Логово заядлых неудачников

Глава шестая. Язык цветов

— Ур! Химгу́р! Кардрагон! Ур! Химгур! Кардрагон! — разносился на всю округу приветственный клич.

Постепенно голоса молящихся сливались в единое целое и превращались в монотонный, глубокий гул, который потоками растекался по окрестностям. Он расплывался и запруживал ближайшие земли, словно бесчисленные ручьи и мелководные реки, что сетью опутывали вотчину дома Аон, и ему же дали имя, — «дом Тёмных Ручьёв». Молящиеся покинули узловой город Аонов, Орм, расположенный на берегах Зелёного моря, оставили свои деревни и веси и заявились к подножью Горы Тысяч, возле которой велись раскопки древней святыни Элисир-Расара, дабы выказать своё почтение очень важному богу — богу с миллионами глаз и сотнями сердец, Кардраго́ну, покровителю магии и властелину майна, хранителю волшебного начала этого мира, или волшебного корня, как говорили местные.

Несмотря на то, что храм посвящался Отравляющей Фахарис, или Моранне, богине смерти, разложения и пупырей, паломники возносили хвалу именно Кардрагону — богу, который имел гораздо большее значение, и сильно влиял на умы людей. В конце концов, здесь давно бродил слух, будто в суглинистых почвах обнаружили далеко не одну только мумию «Фахарис», а ещё некоторые весьма любопытные, и в какой-то мере необъяснимые вещи. Например, почти нетронутую временем тушу погибшего дракона. Дракон этот, ныне обладающий чёрно-бурой окраской с тёмно-серым металлическим отливом, лежал прямо над мумифицированным телом «Фахарис». Шею ящера опоясывали десятки рядов бус из янтаря и золота, все его четыре лапы тоже оплетали богатые, но не слишком искусные украшения. При пристальном изучении на горле дракона была замечена обширная рваная рана, и, должно быть, бедняга замёрз насмерть после какого-то сражения. Потом его останки поглотили почвы, а мороз проделал всё прочее, сохраняя то, что обычно быстро уничтожалось природой.

Дракон был настолько невредимым, что его появление из недр земли поистине поражало воображение даже искушённых. Его мелкие, плотно прилегающие к телу чешуйки, его грива, проходящая вдоль хребта и состоящая из чего-то среднего между перьями и шерстью, его когти, его рога — всё было безупречным. Да что там, даже кровь в туше сохранилась! Один из рабочих нечаянно задел драконьи останки киркой, и металл окрасился в ало-бордовый. Безусловно, после того как климат стал менее суровым и вечные мерзлоты растаяли, земля треснула и высвободила из долгого плена сию великолепную находку, дракону полагалось бы испортиться. Особенно если учесть, что люди начали целенаправленно вырывать его из прилегающего грунта, но — нет. Туша по-прежнему оставалась свежей, хоть давно и разморозилась, гниение не поразило её, виной чему, определённо, являлись несметные залежи окаменевшего либбо неподалёку.

Зиртан очень хорошо предотвращал гниение и помогал сберечь останки для последующих поколений, поэтому его частенько использовали для мумификации. Правда, так поступали люди древних времён, теперь же в Элисир-Расаре были распространены иные порядки, и погибших погребали по-другому. Секреты мумификации канули в забвение вместе со старинными обычаями и культурой, и никогда более не показывались под светом солнца, лун и звёзд, в отличие от этого дракона. Только вот плоть ящера совсем не напоминала мумию, отнюдь. Она была мягкой и упругой, так что, сдаётся, сюда примешалось ещё некое чудовищное и могучее колдовство.

Людей, окружающих руины храма, тревожило очень много вопросов. Например, никто из них прежде не видывал драконов, никто даже толком не верил в их существование, хотя гигантские огнедышащие ящеры были созданиями пусть и магическими, но довольно распространёнными на землях с более тёплым климатом. А этого дракона, мало того, что реально существующего в настоящем, в прошлом ещё кто-то заботливо украсил ожерельями и браслетами из драгоценных янтаря и золота. Это что, получается, что грозный хищник был приучен к рукам и служил своим владельцам? Тот самый хищник, что нынче славится неукротимым нравом, кровожадностью и полным безразличием к разумным тварям?

Народ решил, будто их господа выкопали из почв вотчины Аонов неподдельного бога, кого-то наподобие Кардрагона. Им было невдомёк, что давным-давно даже безмозглые теперь драконы обладали живым и подвижным разумом. Они являлись колдунами от природы, их чародейская кровь сочилась майном, и майн, как водится, свёл своих хозяев с блестящей дороги просветлённого ума на тропу мрачного безумия. Впрочем, до беспамятства и помешательства дракон со здравым рассудком и чётким самосознанием вполне способен был украсить сам себя. Только такие тонкости не интересовали обывателей, они предпочитали верить в сказки, и всё прибывали и прибывали к подножью Горы Тысяч, дабы бить челом перед разморозившейся тушей дракона как перед великим божеством. Они хотели и поглазеть на Кардрагона лично, и поприветствовать его, и желали показать небесному владыке собственные лица, чтобы, «в случае чего», бог узнал их среди толпы, а затем помог своим промыслом.

— Ур! Химгур! Кардрагон!

— Ур! Химгур!

Однако, в предместьях Орма, состоящих из равнин и пологих речных долин, всё было далеко не столь простым, каким виделось на первый взгляд. Даже Гора Тысяч на поверку горой не являлась — то был низкорослый холм, курган, что остался от древнего, заброшенного города, руины коего вернула в своё лоно матерь-земля. Теперь его покатые бока и плоскую вершину покрывал густой слой пышной, зелёной растительности, а глубины заселили насекомые, черви и полевые мыши.

Разве Фахарис не стяжала имя той, которая превращает мёртвое в живое, а живое — в мёртвое? Ведь храм, всё ещё засыпанный буро-золотистой суглинистой почвой, посвящался именно ей, а не Кардрагону, и именно её нетленный корпус бережно очищали от завалов рабочие.

Что же касается дракона, то сейчас очень трудно вообразить, что приключилось на самом деле, да и не особенно это волновало Зархеля Великолепного, основного учредителя раскопок, ровно, как и его приближённых или подчинённых.

— Можно как-то избавиться от крикунов? — прохрипел высокий мужчина с бледной кожей, лицо которого скрывала тень от широкополой шляпы.

С первого мгновения Луридас решил, что этот жилистый и заносчивый тип держится чересчур надменно для того, кто ведёт столь неблагородную и презренную деятельность. Он странно одевался, ещё более странно выражался, дерзости ему было не занимать, и, мягко говоря, он вообще никому не нравился в лагере. Впрочем, прислуга лишь и судачила о том, что якобы в жилах этого высокомерного красавца с острыми чертами лица текла кровь некоего великого, бессмертного происхождения, вроде эльфов или аранов, но столь разбавленная, что она не принесла главного дара своему обладателю — бессмертия.

— Они тревожат негулей, — пояснил белоликий мужчина, дотрагиваясь пальцем до края полей шляпы, украшенной металлическими колечками.

Раздался лёгкий перезвон, после чего он продолжил:

— Если негули тревожатся, то они становятся агрессивными. Если они агрессивны — это вызывает проблемы, могут возникнуть осложнения.

— Тревожатся? — недовольно наморщившись, переспросил Луридас. — Разве воплощения утопших — это не обычная нежить? Что она может чувствовать? Она не ведает страха, ей чужда боль.

Однако голос Луридаса звучал безучастно и отрешённо, так, словно ему уже давно наскучил данный разговор. Ныне в мыслях шпиона было лишь одно — то, что его дражайший брат-близнец до сих пор не вернулся с плёвого задания, и Луридас едва мог совладать с собственными эмоциями.

— Обычная нежить? — язвительно усмехнулся собеседник. — Если под «обычной нежитью» вы, уважаемый, понимаете тех тварей, которых призвали ниеды из царства умертвий, дабы они исполняли волю хозяев и сеяли всюду их же чаяния, то — нет, воплощения утопших — это не «обычная нежить». Это вам не какие-нибудь бродячие мертвецы или костяная армия, всецело подчиняющаяся повелителю. Негулей сотворила сама природа, неведомые силы естества, или, возможно, их породили источники дикой магической энергии — не известно, однако я вполне уверенно могу сказать: это вам не «обычная нежить», и с негулями необходимо проявлять осторожность. Ими будет гораздо сложнее управлять.

— Ниеды? — повторил мужчина непонятное слово, но спутник пренебрёг его речами.

Словечко это, привезённое из Мирсварина и взятое из хатра — языка древних, — означало любое разумное и одушевлённое существо, обладающее сознанием, однако в Элисир-Расаре редко встречались иные происхождения, кроме людского, поэтому местные его не употребляли.

Мужчины двигались вдоль центрального котлована раскопок к скромной палатке под непромокаемым навесом. Быть непромокаемым на землях дома Тёмных Ручьёв, под этим вечно промозглым и моросящим небом, считалось чрезвычайно полезным. Ведь даже если капельки дождя вначале кажутся россыпью бриллиантов на клинке, потом они послужат причиной возникновения ржавчины. А, коли ржавчина въестся в металл, то меч уже ничто не спасёт, из разящего и верного он превратится в непригодный. Конечно, требуется время для того, чтобы изморось намочила одежды, особенно в краях, где мелкие дожди почти никогда не усугубляются до ливней. Только лучше первым наносить упреждающий удар и не допускать подобных стечений обстоятельств.

— Вы, уважаемый, напрасно полагаете, будто негули — это какие-то поднятые из небытия скелеты, однако они скорее походят на нетопырей — созданий весьма загадочных и по-своему очаровательных, которые бороздят туманные просторны Дэля Перевёрнутой Луны в поисках добычи. Их влечёт вперёд жажда крови, а путь прокладывают таинственные рыже-жёлтые огни зениц.

Луридас непонимающе покосился на спутника. Он и малейшего представления не имел, что же вкладывал в столь задушевную историю этот рослый выскочка, однако шпион благоразумно удержался от нападок и колкостей. Его, бесспорно, сейчас совсем не интересовали лекции о заграничных монстрах, меньше он нуждался лишь в новой затяжной вражде.

— Я хочу сказать, что у воплощений утопших тоже наличествуют некоторые мысли в голове, они занимаются своими делами, ведут привычное существование. Они ведь не призваны на земли Ассалгота каким-то колдовством, они обитают здесь сами собой.

— Я понял, что негули не похожи на бродячих мертвецов, что они не столь пустоголовые, но…

— Ур! Химгур! Кардрагон! — опять зазвучал рокочущий гул, когда мужчины уже добрались до палатки.

— Вот! Вот об этом я и толкую, этот непрекращающийся шум…

— Мы ничего не можем поделать с молящимися, — отрезал Луридас. — Они явились к руинам старинного храма, дабы почтить своим присутствием древних богов. Как, по-вашему, мы можем прогнать их? Мы не смеем прогонять наш собственный народ с его же земель! Извольте уж как-нибудь выкрутиться при помощи подручных средств, или ваша слава преувеличена так же сильно, как и раздуто ваше имя?

Собеседник только усмехнулся, обнажая идеальные зубы с острыми клыками. На этот выпад Луридасу ответить было нечего, ибо его рот, как и рты большинства его собратьев по человеческому происхождению, не украшали столь же безупречные жемчужины.

Вообще-то, Его Светлость Зархель Великолепный испытывал великую радость от того, что местные жители проявили такой оживлённый интерес к раскопкам, и паломничество к ещё не полностью очищенному от земли храму уже началось. Пускай, сердца людей тронула не Отравляющая Фахарис, пускай, умы их занимал более достославный Кардрагон, главным здесь было другое — то, что в городе Орм вовсю кипела торговля, а рядом с Горой Тысяч росли свежие предприятия. В конце концов, у Зархеля были особенные отношения с Фахарис, и он, как и любой мужчина, не желал делиться с кем-то собственным добром.

В палатке под навесом на длинном деревянном столе вереницами вытягивались рядки из найденных останков. Возможно, они принадлежали родственникам похороненной здесь жрицы, возможно, принесённым в жертву рабам, но все без исключения сохранились весьма достойно. Неважно, извлекались ли из земли руки, ноги почивших, их головы или только фаланги пальцев — весь материал устилал тонкий слой мелких кристалликов зиртана, и на каждую деталь из этой убийственной мозаики у копателей имелся определённый план.

Находки лично сортировал и обхаживал начальник раскопок — одиннадцатый ар дома Аон, Нот Четырёхрукий. Облачённый в защитный кожаный фартук и плащ, пропитанный непромокаемой субстанцией, Нот всё равно выглядел сейчас, будто сущий безумец — весь измазанный густым слоем грязи, с перепачканным лицом, всклоченными волосами и закатанными до локтей рукавами потрёпанного пальто. Как-никак, Нот Четырёхрукий был не только потомственным вельможей, но ещё и увлечённым землекопом, и от каждого нового предмета, поднятого со дна котлована, он приходил в форменный восторг.

— А! Вот и вы, любезный надсмотрщик! — поприветствовал одиннадцатый ар рослого мужчину с белоснежным лицом, не обращая внимания на удручённого и озабоченного Луридаса. — Я ждал вашего явления, вот, возьмите, это свежий материал. Отборный!

Нот проворно подхватил ящик, наполненный аккуратно разложенными и завёрнутыми в льняную ткань кусками мумий. Он держался легко и непринуждённо, словно в ящике был лишь воздух, однако всякая находка, будь то бедро или череп, имела вполне ощутимый вес. Нот протянул добычу мужчине в шляпе, однако последний брать подношение не торопился — не желал испачкать свои иноземные одежды в глине, которой был заляпан каждый объект возле горы Тысяч.

— Берите же! — скомандовал начальник, и чужестранцу пришлось подчиниться. — Вскоре я навещу вас и наших милых подопечных. Кстати, как они там?..

— Ваше Сиятельство, я привёл его, дабы представить Его Светлости.

— А? Что? — прищурившись, переспросил Нот, будто вопрос задал и не человек вовсе, а мелкая пичужка пропищала что-то на своём птичьем языке. — А, Его Светлость? Его Светлость сейчас внизу, кланяется Отравляющей Фахарис. Ох, мы ведь там такое нашли! Такие сокровища! Ох, поистине чудесные вещицы!

Измаранный с ног до головы мужчина замер и начал потирать пальцем левой свои усы, закручивая их рога по направлению к небесам.

— Поистине чудесные вещицы! А вы, друг мой любезный, Маэл…

— Что за столпотворение? — раздался недовольный голос Зархеля, оказавшегося слишком лёгким на помине. — И на миг нельзя отвести от вас глаз, вы сразу принимаетесь за любимое занятие — безделие. Завтра уж настанет празднество цветов, а Отравляющая Фахарис до сих пор не вызволена из земных оков! Как она отправится ко двору? Она должна быть в Исар-Диннах до Дней Великих Жертв! Таков указ Её Милости!

Главный советник Зархель возвышался напротив входа в палатку. Его хрупкую фигуру, которая будто постепенно таяла и становилась всё тоньше день за днём, поддерживал за плечи могучий и грозный Дуностар, как всегда одетый в наряды преимущественно тёмных цветов. На самом деле Дуностар придерживал лишь просторную накидку дяди, который совершал торжественное поклонение Фахарис в одной нижней сорочке — в знак смирения перед волей богов. Стоять на собственных ногах Зархель мог свободно, несмотря на внешнюю чахлость, в нём наоборот кипели всё более неукротимые энергии, набирающие мощь и питающиеся свежими силами с каждым мгновением, проведённым на родине.

