Лондонский туман

Глава 12

«Надеюсь, — думала Матильда, — мне удастся пережить все это и не сойти с ума». Она посмотрела на дрожащую и рыдающую Мелиссу, на бледное лицо Тедварда, склонившегося над Роузи.

— Все это чепуха, — сказала Тильда. — Роузи просто хвасталась перед Мелиссой. В Женеве она влюбилась в студента и практически жила в его ателье, или как это называется, так что это его ребенок. Роузи все мне рассказала.

Старая миссис Эванс резко вскинула голову, но тут же опустила ее. Тедвард это заметил и мрачно улыбнулся.

— Говорите, миссис Эванс. Что Роузи сообщила вам? Мне она рассказала, что ее соблазнил пожилой развратник, который напоил ее.

— Молодой рыбак, — кратко отозвалась миссис Эванс. — При лунном свете на озере.

Роузи застонала и подняла голову.

— Нам лучше отвести ее в кровать и дать ей успокоительное. — Тедвард снова улыбнулся, но совсем по-другому, и сказал Матильде: — За меня не волнуйся, дорогая. Я никогда не питал особых иллюзий насчет Роузи — думаю, в глубине души я знал, что она собой представляет. — Он пожал плечами. — Такие, как она, не в состоянии себя изменить.

Они отвели стонущую Роузи в ее маленькую комнату. Матильда догадывалась, что она предпочитает пребывание в обмороке необходимости говорить, но, оказавшись в кровати, Роузи прижала к щеке руку Тедварда и горько заплакала. Тильда оставила их вдвоем.

— Вероятно, Роузи уже сочинила новую историю, — сказала она Кокриллу, который вместе с Чарлзуэртом ждал внизу в кабинете. Чарлзуэрту, которому не терпелось услышать от Роузи подтверждение или опровержение виновности Тедварда, Матильда солгала, что Роузи уже дали успокоительное и она засыпает.

— Вы ведь можете расспросить ее утром? Это подождет?

Но утром Роузи отказалась говорить. Она спустилась в кабинет и села у камина, повторяя, что не будет разговаривать ни с кем, кроме Тедварда.

— Это невозможно, — сказал Чарлзуэрт. — Его допрашивают в полицейском участке, и чем дольше вы задержите меня здесь, тем дольше его продержат там. Одно ваше слово...

— Я все обдумала и ничего не скажу, пока не поговорю с Тедвардом.

— Хорошо, поговорите с ним по телефону.

— Со всеми скотленд-ярдовскими подслушивающими устройствами? Нет уж, спасибо. — Когда Чарлзуэрт удалился, грозя суровыми карами свидетелям, отказывающимся сотрудничать с полицией, Роузи сказала Матильде: — Я напишу ему. — Взяв пачку бумаги из ящика стола Томаса, она поднялась к себе в комнату.

Матильда с трудом заставила себя ответить ей — ведь из-за этой неразборчивой маленькой шлюшки Томас томился в тюрьме, а Тедвард стал (или не стал — это знает один Бог) убийцей. Она почувствовала облегчение, когда часа через два Роузи спустилась с конвертом в руке и заявила, что, поскольку все относятся к ней, как к преступнице, а Мелисса оказалась недостойной ее доверия, она лучше уйдет на весь день и обойдется без ленча.

- И не думай, Матильда, что я снова обращусь к тебе за помощью, — добавила Роузи, вскинув голову. -

— Вот и отлично, — отозвалась Матильда. — Это избавит меня от многих неприятностей.

«Конечно, — подумала она, — обращаться подобным образом с бедняжкой, которая так плохо выглядит, жестоко и недостойно, но сегодня я просто не в состоянии быть с ней ласковой». Она вовремя оттащила ребенка от переполненного чайника с кипятком и звонко его шлепнула. Эмма не обратила внимания ни на шлепок, ни на последующие виноватые материнские объятия и отошла в сторону, напевая мелодию собственного сочинения. Верная своему обещанию Роузи не появлялась до вечера, и Матильда сосредоточила внимание на пребывающем в беспорядке доме.

Она укладывала малышку в кровать на ночь, когда вернулся Кокрилл после утомительного дня.

