Лондонский туман

Глава 9

Последняя пациентка, держа в руке рецепт, выплыла из приемной с таким видом, будто она принадлежала ей (что более или менее так и было, думал Томас, учитывая государственную систему здравоохранения и все прочее). Теперь он мог идти домой на ленч. Томас нацарапал свою подпись на еще нескольких рецептах, положил их в папку, оставил записку Тедварду, который должен был вести вечерний прием, и снял шляпу с крючка, когда в дверь постучали. Повесив шляпу на прежнее место, он снова сел за стол и сказал:

— Входите!

Но это оказался не пациент, а инспектор Чарлзуэрт, державшийся вежливо, но скованно. Не возражает ли доктор проехаться с ним в участок — машина стоит снаружи? Возникло несколько вопросов...

Томас побледнел.

— Понятно. Могу я сначала позвонить жене?

Но Матильде он сообщил, что очень занят и перекусит в кафе напротив перед обходом. Томас знал, что Чарлзуэрт внимательно следит, чтобы он не сунул руку в ящик стола и не достал оттуда смертоносную таблетку или внезапно не пустился бежать. Разорвав записку для Тедварда, Томас оставил другую, для секретарши, которая ушла на ленч, прося узнать у Тедварда, сможет ли он взять на себя обход.

— О’кей, инспектор. Пошли. — Было довольно жутко ощущать за своим плечом Чарлзуэрта, охраняющего его, Томаса Эванса, как заурядного усталого участкового врача, которого следовало доставить в участок и обвинить в убийстве.

В полиции ему дали сандвичи и большую чашку чаю с избытком сахара. Помимо мистера Чарлзуэрта, в его аккуратном сером костюме, в комнате присутствовали сержант Бедд и еще один сержант в униформе. Все расселись на жестких деревянных стульях вокруг маленького стола.

— Всего несколько вопросов. Сначала насчет записанного на бумаге телефонного сообщения...

Томасу их вопросы казались бессистемными — сперва об этом злополучном сообщении, затем внезапно о его возвращении домой, а потом о скитаниях в тумане.

— Вы говорите, что звонили домой, но не получили ответа?

— Связи не было — если помните, он, падая, вырвал шнур.

— Когда вы первый раз пытались позвонить?

— Не помню. — Томас пожал плечами. — Какое это имеет значение?

— Мелочи часто оказываются важными, — нравоучительно произнес Чарлзуэрт. — Откуда вы звонили?

— Я же говорил — из телефонной будки.

— Где она находилась?

— Понятия не имею. Я увидел свет, мерцающий сквозь туман, и решил попробовать уточнить адрес — Мелисса Уикс могла уже вернуться, а я не сомневался, что сообщение приняла она. Но ответа не было, и я поехал домой.

— Вы не пробовали связаться с оператором?

— Нет.

— И вы так легко отказались от своего намерения?

— Прежде вам казалось странным, что я не бросил попытки найти адрес, а теперь вам внушает подозрение, что я внезапно это сделал. Я проездил в тумане два часа, замерз, устал и проголодался после долгого утомительного дня. Можете считать, что я обрадовался предлогу оставить поиски и вернуться домой.

— В котором часу вы пытались позвонить?

— Не знаю. Я сразу поехал домой, так что можете рассчитать время.

— Сколько времени заняла обратная поездка?

— Я уже говорил, что не знаю. В тумане она казалась очень долгой. Где-то от пятнадцати минут до получаса.

— Значит, нам бесполезно рассчитывать время?

— Пожалуй, — печально усмехнулся Томас.

— И вы вернулись домой в...

— Примерно без десяти десять, — терпеливо ответил Томас.

— Обнаружив этого человека убитым?

— Да. Все стояли вокруг тела — семья и доктор Эдвардс.

— Естественно, вы были ужасно потрясены?

— Я был слегка удивлен.

— Тем не менее вы сохранили достаточно спокойствия, чтобы посмотреть на часы — очевидно, впервые за вечер — и узнать, что было без десяти десять?

Томас раздраженно хлопнул рукой по колену.