— Ваша Светлость! — хором поприветствовали советника Нот и Луридас, и даже загадочный иноземец поклонился первому ару дома Аонов.

— Ваша Светлость, — затем шпион выступил вперёд с заранее заготовленной речью, — этот господин — прославленный ловчий диких чудовищ, а теперь ещё и Ваш верноподданный. Он преуспел в заморских странах, промышляя отловом наиболее опасных тварей, поэтому для него не составило великого труда пленить для нас больше сотни негулей. Он зовёт себя Маэлбритом, и ныне он — ответственный за содержание, благополучие и преображение этих гадов.

Зархель наконец просунул руки в широкие рукава раскидистой мантии из тёмно-серого бархата и продвинулся дальше под навес палатки. Окинув оценивающим взором Маэлбрита, который был здесь выше всех ростом помимо Дуностара, он протяжно заключил:

— Что ж, недурно. И как поживают наши подопечные после преображения? Всё ли протекает согласно задумке? — впрочем, резкий и порывистый, словно ветер перемен, Зархель быстро переключился на иную тему. — Вообще-то, я желал собственными глазами видеть успехи.

— Видеть? — улыбчиво переспросил ловчий. — Успех гораздо приятней испытывать, нежели наблюдать за ним.

— Да! Воистину! — подхватил развесёлый Нот, подойдя вплотную к Маэлбриту и водружая ему на плечо испачканную в земле руку.

Охотник на чудищ бросил неодобрительный взор на одиннадцатого ара, но стойко промолчал, и Нот продолжил вещать:

— Лучше, как будете готовы, Ваша Светлость, приходите в наши «ясли» и посетите воспитанников. Испытайте своих детищ в силе, отправьте их на бой, они весьма послушны и покорны, а Маэлбрит припас для Вашего развлечения особый номер. Порадуются ли Ваши глаза, коли мы натравим одну кровожадную тварь на другую дикую скотину?

— Это… это от многого зависит, — слишком серьёзно ответил Главный советник, прижимая указательный палец к губам.

— Ур! Химгур! Кардрагон!

По долине опять заструился хвалебный клич в честь Кардрагона, и Маэлбрит устало закатил зеницы в то время, как в Луридасе подобные завывания вызывали приступы тревоги и навязчивых страхов. Ему мерещилось, будто это Эбелис обращается к нему из загробного мира устами живых, и умоляет своего брата то ли дать ему достойное погребение, то ли отомстить за скоропостижную смерть, то ли попросту просит быть более осмотрительным и велит поостеречься всего запретного и магического.

— Все за работу, немедля, — приказным тоном отчеканил Зархель.

Охотник на чудовищ, снарядившись ящиком с новыми «детальками мозаики», первым направился к клеткам с подопечными монстрами. У лазутчика Луридаса тоже имелись масса неотложных дел, однако он не больно-то горел желанием браться за выполнение обязанностей. Шпион заглянул в глаза Зархеля, но в очах последнего читалась лишь холодная враждебность, и, дабы не напарываться на очередную стену, Луридас удалился сразу за Маэлбритом.

— Ваша Светлость, — прошептал первому ару Аон на ушко Нот Четырёхрукий, — позвольте полюбопытствовать, как прошло Ваше свидание с Отравляющей Фахарис?

— О! Это было великолепно! — вдохновенно отозвался Зархель. — Какая же это прелесть — заполучить столь потрясающую возможность, и столкнуться лицом к лицу с чем-то по-настоящему удивительным и древним. Будто все наши предки… будто время собственной персоной воплотилось в этой мумии, и теперь следит за нами! Разве Элисир-Расару ещё нужны кувшинки? Зачем недолговечные цветы, которые якобы помнят предков, когда эта женщина — воистину наша предтеча? Прародительница? Она уж точно видела былых королей. Во всяком случае, у неё имеются глаза, и рот, и язык, и уши… она сумеет поведать нам всё, что когда-то было ей доступно, в отличие от цветов.

— Да, Ваша Светлость, — с превеликим удовольствием согласился Нот. — Пора бы очистить от кувшинок наши славные озёра, уж больно они заросли! Настало время багульника, он не портит воды.

Первый и одиннадцатый ар злокозненно захихикали, понося кувшинки тогда, как седьмой ар, Дуностар, в очередной раз исполнял роль слуги и беседовал у входа с посыльным.

— Хотя… — внезапно Нот посмурнел и насупился, — я ведь говорил Вам, что под мумифицированным телом этой жрицы, «Фахарис», проклюнулись очертания поразительного камня, на коем сохранился отпечаток древней кувшинки? Сей цветок размером со здорового мальчишку, примерно пять на пять с половиной локтей, представляете?.. Хм… неужели поговорка была правдивой, и легенды не лгут нам?

Представляет ли Зархель? Да он, пока склонялся перед пятами покойного божества, воочию зрел контур этого самого злосчастного цветка, так называемой кувшинки, будь она проклята…

Советник желал обратить все божественные пророчества себе во благо, однако, что делать с этой кувшинкой, он так и не решил. Кувшинка — символ дома Амуин, и, предъяви он мумию Отравляющей Фахарис в первозданном виде, Зархель лишь прославит семью с Морозного Камня, отнимая известность у собственного дома и своей фамилии, Аонов, владык Тёмных Ручьев, берега которых стережёт ядовитый, но душистый багульник.

— А коли правдива легенда о древних гигантских кувшинках, то, стало быть, правдивы и истории о драконах, что скапливали здесь горы из сокровищ? — тихо рассуждал Нот, снова взявшийся за любимую работу.

Он тщательно очищал от земли даже самые мелкие частички мумифицированных тел, отбирая те из них, которые покрывались намертво вросшим зиртаном. Ведь именно такие куски использовали эти трудолюбивые старатели, извращаясь над живыми созданиями при помощи магии и подручных средств, калеча подопытных во имя «преображения» и во славу королевства.

— Взгляните, что мы обнаружили здесь? Тушу настоящего огнедышащего ящера! Кто бы мог подумать… кто мог представить? Мы собираем его колдовскую кровь, конечно, она может пригодиться в наших изысканиях, но…

— Ваша Светлость, — едва слышно промолвил Дуностар, подходя ближе к дяде, — донги Ална и Адана уже приехали, и вот Ваш горячий отвар.

Молодой человек протянул поднос Главному советнику, с которого тот и принял стакан.

— А? — сперва чуток рассеянный Зархель опять не понял, о чём толкует Дуностар, но затем он быстро привёл мысли в порядок. — Хорошо, идём. Нот, мы уходим, а травлю чудищ глянем после того, как закатится солнце. Незачем привлекать к спектаклю лишние глаза.

Первый и седьмой ар Аон покидали зону раскопок. Они направлялись в просторный и роскошно обставленный шатёр правителя, которым здесь и являлся Зархель, однако возбуждённые голоса молящихся никак не смолкали.

— Ур! Химгур! Кардрагон! — кричали паломники.

— Ах… музыка для ушей моих, — мечтательно прошептал Зархель, засматриваясь на серые, беспросветные небеса. — Конечно, лучше бы они призывали Фахарис, но… предки преподнесли нам этот дар, и даже если дар их — испытание, мы в силах превратить испытание в возможность, а невезение обернуть величайшей из удач. Иначе мы вообще не достойны править.

Уже возле входа в огромный шатёр из тёмно-бордовых и насыщенно-синих тканей, Дуностар сквозь зубы процедил:

— Да, дядя. Оборачивать чёрные тела в белый погребальный саван — будто Ваше призвание.

— Что ты сказал? — искривившись, прохрипел советник.

— Простите, дядя. Это самое пристойное из того, что я сумел придумать.

— Придумать? Это — не про тебя. Радуйся, мой дорогой племянник, мой кровный родственник, что нынче у меня доброе расположение духа, и я точно в таком же здравии. Но, главное, у нас с тобой одна судьба. Ничто не разлучит нас — ни рок, ни случай, ни воля богов, ни даже твоя непомерная глупость, Дуностар. Вздумал тоже, дерзить мне, нахал!..

Последнюю реплику Зархель раздражённо проворчал себе под нос и погрозил племяннику пальцем. Дуностару всё чаще казалось, будто его покровитель в расцвете лет стал превращаться в обычного дедка, который находит усладу лишь в одном — бесконечном и беспочвенном брюзжании. Воистину, страшные метаморфозы!

— Не высовывайся больше, — наказал Зархель племяннику и отодвинул занавески в шатёр.

Впрочем, трудно не высовываться тому, кто имеет столь выдающийся рост.

Слуги обставили шатёр правителя весьма пышно, ведь Зархелю всегда нравились красивые вещи. Всё здесь, начиная от тканей и заканчивая раскладной мебелью, обладало своим очарованием и яркой индивидуальностью, и было выполнено из лучших материалов. Кое-где поблёскивали подвески из драгоценных камней, где-то расплывались блики по лоснящейся поверхности посуды из золота и серебра. В жаровнях вместе с углями тлели благовония, и в целом эти переносные мрачные чертоги напоминали истинный дворец.

Зархель, шагнув под навес, сразу направился в южную часть шатра, обращённую в частные покои, тогда как северная сторона, огороженная ширмами и занавесами, была обустроена под приёмный зал. Дуностар последовал за дядей.

Хозяев встречал безмолвный слуга, стоящий возле кровати. Сперва его нечёсаные волосы и белоснежная кожа могли показаться довольно подозрительными для несведущих, но лишь до того момента, пока они не заметили бы совершенно чёрные глаза прислужника. Его белки будто бы полностью заволокла непроницаемая плёнка, а на конечностях проступали надутые синюшно-фиолетовые вены, и в общем он смотрелся весьма жутко и наводил страх на любого, с кем сталкивался. Посвящённым же было доподлинно известно, что перед ними возвышается не какой-то там «слуга», а изменённый с помощью колдовства негуль — повреждённое воплощение утопшего. Дуностар примыкал к тесным рядам «посвящённых», ибо дядя всегда вводил племянника в курс собственных тайн. Всё-таки, Зархель считал, что седьмой ар Аонов слишком глуп для того, чтобы предать его или даже чтобы в секрете строить личные честолюбивые планы, поэтому он никогда не сомневался в верности Дуностара.

Главный советник утомлённо вздохнул и опустился на одноместную кровать, которую поддерживали резные ножки в форме львиных лап из чёрного дерева.

— Дядя, Вас ожидают донги Ална и Адана, — тихо напомнил полководец, взирая исподлобья на воплощение утопшего.

Негуль-слуга так и остался стоять возле постели, даже не шелохнувшись. Он не издавал каких-либо звуков, не выказывал интереса к происходящему, и единственное, что говорило о его присутствии в мире живых — так это грязные, глинистые следы, которые эта тварь разносила по шёлковым и шерстяным коврам в шатре. Правая нога негуля была заменена на иссушенную конечность, найденную во время раскопок в котловане, а затем, при помощи новых колдовских чар, которые теперь подчинялись Зархелю, конечность «приращивалась» к телу воплощения утопшего, скрепляясь с корпусом особенной глиной с добавлением пыли из зиртана.

При соприкосновении с землёй изменённые негули могли покрываться слоем грязи, будто бы живой, и вполне недурно слушались приказов своего создателя — Зархеля.

— Дядя…

— Дай мне хотя бы переодеться! — возмущённо рыкнул советник. — Не могу же я предстать перед донгами в столь неподобающем виде.

— Разрешите, я помогу Вам.

Дуностар подался вперёд, по направлению к небольшой кушетке, на которой были разложены свежие и чистые одежды для советника, но Зархель остановил его:

— Нет-нет, пускай слуга помогает. Пускай же моё дитя помогает мне.

Посвящённые в секреты дома Аон звали между собой повреждённых негулей просто «слугами», дабы не привлекать лишнего внимания и не порождать сплетен. Безвольных воплощений утопших, конечно, разумней было бы наречь «рабами», однако содержать рабов в Элисир-Расаре нынче было не модно, и это тоже могло бы навредить репутации семьи, которую и без того не жаловали многие.

Зархель поднёс к лицу руку, пальцы которой тоже уже сильно видоизменились: их теперь словно покрывали мелкие, тёмные чешуйки, а ногти на кончиках начинали заостряться и чернеть. Советник потёр друг о друга подушечки большого и указательного пальцев, и между ними заструились полупрозрачные угольные вихри. «Слуга»-негуль от магических манипуляций владельца пришёл в некоторое волнение и оживился. Зархель поднялся на ноги и развёл конечности по сторонам, позволяя негулю проделать всю работу за себя. И пока воплощение утопшего снимало бархатную мантию хозяина, а затем облачало его в роскошный, длинный балахон с вышивкой золотой нитью и украшениями из жемчугов, Дуностар изучал странное тело покорного прислужника.

По воплощениям утопших всегда трудно было определить, какому полу они принадлежат — мужскому или женскому. И поскольку вокруг негулей клубилось множество мифов, а нрав их был чрезмерно кровожадным и агрессивным, никто не пытался выяснить, чем именно они промышляют на просторах Ассалгота, как размножаются и как появляются на свет. Лишь одно было доподлинно известно: негули обожали поглощать живое, однако не брезговали и мертвечиной. Некоторые крупные особи выказывали такую свирепость, что могли напасть даже на стаю уграшей — второе проклятье Сломанного побережья Исар-Динн и бич всего королевства. А этот тип прилежно занимался вверенной работой, прикасаясь к господину аккуратно и обходительно. Кое-где на руках, ногах и корпусе изменённого негуля темнели причудливые разводы, походящие на трещины в земной коре, через которые наверх будто извергались почвы. Внутри смеси из глины, грязи и пыли зиртана постоянно что-то шевелилось и мерцало, словно в глубине мигали магические искры и дымились неостывшие угли чародейства.

Дуностар, прекрасно осведомлённый о том, что эти «слуги-рабы» должны скорее называться «солдатами», неодобрительно вскинул одну бровь вверх, однако дядя не заметил дерзких ужимок молодого человека. После того, как туалет Зархеля завершился, и его талию подхватил тугой кушак с дорогостоящими бусинами и брошами, он снова устало уселся на постель с закрытыми глазами.

— Дядя? Нам пора.

— Да, знаю. Помолчи чуток, — как-то слишком радостно прошептал Главный советник.

Его иссушенное, морщинистое лицо украсила блаженная улыбка, ведь он вспоминал, как совсем недавно совершал поклон и приносил жертвы Отравляющей Фахарис.

Разумеется, Зархель Великолепный не был дураком, и изначально он не верил в божественное происхождение откопанной мумии. Её почерневшее и скукожившееся тело когда-то принадлежало высокопоставленной особе, что занималась колдовством при жизни и была связана с майном прочными узами. Однако, кажется, жрица обезумела от токов магических энергий и, тем или иным путём, нашла свою судьбу в могиле. Её заботливо укрыли тонкими и изысканными тканями, снабдили всем необходимым, нарядили в золотые и янтарные украшения, водрузили на плиту из камня с отпечатком доисторического цветка, и положили на дно очень глубокого колодца, в центре какого-то священного сооружения.

Сегодня обелиски и известняковые блоки этого сооружения уже начинали проступать сквозь почвы, постепенно обнажаемые сворой рабочих под руководством Нота Четырёхрукого. На дне храма обнаружили чаши на длинных ножках, вырезанные из базальта, колонны, некогда служащие опорой потолку, и бассейн, обнесённый оградой. Только вот бассейн заполнялся вовсе не обычной водой, когда-то там плескалось жидкое либбо. Затем, вероятно, исток пересох, остатки либбо затвердели и образовался зиртан. Он ковром покрывал стены, плиты, осколки зданий, все мумифицированные тела. Видимо, либбо ушло из этих земель, однако теперь оно снова потихоньку пробивалось через дно святилища. Тонкие струйки либбо пока что не представляли из себя ничего особенного, они напоминали робкий ключик, что день за днём смачивал грунт в котловане.

