрела в сторону бессмертного.

— Ты, что, слёзы лить вздумала? — выдал Лан, поднимая вверх одну бровь и надменно скалясь. — У тебя глаза опухнут, будешь скверно выглядеть.

Однако Лили накинулась ему на шею и крепко обняла со словами:

— Ты навсегда останешься для меня братцем.

— Послушай, Лили, — уже серьёзно прошептал Момо, оплетая спину травницы и прижимая её к себе. — Раньше у меня, точно так же, как и у тебя, была совершенная память. Близкие говорили, что я злопамятный и мелочный, но я просто помнил всё таким, каким оно было. Абсолютно всё… плохого в мире больше, что поделаешь? Потом кое-что приключилось, и я внезапно потерял эту способность… лица и события прошлого исчезли из моей головы, но я по-прежнему не мог забыть чувства, что они вызвали. Хочу сказать тебе одно: сердце, глаза и слова — не для зла. Может, плохого больше, но хорошее — дороже.

Затем Лан отпрянул от девушки и быстро вскочил в седло. Бессмертный то ли не хотел нарушать впечатляющий эффект от собственных речей, то ли просто был верен привычке всюду лицедействовать, и потому желал удалиться в самый напряжённый момент.

Ирмингаут и актёр медленно тронулись в дорогу, однако провожатые не спешили покидать свои наблюдательные посты. Момо обернулся и крикнул через плечо:

— Поторопитесь! Вам ещё омут пересекать на обратном пути! Там опасно ночью!

— Мы, по старой памяти, завалимся в какую-нибудь известную таверну! — криком же ему отвечал громогласный Гвальд, пока Лили и Бел-Атар махали руками в воздухе. — Не переживай за нас!

— Данный завет исполнить сложно, — серьёзным тоном вымолвил Лан, уже сидя прямо и глядя строго вперёд.

Его последнюю фразу слышала только Ирмингаут, которая целый день перед отбытием провела в компании Барадульфа и Его Величества, а теперь её снедали сожаления, попеременно с печалями и беспросветной тоской. Она заунывно взирала на пыльный тракт сквозь предместья Исар-Динн, и ничто не радовало её сердце.

— Слушай, зря ты отправилась со мной, — хмыкнул Лан, пожав плечами.

По его одеждам ползал хорёк, который вскоре улёгся на бедре бессмертного, свернувшись в клубок.

— Мне не нужна защита, ибо я здесь — величайший маг.

— Да знаю я, заткнись уже. Я преследую собственные цели.

— Как грубо, — фыркнул парнишка, развязывая наконец тесьму на свёртке от Касарбина. — О! Неужели это то самое лакомство, которое я столь страстно желал?

Перед Момо предстала маленькая коробочка, полная роскошных, дорогостоящих шоколадных конфет.

— О, небеса, как вкусно! — пробормотал он, предварительно закинув в рот сразу три штуки.

— Ты решил их мигом прикончить?! Все за раз? Как-то нерачительно!

— Что, лучше подождать, когда они испортятся? Оставь меня, старая, занудная женщина.

Лан отправил в рот ещё две конфеты, после чего угостил половинкой своего питомца. Ирмингаут, видя, как щедр и милостив её спутник сегодня, протянула к нему распростёртую ладонь, мол, позолоти и это блюдо по давней дружбе, однако Момо напрочь отказался делиться сладостями с эльфийкой.

— Ты… мне ни одной не дашь?! Ты только что предложил конфету этому вонючему хорьку! — возмутилась бывшая Глава.

— Во-первых, сестрица, это вовсе не «вонючий хорёк», а Фавн, мой возлюбленный питомец, с коим я уже успел заключить прочную связь! Что-то не припомню, чтобы я звал Руби, Сикку или Изумруд, твоих птиц, крикливыми производителями погадок!

Лан замолк и принялся усердней жевать. Всадники уже добрались до излучины дороги, которая заворачивала за покатый холм, усыпанный древними обелисками и украшенный парой-тройкой раскидистых дубов.