— Мой дорогой инспектор! Тело нашли около без двадцати десять, а все утверждают, что я вернулся минут на десять позже. Это время вы легко можете рассчитать. Я, во всяком случае, это сделал.

— Предвидя, что вас будут расспрашивать?

— Я рассчитал время, когда меня спросили об этом в первый раз, — сказал Томас. — Сейчас вы четвертый раз спрашиваете. Я заучил это наизусть.

— Вы отправили доктора Эдвардса за полицией, как только вошли?

— Не как только, но очень скоро. Впрочем, я его не отправлял — он вызвался сам.

— Ну-ну, какая разница...

— Мелочи часто оказываются важными, — процитировал Томас.

— Возможно, вы бы хотели снова рассказать, как все происходило...

— Я бы не хотел, но не возражаю, если это необходимо, чтобы предъявить мне обвинение. Я вошел примерно через десять минут после того, как они обнаружили этого человека мертвым. Тогда я спросил, вызвали ли они полицию, и они ответили — или сами сказали, точно не помню, — что телефонный шнур был вырван при падении и им не удалось позвонить. Я предложил, чтобы кто-нибудь из нас съездил в участок на машине, и доктор Эдвардс вызвался это сделать. Как вам известно, он добрался в участок минут через десять, что еще раз подтверждает безумно важный факт о времени моего возвращения домой. С ним приехал полицейский сержант. Это все, что я знаю.

— А вам не пришло в голову, как хозяину дома, самому поехать за полицией?

— Какая разница, кто это сделал? — чуть не прорычал Томас.

— В том, что касается полиции, .никакой. Но почему вы не поехали?

— Не имею ни малейшего представления. Тедвард вызвался поехать, и никто не возражал.

— А не потому, что вы уже поставили машину в гараж и не хотели выводить ее снова?

Несколько секунд Томас хранил молчание.

— Только потому, что Эдвардс предложил это сделать, — сказал он наконец.

— Но вы поставили автомобиль в гараж?

— Я всегда так поступаю, приезжая домой.

Гараж дома на Мейда-Вейл находился под кухней слева от парадного входа. Дома, стоящие на подъеме от Мейда-Вейл к Сент-Джонс-Вуд, имели полуподвалы, а парадные двери, к которым вели ступеньки, располагались пятнадцатью-двадцатью футами выше Мейда-Вейл, образующей продолжение Эджуэр-роуд в сторону Килберна. Прямая подъездная аллея вела к гаражу через тротуар.

— Но в данном случае, доктор Эванс, вы поставили машину в гараж сразу по прибытии? — Так как Томас снова заколебался, Чарлзуэрт добавил: — Думаю, доктор, на этой стадии я должен предупредить вас. Похоже, вам кажутся эти вопросы трудными, а мы менее всего хотим загнать вас в ловушку. Вы имеете право отказаться отвечать без присутствия вашего адвоката, но все, что вы скажете, будет зафиксировано и может быть использовано в качестве доказательства. Я очень сожалею, что мне приходится вам об этом говорить. — Мистер Чарлзуэрт раздавил окурок в пепельнице.

— Все в порядке, — отозвался Томас. — Я так и думал, что к этому идет. Вы собираетесь предъявить мне обвинение?

— Это зависит от ответов на еще пару вопросов. Я хочу знать, подходили ли вы или кто-нибудь другой снова к вашему автомобилю в ту ночь и что случилось с ботинками, которые были на вас, когда вы вернулись домой.

Томас смертельно побледнел.

— Не волнуйтесь, — сказал Чарлзуэрт. — Я не намерен вас пугать.

Томас с трудом изобразил улыбку.

— Благодарю вас, инспектор. Вы ведете себя в высшей степени достойно. Прежде всего, скажу, что я не убивал Верне. Что до остального, то к машине я той ночью больше не подходил. Я поставил ее в гараж, прежде чем вошел в дом, а больше никто подойти к ней не мог, так как ключ от гаража есть только у меня — позднее в тот вечер я передал его полиции вместе с ботинками. Мы все передали полиции нашу обувь, так как наступали в лужу крови и, по- видимому, изрядно наследили. Полагаю, они еще у вас, так как мне их не вернули. Не удивлюсь, если они понадобятся в качестве вещественных доказательств на моем процессе.