Когда Зархель впервые спустился вниз и окинул взором всё это погребённое под толщей эпох великолепие былых времён, в его голове будто что-то щёлкнуло. Он получил незабываемое впечатление, которое затем перевоплотилось в тягучую и густую навязчивую идею, что призывала его, своего первооткрывателя, поселиться поближе к источнику с магической субстанцией.

После того, как Зархель впервые обмакнул руку в свежее либбо, он сам навсегда преобразился. Прав был Эйман Данаарн, заявив, что главное слово для советника именно — «метаморфозы». Внезапно плоть Зархеля принялась хиреть и чахнуть, его пальцы на руках и ногах зарастали чешуей и будто бы превращались в лапы рептилии, зато колдовские способности мужчины невероятно возросли. Он словно испил чудотворной водицы из предвечного океана Бессмертия, Лассы, в котором дремал демиург, создатель миров, крылатый исполинский дракон Ра’Ум, и сам обрёл непревзойдённое могущество. Затем мысли Зархеля запрудили голоса, что сладко и волнительно шептали одно и то же: «приди в дом, приди в дом, наш господин, и исполни пророчество».

Впрочем, отчего-то фраза «наш господин» в уме Зархеля заменилась на «мой повелитель», и вот так Главный советник совершил свою роковую ошибку: он неверно истолковал то единственное, что следовало понять должным образом. Зархель постановил, будто мумия жрицы — это подлинное олицетворение Тысячелетней Фахарис, богини-покровительницы Орма, которая говорит с ним, избранником небес. Орм окружали не только равнины и заливные луга, но ещё топи и мари, и бог, который разлагает тела, а из останков лепит новую жизнь, отлично соответствовал подобным пейзажам. В болотах легко сгинуть без вести, однако опытные травники и лекари прекрасно знали, насколько целебные и драгоценные растения произрастают здесь.

— Дядя?

Зархель вспоминал, как он шагал босыми ногами по плитам руин древнего храма, направляясь к мумии своей покровительницы, Отравляющей Фахарис, но его выдернул из блаженства грубый голос Дуностара.

Разлепив веки, Главный советник увидел встревоженное лицо племянника и сразу спохватился.

— Да, идём.

Мужчина поднялся на ноги, разгладил помявшиеся полы одежд и двинулся в северную часть шатра.

— Ваша Светлость, не позволяйте этой грязной твари прислуживать Вам. Неизвестно, что ей в голову взбредёт, пока Вы почиваете, — седьмой ар взялся за рукоять меча, который всегда был наготове, и чуток наклонился в сторону безразличного негуля.

— Вздор! — Зархель взмахнул сложенными пальцами на племянника. — Тебе не о чем беспокоиться. Знаешь ли, я владею мечом не хуже твоего. И научился этому ремеслу задолго до твоего рождения, мальчик мой. У меня много опыта.

Уже вдвоём ары Аон прошли в северное крыло шатра, где их давненько дожидались гости.

Донг дома Быстрых Рек, второй ар Ална Ид-Ремон Зелёный и донг дома Глубоких Озёр, четвёртый ар Адана Ид-Орбин Синий сидели за массивным деревянным столом и распивали приветственный напиток. Они были связаны так же неразрывно, как и границы их земель, как синий и зелёный цвета связывались в воображении жителей Элисир-Расара, как изумрудная вода и лазурные небеса, отражённые в ней, и всегда совместно управляли своими владениями. Издревле правители домов Алн и Адан следовали единой дорогой и никогда не подводили один второго.

Земли Быстрых Рек и Глубоких Озёр, расположенные немного южнее, северным краем примыкали к наделам Тёмных Ручьёв, сплетались друг с другом сложным пограничным узором, а на юго-востоке подступали к рубежу дома Дубовых Рощ.

Двенадцать донгов были избранными представителями от двенадцати наиболее знатных и могущественных домов Элисир-Расара, и деньги здесь не всегда играли ключевую роль. Например, у дома Дубовых Рощ хоть и имелись обширные вотчины, однако их территорию покрывали густые и непроходимые дубовые леса. Ары Маль — дома Дубовых Рощ, — никогда не располагали внушительными богатствами, у них даже порой не хватало запасов продовольствия на зиму для местных жителей. Зато их голос высоко чтили, а к мнению прислушивались, ведь жрецы Дубовых Рощ прослыли истинными мудрецами и надёжными предсказателями будущего. Дом Одиннадцати Островов, Гао, наоборот был заселён потомственными торговцами, мореплавателями и купцами, сколотившими себе несметные состояния. Однако там, где в чести золотые жилы и серебряные горы, в жилах телесных обычно течёт слишком мало благородной крови — ары дома Гао никогда не принадлежали родовому дворянству, и все свои титулы они приобрели не очень славным путём. А у дома Янтарной Башни вообще не было ни земельных наделов, ни каких-либо доходных предприятий, и существовал он за счёт пожертвований, однако мало кто в Элисир-Расаре мог соперничать в благородстве со жрецами-небесниками. Впрочем, их голос на совете далеко не всегда учитывался, да и донг Зиртана, первый жрец, Слепой и Безымянный, почти никогда не удостаивал залы собраний своим присутствием.

Дом Чёрных Ворот, Кирн, занимал спорную позицию на полуострове Элисир-Расара, угнездившись возле перешейка, что соединял королевство с основным материком, и издавна населялся умелыми и храбрыми воителями. Правда, теперь ситуация изменилась, и именно через дом Кирн развернулись все наземные торговые дороги, по которым чужестранные торговцы вели свои нагруженные караваны в столицу Исар-Динны с тех пор, как Зелёное море взбунтовалось и в его недрах зачастили катаклизмы. Ары Кирн собирали с купцов пошлину и стремительно богатели.

Посему, те из домов, которые не обладали каким-то действенным оружием — ни деньгами, ни славой доблестных воинов, ни именем благородных мужей, ни выгодным местоположением, вынуждены были обходиться подручными средствами, заключая сомнительные союзы и интригуя за спинами и соратников, и соперников. В конце концов, каждому цветку нужны лучи солнца, это — вопрос выживания. Донги Алн и Адан поставили на победу Зархеля и королевы-регента задолго до того, как начались глобальные перестановки в королевстве, и, между прочим, уже немалое выиграли от такого содружества.

— Дорогие друзья! Его Светлость Ид-Ремон Зелёный и Его Светлость Ид-Орбин Синий! — торжественно воскликнул Зархель. — Моё сердце ликует от встречи с вами, глаза мои рады видеть вас.

Главный советник замер напротив прохода, и его фигура в кроваво-бордовом балахоне закрыла собой потоки солнечных лучей. Донги оторвали взоры от стола, на котором забавлялись игрою в кости, и их весёлое расположение духа сразу улетучилось: уж слишком сейчас Зархель выглядел зловеще. Его окружал сизо-голубоватый ореол, и многочисленные драгоценные камни на расшитых одеждах советника то и дело вспыхивали белыми отблесками. Позади Зархеля возвышался огромный Дуностар, весь в чёрном и тёмно-синем, с массивным мечом в ножнах, соответствующем его видному росту. Седьмой ар дома Аон славился грозным характером и недюжинной силой, а ныне так вообще походил на истинного демона, восставшего из Междумирья.

Ид-Ремон и Ид-Орбин, которые являлись дальними родственниками, пораскрывали рты и безмолвно уставились на вошедших, однако первым одумался ар дома Быстрых Рек. Ид-Ремон поднялся на ноги, взмахнул в воздухе рукой и слащаво заголосил:

— Его Светлость, первый ар Аон, и Его Сиятельство седьмой ар Аон, мы так рады быть здесь сегодня!

— Да, прошу, присаживайтесь. Ни к чему эти церемонии, — Зархель жестом попросил гостей вернуться на прежние места, а затем сам уселся на стул с высокой спинкой.

Дуностар лишь слегка кивнул головой в знак почтения, после чего занял собственную бессменную позицию — возле трона дяди.

— Как нынче успехи? Как продвигаются дела? — боязливо, как бы невзначай поинтересовался донг Адана.

— Недурно. Грех жаловаться! — Зархель состроил довольную мину, а затем продолжил. — Не окажут ли ваши дома содействие по сухопутной перевозке Отравляющей Фахарис, как все приготовления, наконец, завершатся?

Ид-Ремон и Ид-Орбин переглянулись.

— Ваша Светлость, разве не разумней будет перевести Фахарис в столицу по воде? — предложил донг Алн. — Море летом спокойно, сейчас — наилучшее время для путешествий, а наземный путь чрезмерно затруднителен и долог.

— Да, именно! — подхватил донг дома Глубоких Озёр, всегда чересчур добродушный и оживлённый для мужа, занимающего столь ответственный пост. — Особенно для народа, дочери и сыновья которого привыкли к странствиям на кораблях! Реки — артерии нашего славного королевства, озёра — его…

— Да-да, — донг дома Быстрых Рек слегка похлопал соседа по руке, как бы усмиряя пыл последнего. — Сейчас по морю путешествовать куда приятнее, нежели томиться под палящими лучами в трясущейся повозке. И звёзды-проводники обещают сиять во всей красе, указывая правильную дорогу, ведь небеса во второй половине первого летнего месяца особенно чисты!

— Я не могу так рисковать столь ценной находкой, — искривившись и скосив одну бровь влево, проворчал Зархель.

Главный советник постучал пальцами по подлокотникам, перебирая в мыслях различные доводы. И, пока гости Его Светлости недоумевали в тишине, он решил выложить всё, как есть:

— Не существует совершенно безопасных и одновременно быстрых морских путей. В открытых водах моряков всегда подстерегают опасности, независимо, насколько благоприятным был прогноз, что предрекали им оракулы, что сулят знаки и приметы, и уж подавно, на что указывают звёзды.

Зархель снова ехидно нахмурился и усмехнулся. Ему всегда было любопытно: насколько это вообще надёжное явление природы — путеводная звезда? Здесь, на зелёных и плодородных землях Элисир-Расара, на его белоснежных пляжах, каменистых берегах и песчаных отмелях народ скорее доверял тому, что находилось в свободной досягаемости рук. Люди полагались на понятное, непоколебимое и предсказуемое, ведь гораздо проще обрести уверенность, когда твои ноги опираются на твёрдые почвы. Следует надеяться на то, что не подводит — так и выиграешь больше и снищешь славу мудреца.

— Господа, если вести двойную игру, то обязательно проиграешь в одном из случаев — это известно любому, — загадочно зашептал Зархель, поднося указательный палец к губам.

Сегодня Главный советник держался слишком непринуждённо с гостями и был чрезвычайно улыбчивым, а, как верно отметил в мыслях первый ар, люди в Элисир-Расаре привыкли доверять обычному, поэтому Ид-Ремон и Ид-Орбин насторожились не на шутку.

— Глупец спрашивает звёзды, но удача проходит мимо, поэтому лучше я поверю в наши дороги и положусь на твёрдость характера земли. Я выбираю наземный путь для перевозки Отравляющей Фахарис, ибо мне не нужно, чтобы пучины Зелёного моря вновь взбунтовались без причины, и отняли у меня то, что далось с таким трудом. Пускай, это дорого, тяжко и долго, однако лучше поставить на беспроигрышный вариант вместо того, чтобы, подобно всяким дуракам, рассчитывать на божественное провидение и милость случая.

Воцарилось напряжённое молчание, но вскоре Зархель продолжил:

— Сейчас я сам… мы с вами, любезные господа, мы сами — проводники божественной Фахарис. Или же вы позабыли, как совсем недавно, во втором месяце весны, бездна Зелёного моря разверзлась и исторгла из себя очередной золотой взрыв? Сколько судов пострадало от этого катаклизма? Сколько драгоценных предметов и чудных яств были поглощены водами? Боги жадны, а их аппетит поистине неутолим.

— Мы посодействуем, — встрял донг Ална, решивший, что иначе Его Светлость никогда не прекратит затянувшуюся тираду.

— Да-да, мы посодействуем! — подхватил Ид-Орбин, донг Адана. — В конечном итоге, Отравляющая Фахарис должна прибыть в целости и сохранности ко двору Янтарного дворца, к празднеству Дней Великих Жертв. Кто ещё возвестит жителям столицы благую весть о том, что правление Её Милости королевы-регента — мало того, что законно, так ещё и угодно всевышним!

— Мы не можем потерять Фахарис после всех расходов, что легли на наши плечи тяжким бременем, — взялся поскуливать Ид-Ремон. — Вдобавок, Вы же знаете, Ваша Светлость, что далеко не все дома Элисир-Расара разделяют наше мнение.

— Да-да! — снова запел донг Адана. — Далеко не всем домам по нраву Ваше прямое вмешательство в дела королевства. Вы, конечно, Главный советник, но Вы — не донг и не…

— Ха-ха! — донг дома Быстрых Рек покосился на своего соседа. — Мой друг желает сказать, что знать ничего не может возразить против королевы-матери, ведь наставлять на путь наследного принца — её долг, однако многие не терпят столь навязчивого участия в правлении Его Светлости Главного советника. А, коли они не терпят даже Вас, то нас и подавно терпеть не станут. Тем более…

— Тем более, Вы же знаете, Ваша Светлость?..

Переговаривающиеся мужчины склонялись всё ниже и ниже над столом, приглушая собственные голоса с каждым произнесённым словом, и Дуностару начало казаться, что ещё чуток, и все трое столкнулся лбами.

— Знаю… что? — неуверенно прошептал Зархель, складывая руки в перчатках в домик перед лицом.

— Ну, то, Ваша Светлость, что толкует о Вас всяческий сброд? И добрые озёрчане, и презренные черны…

— Они болтают, что боги наградили Вас величайшей колдовской мощью, однако и спросили с Вас немерено, — пояснил Ид-Ремон. — Даже среди знати бытует слух, будто разум вскоре Вас покинет, ибо Вас постигла кара колдуна — мрачное безумие.

— Другие же убеждены, словно Вы и есть воплощение тех отвратительных сил зла, что будто бы захватили власть в Янтарном дворце.

— Хм.

Главный советник всегда сохранял холоднокровие, когда речь заходила о слухах и дурной молве. Сплетни распускала неграмотная чернь, или напротив, наиболее просвещённые и деятельные умы королевства? И имел ли значение источник вообще?

— Пожалуй, в подобной клевете надлежит винить двойную «В», — предположил Ид-Орбин.

— Воистину, друг мой. Воины Вереска слишком многое мнят о себе в последнее время. И их грязные делишки покрывает дом Кирн. Одно могу сказать с уверенностью: слухи распространяются пуще моровой болезни.

— Моровой болезни, говорите, Ваша Светлость? Что ж, поскольку моя родина — болота, то мне ведомо лучше других, что только из болезней на невзгодах вырастают поистине чудотворные лекарственные цветы, — коварно отчеканил Зархель, а затем выпорхнул из-за стола.

Советник взмахнул рукой по направлению к выходу из шатра, намекая гостям, что те порядком засиделись, однако Ид-Ремон, так и не получивший того, за чем пожаловал к Горе Тысяч, радушно изрёк:

— Ваша Светлость, завтра в Орме состоится празднество цветов. Моё семейство шлёт Вам поклон, и спрашивает, не изволите ли Вы посетить пиршество по случаю, которое пройдёт в Поместье Слив?