— Простите, Кокки, я буду продолжать заниматься своими делами. Сядьте здесь, чтобы не путаться под ногами, и, ради бога, расскажите, что происходит.

Только что вымытая Эмма стояла, завернутая в белое полотенце, в ореоле золотистых волос. Кокрилл опустился в кресло-качалку.

— Полагаю, курить здесь нельзя?

— Курите, пожалуйста. Потом мы откроем окно. Только рассказывайте скорее.

— О Томасе я смог узнать только то, что больше он ничего не говорит. Завтра он увидится с адвокатом... как его?

— Мистером Грейнджером. Я видела его вчера. Наш мистер Верден сказал, что мы должны подыскать солиситора, «более подходящего для дел такого рода». Этот Грейнджер вроде бы симпатичный человек. Он обещал «заручиться помощью Джеймса Дрэгона». Ну и фамилия!^{30}

— Это знаменитый королевский адвокат.

— Для меня он не может оказаться слишком знаменитым.

— Надеюсь, он не окажется для вас слишком дорогим.

— Мы всегда можем продать дом, — отмахнулась Матильда.

Кресло было чертовски неудобным. Кокки раскачивался взад-вперед, почти каждый раз отрывая от пола короткие ноги.

— Тедварда весь день продержали в участке.

— Что это означает?

— Бесконечные вопросы с небольшими перерывами, которые задают разные люди различными способами.

— Его еще не арестовали?

— У них уже есть один арестованный, — сухо сказал Кокрилл. — И я не вижу, за что они могут его арестовать. Тед Эдвардс мог проделать трюк с телефоном, но нет никаких доказательств, что он его проделал. Конечно он в этом признается, но признаний у них уже тоже более чем достаточно. Людей нельзя обвинить на основании их собственных, ничем не подтвержденных признаний.

— Только Роузи может подтвердить, ждала ли она Тедварда снаружи в машине или вошла в дом вместе с ним. Все зависит от этого.

— Она так ничего и не сказала?

— Абсолютно ничего. Роузи заявила, что напишет Тедварду письмо, и провела два часа в своей комнате, очевидно в муках творчества, так как она не в ладах с пером и чернилами, а потом удалилась с видом оскорбленной невинности. — Матильда посыпала розовое тельце ребенка белым порошком. — Могу сказать лишь то, что, когда я появилась на лестнице, Роузи, безусловно, была с Тедвардом — они стояли рядом, глядя на тело Рауля. Но, конечно, это не значит, что она не последовала за ним позже или что Тедвард не вышел привести ее, как он говорит.

— Как говорит Чарлзуэрт, — поправил Кокрилл.

— Кто бы ни говорил, это ничего не меняет. — Тильда присела на корточки у камина, глядя на огонь, держа одной рукой угомонившуюся на миг Эмму. — Знаете, Кокки, меня тошнит при одной мысли о Томасе в тюремной камере. Я никогда не могла выносить вида крови, несчастных случаев, даже мышей в мышеловке, мух на липучке и птиц, пойманных кошками. Но теперь я не могу думать даже о Рауле, живом или мертвом. У меня в голове только Томас и эта ужасная путаница с Тедвардом, Мелиссой, бабушкой и Роузи — черт бы побрал эту маленькую сучку! — Она развязала поясок халатика Эммы и шлепнула ее по попке. — Хотя у бедняжки свои неприятности — ребенок и все прочее.

— Что теперь с ней будет? — спросил Кокрилл.

— Один Бог знает.

— Вчера вечером я подумал, что Тед Эдвардс мог бы на ней жениться, но тогда он все еще считал ее голубкой, обманутой пожилым орлом с помощью алкоголя.

— После заявления нашей дорогой Мелиссы у него не осталось иллюзий, — сказала Тильда.

— Все дело в ревности, — вздохнул Кокки.

— Слава 6oiy, Томаса там не было — это разбило бы ему сердце.

— Рано или поздно он все узнает.

— Да, во время допросов все выплывет наружу. Бедняга ~ для него это еще одно ужасное потрясение. Но хорошо, что он не присутствовал вчера вечером, когда эта невротичка Мелисса устроила сцену, Роузи изображала обморок, а Тедвард выглядел, как смерть...