— Вместе с циновкой под водительским сиденьем вашего автомобиля, испачканной кровью Рауля Верне, — сказал Чарлзуэрт. — Хотя вы утверждаете, что, вернувшись домой без десяти десять, больше не подходили к машине.

Матильда была не из тех, кто падает в обморок. Она часто жалела, что не может пожаловаться на головокружение, устроить истерику и таким образом разрядиться, но люди, подобные ей, принимают удары спокойно и твердо, впечатляя всех своей силой духа (или черствостью) и только потом, когда уже поздно надеяться на помощь и сочувствие, расплачиваясь за это нервным истощением и безысходным отчаянием.

— Очень сожалею, — сказал Чарлзуэрт, глядя на ее белое неподвижное лицо, — но этого не избежать.

— Что он говорит?

— Очень мало. — Чарлзуэрт придвинул один из стоящих в гостиной прямоугольных светло-зеленых стульев. — Садитесь, миссис Эванс. Боюсь, это явилось для вас шоком.

Она опустилась на подлокотник.

— Вы имеете в виду, что он это не отрицает?

— Ну, мистер Эванс заявил, что не убивал Рауля Верне, но произнес это, не делая секрета, что говорит всего лишь «для протокола». Когда мы предъявили ему обвинение, он просто сказал, что на данном этапе нет смысла что-либо говорить. И был абсолютно прав, — признал Чарлзуэрт.

— Но какие у вас против него доказательства? Только то, что он ездил в тумане...

— Миссис Эванс, ваш муж поставил машину в гараж, как только подъехал к дому. На его ботинках была кровь Рауля Верне — это неудивительно; она была на обуви у большинства из вас, — но следы крови найдены на циновке в его автомобиле. Как они оказались там, если он не возвращался к машине после того, как вы обнаружили труп?

— Ну, на следующий день...

— В тот вечер мы забрали обувь у всех вас и циновку из-под водительского сиденья автомобиля. Значит, кровь попала туда до того, как он вошел в дом без десяти десять.

Матильда молчала, сидя неподвижно на подлокотнике светло-зеленого стула, под коралловыми отсветами занавесей.

— Должно быть, Томас в какое-то время выходил к машине.

— Он сам говорит, что не делал этого. А ключ есть только у него, не так ли?

— Да. Гараж весь день остается незапертым.

— Он запер его, поставив машину, и утверждает, что не возвращался туда.

— Значит, он ошибается.

— Когда же он мог вернуться?

— Не знаю. Мы все так суетились, найдя бедного Рауля...

— Вы видели вашего мужа выходящим из гаража? Или кого-нибудь еще?

— Нет, но... Мы разошлись по разным местам. Мелисса разыграла обычную драму, хотя я не понимаю, какое это имело к ней отношение — она даже не знала Рауля и никогда не слышала его имени, если только я его ей не упомянула, — и я велела Роузи отвести ее в кабинет и успокоить. Примерно тогда же я поднялась наверх с бабушкой, потому что помню, как сказала Роузи: «Займись Мелиссой, пока я уложу бабушку в постель». А Тедвард ушел за полицией, так что Томас остался один с телом бедняги Рауля. Возможно, тогда он и вышел в гараж.

— Если так, то почему он это отрицает? И зачем ему это понадобилось?

— Может быть, чтобы поставить туда машину.

— Доктор Эванс говорит, что сделал это, как только приехал. Он всегда так поступает, верно?

— В этот раз он мог так не сделать и забыть об этом.

— Значит, он знал, что это особый случай. Зачем ему отклоняться от обычной процедуры, если он не знал, что происходит в холле?

— Понятия не имею, — устало промолвила Матильда. — Вероятно, он кого-то защищает — в книгах всегда так делают, а Томас как раз из таких донкихотов.

— В книгах — возможно, — согласился Чарлзуэрт. — Но не в реальной жизни. Конечно, люди защищают других людей, даже убийц, но не до такой степени, чтобы быть повешенными за чужие преступления, можете мне поверить. И как бы то ни было, кого ему защищать?