— Уже завтра? — опомнился Зархель.

После того, как рот его освободился от слов, мысли советника тут же устремились к мумии Отравляющей Фахарис. Только сейчас, окинув гостей пристальным взором, он заметил, что к одеждам донгов уже были прикреплены цветы, символизирующие их дома: сине-фиолетовые горечавки значились на светло-зелёном кафтане донга Ална и васильки на сливочно-бежевой тунике из плотной ткани донга Адана.

Раскланявшись и извинившись за своё вероятное отсутствие на предстоящем празднестве, Зархель объявил:

— Дуностар, прошу, проводи гостей, им следует отправиться в дорогу затемно, а мне давно уже надлежит снова взяться за бумажную работу.

Молодой человек рукой указал направление для донгов, однако более серьёзный правитель Ална задержался. Бородатый мужчина средних лет с приятным лицом склонился к плечу Главного советника, а затем учтиво вымолвил:

— Что же касается войск? Разведка докладывает, что силы дома Чёрных Ворот сгущаются пуще туч в конце весны, да и этот странный бессмертный маг-наставник Его Высочества наследного принца ничуть не прибавляет уверенности. Как бы он не испортил наши игры, Ваша Светлость.

— Мы не ищем войны, — таинственно и лукаво протянул Зархель, — но, если война найдёт нас — стоять в стороне не будем. А о наставнике Его Высочества не беспокойтесь вовсе, он станет нашим лучшим козырем. Или разменной картой. Всё зависит от его же благоразумности.

Ид-Ремон, второй ар дома Алн, низко поклонился Зархелю и удалился вслед за своим приятелем и Дуностаром. Советник, наконец оставшийся в уединении, прикрыл глаза, сладко улыбнулся и тихо прошептал:

— Для кого-то красота заключается в красном. Для нас же чёрный — самый желанный цвет. О, возлюбленная Фахарис, я слышу тебя. И спешу к тебе.

Проведя какое-то время в оцепенении с блаженной улыбкой на устах, Зархель пришёл в себя и взялся за отложенные труды с прежним рвением, как и обещал гостям. Он вернулся в частые опочивальни посреди шатра и уселся за письменный столик. Опять перебирал доносы и отчёты, и, поглощённый работой, вдруг проворчал:

— Откуда прилетели слухи? Кто их распускает? Чёрное разносит грязь или белое рождает чёрные пятна? Кого… мне первым покарать?

Хотя, может, это и был тот редкий случай, когда чёрное вершило светлые дела? Впрочем, такое предположение — столь же ненадёжно для человека, как и любая неизвестная «путеводная» звезда.

Когда Дуностар снова заглянул в шатёр правителя, занятый дядя отослал его подальше, и полководец двинулся в собственную палатку, гораздо менее обширную и роскошную, однако тоже не лишённую некоего изящества.

Устроившись за письменным столом и приняв почти такую же позу, как и Зархель, Дуностар глубоко задумался о прошлом. Может, Зархель Великолепный искренне считал, будто глупость стояла на страже целостности души его неотёсанного племянника. Может, в какой-то мере это являлось правдой, впрочем, даже прямолинейный и понятный, а, значит, и благонадёжный Дуностар очутился не таким уж и простым.

Молодой человек возложил локти на стол и ухватился за голову. И сколько он не пытался отогнать навязчивые мысли, сколько не принуждал себя думать лишь о насущном, воображение неизменно возвращало Дуностара в тот самый день, который не столь давно припоминал Сэль Витар, посещая былое на пару с Эром Данаарном.

После того, как Зархель преподал двоюродному племяннику особенный «урок» и Его Высочество лишился чувств, Дуностару было приказано вернуть непокорного принца в его покои, что седьмой ар и проделал, разумеется. Однако вслед за тем, как молодой полководец аккуратно положил своего венценосного родственника на ложе и привёл одежды принца в порядок, на него самого будто снизошло помешательство, и Дуностар, полностью потерявший голову, снял с большого пальца наследника тонкое золотое кольцо-печать. Сэль то ли спал, то ли находился без сознания — во всяком случае, он так и не заметил пропажи, ибо владел несметным числом колец и перстней. Его ларцы и шкатулки для драгоценностей ломились от украшений, и, мягко говоря, украденное Дуностаром кольцо имело весьма спорную ценность — как в плане истраченных на него средств, так и умений мастера. Но для седьмого ара этот скромный предмет превратился в наиболее сокровенную вещь; Дуностар дорожил кольцом, наверное, даже больше, чем своим возлюбленным мечом, всегда нося его на левом мизинце, частенько пряча за перчаткой.

Если бы теперь Дуностар попал под следствие богов, то и на суде всевышних не смог бы чистосердечно признаться, зачем тогда украл у беспомощного кузена столь дешевую безделицу. Седьмой ар просто не знал ответа, однако вопрос этот, словно гнойный нарыв или незаживающая язва, продолжал мучить его душу, изводя изнутри и подтачивая трезвомыслие. В любое свободное мгновение Дуностар обращался к кольцу, и крутил его на пальце.

— Ур! Химгур! Кардрагон! — разносились завывания молящихся, и полководец не выдержал.

Наверное, ему больше всех из присутствующих досаждали эти крики. Дуностар схватил со стола позолоченный кубок для вина и с остервенением зашвырнул его в противоположный угол палатки, выпалив при этом:

— Ради всевышних, заткнитесь уже!

— О… я не вовремя, Ваше Сиятельство? — зазвучал высокий и стройный, но пленительный женский голос, и Дуностар резко повернулся.

В проходе он узрел дорогого гостя — свою старшую сестру.

— Что Вы, Ваше Сиятельство, для Вас я найду час даже в единственной минуте, — игриво отозвался хозяин, растягивая губы в тёплой улыбке.

Он совсем не ожидал увидеть сегодня родную сестрицу, верного друга и соучастницу во всевозможных проказах в детстве. С тех пор, как старшие дети донга Аонов повзрослели, они предпочитали наиболее безобидные и безболезненные из шалостей, и потому звали друг друга смеха ради «сиятельствами», как и велели придворные титулы, даже в узком кругу семьи.

— Что тебя печалит, Зуностар? — выдала гостья своим обычным тоном, немного поучительным, немного снисходительным.

Её звали Неридэ́я, она была на три года старше седьмого ара Аонов, и сама считалась четвёртой, среди дома Тёмных Ручьёв с того самого дня, как их общая мать, родная сестра Зархеля, скончалась от затяжной болезни. Неридэя, в отличие от Дуностара, обладала не только поразительной красотой и завидным здоровьем, боги не обделили её и выдающимся умом, поэтому женщина всегда чувствовала ответственность перед своими младшими братом и сестрой. Седьмой ар слыл слишком простодушным, а их четырнадцатилетняя сестричка Нура вообще снискала славу ветреной дурочки с кукольным лицом.

— Это «Дуностар», — поправил гостью хозяин палатки.

— Ну, конечно, как же я запамятовала? — язвительно прошептала Неридэя, пока приближалась к письменному столу родственника.

У каждого из двенадцати знатных домов Элисир-Расара в распоряжении было по две-три «фамильные» буквы, с которых и надлежало начинаться именам всех аров. Для Аонов это были буквы «з», «н» и «а», и редко можно было повстречать в среде вельмож какие-то отклонения. В конце концов, именно дворяне хранили традиции и почитали законы предков, поэтому, когда обычно смиренный Зуностар пожелал изменить заглавную букву своего имени, всю его родню поразили сомнения, однако двоюродная тётушка седьмого ара, а по совместительству ещё и королева-мать, дала добро на подобное свершение. Племянник многого не желал, и, по существу, то была его единственная просьба за долгие годы. Так что, ныне Зуностара полагалось звать «Дуностар», только Неридэя, которая до совершеннолетия брата знала его под другим именем, до сих пор вынашивала несогласие в душе.

— Неужели теперь дядя велит тебе тоже изучать все эти донесения? — проговорила молодая женщина, склоняясь над столом брата, заваленным кипами бумаг.

— Так и есть.

Зархель действительно передавал племяннику почти все документы, что проходили через его руки, для внимательного ознакомления. Затем Главный советник любил устраивать допросы с пристрастием, выпытывая у Дуностара мельчайшие подробности и выискивая несостыковки, которые не заставляли себя ждать — седьмой ар мало что понимал в подобных текстах.

— Глаза мои, конечно, тосковали по тебе, но что ты тут делаешь? — прямо спросил мужчина, поднимая усталый взор на родственницу.

— Прибыла к дяде от имени мужа. Ты же знаешь, что он чрезвычайно занят, будучи наместником Орма. Вот сперва решила навестить тебя, однако, сдаётся, что напрасно! Ты не рад мне!

Наигранно печально воскликнула гостья, а затем смело уселась на постель брата. Шёлковые ткани её алого наряда заструились по кудрявым, кремовым мехам, которые служили покрывалом Дуностару, ибо по ночам возле Горы Тысяч всё ещё властвовала беспощадная прохлада.

— Я рад тебе, Неридэя, только… просто… выкладывай.

Недовольно нахмурившись и искривившись, Неридэя немного потеребила в руках букетик, что принесла с собой в палатку Дуностара. Она разминала между пальцами стебли багульника, и колкий аромат этих мелких белых цветов, собранных в пышные соцветия-зонтики, уже наполнил временное убежище седьмого ара. Сперва женщина не хотела откровенно объясняться с родственником, однако потом решила, что Дуностар никогда не поймёт её намёков, и сразу приступила к сути:

— Любезный братец, это правда, что дядя замыслил упрочить союз между нашим домом и Амуинами посредством очередного брака?

Дуностар всё ещё восседал за столом. Ему пришлось повернуться в полкорпуса и облокотиться на спинку стула, дабы иметь возможность смотреть на свежее и моложавое лицо старшей сестрицы, чьи малость рыжеватые, лоснящиеся брови устремлялись ввысь хвостами ласточки. Длинные волосы Неридэи сплетались между собой прядями и косами, и лоб её украшала подвеска в виде ромба, усыпанного рубинами и бриллиантами. Дуностар знал всегда, что его сестра была усладой для глаз любого, но сегодня Неридэя особенно поколдовала над нарядами и причёской.

Поскольку брат ей не отвечал, а лишь усердно пялился на её драгоценности, Неридэя настоятельным тоном прорычала:

— Это правда, что дядя хочет выдать нашу младшую сестрёнку за Его Высочество наследного принца? Ты должен расстроить этот брак!

Она была бесподобна: сурова, грациозна и непреклонна, словно львица, случайно забредшая в логово дворового пса.

— Нуре несказанно повезёт, коли Его Высочество станет её мужем.

— Зуностар! — возмущённо прокричала Неридэя, отбросив букетик на подушки. — Нельзя приносить в жертву чести и славы семейства нашу дражайшую маленькую девочку! Разве этому я учила тебя? Тем более, нынче Нура влюблена в среднего сына двенадцатого ара Аон.

— Нынче? — раздражённо хмыкнул Дуностар. — Когда я в прошлый раз посещал город, помнится, её избранником являлся главный конюший, а в предыдущую зиму — твой деверь! Она ещё слишком юна, но уже чересчур строптива и голодна. Кажется, эта её тяга к красивому досталась ей от дяди, — проворчал полководец сквозь зубы, и Неридэя едва сумела расслышать его речи. — Чует моё сердце, вскоре она опозорится и ославит наш род на целое королевство.

С этим доводом Неридэя не могла не согласиться, однако в последнее время сердце её чрезвычайно смягчилось, и молодая женщина была просто не в силах заставить себя проявлять строгость к своей младшей сестре, которую, после смерти матери, она лично воспитала и вырастила.

— А если уж Нуре настолько по душе красивое — на свете нет никого, прекрасней Его Высочества наследного принца. Ей несказанно повезёт, коли богам будет угодно обустроить этот брак. Его Высочество — добрый, честный и благородный человек, он никогда не обидит нашу малышку.

— Ох, Дуностар! Тебе откуда это известно? — раздражённо воскликнула гостья. — Не говори так, словно знаешь нрав Его Высочества, ему всего шестнадцать лет! Да, он свеж, но и зелен! Не созрел ещё, и неизвестно, что собою представляет изнутри. Как можно обручать двоих детей?

Неридэя рассерженно подскочила на ноги, и её драгоценные наряды вздрогнули. Она степенно прогулялась по периметру палатки, а затем возложила правую руку на свой живот.

— Думал, тебя это порадует. Подобный брак прославит наше семейство и приблизит к трону Его Величества ещё сильней.

— Не всё следует делать во имя власти и славы, братец, — печально промолвила Неридэя. — Я на многие вещи начала смотреть иначе с тех пор, как стала носить под сердцем собственное дитя. Ныне мне претит сама мысль о том, что придётся продать Нуру незнакомцу из-за долга, или ради бо́льших почестей.

Дуностар сразу уловил смену преобладающих ветров в своей палатке — давненько он не наблюдал столь скорбного выражения на лице Неридэи. Молодой человек тоже поднялся на ноги, подошёл к сестре поближе и взял её холодные руки в свои могучие и горячие ладони.

— Ну, хорошо. Я попытаюсь что-то предпринять, эти планы всё равно пока кажутся несбыточными. Его Высочество по-прежнему помолвлен с Гилмирой из дома Кирн, и долгую договорённость нельзя расторгнуть так быстро. Наследный принц — человек слова, он не пожелает нарушать обет и заключать союз с другой женщиной.

— Не обманывайся, Дуностар, — покачала головой Неридэя, — ты ничего не знаешь о тех, кто стоит рядом. Обещай мне, что не будешь слепо верить чужому блеску, чистому и белому, как новый снег, лишь на поверхности. Клянись, что не поверишь сказкам.

— Да будет так, как ты велишь мне.

Дуностар покорно опустил подбородок и направил тяжёлый взор своих чернильных глаз на пушистые ковры, которые прикрывали настил в палатке. Его рост значительно превосходил сестринский, однако подвижный и пронзительный взгляд Неридэи устремлялся высоко вверх, минуя и плечи и макушку Дуностара, беспрепятственно преодолевая ткань убежища.

— Мне не по нраву, что муж твой позволил тебе явиться сюда, — тихо проворчал седьмой ар, отстраняясь от родственницы.

— Да что ты говоришь? — язвительно хихикнула гостья. — Я самолично изъявила желание помочь ему, он слишком занят, дабы исполнять нелепые распоряжения дяди. И… и я хотела собственными глазами увидеть то, о чём столько слышала.

— Что же это? Удовлетворились ли твои ненасытные глаза?

— Послушай, братец… — Неридэя снова уселась на постель и принялась ласкать пальцами меховые покрывала. — Все эти молящиеся возле Горы Тысяч… Они взывают к Кардрагону, но в итоге поклонятся Фахарис, это так?

— Да, так.

— И что за загадочная болезнь, которая якобы их поражает? Это — оспа предков? Толкуют, будто тела всех Служителей костей, этих мрачных сподвижников Отравляющей Фахарис, сплошь усыпаны отвратительными язвами и нарывами. Это какое-то древнее проклятье? Или хворь? Я переживаю за твоё здоровье.

— Это не проклятие и не хворь, — нехотя ответил Дуностар.

Вообще-то, ему не было позволено распространяться об экспериментах с магией, зиртаном и кровью оттаявшего дракона, которые проводил Зархель, однако, если старшая сестра спрашивает с него — то ей поведать можно.

— Это новые, особенные чары дяди. Они очень действенные, помогают таиться в тенях и оставаться незаметным, а ещё изгоняют из головы лишние мысли, правда на руках и ногах возникают нарывы.

