ЛУБЯНКА. Сталин и МГБ СССР. Март 1946 — март 1953

№ 147. ИЗ ЗАПИСКИ В.С. АБАКУМОВА И.В. СТАЛИНУ В СВЯЗИ С ЗАЯВЛЕНИЕМ СЛЕДОВАТЕЛЯ РЮМИНА [36]

5 июля 1952 г.

ЦК ВКП(б)

В связи с поданным на Ваше имя заявлением тов. Рюмина даю Вам свое объяснение.

О необходимости ареста Этингера первый раз вопрос был поставлен перед ЦК ВКП(б) 18 апреля 1950 года № 6669/А. В этом документе докладывалось, что Этингер антисоветски настроен, является еврейским националистом и неоднократно допускал вражеские выпады против вождя, что было зафиксировано оперативной техникой. Санкции на арест получено тогда не было.

В ноябре 1950 года, 16 числа за № 7278/А я вторично направил записку в гор. Сочи с просьбой разрешить арестовать Этингера. Товарищ Поскребышев А.Н. мне позвонил и передал, что эту записку смотрел и она направлена в Москву товарищу Булганину Н.А., от которого и получите соответствующие указания. На следующее утро мне позвонил товарищ Булганин Н.А., сказал, что он получил письмо в отношении Этингера, и спросил, как быть? Я ему ответил, что Этингер большая сволочь и его следует арестовать, после чего товарищ Булганин Н.А. дал согласие на арест, и 18 ноября Этингер МГБ СССР был арестован.

После ареста Этингера я его допрашивал в присутствии начальника 2 Главноге Управления МГБ СССР тов. Шубнякова Ф.Г. и зам. начальника отделения этого Управления тов. Тангиева Н.А, которые подготавливали арест Этингера.

После того, как я вспомнил, что при этом допросе присутствовали тов. тов. Шубняков и Тангиев, я 5 июля их спросил об этом. Они подтверждают, что действительно при допросе мною Этингера они присутствовали.

В процессе допроса я требовал от Этингера, чтобы он правдиво рассказал о своей вине. Он отнекивался и заявлял, что не виноват и арестован зря. Я продолжал требовать, чтобы он рассказал о своих преступлениях и тогда Этингер заявил, что он пользовался доверием, лечил зам. министра государственной безопасности Селивановского и даже приглашался для консультаций вместе с профессором Виноградовым к больному тов. Щербакову А.С.

В связи с этим я, несколько пошло, Этингеру сказал, что ему следует рассказать о своей вине и в этом деле, как он замочил Щербакова. На это Этан-гер заявил, что здесь он ни в чем не повинен, ибо Щербаков А.С. был крайне больным человеком, причем Этингер тогда стал объяснять, в чем заключалась серьезность болезни Щербакова А.С. и что его основным лечащим врачом являлся профессор Виноградов.

Почему на допросе Этингера я затронул этот вопрос? Мне было известно из агентурных сводок и от некоторых сотрудников, кого именно не помню, что многие еврейские националисты считали, что якобы по указанию Щербакова А.С. удаляли евреев из наиболее важных ведомств. Имея это в виду, а также то, что арестованный Этингер сам являлся еврейским националистом и что он бывал как врач у Щербакова А.С., я и счел необходимым задать ему этот вопрос, желая выяснить, не причастен ли Этингер к каким-либо злонамеренным действиям в отношении Щербакова А.С., хотя никаких данных, которые подтверждали бы это, у меня не было.

Далее я спросил, знает ли Этингер, кто его допрашивает. Когда он ответил, что не знает, я сказал, что допрашивает его Министр государственной безо-пасноста и что у него есть возможность начать правдиво рассказывать обо всем, в чем он виноват, — так будет для него же лучше. Этингер продолжал отрицать, и я, как помнится, ему сказал — пойдите в камеру, подумайте и, когда вас вызовут на допрос, обо всем рассказывайте.

Веста допрос Этингера в Следственной часта по особо важным делам было поручено одному из старших следователей — товарищу Рюмину, которому 2-е Главное Управление передало разработку и другие имеющиеся материалы на Этингера и обязано было, по существующим в МГБ порядкам, ориентировать следователя обо всех особенностях этого дела.