Матильда неуверенно улыбнулась.

— Не знаю, мистер Чарлзуэрт. Это какая-то ужасная ошибка, которая, я надеюсь, разъяснится, но пока что... — Она встала с подлокотника. — Могу я его видеть? Где он?

Томас находился в полицейском участке, где он должен был оставаться до следующего дня, когда предстанет перед магистратом и будет переведен в Брикстон^{28} в ожидании суда, в тесной маленькой камере, облицованной белыми плитками, с плотно застекленным окошком под потолком и глазком в двери. Единственной мебелью была узкая деревянная скамья, тянувшаяся вдоль одной из стен; на одном ее краю лежали четыре аккуратно сложенных одеяла (одно в качестве подушки), а у другого располагалась параша, но цепочка для слива свисала за пределами камеры, дабы у заключенного не возникло искушения оторвать ее и задушить себя. Пьяница с суицидальными наклонностями жалобно скулил в камере напротив, и время от времени в коридоре слышались медленные шаги и голос требовал прекратить этот чертов вой. Томас знал, что, когда надзиратель проходит мимо его камеры, он на мгновение прикладывается к глазку, так что ощущать себя в одиночестве было нелегко. Снова и снова Томас задавал себе вопрос, стоила ли всего этого смерть Рауля Верне, и давал утвердительный ответ.

На следующий день в полицейском суде ему позволили переброситься несколькими словами с Матильдой, сидя на жесткой деревянной скамье рядом с другими заключенными, также разговаривающими с друзьями и женами, в маленькой холодной комнате, пахнущей пылью и дезинфекцией, с покрытым чернильными пятнами столом в центре и скамьями вдоль стен. Потом его отвели в зал суда, где магистрат в штатском восседал за массивным столом на помосте под резным королевским гербом, и поместили на скамью подсудимых, такую узкую, что он едва мог на ней сидеть. Обстановка была в высшей степени неформальной. В зал постоянно входили и выходили, а из коридора снаружи, где свидетели ждали, как пациенты в поликлинике, доносился шум, все усиливающийся, пока молодой новичок-полисмен не высунул курчавую голову и не крикнул: «Тише, пожалуйста!», после чего втянул голову назад и подмигнул коллегам: мол, неплохо для первой попытки, а? Мистер Чарлзуэрт, прислонившийся к стене, внезапно оживился, занял место свидетеля и кратко отчитался о вчерашних событиях в участке.

— ...Затем заключенному предъявили обвинение, но он сказал, что на данном этапе нет смысла, что-либо говорить.

Чарлзуэрт умолк, вцепившись в барьер свидетельского места и напряженно глядя в лицо магистрату.

Последний шевельнулся за своим столом.

— У вас есть какие-нибудь вопросы, доктор Эванс?

Томас огляделся вокруг.

— Едва ли. — Он посмотрел в глаза Чарлзуэрту, и тот едва заметно качнул головой. — Нет, благодарю вас. — Странный объект для поисков указаний, но все же...

— Вы обращаетесь за юридической помощью?

«Какого черта мне задают вопросы, которые я толком не могу понять? — подумал Томас. — Очевидно, они так привыкли к своему жаргону, что им кажется, будто его понимают все».

— Я только хотел бы повидать своего солиситора^{29}, — ответил он. (Бедный мистер Верден —. интересно, как ему это понравится?)

После этого Томаса отвели мимо комнаты ожидания вниз к камерам ждать, пока разберутся со всеми заключенными, прежде чем отвести их в Брикстонскую тюрьму. Он мельком увидел лицо Матильды с растянутым в деланной улыбке ртом и глазами, полными слез. Томас не догадывался, каким маленьким и отважным выглядит он между двумя высокими конвоирами, с его бледным лицом, растрепанными светлыми волосами и руками, сердито засунутыми в карманы пиджака. Он улыбнулся Матильде в ответ, и она подняла руку с торчащим кверху большим пальцем, словно говоря: «Все будет о’кей!»

«Но пока что меня отправляют в тюрьму, — с тоской подумал Томас. — Это не так уж забавно».