— «Лишние мысли»? Это что значит?

Неридэя вновь встала и подошла к седьмому ару, после чего требовательным голосом проговорила:

— А тебя это колдовство не коснулось? Ну-ка, покажи мне руки.

Дуностар покорно закатал рукава своих богатых одежд, наглядно демонстрируя сестрице, что к подобному злодеянию он непричастен.

— Что же до этих поганых негулей? Что дядя планирует сотворить с ними дальше? — шёпотом поинтересовалась Неридэя

Дуностар будто воочию видел, как её пухлые губы надувают произнесённые слова, делая из них пузыри, которые лопаются от малейшего движения воздуха. Они исчезали, не оставляя следов в материальном мире, лишь тревогу и зуд в душе.

— Ничего, это не твоя забота, любезная сестра. Повреждённые негули нужны для особых случаев.

— Какой от них прок, когда их так мало?

Дама вопросительно уставилась на брата, но Дуностар решил тоже быть непреклонным и не посвящать слабую женщину в военные дела. В конечном итоге, что она может понимать в стремительных битвах и затяжных осадах?

Да, сейчас повреждённых и покладистых негулей у Зархеля имелось чрезвычайно мало, однако даже такая жалкая горстка безропотных солдат, пропитанных майном и обладающих магическими силами, вполне была способна причинить серьёзный ущерб, вызвать проблемы и породить панику в рядах врага. Негули, срощенные с кусками мумий и окутанные покровом грязи, сами могли заражать других воплощений утопших. И если бросить прирученных негулей в гнездовье их собратьев, то волшебная грязь быстро распространится и поглотит всех соседних тварей, приумножая армию из чудовищ. А где живёт больше всего негулей? Конечно, возле руин храма Подгарона, в пещерах и гротах, неподалёку от Янтарного дворца. Весьма удобно для их владельца, Зархеля.

Догадавшись, что Дуностар не расскажет о планах Зархеля даже под пытками, Неридэя отступилась.

— Завтра празднество цветов, и я привезла букеты из багульника. Вряд ли ты или дядя позаботились об украшениях, но лучше будет, коли боги узрят наш дом во всём его величии. Так они скорее примут наши жертвы и услышат наши просьбы. Однако тебе я привезла другой цветок.

Гостья вытащила из плотной связки с соцветиями багульника один огромный, насыщенно-сиреневый ирис и аккуратно возложила его поверх бумаг Дуностара.

— Ибо для тебя я желаю именно этого, — прошептала Неридэя, когда прощалась с полководцем.

Она бережно прижала горячие губы к его белоснежному лбу, стоя возле входа в палатку, а потом молча удалилась. Четвёртая из женщин в доме Аон медленно брела по узкой тропинке, припорошенной песком, и задумчиво шептала себе под нос то, что даже она не осмеливалась произнести перед лицом Дуностара:

— Может, ты бы избрал другой цветок, только кувшинки всё равно ещё не зацвели. Ох, и что же это за правящий дом, если даже родные цветы королевской семьи не успевают распуститься к такому великому празднеству? Подобный дом навлечёт на себя лишь позор и немилость небес, он обречён на забвение. Очнись, братец, отныне вы с принцем — враги.

Она, как опытная садовница, знала, что в начале жизни всякий цветок полон соков и выглядит весьма чистым и свежим. Поэтому его лучше срезать молодым, ведь потом его лепестки примутся желтеть и чахнуть, опадать и хиреть, он в мановение ока лишится своей безупречности. Таковы особенности природы — когда ты юн, тебе легче придерживаться праведного и следовать за зовом сердца. В зрелом возрасте мир открывается с иной стороны, и всё чаще приходится прибегать к секретному оружию — к искусным обманам, к коварству, к двойной игре. Нужда заставит обращаться к наиболее мрачным и запутанным закуткам души, где до поры до времени спят тёмные мысли и запретные желания, и разрабатываются подлые ходы.

Доброта — удел молодых; зрелые же понимают, что даже само слово «зло» пишется быстрей — в нём три простые буквы, и трудно совершить ошибку.

Однако, именно на старых, увядших цветах завязываются сочные и сладкие плоды, лишь бы их кто опылил. А молодые и чистые исчезают, оставляя после себя, разве что, бледный призрак красоты.

— Да ну! Брось! — воскликнула Лили, выпячивая зенки на Бел-Атара. — Быть того не может!

Девушка жевала яблоко, одно из тех, что притащили в лавку волшебного Северона Ирмингаут и Гвальд, вероятно, получив фрукты то ли как выплату, то ли как очередную взятку. Теперь надлежало яблоки как следует отсортировать и распределить по горсткам для пожертвований в пользу бедняков.

— Однако это правда, — хмыкнул молодой человек, скорчив притом загадочную мину и чуток приподняв брови.

Кажется, он был весьма доволен сложившейся ситуацией и даже испытывал некоторую гордость.

— Не может быть! Значит, ты видел этот меч своими глазами? Нет, хочешь сказать, что видел ясного близнеца из комплекта Тельмасс? Того самого близнеца, о котором грезит Глава?

— Я видел оба меча. И ясного, и мрачного, — спокойно и как-то отрешённо промолвил Касарбин.

В отличие от Лили, он был занят делом — расписывал лицо сидящего напротив Момо красной краской.

— Не-е-е-е-т! — ещё громче вскрикнула девица и рассыпала вокруг себя яблоки.

После подобных заявлений ей уже было не до прилежного труда, хотя сегодня, несмотря на большое событие — празднество цветов, — работы у братства Белой Семёрки имелось невпроворот. Из лавки пришлось отпустить всех поденщиков и торговок, ведь горожане в сей славный день — день летнего солнцестояния — поутру украшали дома и заготавливали пищу впрок, а потом отправлялись в многочисленные храмы Исар-Динн, дабы вознести молитвы, совершить жертвоприношения и попросить богов о помощи и защите. Вечером их ждали пиршества и различные гуляния, повсеместно на улицах устраивали представления бродячие артисты, в конце празднества обычно на площадях зажигались огромные костры, а укротители огня развлекали зрителей игрой с пламенем.

— Я видел не только мрачного и ясного близнецов Тельмасс, но и обоих владельцев мечей, — Касарбин продолжил поражать Лили рассказами.

Он аккуратно выводил тонкой кисточкой символический цветок кувшинки на переносице Момо, который сидел, поджав нижнюю губу, и не желал встревать в разговор. Лили тем временем ползала под прилавком, пытаясь отловить всю разбежавшуюся пропажу — яблоки, что она уронила, раскатились чуть ли не по целому зданию, задевая пустые ящики и ударяясь об бочки с заном, замешанным с водой.

— Не может быть! Скажи об этом Главе, и она на руках тебя носить будет, — ворчала девушка, стоя на четвереньках и набивая белый и пышный передник фруктами.

Ирмингаут и Гвальд приказали остальным позаботиться о том, чтобы после обеда, в час кубков, началась раздача подаяний для нищенствующих и обездоленных. По большей части Белая Семёрка собиралась раздавать старую одежду, которой до верха была завалена лавка Северона, а также сладкие лепёшки и яблоки. Заодно братство обязалось наливать полную кружку разбавленного зана всякому, кто явится к прилавку с собственной посудой. И скучающий Ватрушка уже выжидал посетителей с черпаком в руке — к нему, невзирая на ранее утро, подходили редкие прохожие, в основном не очень благополучного вида. Однако Ватрушка всё равно наливал каждому, приговаривая:

— Да благословят тебя Одакис и Кисарит, добрый дин. Да отразится Янтарный замок под синими небесами в зелёной воде. Выпей за здравие наследного принца.

По традиции раздача пищи и старого тряпья происходила во время иного праздника — Дней Великих Жертв, но Гвальд и Глава решили поступиться традициями и развернули собственную благотворительность, почему-то прикрываясь именем принца и правящей семьи Амуинов.

Лили не вникала в подробности, а вот смекалистый Бел-Атар, кажется, понимал причины подобных действий. В конце концов, благодаря Гвальду ему было известно, что в других частях омута Воины Вереска заняты тем же самым — они ещё с прошлого дня разбили палатки, а теперь раздаривали беднякам недорогие припасы, попутно до краёв наливая всякому страждущему дешёвого спиртного напитка.

— Хотя нет, Касарбин, — Лили неожиданно восстала из-за вереницы ящиков, будто хрупкое морское божество, воспрявшее из пучины вод, и её рыжие волосы, сегодня у висков закрученные в жгуты и уведённые от лица назад, развевались по сторонам. — Даже не вздумай рассказывать об этом Главе, иначе она запрёт тебя в своей норе, и никогда не позволит покинуть заточение. Пока не выпытает всё до последнего словечка.

Расквитавшись с яблоками, травница подошла к Момо и Бел-Атару, и назидательно погрозила иноземцу пальцем.

— Как пожелаешь, — ровным тоном прошептал молодой человек, — моему сердцу льстит твоя забота.

Работа была закончена, и художник отложил глиняную баночку с краской и кисточкой на деревянный столик.

— Не обольщайся, тан, — наконец, заговорил тишайший нынче Момо. — Лучше ответь мне, как получилось? Хорош ли я?

Вместо слов Бел-Атар предложил Момо небольшое зеркало на медной ручке, и пока паренёк с нескрываемым наслаждением изучал в отражении собственный облик, Лили тоже загляделась на него. Сегодня Лан предстал перед публикой не в привычном образе полубезумного актёра, он не притворялся невинной девицей или роковой соблазнительницей Аллаей, Феей Миража, не корчил из себя ярчайшую звезду на небосклоне или вздорного мальчишку-сироту, но был самим собой. Видимо, наиболее долгий день в году уничтожал все существующие тени, заодно выбеливая разум.

Облачённый в тёмные одежды из сшитых воедино кусков и тонких полосок кожи, с длинными серьгами из продолговатых кристаллов хрусталя и в высоких сапогах, Лан смотрелся очень выгодно на фоне других горожан мужского пола, и, коли единожды худосочная фигура этого актёра попадалась на глаза, то уже трудно было оторвать взор от её хозяина. Бел-Атар изобразил на переносице Момо довольно живописную кувшинку, а на лице, прямо под нижними веками, расставил два одинаковых, маленьких круга — украшать себя подобными рисунками было принято среди всех сословий в Элисир-Расаре во имя праздника цветов. Обычно народ пытался отразить в картинках что-то личное тогда, как знать всегда использовала лишь символические краски и эмблемы собственных домов, прославляя тем самым и без того звонкие фамилии. Вельможи с гордостью превращали свои физиономии в настоящие знамёна, а затем бродили по городу и посещали званые ужины, хваля или критикуя роспись окружающих господ.

— Хм… а тебе очень идёт, Момо, — ласково произнесла Лили, только Лана не проняли девичьи уловки.

— Сложно украсить солнце, — самодовольно выдал актёр как раз тогда, когда к нему на колени запрыгнул Носатый. — Лили, теперь твой черёд.

— Да, прошу, присаживайся, — тихо промолвил Бел-Атар, рукой отгоняя от табурета засидевшегося парнишку и приглашая травницу занять его место.

Лили убрала на прилавок свёртки, которые крутила из различных платков и поношенных льняных рубах, начиняя их сладкими лепёшками и яблоками, будто сдобные конверты, что периодически стряпал Ватрушка.

— Боги желают здравия тебе, добрый дин, и ты выпей за здравие и долголетие наследного принца, — раздался унылый и совершенно незаинтересованный голос Ватрушки.

Он стоял за прилавком с уже расписанным лицом, печально упираясь локтем в столешницу и поддерживая рукой тяжёлую голову, а вокруг молодого мужчины по раме гроздями спускались вниз пышные и красочные гирлянды из цветов. В такой час лавку Северона могли посетить, разве что, лишь забулдыги и заядлые кутилы, которые всё ещё были навеселе, однако даже этим противникам трезвости быстро становилось ясно, что им здесь не очень-то рады несмотря на торжественные речи и радушные приветствия.

Из всего арсенала Бел-Атара Лили указала на баночку с бледно-синей краской и скромно попросила:

— Хочу её.

— Славный выбор. Твоим рыжим волосам польстит этот цвет, — еле слышно выговорил Касарбин и слегка улыбнулся.

— А ну прекратите это воркование, а то меня сейчас вырвет, — сквозь зубы прошептал раздражённый Момо.

Он наглаживал Носатого столь увлечённо и неистово, что бедный зверёк, до этого момента спокойно сопящий на плече приятеля, попытался вырваться из смертельной хватки, однако Лан не отпустил его.

— Прошу, не стесняйся, — язвительно отозвалась Лили, — там за ящиками с ботинками стоит бочка для отходов, можешь ей воспользоваться. У тебя ведь сегодня не накрашены губы, и незачем держать лицо.

— Эй! Никакой синей краски! — неожиданно лавку наполнили грозные раскаты голоса.

Наконец, Гвальд выбрался из единственной здесь закрывающейся на замок маленькой комнатушки, которая служила подсобкой и складом, и в которой уже битый час заседало руководство братства.

— Что Глава сказала? Глава велела никакой краски, кроме красной! Никаких рисунков, кроме кувшинок!

— Но… — Лили начала было сопротивляться, однако по одержимому блеску в глазах Гвальда поняла, что игра не стоит свеч.

Мастер закружил по помещению и принялся всюду высматривать нарушения, словно беспощадный тюремный надзиратель.

— Никаких «но», не нокай мне, здесь не конюшни. У нас имеется серьёзное дело, сейчас — не время для забав, повеселитесь позже. Касарбин! Используй красную краску и одобренные символы. Ватрушка, каких демонов ты скорчил такую кислую мину?! Ты распугаешь своей несчастной мордой всех обездоленных и хворых, которых мы должны приветить от имени Его Высочества! Что такого непоправимого у тебя произошло?

Гвальд замер рядом с Ватрушкой, сердито нахмурив брови и сведя руки на груди в замок.

— Ничего, — едва вымолвил маг, водя черпаком по поверхности чана с разбавленным заном.

— Тогда, мать твою, немедленно улыбнись! А то, Одакисом клянусь, я влеплю тебе подзатыльник и сил жалеть не буду. Момо! Хватит издеваться над зверюгой! Отпусти бедолагу, ты из него душу выгладишь. Пускай Носатый тоже вернётся к своим обязанностям — я только что видел жирную крысу на складе!

Момо аж побледнел. Состроив испуганную гримасу, он разжал пальцы и Носатый вырвался на свободу. Зверь жалобно пискнул и растворился в тенях, правда шерсть его, основательно взъерошенная Ланом, ещё полдня напоминала своему владельцу утреннее испытание чужой лаской, через кое он прошёл, скрипя клыками.

Растерянный парнишка с виноватым видом побрёл к Гвальду, и вскоре мастер сменил гнев на милость:

— Лучше помоги Ватрушке за прилавком, у него ни черта не получается, а ты знаешь, как привлечь народ.

Момо быстро включился в работу. Он ловко и уверенно орудовал вторым черпаком, приправляя свою кипучую деятельность напыщенными, постановочными речами. Улыбчивый актёр умело зазывал прохожих, и вскоре возле лавки Северона образовалась очередь. Город давно успел проснуться, и улицы наводнила пёстрая толпа.

Раздав каждому ценные указания и убедившись, что дело у подчинённых теперь спорится, Гвальд вновь исчез за хлипкой дверью подсобки. Там, в темноте, разведённой лишь тусклым светом двух масляных ламп, за столом восседала сосредоточенная Глава. Ирмингаут перебирала какие-то записи в то время, пока Гвальд, сидя напротив, раскладывал по небольшим ларцам снадобья и сыпучие вещества, заранее заготовленные Алхимиком.