— Маленькая кокетка! — усмехнулся Кокки.

— Скорее маленькая нимфоманка.

— Я имею в виду ее истории, Матильда. Возможно, все они правдивы, но каждая блестяще выбрана для очередного слушателя. Вы могли бы посочувствовать первой любви двух молодых сердец в тисках эмоций, Тедвард услышал об опытном распутнике, старая леди — о сильном молчаливом мужчине, повалившем ее наземь в буквальном и переносном смысле. — Он покачал головой, голубоватая струйка сигаретного дыма вилась между его смуглыми пальцами. — Роузи куда более проницательна, чем о ней думают.

Эмма доела яблоко, почистила зубы и устроилась на руках у матери, готовясь слушать традиционную колыбельную.

— Простите, Кокки, за эту ужасную суматоху, в которой я вынуждена принимать участие. — Матильда фальшиво запела «Три слепых мышонка»^{31}. ~ Теперь ты пой, дорогая, чтобы мама могла разговаривать.

— Еще! — потребовала девочка.

— Нет-нет, теперь пой ты.

— Хочу на горшок! — на тот же мотив запела Эмма.

— Ладно, хотя тема не слишком подходящая. — Тильда ополоснула горшок и, услышав негромкие шаги на лестнице, окликнула: — Роузи?

— Я иду к себе, — отозвался голос Роузи. — Ужинать я не буду.

— Не жди, что я подам ужин тебе в комнату, — предупредила Матильда.

Роузи заявила, что не хочет никакого ужина и что они не должны считать, будто могут сначала обращаться с ней, как с леди Годивой^{32}, а в следующий момент приносить ей ужин.

— Очевидно, она имеет в виду, посылать ее в Ковентри, — пожала плечами Тильда. — Ладно, пусть делает что хочет.

Девочка продолжала петь, косясь на Кокрилла краем глаза, но он безжалостно игнорировал ее знаки внимания.

— О чем Роузи могла написать Тедварду?

— Полагаю, она хочет выяснить, надо ли ей поддерживать его «признание». Вчера вечером она вроде бы согласилась это делать — хотя ничего не сказала, но не стала возражать.

— Особого удивления она не выразила, — заметил Кокки. — Очевидно, они успели обсудить то, что он собирается сказать.

— Конечно это чепуха, — вздохнула Матильда. — Иногда мне кажется, что я согласилась бы на все, что бы помогло Томасу освободиться, но представить Тедварда в роли убийцы... — Она встала, и девочка тут же запела громче, давая понять, что не намерена ложиться спать. — Вы ведь не думаете, Кокки, что это могло произойти таким образом? Или все-таки думаете? В конце концов, это была ваша теория.

Кокрилл тоже поднялся — качалка откинулась назад и больно ударила его по ногам.

— Черт бы побрал эту хреновину! Прошу прощения. — Он положил сигарету на каминную полку и стряхнул пепел с рукава. — Не знаю, что и думать, Матильда. Никаких теорий у меня нет: я видел, что трюк с телефоном можно было проделать, и доказал это — вот и все. Как вы говорите, остальное зависит от Роузи.

— А кто может определить, говорит ли Роузи правду? — Она положила в кроватку Эмму, продолжавшую петь и смеяться, и устало добавила: — Интересно, что сейчас делает мой бедняжка!

Ее бедняжка в данный момент печально сидел на краю койки, слушая откровения усевшегося рядом джентльмена, изрезавшего даму разбитой бутылкой.

— Моя беда, док, в том, что у меня шизофрения. Вы врач и должны понимать это лучше тупоголовых копов. Меня из-за этого отчислили из армии, а с тех пор мне стало еще хуже. — Он констатировал это с явным удовлетворением. — Не удивлюсь, если порежу вас во время очередного припадка.

— Превосходно, — отозвался Томас. — Это избавит палача от хлопот.