Был ветреный ноябрьский день. Кокрилл кутался в старый макинтош, переступая с ноги на ногу, чтобы согреться, в ожидании, пока Чарлзуэрт выйдет из здания полицейского суда. Наконец он появился вместе с сержантом Беддом.

— Здравствуйте, инспектор. Вас-то я и хотел видеть. — Чарлзуэрт ткнул пальцем в сторону паба. — Пошли — поговорим там.

В баре-салоне, еще почти пустом, он усадил гостя за круглый столик с медным ободком и спросил, что тот будет пить.

— Принесите нам три кружки горького, Бедд, будьте хорошим парнем. Я хочу поговорить с мистером Кокриллом. — Он обернулся к старшему коллеге. — Полагаю, вы здорово на меня злитесь?

— Я не имею права на что-либо рассчитывать, — отозвался Кокки. — Мне кажется, вы могли предупредить меня, прежде чем предъявить ему обвинение, но, очевидно, у вас были свои причины.

— Все произошло слишком быстро. Когда мы с вами расстались вчера, я не собирался обвинять доктора Эванса, но, вернувшись с Мейда-Вейл, узнал, что на циновке в автомобиле кровь той же группы, что у убитого. Что мне оставалось делать?

— Я не жалуюсь, — сказал Кокки. — Просто мне было бы легче поговорить с миссис Эванс. Ведь они мои друзья.

— Знаю и клянусь, что, если бы у меня тогда было хоть малейшее намерение предъявить ему обвинение, я бы предупредил вас. Откровенно говоря, я сам удивлен. Но против фактов не попрешь — кровь идентифицирована, а он заявляет, что не возвращался к машине после того, как увидел труп. Я не мог продолжать допрос без предупреждения.

— Но ведь он врач, — проворчал Кокрилл, — и, возможно, весь день работал по колено в крови.

— Но не в этой — где плавают куски мозга.

— Мозга?

— Ну, не то чтобы куски серого вещества, — признал Чарлзуэрт, откинувшись на спинку стула и ища в кармане пачку сигарет. — Но следы. К тому же врач общей практики не работает по колено в крови, если только не имеет дело с несчастным случаем, но такого, по его словам, давно не происходило. Когда я допрашивал его, он был бледен и запинался — словом, обычные признаки. — Чарлзуэрт протянул пачку. — Сигарету?

— Нет, спасибо. — Кокрилл достал табак и бумагу и начал скручивать сигарету. — Значит, вы обвинили его в убийстве?

— А как еще кровь могла попасть в машину?

Сержант Бедд вернулся с тремя кружками в огромных лапах и поставил их на столик. Они машинально подняли кружки, словно провозглашая тост за здоровье друг друга, но Кокрилл даже не поднес свою кружку ко рту.

— Он кого-то защищает — вот и все.

— То же самое сказала его жена. О’кей, но кого именно?

— В деле замешаны три женщины — четыре, если считать старую леди.

— Женщина тут ни при чем, — возразил Чарлзуэрт.

— Вот как? Докажите!

— Это доказывает телефонный звонок: «Кто-то вошел и ударил меня мастоидным молотком».

— Роузи не уверена: возможно, он сказал «человек вошел и ударил меня мастоидным молотком».

— Тем более это была не женщина, — весело заявил Чарлзуэрт.

— Ладно, пускай будет «кто-то».

— Хорошо. Итак, Рауль Верне стоит в холле, кто-то входит и ударяет его молотком. Заметьте: «входит», а не «спускается». Таким образом, это исключает двоих, потому что обе миссис Эванс, старая и молодая, были наверху или, во всяком случае, в доме, так что он не сказал бы «вошел».

— Одна из них могла выйти и войти снова, — заметил Кокрилл. — И как бы то ни было, Роузи могла неправильно расслышать — на нее полагаться нельзя. — Тем не менее он отнюдь не хотел навести подозрение на миссис Эванс или Матильду.