— Как твои птицы? — невзначай проворчал мужчина, помещая склянки в специальные пазы.

— Паршиво, — злобно оскалилась Ирмингаут. — Изумруд и Сикка точно мертвы, а Руби пропала без вести. Бьюсь об заклад, это стараниями того Тчеланского демона они отправились в холодный мир!

Сперва клокочущее в груди чувство негодования приказывало эльфийке ударить кулаком по столу, однако затем женщина передумала и просто схватилась за голову. Её длинные, изящные пальцы, ныне скрытые тонкой кожей искусных перчаток, утопали в белоснежных, волнистых локонах, и Гвальд не мог отказать себе в удовольствии — он, словно заколдованный, следил за каждым движением собеседницы.

— Ещё и этот мальчишка, Эмерон Чёрный Вереск, не радует новостями. Он беспокоится, ибо принц сейчас в большом смятении, и теперь беспокоюсь я.

Гвальд не ожидал от Ирмингаут подобных откровений, и потому оторопел. Чуток помедлив, он достал из-под стола закупоренную бутылку первоклассного, неразбавленного зана, открыл её, взял две глиняные чарки и наполнил их до краёв спиртным.

— Давай выпьем, Глава, — предложил мужчина, протягивая соседке напиток.

— Давай, мастер, — отозвалась на редкость уступчивая сегодня эльфийка.

Жгучий зан пробежался по горлу обоих, вытравляя все неудобные слова, что давным-давно застряли комом поперёк и мешали как говорить открыто, так и дышать свободно.

— Отправишься с нами по храмам? — после долгой паузы промычал Гвальд, когда уже оба вернулись к работе.

— У меня имеются дела на медном холме.

— Всё равно, приходи после. Ребята… совсем не видят тебя. Сегодня ведь праздник, так?

Ирмингаут не поднимала взора на собеседника, впрочем, ей и не требовалось глядеть в глаза Гвальду, дабы разузнать, что он скрывает в собственном сердце, и что прячет за подложными речами. Кажется, всему городу была известна его пыльная и завалящая тайна.

— Может, и приду. Вечером в ставке точно свидимся, — Ирмингаут поставила точку и в расчётной книге, и в диалоге.

Час кубков настал очень быстро, и после того, как пожертвования были розданы, а зан выпит, свободные от работы члены братства поспешили наверх, в большой и благоустроенный город, за Мраморные врата. Поскольку ослика по кличке Тортик забрала Глава, путь предстоял неблизкий. Лили страшно нервничала, что не успеет вовремя, ведь среди всей группы именно она хотела посетить храмы Одакиса и Кисарит как велели традиции, совершить жертвоприношения, приклониться перед идолами, и попросить богов о покровительстве на следующий год. А заодно, разумеется, надеялась вымолить у всевышних исполнение собственных желаний.

Ирмингаут опять ускользнула, Алхимик почти никогда не покидал стен ставки, а Учёный Виридас почитал иноземных богов и выказывал резкую неприязнь к местным небожителям, поэтому его подобные «увеселения» ничуть не интересовали. Несмотря на то, что по дороге можно было вкусно перекусить в многочисленных палатках с готовой едой за совсем скромную плату, испить того, что душе угодно на данный момент — будь то сладкое вино, зан, пиво или хмельной мёд, или просто поглазеть по сторонам, наслаждаясь празднеством издалека.

Чем выше взбиралась мощёная дорога, постепенно расширяясь по бокам, тем более величественными и замысловатыми становились украшения, которыми горожане завешивали фасады домов и вывески лавок. Отовсюду доносился запах свежих, пышных цветов, на специальных каменных столешницах и жердях размещались масляные лампы и фонари, а в окнах богачей горели свечи, хоть солнце и стояло высоко в небе. Как-никак, праздник цветов приурочивался к летнему солнцевороту, а обыватели всё ещё верили в то, что если они не разведут громадных костров и не разожгут как можно больше лучин, то солнце не напитается светом и померкнет. Словно у него без посторонней помощи просто не хватит сил, дабы пережить долгую зиму.

В праздник цветов в первую очередь было принято навещать два главных храма Исар-Динн: святилище Кисарит, матери в водах, и обитель Одакиса, отца в зарослях, этой наиболее драгоценной и достославной четы всея Элисир-Расара. Верующие преподносили всевышним цветы, зажжённые лучины и сладости, на которых писали собственное имя — чтобы боги знали, кто вручил им дары, а затем, при желании, смогли бы отблагодарить милостью наиболее щедрых из них.

Два монументальных храма, посвящённых семейной паре богов, обычно разделял неглубокий канал, отведённый от реки Басул так, что каждый комплекс отлично обозревался с прилегающей площади другого. Однако, хоть и создавалось впечатление, будто святыни Одакиса и Кисарит расположены рядом, то был всего лишь обман зрения, и чтобы посетить второй храм после первого приходилось делать огромный крюк, огибая городские подвесные сады и рынок тканей. Но на празднество цветов жрецы и служки при помощи городской стражи устанавливали гигантские понтоны, по которым можно было пересечь канал Басул и вмиг очутиться возле следующего храма.

Сперва полагалось склонять голову перед алтарём Кисарит, а уж затем наведываться для поклона к её божественному супругу Одакису. Только, чтобы хотя бы взойти на ступеньки центрального храма Исар-Динн в праздничный день нужно было выстоять чудовищную очередь. В разношёрстной толпе смешивались все: сегодня можно было случайно соприкоснуться плечом и с успешным купцом, и с зажиточным землевладельцем, и с выдающемся ремесленником, и с потомственным воином или жрецом, и никому и дела не было до подобных столкновений. Всё население Исар-Динн выбиралось из домов и устремлялось на лобные площади и центральные улицы, здесь бродили и жители дна омута, и самые представительные горожане, разряженные в шелка и усыпанные жемчугами.

Лили, Бел-Атар, Момо и Гвальд тоже скучали в очереди в храм Кисарит. Пока галдящая и яркая толпа медленно продвигалась вперёд, у ожидающих в конце появлялось много свободного времени. Кто-то из исто верующих прихожан тратил его на серьёзные раздумья и молитвы, в общем, именно это и предписывали жрецы, но большинство лишь праздно чесало языком и беззаботно сплетничало. Возле храма Кисарит можно было узнать много чего любопытного: и о муже торговки специями, и о рыбаке-неумехе из ночлежки в порту, и о разврате в банях, и о новых восходящих звёздах в борделях; о свадьбах чужих дочерей, поминках предков и рождении внуков. Кто-то здесь же заключал сделки, кто-то сватал своих детей, кто-то договаривался об измене супругу, обмениваясь с соседом неподобающе пылкими взглядами.

Между рядами прихожан сновали продавцы цветов, и время в очереди к ступеням храма мудрее всего было как раз пустить на размышления о том, что же правильней испросить у богов в этот год, и какое передать им послание.

— Смотри, Касарбин, — прошептала Лили, прижимаясь плечом к фигуре Бел-Атара, когда мимо промелькнул торговец с лотком свежих цветов. — Ты должен выбрать цветок со значением и потом даровать его богам. Боги лучше понимают безмолвный язык символов, поэтому так проще донести до них свои желания.

— Я не знаю этого языка, — хмыкнул молодой человек, устремляя свои несравненные зелёные глаза на шпили храма впереди, на которых сегодня реяли красные и синие знамёна.

Он снова дёрнул головой так, словно отбрасывал назад длинные волосы, хоть его шевелюру остригли давным-давно. Впрочем, сегодня Бел-Атара утешало то, что он смог без утайки прицепить к поясу ножны с мечом — в праздничный день вся маломальская знать и даже представители наиболее захирелых ветвей дворянского древа, выставляли напоказ мечи и кинжалы, и никакая стража не смела запретить состоятельному мужчине иметь при себе оружие. В такой толпе никто бы не принялся выяснять точное происхождение каждого гуляки, и поэтому многое сходило с рук.

— Барвинок означает сладкие воспоминания, — начала перечислять Лили, прикасаясь указательным пальцем к нижней губе. — Шиповник — удовольствие, но и боль. Горечавка желает сладких снов, а калужница — богатства; белая роза — это тайна, дикие маки — утешение, ирисы — надежда, чертополох — символ благородства, вереск — уединение, белые колокольчики — невинность, лён — судьба…

— Лучше расскажи ему об иных значениях, — встрял Момо, который стоял позади Лили и Бел-Атара вместе с Гвальдом.

Парнишка приблизился к парочке вплотную и положил свой костлявый подбородок на плечо Касарбину, после чего взялся шептать чужеземцу на ухо злокозненным и загадочным голосом заправского актёра, одержимого демонами, — так, как только он один умел:

— Бузина означает распущенность, вербена — сожаления, татарник — возмездие, кориандр — похоть, ветки ольхи — дерева, что быстрее сгорит дотла, нежели даст согреться, — сулят невезение и несчастие, а прекрасные, сказочные цветы азалии предвещают опасность.

— Момо! — одёрнула глашатая травница. — Ну и зачем кому-то понадобится просить у Кисарит такую гадость? Это ведь благой праздник!

— Не все такие же наивные, как ты, — огрызнулся актёр, но Касарбин вдруг повернулся и посмотрел ему в глаза так тепло и проникновенно, что Лан чуть не поперхнулся собственным удивлением.

— В наивности нет ничего дурного… она показывает, что в человеке нет зла, и в других он зло не замечает тоже.

Момо отстранился ближе к Гвальду, нахмурился и скорчил уязвлённую гримасу.

— Да, он хорош собой, в этом не усомнишься, но какой же вздор порой несёт! Такой зануда.

— Прекрати, — пробрюзжал мастер, переминаясь с ноги на ногу. — И где застрял Ватрушка? Скоро наша очередь подойдёт, а его всё нет.

— Скоро наша очередь, а Бел-Атар до сих пор не выбрал цветов, — подхватила Лили, оборачиваясь назад и встречаясь взглядом с Гвальдом.

— Скоро наша очередь, а… — повторил припев Момо. — Лили, ты для чего набрала целую охапку ирисов? Не многовато ли для одного подношения? Или решила отдуться за всю свою деревеньку?

— На самом деле, — прошептала ничуть не задетая девушка, — меня Алхимик попросил сделать жертвоприношение за него.

— Что? Не мели чепухи! — воскликнул Момо, скрестив руки на груди. — Для этого нужно написать на лепёшке своё настоящее имя, понимаешь? На-сто-я-щее. Иначе магия не возымеет силы.

— Я знаю его имя, — ещё более загадочно вымолвила Лили, уже пялясь в расписные потолки храма Кисарит.

Компания наконец спряталась от ярких лучей солнца под просторными сводами святилища. И хотя в Исар-Диннах сегодня стояла ласковая и тёплая погода, а по улочкам задувал освежающий бриз, всё равно было весьма приятно скрыться от произвола дневного светила, которое пекло достаточно мощно, нагревая тёмные мостовые и черепицу крыш, заодно с облачениями Момо и Бел-Атара преимущественно мрачно-серых и глубоких синих цветов.

— Только не надо лгать, что Алхимик назвал тебе собственное имя, — проворчал актёр, всё больше и больше прижимая сплетённые между собой руки к грудной клетке. — Я знаю его намного дольше твоего. Он научил меня многому ещё до того, как ты появилась… и я его тоже кое-чему обучил… только он… только он так и не сказал…

— На, держи лучше это, и хватит уже причитать перед ликом Кисарит, будто старый дед, — Лили всучила Момо букет из синих ирисов, хотя тот не брал лепёшки и его подношения боги не засчитали бы за полноценную жертву.

— Где Ватрушка? — Гвальд продолжал обеспокоенно озираться по сторонам, но никак не мог найти в толпе белобрысую макушку Онкелиана. — Если он опоздает, то народ уже его не пропустит и ему придётся снова торчать в очереди. Момо, сбегай за ним.

— Ещё чего прикажешь, мой господин? — язвительно отчеканил Лан.

После того, как в руках парнишки оказался пышный букет из отборных ирисов на длинных стеблях, он сразу уткнулся носом в растения, которые вот-вот придётся отдать богам, и выглядел уже весьма довольным. Этот дикий зверь был побеждён мимолётной красотой — он не устоял перед прелестью цветов, и нрав его смягчился.

Перед одним из многочисленных алтарей, на котором громоздились целые горные массивы из подношений и который периодически расчищали служители культа, Бел-Атар тихо вышептал:

— Какой цветок принесёт избавление?

Однако его никто не услышал, ведь Лили начала чересчур громко молиться:

— О великая мать наша в животворящих водах, Госпожа Кисарит, молю тебя, благослови нану Ирмингаут и тана Гвальда, благослови Онкелиана, Виридаса и Алхимика, и путь Касарбина тоже освети, хоть он и чужеземец и не верит в наших богов. И, конечно, присмотри за Момо.

— А в голову Лили, молю тебя, о мать, вложи побольше мозгов, и заодно укороти ей язык, — отозвался актёр, принимая точно такую же позу, как и травница.

Следом за небольшой перепалкой Момо тоже водрузил на алтарь подношения в виде цветов, после него Гвальд преклонил колени перед изваянием светлоликой богини, покровительницы пресных вод и разлива рек, чьи волосы изображались как волны, а голову венчала тиара из цветов с серебряными звёздами и жемчужными гроздями. Но маг Онкелиан так и не объявился, хотя все члены братства тянули время, как могли. Однако позади них в очереди нарастало нетерпение, вынуждая сдавать с трудом отвоёванные позиции и отступить.

Ни возле храма Кисарит, ни на мосту-понтоне, ни у святилища Одакиса Ватрушка так и не присоединился к остальным. Единственное, что приключилось примечательного — так это случайная встреча. Рассеянная Лили налетела на какого-то распрекрасного, богато одетого молодого господина, едва не свалив его с ног. Голову незнакомца покрывал капюшон от плаща, однако из-под ткани всё равно выбивались длинные, чёрные пряди, лоснящиеся и сияющие, и явно говорящие о том, что их обладатель принадлежит к высшим кругам знати. Прозрачные, чистые глаза парнишки так таинственно блистали, что Лили загляделась, но её потянул за руку Момо, увлекая в противоположную сторону, а благородный юноша, предварительно извинившись, отправился за своим провожатым. Вскоре и резкое впечатление, которое сперва казалось неизгладимым, рассеялось во влажной дымке воздуха, будто сложные и терпкие духи, сотканные из неведомых запахов, потому и обречённые на безызвестность. За неимением знаний об ингредиентах, этот аромат было невозможно описать или воспроизвести.

Уже вечерело, когда праздные гуляки добрались до центральной площади, по краям обнесённой галереей из колонн, перекрытых деревянными решётками, по которым вились пышные глицинии. Горожане имели обыкновение собираться здесь перед тем, как солнце закатится за горизонт в самый долгий день года, и жрецы подожгут три огромных костра в честь троицы богов света: бога, ярящегося огнём, бога, сияющего огнём и бога тлеющего пламени. Члены братства не планировали дожидаться этого живописного момента, ибо не каждый из Семёрки мог выйти на улицу, но собирались вскоре возвращаться в ставку к Алхимику, Учёному и Носатому, где сами бы учинили скромное пиршество с танцами, распитием вина и зана и зажиганием праздничных фонарей. Алхимик, никогда не покидающий стен дома, всегда считался ответственным за ужин в сей славный день, и сегодня стол должно было украсить какое-то особенное блюдо — например, зажаренный на вертеле поросёнок, или жаркое из трёх видов мяса.