«Но меня никогда не повесят, — думал он. — Они могут держать меня здесь сколько угодно, а тем временем правда будет ускользать с каждым часом: мелкие факты забываться, выводы становиться менее определенными, пока наконец не скроются окончательно песками времени. Я выйду отсюда, когда захочу — мне достаточно сказать одно слово, но и без этого они ничего не могут мне сделать. Я не признавался в убийстве и не лгал, а доказательств у них нет. Разве только автомобиль, но я всегда могу сказать, что забыл об этом. Тедвард мне поможет: он в состоянии доказать, что, хотя я никогда не видел Рауля Верне, пока не вошел в холл и не обнаружил их всех стоящими над его мертвым телом, у меня могла быть кровь на ботинках и, следовательно, на циновке в машине... Тедвард знает правду и в положенное время обо всем позаботится...»

«Они никогда меня не повесят», — думал Тедвард, стоя у окна своей комнаты и глядя на свинцовые воды канала. Они не предъявят ему обвинение, пока держат в тюрьме Томаса, и не освободят Томаса, пока не будут уверены, что дело против него рассыпалось или что дело против Тедварда не вызывает сомнений. Когда Томас подаст знак, что его добровольное самопожертвование может подойти к концу, тогда он, Тедвард, заговорит, и Томас будет свободен. Он скажет, что позабыл о машине Томаса, создал дело против себя, чтобы запутать следы и помочь Томасу, но что теперь в этом нет надобности, так как он внезапно вспомнил о машине. Что касается его самого, то Роузи вовсе не ждала в автомобиле. Они вместе вошли в холл лома на Мейда-Вейл и увидели Рауля Верне, лежащего мертвым на полу. Поверят они Роузи или нет, это правда, и им никогда не удастся доказать обратное. Дело против него — чепуха, желательная со всех точек зрения, кроме полицейской, ибо она отвлекла внимание от Томаса и от той персоны, которую Томас пытается защитить...

Но старую миссис Эванс им тоже не удалось бы повесить.

В доме на Мейда-Вейл миссис Эванс решила помочь полностью деморализованной Мелиссе, приготовив что-нибудь на ужин — например, простые креп-сюзетт^{33}. Она приступила к делу вскоре после полудня, чтобы дать тесту время отстояться, но процесс шел медленно, и все вокруг было усыпано мукой. Теперь мука совсем не такая, как в дни ее молодости, думала миссис Эванс, рассеянно стряхивая ее со стола юбкой; ее хлопья летают повсюду, как снежинки. К тому же в доме не оказалось ни апельсинов, ни ликера, а Матильда не позволила ей взять даже полбутылки детского апельсинового сока. Сердито бормоча себе под нос, миссис Эванс бродила по кухне, приводя все в еще худшее состояние. Блины были маленькими и круглыми, а вафли тонкими, но они казались состоящими в основном из дырок, а это, очевидно, было неправильно. Под влиянием внезапной идеи миссис Эванс подошла к кухонному зеркалу, не без труда стащила с парика кружевную шапочку и попыталась соорудить на ее месте нечто вроде оладьи. Эффект был потрясающим — надо поскорее это запатентовать, так как преимущества несомненны. В голове у миссис Эванс вертелась целая серия остроумных реклам: подобные головные уборы дешевы, удобны, не требуют ни стирки, ни глажки, от них легко избавиться путем поглощения, они бесценны, если вас одолеет голод во время долгого путешествия поездом или блужданий в пустыне... Можно приготовить целую пачку в понедельник и пользоваться ею всю неделю. «Он оладью в день съедает, значит, прачка отдыхает!» Увлеченная полетом фантазии, миссис Эванс забыла о своем артрите и подняла правую руку, чтобы снять с головы оладью, но рука безвольно упала. Пока она медленно удаляла оладью и возвращала на место кружевную шапочку левой рукой, искорки смеха гасли в ее блестящих старческих глазах. Полицейские не так глупы и рано или поздно поймут, что она не могла поднять одну из своих немощных рук и размозжить человеку голову, не важно стояла она на лестнице или нет. Они не повесят ее за это преступление и не отправят ни в тюрьму, ни в психушку. «Мне придется придумать что-нибудь получше, — думала миссис Эванс, — если я собираюсь спасти его...»