— Ладно, отбросим слово «вошел». Верне стоит в освещенном холле — миссис Эванс не выключила свет, поднимаясь наверх. Допустим, на него нападает Матильда Эванс. Стал бы он говорить «кто-то»? Конечно нет — он сказал бы «Матильда подошла и ударила меня». То же самое относится к Роузи Эванс — только она, разумеется, отпадает вовсе. Старую леди он тоже не назвал бы «кто-то» — сказал бы «старуха вошла и ударила меня». Вы со мной согласны?

— Да, — кивнул Кокрилл. — Приходится согласиться.

— А если бы Мелисса Уикс подошла к вам и огрела вас по голове, вы бы назвали ее «кто-то»? Нет, вы бы сказали «девушка» или «какая-то паршивая девчонка».

Может, это звучит неубедительно, — задумчиво продолжал Чарлзуэрт, — но мне это кажется неоспоримым. Раз убийцей не может быть ни одна из четырех женщин, значит, это мужчина. А единственный другой мужчина...

Кокрилл уже пришел к тому же выводу, но другим путем. Убийцей должен быть врач, а единственный другой врач... Единственный другой мужчина и врач находился на расстоянии полумили на другом конце телефонного провода — в этом, по крайней мере, можно не сомневаться.

Кремовые пузырьки зашипели вдоль ободка кружки, когда Кокки поставил ее на стол, уставясь в янтарные глубины глазами такого же цвета. Напротив него Чарлзуэрт также смотрел в свою кружку.

— Я очень сожалею, инспектор, но ничего не поделаешь. Мне было тяжело арестовывать его и сообщать об этом миссис Эванс — они оба мне нравятся. Судя по всему, убитый — не такая уж большая потеря, тем более если он соблазнил эту девушку, но так это или нет, Томас Эванс, очевидно, этому верил. Он врач и, должно быть, заметил, что с ней что-то не так, а тут еще этот иностранец внезапно появляется из Женевы, миссис Эванс хочет поговорить с ним наедине, а девушка старается избежать с ним встречи и уходит в туман... Доктор Эванс обожает младшую сестру и считает ее невинной, как белая лилия, но соблазненной и покинутой. Он выходит из дома, ждет, пока не зажжется свет наверху, означающий, что жена оставила визитера одного в гостиной, входит в холл, достает из ящика бюро оружие и молоток, вызывает Верне в холл, заставляет его подойти к телефону, направив на него пугач, и ударяет его молотком, потом идет к автомобилю в окровавленных ботинках, ездит немного поблизости и возвращается домой, изображая ужас. — Чарлзуэрт оторвал взгляд от пива, с беспокойством посмотрев на маленького инспектора. Все отлично сходится — это должно быть правдой! В миллионный раз он тайком спрашивал себя, не слишком ли поспешил с предъявлением Томасу Эвансу обвинения. Но, черт возьми, улики были только против него. — Убийцей был мужчина и, вероятно, врач. А единственный другой мужчина и врач, фигурирующий в деле, находился на расстоянии полумили, когда Рауль Верне звонил по телефону.

Пепел задрожал на кончике сигареты Кокрилла и серой снежинкой опустился на стол. Он рассеянно смахнул его, оставив серое пятно, и мечтательно произнес:

— Если Рауль Верне звонил по телефону.

Чарлзуэрт бросил на него резкий взгляд.

— Если? Но мы отлично знаем, что он звонил. — Сержант Бедд с сомнением пробормотал какое-то слово, и Чарлзуэрт подхватил его. — Сговор? Вы ведь не подозреваете сговор между доктором Эвансом и этой девушкой?

— Нет, — сказал Кокрилл. — Роузи слишком неподходящая персона для сговора. Она бы все выболтала через две минуты. Кто-то говорил с ней по телефону, но был ли это Верне? А если не был... — Его глаза радостно блеснули при этой мысли.

— Конечно это был Верне! — сердито воскликнул Чарлзуэрт. — Почему это не должен быть он?

— Только потому, что Верне был иностранцем.

— По-вашему, иностранец не мог воспользоваться телефоном? Судя по всем отчетам, он говорил на хорошем английском — возможно, без выкрутасов, но ведь никаких особых выкрутасов в сообщении не было.

— Если не считать мастоидного молотка, — спокойно заметил Кокрилл.