Однако в глубинах прилегающего к площади сада, возле небольшой скульптуры речной нимфы, зоркие глаза Момо, наконец, заметили чуть-чуть сутулую фигуру Ватрушки, и парнишка тут же ринулся к приятелю.

Оказалось, что Онкелиан с кем-то увлечённо беседовал, но стоило Момо приблизится на должное расстояние, как тайное свидание завершилось: незнакомец с короткой стрижкой бойко развернулся и двинулся по тропинке в сад, демонстрируя любопытным свою широкую и массивную спину, затянутую в невзрачный сюртук. Одежда на этом бугае едва ли не трещала по швам, и Момо вопросительно вскинул вверх левую бровь.

— Что за красавчик? Не представишь нас? — прошептал Лан, подкрадываясь к задумчивому Онкелиану совершенно бесшумно.

От внезапного появления этого ловкого лазутчика Ватрушка вздрогнул и подскочил на месте.

— Ты напугал меня, — сквозь зубы процедил маг, снова упираясь спиной в щербатый гранит изваяния.

— Кто это такой? Новый красильщик? Каменщик? Или подмастерье мясника? С такими-то мускулами он точно не обделён физической силой. Познакомь меня с ним.

— Самое красивое ты в нём уже видел — это его могучая спина, — небрежно бросил Ватрушка, корча при том довольно странную и подозрительную мину. — Всё прочее тебя разочарует.

— Где ты пропадал?

— Да так… имелись кое-какие неотложные дела.

Спустя некоторое время Ватрушка будто пришёл в себя и тихо произнёс:

— Прости, что так получилось. Однако не думаю, что ты скучал. Ладно, мне пора домой…

Маг сразу посеменил в направлении омута, но Момо его догнал.

— Что? Почему? Мы ещё гуляем, мы ждём тебя. Вон, глянь туда, — паренёк подпрыгнул к соседу и взором указал ему на беседку, в которой обосновались три молодые женщины.

Наряженные барышни с расписанными синей и зелёной краской лицами и венками из маков попивали некрепкое, подслащённое вино и явно ожидали того, кто бы усладил их жизнь ещё больше.

— Хочешь, я очарую для тебя этих девиц? Ты возьмёшь двоих милашек, а я приму удар от жабы?

— Хах, нет, благодарствую. Я поражаюсь тому, насколько же велика степень твоей распущенности, Момо. Мне нужно домой.

— Ну, что я могу сказать? — двусмысленно объявил Лан, закатывая глаза. — Я свободен лишь тогда, когда нахожусь в плену у удовольствия. Это прочищает голову.

— Мне действительно надо в ставку. Коржи, что я испёк днём, уже должны были остыть, и мне следует смазать их кремом и соорудить торт до вашего возвращения.

— Коржи? Серьёзно? Ты предпочтёшь торт женским ласкам?

Ватрушка лишь развёл руками по сторонам и помчался восвояси. Однако вскоре маг кое-что вспомнил и догнал уныло бредущего по дорожке Лана. Из своей наплечной сумки Онкелиан извлёк две бутылки неплохого зана, украшенные гирляндами из зелени и цветов, и протянул подношение другу, затронув пальцами его левое плечо, но от неожиданности Момо вздрогнул и отпрянул.

— П…прости… — немного растерянно прошептал Онкелиан, отойдя поодаль. — Я не хотел тебя пугать, просто возьми это, и… передай остальным мои извинения.

Стоило только Момо принять бутылки, как Ватрушка убежал.

Не задумываясь лишний раз, Момо зубами растерзал затычку на бутылке и тут же пригубил крепкого напитка. Когда он вернулся к уже подвыпившим приятелям, Гвальд что-то обсуждал в мрачном уголке под раскидистой смоковницей с Главой, которая лишь недавно присоединилась к компании, а рыжая искусительница Лили обхаживала Бел-Атара. До актёра доносились обрывки разговора:

— …не проси больше богов освещать мой путь, это лучше доверить звёздам, — раздавался глубокий и бархатистый голос Касарбина, от звучания которого Момо прикрыл глаза.

— И насколько же это надёжно — всецело полагаться на звёзды? — с придыханием спрашивала Лили.

У неё за ухом белел одноимённый цветок, а щёки девушки раскраснелись от пары выпитых плошек вина.

— Славный вопрос! Ведь имеются основания считать, что непоколебимая Арамаль-Ум, наша достопочтенная полярная звезда, не такая уж непреклонная и постоянная, как убеждены многие…

Момо молча уселся на каменную изгородь рядом с Бел-Атаром и предложил ему бутылку с заном.

— …Древние утверждают, будто четыре тысячелетия назад полярной звездой была вовсе не Арамаль-Ум, а Каурес, — продолжал рассказ Касарбин, остановившись для того, дабы совершить короткий глоток зана, — а весь третий покров, примерно тысячу лет, вообще не было полярной звёзды, зато были светила-стражи в лице Арамаль-Ум и Каурес, ну затем… затем стало так, как оно есть сейчас, и на небесный трон взошла Арамаль-Ум.

— Очередная мёртвая звезда, — язвительно хихикнула Лили, припоминая старые проповеди от мудреца-Касарбина. — И кто же эти древние? Почему мы должны верить в их небылицы?

— Древние — это лунги. И врать лунгам нет нужды, — серьёзным и скорбным тоном вымолвил Момо, отнимая бутыль у Бел-Атара.

Он снова набрал полный рот зана, и снова вручил сосуд собрату.

— Момо, я признательна тебе за то, что ты утром помог мне с причёской, — сердечно проговорила травница, склоняя голову поближе к собеседнику.

— Забудь об этом. Касарбин, давай лучше придумаем имя твоему славному зеркальному мечу! — воскликнул Лан, резко изменяя тему.

— Ну… с одной стороны — это, конечно, «Блестящее дело», — прошептал упомянутый Касарбин, чуть-чуть извлекая из ножен меч. — Однако с другой — «Проклятье моего существования».

Он обыгрывал традиции, согласно которым и нарекались различные мечи среди бессмертных. Хозяева ли выбирали имена оружию, или наиболее выдающиеся артефакты сами наталкивали владельцев на нужные мысли — не имело особого значения, потому что по большей части все эти прозвища делились на однотипные группы. Какие-то назывались загадочно и поэтично, вроде меча прежнего мага-короля, Тэя Алькосура, что был известен как «Кровь и Вода», или любимое орудие Ирмингаут — «Яротай», что вообще не переводилось на местные диалекты и примерно передавалось так: осколок зимы, застрявший в душе.

Другим артефактам давали имена их характерные признаки, наподобие ясного и мрачного близнецов Тельмасс — клинок одного из них блистал ярче солнца и гарду его украшали стилизованные крылья орла, по металлу второго же стелились тёмные, мрачные разводы и его крестовина напоминала крылья летучей мыши. Во всяком случае, такая о них ходила молва, да и само слово «Тельмасс» с хатра, языка древних, переводилось как «день и ночь, единые сутки».

Некоторым достославным мечам, саблям, кинжалам, лукам и топорам создатели или владельцы присваивали странные и таинственные имена, понятные лишь кругу избранных, к примеру, такие, как «Хозяин Года», или «Потомок Змея» — так звали одно из верных орудий владыки Мирн Разора.

Впрочем, представители бессмертных происхождений на просторах Ассалгота слыли не только своей изобретательностью и приметливостью, но и остроумием, и третий безошибочный вариант наименования оружия — это закрепить за ним какую-нибудь расхожую фразочку, предварительно переиначив её на забавный лад. А затем все эти «Крайние Средства» и «Стальные Доводы» наводняли коллекции истых собирателей древностей. Вот, видимо, и Бел-Атар поддался моровому поветрию, тоже склоняясь в сторону шутливого имени для меча.

— А как бы ты тогда нарёк мой кинжал? — лукаво улыбнувшись, прошипел Момо.

Он внезапно обхватил шею Касарбина и навалился на молодого человека всем весом.

— Я бы назвала его «Скрытые Намерения», — ехидно ответила Лили за чужестранца.

— Ты, может, и надела сегодня штаны, только полноценного оружия тебе всё равно не видать.

К беседе подключился Гвальд, встревая между спорщиками:

— Всё, довольно языками чесать, мы возвращаемся в ставку. Вы двое, следуйте за Главой. Момо — за мной.

Парнишка злобно наморщил нос, наблюдая, как Ирмингаут, Бел-Атар и Таолили тихой походкой направляются к дороге, которая уводила из благоустроенной части Исар-Динн прямиком в омут, за Песочные врата. Глава держала Тортика за поводья, и ослик неспешно вышагивал, стуча копытами по мостовой.

— Ты зачем задираешь и дразнишь Лили? — грозно зарычал Гвальд на Лана, когда завёл парнишку в глухой, тёмный переулок.

Но провинившийся подчинённый только отмалчивался. Момо раздражённо взмахнул рукой и пригладил пальцами растрепавшуюся из-за проделок ветра шевелюру.

— Ты вообще понимаешь, насколько Лили нужна нам? Как она важна для успеха всей затеи?

— Это я… раньше был тем, на кого вы полагались. Я был тем, кто должен проникнуть… ну… сам знаешь, куда.

— У тебя, что, в зане плавает белена? — возмущённо прохрипел мастер. — Или ты дурного понабрался от своего соседа? Прекрати вести себя столь безрассудно. Разве ты ребёнок? Тогда… отдай мне это!

Гвальд в порыве гнева выхватил из рук Момо бутылку, и актёр остолбенел от ужаса. Наблюдая, как обычно лучезарное и надменное лицо Лана поражает оцепенение, как парнишка бледнеет, мастер быстро остыл, и его тут же окатили угрызения совести. Ведь Гвальд прекрасно знал, что на Момо не следует повышать голос, — паренёк тут же впадал в ступор, становясь полностью беспомощным.

— Ты по-прежнему очень важен для нас, — устало проворчал Гвальд, впиваясь пальцами в переносицу, — у тебя, пожалуй, задание наиболее ответственное. Однако соберись уже. И подумай вот над чем: ты желаешь успехов для общего дела, или просто хочешь блистать в одиночестве?

— Я… — потерянно промямлил Лан, разводя руками.

— Всё, не нужно отвечать. Пойдём, нас наверняка заждались.

Гвальд приподнял свою могучую и тяжёлую руку, как бы направляя Момо обратно к ставке, но, в тот же момент, не задевая его одежды даже краешком пальцев.

На отшибе омута в доме с башней, который занимала Белая Семёрка, празднество продолжилось обжорством и неумеренным распитием спиртного. Когда Глава вернулась с подручными в ставку, Ватрушка как раз закончил сооружать торт, и на кухонной столешнице был накрыт богатый ужин, только вот повар, роль коего сегодня исполнял Алхимик, уже наклюкался пива, и потому валялся на полу среди подушек, а на его спине дремал Носатый, до отвала набивший брюхо непригодными остатками.

Попробовав каждое блюдо, отведав все напитки, молодёжь начала выплясывать и водить хороводы под шумные выкрики, пока им аккомпанировал на лютне Учёный. Ирмингаут и Гвальд, оба мрачные и хмурые, расположились возле кухонной столешницы. Они неотрывно наблюдали за праздничным разгулом и каждый держал в руке по кружке с заном.

— Мы проходили мимо птичьего рынка, — тихо выговорил Гвальд, смотря, как подпрыгивает захмелевшая Лили и как краснощёкий Момо задирает ноги чуть ли не выше головы, — у меня там имеется приятель. У него сейчас на продажу есть один лунь, желаешь себе нового питомца?

— Лунь? Беспощадный хищник, что охотится в степях и полупустынях… недурно, особенно, если учесть, что некоторые толкуют, будто наш противник — это бог песков.

— Я думал, что вы, эльфы, — безбожники, — хмыкнул Гвальд, отпивая из кружки.

— Напротив! Просто наши боги более… непостижимы, что ли, — таинственно изрекла Ирмингаут, а затем совершила изящный жест правой рукой.

Кончики её тонких, длинных пальцев поплыли в воздухе словно перья, и нацелились на Гвальда.

— Это означает: «да»? Мне взять птицу?

— Нет, не утруждайся, мастер, — тут же отмахнулась эльфийка. — Заключить прочную связь с животным не так-то легко. Вряд ли теперь у меня это выйдет.

Мужчина водрузил опустошённую кружку на стол, и спустя мучительно долгую паузу Ирмингаут продолжила:

— Я получила деньги в задаток. Они нам заплатили, как и обещали. Ныне… ныне всё уже определено, осталось лишь дождаться срока. Так что скоро можешь обрадовать народ выплатами части доли, что причитается им.

— Ты… ты виделась с ним? — нехотя поинтересовался Гвальд, упираясь руками в столешницу и отворачиваясь в сторону.

— Нет, конечно, как бы я смогла?

— Ничего… скоро увидишься, — поддерживающим тоном выдал мастер и похлопал Ирмингаут по спине.

Первым на покой отправился Ватрушка, за ним последовал Учёный, затем ушла Глава, Гвальд двинулся в собственные опочивальни сразу, как доел жареного поросёнка в пряно-медовой корочке с мятным соусом. А вот Лили, Бел-Атар и Момо, самые молодые, энергичные и бойкие, пьянствовали и играли во всякие глупые забавы, пока в окнах не забрезжил рассвет. И каждый уснул там, где его настигло хмельное забвение.

Летние дни в Элисир-Расаре славились тем, что почти никогда не заканчивались: только-только стоило солнцу закатиться на западе, как уже через пару часов оно проклёвывалось с другой стороны горизонта, на востоке, постепенно припорашивая все земли и здания золотисто-розовым налётом. Онкелиан практически не пил спиртного на праздник цветов, поэтому его не затруднило подняться с постели спозаранку.

Выйдя в гостиную залу, он какое-то время молча наблюдал пренеприятную картину, что по обыкновению оставлял после себя любой крупный праздник. На столе громоздились кости и различные объедки, повсюду были разбросаны опустошённые бутылки, подсвеченные ещё робкими лучами солнца, и оттого приобрётшие платиновый ореол. Сияние пробивалось сквозь единственное окно, не совсем чистое и чуток засаленное, и озаряло крупицы летающей пыли, заодно с мелкими фруктовыми мушками, у которых теперь был свой пир горой. Всех жильцов сразил беспробудный сон, что подтверждалось громким сопением.

В центре залы, рядом с потухшей жаровней, отдыхал Алхимик, свернувшись в кольцо. Он дрых с тех самых пор, как члены братства вернулись домой, и его не привели в чувства ни танцы, ни музыка, ни даже визгливые возгласы Лили и Момо, которые кричали полночи наперебой.

Травница лежала неподвижно, окружённая ворохом подушек. Её миленькая головка, увенчанная растрёпанной причёской, покоилась на маленьком валике из красного сукна, и девушка использовала чей-то плащ как покрывало. Рядом с ней тихо пыхтел Носатый и валялась парочка бутылок из-под вина. Бел-Атар, набравшийся вчера зана как никогда в жизни, дрых прямо на твёрдых напольных балках в углу, самую малость не дотянув до диванчика, а сверху на нём с блаженной улыбкой спал Момо. Актёр явно залез на свою жертву без приглашения, вряд ли Касарбин знал, чьё бедро он столь ласково и трогательно обнимал в беспамятстве, однако подобный произвол был весьма в стиле Лана, он не желал упускать любую возможность.