— А во-вторых? — поинтересовалась Ирмингаут, останавливая кобылу и засматриваясь на вершину холма.

— А, во-вторых, любезная сестра, я всегда хотел отведать любви Касарбина. Но! Коли мне не улыбнулись звёзды, то я хотя бы по полной наслажусь этими конфетами. М-м-м! — актёр блаженно прикрыл глаза и с удовольствием облизал пальцы. — Так что, даже не мечтай о крошках, я всё слопаю сам! А ты ешь из собственной коробки!

Он метнул в Ирмингаут многозначительный взгляд, правда быстро заметил, куда именно сейчас направлены её кровавые зеницы, и потому отступил без дополнительных нравоучений.

— Будто у тебя коробок мало, покусилась на мою. Алчная и ненасытная. Не-на-сыт-ная!

— Лан, ты уверен, что мы можем покинуть эти земли? — прошептала женщина, и по её лицу пробежался призрак тревоги, подсвеченный тусклыми, фиолетово-лиловыми сумерками.

Теперь Момо замер возле межевого столба. Он глубоко вздохнул и обернулся назад, на темнеющий силуэт столицы, после чего заключил:

— Да, вполне, — и голос его звучал удручающие тихо. — Не скажу, что я до конца оправился. Всё-таки, эта болезнь — хроническая, но недуг умерил пыл, и я могу подняться с постели. Возможно, даже расправить крылья. Пора двигаться дальше. Всему… своё время и свой черёд.

Старинные приятели продолжили путь, и вскоре Ирмингаут опасливо спросила:

— Теперь-то ты можешь мне рассказать, что делал голый и сплошь покрытый грязью на Сломанном берегу после очередного золотого катаклизма, два года назад?

— О! Это весьма забавная история, сестрица! Тогда я…

Голоса двоих странников затухали, пока они медленным ходом продвигались на юг, устремляясь прочь из Исар-Динн. На эту редкую, однако грустную картину издали взирал владыка и местный властелин, Адон, Нин-дар-дин. Сэль Витар Амуин Малидот явился, дабы молчаливо проводить взором ту женщину, что уносила с собой его сердце на чужбину. Он скрывался в обширной тени дуба, стоя на холме, в отдалении от свиты, и сосредоточенно созерцал как на чернеющем небосклоне проклёвывались первые звёзды на сегодня. Среди них должна была вспыхнуть и Ненастная Петина, или Дождливая Мион, как её величали в Мирсварине — настолько благодатном и хлебосольном крае, что даже Сэль не был для него истинным соперником. Ведь Ирмингаут уходила к его границам, оставляя позади и любовь, и принца…

Любовь бессмертного не умирает потому, что освещает его бесконечную дорогу. Любовь смертного не гаснет потому, что она и есть огонь, и путь, и цель. Она — костёр, она — очаг, она последний дом на перекрестии всех стезей. Крепость, где властвуют двое.

Но, видимо, Ирмингаут было не по душе изо дня в день смотреть на жизнь с одной и той же колокольни, ведь сердце странника ищет перемен.

В конце концов, мир смертных — это земли; мир бессмертных, эфемерный и вечно ускользающий, — это горизонт, отсюда всем известный титул эльфийского правителя: Владыка созвездий, Властелин горизонта.

Сэль хмыкнул и скрестил руки на груди. Сегодня он проснулся довольно рано утром, когда лучи солнца ещё не коснулись земли, но уже нигде не мог найти Ирмингаут. Её и след простыл, однако на столе осталась скромная записка, содержание которой Сэль сейчас так чётко вспомнил:

«Ни большие расстояния, ни дальние дороги, ни течение вёсен, зим и лет, ни ускользающие годы не смогут уничтожить это или как-то умалить: то, что имеется в моей душе, в твоей я вижу тоже. Что такое дружба для людей? Пусть это слово значит, что наши сердца соединены навек, хоть нам самим не суждено того же».