Спустя несколько дней зам. начальника Следственной часта по особо важным делам тов. Лихачев доложил мне, что арестованный Этингер начинает рассказывать о своих антисоветских националистических настроениях. При этом тов. Лихачев, насколько помню, сказал, что Этингера недостаточно ясно, но говорит, что мог бы лучше лечить тов. Щербакова А.С., после чего я предложил тов. Лихачеву вместе со старшим следователем Рюминым привести ко мне на допрос Этингера.

На допросе Этингер действительно стал говорить мне, хотя и недостаточно внятно, путано, что у него имелись антисоветские националистические настроения, что он заявлял среди своего близкого окружения о существующем в СССР притеснении евреев и высказывал намерение выехать в Палестину. После этого я потребовал от Этингера рассказать, как он преступно вел лечение товарища Щербакова А.С. Этингер в ответ заявил, что ничего особенного по этому вопросу сказать не может и что вообще о Щербакове А.С. он стал кое-что говорить потому, что у него на следствии требуют показания об этом. Я его вновь спросил —говорите прямо, конкретно и приведите факты, как вы неправильно лечили Щербакова А.С. Этингер опять-таки, как и на первом допросе, заявил, что Щербакова А.С. постоянно лечил профессор Виноградов, а он приглашался лишь периодически, вместе с Виноградовым.

Я потребовал от Этингера, чтобы он повторил те показания, которые давал до этого старшему следователю Рюмину. Как заявил Этингер, следователю он говорил о том, что мог бы настаивать, чтобы Щербаков А.С. имел больше покоя, но на самом деле Щербаков А.С. имел такой покой. Правда, сказал Этингер, Щербаков А.С. был не очень послушным пациентом. При этом Этингер привел пример, когда 9 мая 1945 года, в День Победы, Щербаков А.С. выехал из дома и врачи только после узнали об этом.

Далее Этингер сказал, что следователю он рассказывал по поводу препарата, якобы неправильно применявшегося при лечении Щербакова А.С. На самом же деле, как утверждал Этингер, этот препарат не мог принести никакого вреда. Тогда же Этингер вновь стал объяснять мне серьезность болезни Щербакова А.С., заявляя, что он был болен безнадежно и это подтвердилось впоследствии (как я понял, Этингер имел в виду результаты вскрытия).

После этого я сказал Этингеру — вы не выдумывайте и не крутите, а рассказывайте правду, как вы преступно лечили Щербакова А.С. Однако, несмотря на мои настояния, Этингер ничего нового тогда не сказал.

Таким образом, Этингер как на первом, так и на втором допросе ничего конкретного не сказал, никаких доводов и фактов не привел, а то, что он рассказывал на допросе у следователя Рюмина в отношении лечения Щербакова А.С., Этингер объяснил тем, что от него требовали показаний по этому поводу. Из поведения Этингера у меня на допросе я понял, что путаные и неясные показания, которые он давал тов. Рюмину, появились в результате того, что на первом допросе я сам поставил Этингеру вопрос об этом, а следователь, очевидно, напрямик его спрашивал. Из всего этого я внутренне пришел к выводу, что мои предположения о каких-либо злонамеренных действиях Этингера в отношении Щербакова А.С. не оправдались.

Несмотря на это, после допроса Этингера я дал указание тов. Лихачеву — зам. начальника следственной части по особо важным делам (не помню, был ли при этом тов. Рюмин) — продолжать усиленно допрашивать Этингера с тем, чтобы подробно выявить его преступную деятельность и вражеские связи, одновременно стараться выявить в процессе допросов что-либо существенное касательно неправильного лечения тов. Щербакова А.С. При этом я указал, что допрос Этингера следует вести тщательно, продуманно, чтобы Этингера показывал правду и выдавал свои преступные связи, но не смог бы повести следствие по неправильному пути, а возможно, я и сказал: «завести в дебри».

Вот как все это было, насколько я помню. В дальнейшем я докладывал, что Этингер ничего существенного на допросах не дает, что у него продолжались сердечные припадки, которых в общей сложности было больше 20, и что смерть его произошла сразу же после возвращения с очередного допроса от тов. Рюмина.