Онкелиан ловко обогнул все препятствия в зале, ничего не задевая и ни на кого не наступая. Подойдя к Касарбину, маг вначале аккуратно ухватил Момо за подбородок и спихнул парнишку с груди чужеземца. Затем, оглянувшись по сторонам и убедившись в отсутствии свидетелей, он расстегнул камзол Бел-Атара, ослабил шнуровку на рубахе молодого человека, а вслед за тем взял то, за чем пришёл — одним резким движением перочинного ножа Ватрушка срезал золотой амулет с шеи спящего. Потом быстро привёл в порядок одежды Касарбина, направился к выходу, сцапал первый попавшийся плащ и выбежал на улицу, уже за дверями ставки прибавляя драгоценную монету из высокопробного золота к мешочку с серебром.

Снаружи солнце ещё не успело набрать полную силу, и его первые приглушённые лучи озаряли следы вчерашних излишеств: всюду громоздились увядшие гирлянды, растерзанные сапогами бутоны и цветы, по которым проскакали лошади. Помимо холмов из непригодных более растений по бокам дороги скопились кучи другого мусора: объедки, которыми лакомились бродячие псы, глиняные черепки, промасленная обёрточная бумага, помятые одноразовые фонари, и всевышним лишь известно, что ещё.

Онкелиану по пути встречались только редкие прохожие, обычно представляющие из себя печальный вид — то были либо до сих пор пьяные кутилы, пытающиеся выговорить строки из скабрезных песенок заплетающимся языком, либо сумасшедшие бездомные, которые ещё не успели напиться тем, что пошлют им боги. Разумеется, после такого пышного празднества все лавки, торговые предприятия и дома ремесленников стояли закрытыми по меньшей мере до полудня, а производства вообще останавливались на сутки, и ныне сложно было в Исар-Диннах сыскать хотя бы одну рабочую таверну. Однако некоторые, самые расчётливые, всё-таки продолжали распахивать двери перед требовательными посетителями даже в сердце омута.

Онкелиан замер на перепутье, возле мостика через очередной канал Басул, и слева на него взирала вывеска харчевни «Три сестры», а справа — крошечный двухэтажный трактир со скрипучей дверью. Магу наказали входить лишь в то помещение, которое будет украшено кервелем, но цветы этого растения такие мелкие и неприметные, что их довольно трудно вычленить на ярком фоне из гирлянд и более впечатляющих букетов. Прищуриваясь и внимательно изучая окрестности, Ватрушка едва сумел отыскать нужный знак над скрипучей дверью как раз до того, как начал вызывать подозрение в вечно бдящих старушенциях, владеющих харчевней напротив и никогда не отходящих от окна.

В невзрачной, весьма заурядной таверне Онкелиана встречал сгорбленный хозяин. Он проводил гостя на второй этаж по крутой деревянной лестнице и довёл его до отдельной кабинки, в которой утреннего визитёра уже дожидалась компания из пятерых мужчин серьёзной и суровой наружности.

— Добрые таны, — приветственно кивнул им маг.

— Да отразится Янтарный замок под лазурными небесами в зелёной воде, — радушно отозвался предводитель.

Рыжий, низкорослый и худосочный, он скорее напоминал незрелого мальчугана, однако у главаря не было одного глаза, и всю его правую часть лица располосовывал безобразный шрам, без лишних намёков дающий понять всякому, что с подобным типом враждовать опасно. Да что там, с ним лучше вовсе не пересекаться — ни дорогами, ни даже взглядом.

— Да отразится он в вечности, — проворчал сквозь стиснутые губы Ватрушка.

Он расположился на деревянном сидении напротив пятёрки незнакомцев, которых видел впервые, и потому чувствовал себя неуверенно и неуютно. Предводитель улыбался, словно гостеприимный хозяин, и даже предложил Онкелиану выпить, однако каждому было ясно, что поистине скрывалось за этими ровными и белыми зубами.

— Да благословит тебя Одакис и Кисарит, — заявил рыжий явно в честь праздника. — Ну, что, ты собрал столько, сколько тебе велел найти Арин?

— Это всё, что есть.

Онкелиан бросил кожаный мешочек с деньгами на стол, и по кабинке разнёсся лёгкий перезвон металла. Одноглазый открыл кошель, осмотрел сокровища Ватрушки, которые не очень-то его заинтересовали, кроме большой золотой монеты, сверкающей и иноземной, в которой уже кто-то просверлил дырку. Предводитель взял в руки именно её, а мешочек пододвинул к своему подчинённому со словами:

— Пересчитай.

— Этого будет достаточно? — выпалил нетерпеливый маг. — Я уже заложил несколько товаров Суклеману, он должен был передать вам средства…

— Суклеман… нам не хозяин, — медленно и жутко вымолвил главарь, поглядывая через отверстие в монете своим единственным здоровым глазом на Онкелиана. — Мы не имеем отношения к братству Золотой Луны, но действуем самостоятельно. Не потому ли ты нас выбрал, добрый дин? Однако мы, как и Суклеман, ценим то, что вечно, что не покрывается патиной. Прежде бы сгодилось слово благородного мужа, однако… однако ныне мы принимаем только золото. Оно не теряет значимости.

— Но я правда выплачу остальную часть позже! — брызжа слюной, рыкнул собеседник.

Онкелиан злобно оскалился, а предводитель банды, наоборот, расплылся в улыбке.

— Здесь двести семьдесят пять нир серебром. Не хватает чутка до трёхсот, — прошептал помощник на ухо рыжему.

— Не хватает. Тебе не хватает, добрый дин! — наигранно печально произнёс одноглазый парень. — Послушай. Ты, вроде, славный малый. Может, заберёшь своё добро и пойдёшь с миром? Вернёшься, как подкопишь деньжат, и мы заключим сделку потом? Куда ты так торопишься?

— Хозяин сегодня в хорошем расположении духа. Пользуйся, малец, — прохрипел один из бугаев, складывая руки на груди.

— Нет, я уже всё решил. Я хочу этого… как можно скорей.

— Ну, что ж, — промурлыкал рыжий так, словно теперь у него вообще не имелось иного выхода, кроме как согласиться на первоначальные условия. — В конце концов, сверху ты вручил нам эту прелесть.

Он повертел на ладони золотую монету, а затем отправил её в карман собственного пальто.

— По рукам тогда?

— Да! — почти прокричал Онкелиан, сверкая направо и налево полубезумным взглядом. — И, прошу вас, господа: я хочу, чтобы он страдал, сотворите с ним нечто ужасное. Только не убивайте. Пускай помнит всё и мучается, но живёт долго!

— Страдания — это наше тавро.

После пробуждения, конечно, Бел-Атар обнаружил пропажу амулета, однако опасения Ватрушки не подтвердились — чужеземец ничуть не расстроился, наоборот, он решил, что нечаянно потерял монету и теперь выказывал редкостное довольство от того, что «избавился от злого проклятья по воле случая». Казалось, наивный Касарбин ничего не подозревал. Он, словно восковая свеча, размяк от тепла, которым всегда славилась ставка Белой Семёрки. В конце концов, могло ли быть иначе, ведь в этом доме имелось слишком мало окон, а печь почти не прекращала работу, постоянно осаждённая Онкелианом, пристрастным к стряпчеству? Лишь с помощью выпечки маг мог усмирить свои расшалившиеся нервы, и стоило ему перехватить по неосторожности пронзительный взгляд иноземного художника, как Ватрушка начинал ощущать тошноту и неприятное покалывание в руках. Но волшебник быстро отводил взор, и в итоге Касарбин ни о чём так и не догадался.

Спустя несколько дней всё утихомирилось, и жизнь вошла в привычное русло. Правда, Онкелиан страшно удивился тому, что вскоре после празднества цветов Ирмингаут отсчитала ему пособие — долю серебром из тех денег, что эльфийка получила как аванс за определённого сорта услуги. Угрызения совести, снедающие Онкелиана, то усиливались, то ослабевали. С одной стороны, если бы он проявил такую добродетель, как терпение, то смог бы расплатиться с наёмниками, не прибегая к краже и не опускаясь ещё ниже на дно, не зарываясь в ил, подобно неблагородному сому или угрю. Впрочем, Онкелиан никогда не отличался терпением. Коли он умел бы покорно терпеть побои и сносить оскорбления, не принимая их в расчёт, то давно из заурядного мага перевоплотился бы в волшебного гебра — почтенную и многоуважаемую особу, которой открыты все двери и которая всегда желанна при дворе Его Высочества.

С другой стороны, всё выглядело так, словно своей скверной выходкой Ватрушка оказал услугу ещё и Бел-Атару, ведь теперь улыбка не покидала лица иноземца и, казалось, что даже плечи его чуток расправились и он прибавил в росте. Онкелиан прошёл сложную и долгую подготовку подмастерья гебра, он не верил в проклятья на словах или в предметы, которые заведомо приносили владельцам неудачу. Если бы всё обстояло именно так, и можно было бы просто проклясть любимую чашу недруга, то благосостояние способных чародеев бы многократно возросло по щелчку пальцами. Они бы скопили целые острова из награбленных сокровищ, которые возвели бы на костях врагов, а вокруг плескались бы моря крови и бурлили реки слёз их жертв.

Однако, если допустить, что та злосчастная монета и вправду была проклята, то не лучше ли было спихнуть её людям гнусным и недобрым, с дурным нравом и ожесточённым сердцем? Касарбин, вроде бы, ничего особенно плохого в своей жизни не творил, его дух никогда не склонялся ко злу, и глаза не прельщались тьмой, так почему же проклятье досталось именно ему? Разве это справедливо? А смекалистый Ватрушка в одно чудесное и ясное утро исправил такую вопиющую несправедливость, он будто уравновесил вселенские весы, вредителям воздавая по заслугам и снимая тяжкий груз с плеч невинных. Вот таким вот образом мелкое преступление в глазах Онкелиана превратилось в настоящий геройский поступок.

Ватрушка продолжал работать в лавке волшебного Северона, где «скупали всё ценное и драгоценное», обряженный в нарочито состаренную рясу колдуна и накладную бороду. И он не очень-то удивился, когда однажды в послеобеденный час к нему наведались мужчины жутковатой наружности, потому что… таковыми и были почти все здешние посетители, как не крути.

— Уважаемые дины, прошу, оставайтесь возле прилавка, — безразличным тоном попросил Онкелиан, только было уже слишком поздно.

Незваные гости без труда распахнули двери в лавку и проникли внутрь, переполошив двух миловидных девушек-торговок, рукастого поденщика и беспризорного мальчишку на побегушках, который по большей части выполнял мелкие поручения Онкелиана и носился по омуту туда-сюда с различными посланиями. Всего вторженцев было девять, и среди них Ватрушка узнал некоторых крепких и вооружённых мужчин, которых он уже видел утром после празднества цветов.

— Прошу вас, оставайтесь на улице! Это… это возмутительно! Ворвались среди бела дня! — маг изо всех сил старался придать своему голосу оттенок старины, но волнение выдавало в нём и молодость, и несдержанность юношеского типа.

— Дины? Ты ошибся, приятель. Тебе следовало думать дважды, и обращаться к нам «добрые таны», как и полагается, — раздался знакомый говор.

Из плотных рядов бандитов вперёд шагнул рыжий, щуплый и низкорослый предводитель. Без глаза и со шрамом на всё лицо, он не оставлял сомнений в том, кем на самом деле являлся. По сути, он даже не пытался спрятаться, скорее красовался, греясь под лучами славы, словно победоносный боевой мангуст, что не вышел размерами, зато преуспел в уничтожении более крупных противников.

У Онкелиана разинулся рот, и пока он хлопал зенками, один бугай закрыл распахнутое окно прилавка, а четверо других отловили всех работников магазинчика.

— Думать лучше дважды! — торжественно провозгласил главарь, театрально раскидывая руки по сторонам, когда все выходы к отступлению были отрезаны. — Помнится, ты мне тогда понравился, добрый дин. Онкелиан, да? Тебя величают Онкелианом.

— Я нашёл его! Он жив, невероятно!

Мастер продолжил повторять «он жив», пока откапывал Момо из мусорных завалов, однако на него со спины налетела Ирмингаут, словно ураган, вцепилась в пальто Гвальда и отбросила мужчину со словами:

— Не прикасайся к нему, он не терпит, когда его трогают.

— Против меня Момо никогда не возражал, — начали кричать друг на друга руководители братства.

На краю оврага уже стояли Бел-Атар и Ватрушка с опустошёнными лицами.

Вообще, было непонятно, как хрупкий и костлявый Момо умудрился пережить подобные побои, и было решено в первую очередь доставить его в ставку, где Алхимик и Лили сумеют оказать некоторую помощь пострадавшему, пока Ирмингаут не разыщет в Исар-Диннах врача получше. Никто не знал, что делать с ответственным за погром Онкелианом, но, чтобы виновник не испарился, Ирмингаут насильно потянула его в ставку. Ватрушка вышагивал за Бел-Атаром и эльфийкой, которая несла Момо. Всю дорогу маг находился под пристальным надзором Гвальда, чьи брови так и не распрямились за целый поход. Всхлипывая, завывая и обливаясь слезами, Онкелиан пытался как-то объяснить приключившееся и растолковать членам братства, почему теперь они даже из содружества омута «изгнаны».

Впрочем, как говорят смертные, беда не приходит одна, и возле ставки на Белую Семёрку обрушилось второе несчастье. Ещё пару кварталов назад Гвальд заметил, что мимо них стали мелькать очумелые горожане, но, поскольку у мастера и без того нынче хватало забот да печалей, он не придал своему наблюдению большого значения.

Однако, когда толпа, в панике покидающая восточную часть города, начала сгущаться, Гвальд насторожился. Обменявшись с Ирмингаут двусмысленными взглядами, мастер остановил знакомую девицу, что бежала с группой красильщиков на запад.

— Роза, в чём дело? Что за суматоха?

— Как, тан, вы не знаете? Это же оспа предков! Оспа предков пришла с востока! Власти грозятся… власти грозятся закрыть Песчаные врата и запереть нас здесь, в омуте!

Роза, торговка подержанными вещами, в ужасе искривилась и всплеснула руками. Она вырвалась из хватки Гвальда и снова устремилась на запад, желая как можно скорее пересечь черту, что разделяла благоустроенные улицы Исар-Динн и его трущобы, а ныне так вообще будто превратилась в видимую границу между жизнью и смертью.

— Простите, мастер. Нужно скорее… нужно скорее за врата. Это ведь оспа предков! Мы обречены!

Ирмингаут протянула Бел-Атару бессознательного Лана.

— Касарбин, сможешь отнести его домой? Он лёгкий.

Молодой человек без промедлений принял на руки товарища.

— Заприте все окна и двери, никому не открывайте. А мы тем временем выясним, что происходит.

Ирмингаут вновь встретилась взором с Гвальдом, и мастер утвердительно кивнул подельнице. Бел-Атар быстро пошагал в сторону ставки, Ватрушка тоже двинулся следом, однако Глава его задержала. Женщина возложила на плечо провинившегося свою студёную руку, и маг тут же почувствовал, как сквозь кожу и все препятствия в виде одежд в него проникает этот чужеродный и беспощадный холод. Ему предстояло узнать, насколько велик осколок льда, что, пронзив нутро и застряв в душе у Ирмингаут, сумел остудить даже пылкую кровь и навечно заморозил горячее сердце воина. Родина Ирмингаут — это мир, где снега всегда довлеют над зелёной травой, а холод побеждает тепло. В этом месте не существует права на доброту или слабость, которые в суровой природе обряжаются в маски братьев-близнецов. Среди ледяных пустынь и безжалостных ветров доброе сердце делает из людей не дураков, оно превращает живых в мертвецов.

— Ты пойдёшь с нами, — отрезала эльфийка и подпихнула Онкелиана на восток.