Мелиссе повешение тоже не грозило. Съежившись на диване в полуподвале, она плакала от отчаяния, но только при мысли о тех ужасных вещах, которые наболтала вчера вечером, о том, как обманула доверие подруги, о презрительном выражении на лицах тех, кто всегда был добр к ней, а не из страха перед виселицей. В конце концов, ей было достаточно произнести одно слово, назвать одно имя, чтобы оправдать себя, — сделать это так же легко, как вчера вечером она перечислила хронику грехов Роузи, сообщить им ужасную правду, поведанную ей убийцей. Мелисса могла разоблачить убийцу, рассказать о признании, так что им никогда ее не повесить...

То же самое относилось и к Деймьяну Джоунсу. Полиция ничего не знала о нем — не знала о его внезапной склонности к хромоте, о том, как любимый жилец миссис Джоунс, мистер Херви, тащился вверх по лестнице, волоча ноги после утомительного рабочего дня, проведенного в поисках клиентов для своей страховой фирмы, о собрании в доме на Мейда-Вейл в тот туманный вечер. Полиция никогда не будет связывать Деймьяна с этим преступлением, так как лишь одна персона может сообщить им, что он был там, и эта персона не проронит ни слова. Так что его они не смогут повесить...

Матильде тоже не предстояло быть вздернутой, ибо у нее не было никаких мотивов для убийства Рауля, а если бы она его убила, то не позволила бы мужу ни одной минуты страдать вместо нее. Им никогда не повесить за это преступление ни Матильду, ни Деймьяна, ни Томаса, ни Тедварда, ни старую миссис Эванс, ни Мелиссу. И никогда не повесить Роузи...

Инспектор Кокрилл поднялся в маленькую комнату Роузи, освещенную только уличным фонарем. Роузи откинулась на подушку и произнесла голосом умирающей, что чувствует себя больной и ему лучше уйти.

— Я уйду, когда ты ответишь мне на один вопрос, — сказал Кокки, остановившись у ее кровати. — Только ты в состоянии помочь нам, Роузи: сказать, мог Тедвард убить Рауля Верне или нет? Я говорю не «убил ли он его», а «мог ли убить». А теперь скажи мне правду.

— Я очень плохо себя чувствую и не могу отвечать ни на какие вопросы, — отозвалась Роузи. — Пожалуйста, уйдите и дайте мне поспать.

— Это ведь я, Роузи, а не официальная полиция. Ты сама позвала меня на помощь, но я не могу ничего для тебя сделать, если не узнаю правду. Я не верю, что Тедвард мог убить Верне, но если ты не скажешь мне честно, входил он в дом один или нет, я не в состоянии продолжать.

Роузи закрыла глаза. Кокки схватил ее за плечо и привел в сидячее положение.

— Не играй со мной в игры, Роузи, не старайся выиграть время. Я не уйду из этой комнаты, пока не получу ответ.

— Я не знаю, о чем вы говорите, — сердито сказала Роузи. — Оставьте меня в покое.

— Входил Тедвард в этот дом один или нет?

Она повернула голову на подушке, издав протяжный стон.

— Мне очень плохо. Я хочу спать.

— Я дам тебе поспать, когда ты произнесешь одно слово — да или нет.

— Я приняла снотворное и не могу разговаривать.

Кокрилл стукнул кулаком по столику у кровати.

— Перестань придуриваться! Да или нет?

— Да или нет — что? — пробормотала Роузи, проводя вялой рукой по лицу.

Он схватил ее за руку.

— Входил Тедвард в этот дом один?

Рука выскользнула из его пальцев.

— Конечно входил, — сказала она наконец, снова подняв руку и положив ее на сердце детским жестом. — Пожалуйста, Кокки, уйдите и дайте мне поспать. Я все вам рассказала. Да, он входил сюда один. — Ее глаза снова закрылись, а рука соскользнула на простыню.

— Хорошая девочка, — удовлетворенно произнес Кокрилл и вышел из комнаты.

Они никогда бы не повесили Роузи, ибо она кричала «Волки?» слишком часто, и тот, кто даже теперь мог спасти ей жизнь, удалился, ни о чем не подозревая и оставив ее умирать.