Теперь по поводу заявления т. Рюмина о том, что якобы я намекнул Этингеру, чтобы он отказался от показаний. Этого не было и не могло быть. Это неправда. При наличии каких-либо конкретных фактов, которые дали бы возможность зацепиться, мы бы с Этингера шкуру содрали, но этого дела не упустили бы, тем более что я сам на первом же допросе Этингеру поставил вопрос, касающийся лечения т. Щербакова А.С. Однако повторяю, Этингер никаких фактов и доводов не привел, больше того, он заявил, что начал говорить что-то по этому вопросу только потому, что на него нажимали и требовали, тогда как в действительности никаких преступных действий в процессе лечения Щербакова А.С. он не допускал.

Что же касается того, что я настойчиво добивался, чтобы Этингер привел конкретные факты и доводы, то, мне кажется, я поступил как министр правильно. Я должен был знать истину, так как нельзя было основываться на его невразумительных и неясных показаниях по такому серьезному вопросу.

Не располагая проверенными и, по сути дела, не имея никаких данных, свидетельствующих о злонамеренных действиях Этингера в лечении Щербакова А.С., докладывать в ЦК ВКП(б), как я полагал, тогда было не о чем.

Не соответствует действительности утверждение тов. Рюмина о том, что я якобы заявил, что если Этингер будет давать показания о преступном лечении Щербакова А.С., то придется арестовать половину работников Санупра Кремля и многих работников охраны. Я этого не мог сказать, хотя бы потому, что Этингер не служил в Санупре Кремля. Не мог я говорить и об охране, так как охрана никакого отношения к этому делу не имела…

О том как велось дело Этингера, должен знать и тов. Огольцов, который, как первый заместитель министра государственной безопасности, непосредственно руководит Следственной частью по особо важным делам, утверждает документы, следит за ходом следствия и принимает ежедневно доклады тов. Леонова и его заместителей. В частности, по делу Этингера мною было утверждено только постановление на его арест, а все остальные доклады по этому делу докладывались тов. Огольцову и были им утверждены.

Должен сказать, что меня удивляет, почему и по каким причинам делает тов. РЮМИН подобные заявления… Я не могу понять одного: дело Этингера все время находилось на руках у тов. РЮМИНА, никому никогда не передавалось, арестованный Этингер числился за этим же следователем, и больше его никто не допрашивал, и умер Этингер, придя с допроса от тов. РЮМИНА, — почему же тов. РЮМИН написал только теперь о своих сомнениях после смерти Этингера, несмотря на то, что со дня допроса мною Этингера по день его смерти прошло несколько месяцев…

Касательно второго вопроса, который описывает в своем заявлении тов. РЮМИН, — это об арестованном САЛИМАНОВЕ, бывшем заместителе генерального директора акционерного общества «Висмут»…

В результате проведенных агентурных мероприятий Салиманов прибыл на квартиру агента МГБ и затем был схвачен и доставлен в секретном порядке в Москву.

Должен сказать, что меня в Москве тогда не было, я находился в Сочи, и, когда мне об этом доложил по телефону тов. Огольцов, я его спросил, верно ли все это, и попросил еще раз все тщательно проверить, поскольку я буду докладывать об этом товарищу Сталину И.В…После того, как мне то же самое подтвердили тов. тов. Питовранов и Шубняков, я позвонил товарищу Поскребышеву с тем, чтобы он доложил об этом Вам, товарищ Сталин.

…Что касается длительного составления протокола допроса Салиманова… Следует указать, что в связи с поимкой Салиманова, по линии 2 Главного Управления МГБ СССР, имелось в виду продумать возможность организации дальнейших агентурных мероприятий против американцев.

…В отношении нарушений в следственной работе, о чем указывает тов. Рюмин в своем заявлении.

Как правило, во всех чекистских органах протоколы допросов составляют следователи сразу. В Следственной части по особо важным делам МГБ СССР, где допрашиваются наиболее важные преступники, допрос их связан с известными трудностями по проверке показаний и подбору материалов и документов, подтверждающих их показания. В связи с этим действительно, как раньше, так и теперь, следователи Следственной части по особо важным делам, допрашивая арестованного, составляют необходимые протоколы или делают записи какого-либо факта, а затем уже, на основании нескольких протоколов и записей, составляют более полный протокол…

Вчера, при вторичном вызове в комиссию, тов. Рюмин представил новое заявление, которое мне зачитывали. То, что им написано в этом заявлении, просто-напросто неправильно.

Во-первых, тов. Рюмин обвиняет работников Следственной части по особо важным делам МГБ СССР в том, что они избивают арестованных. Я должен прямо сказать, что действительно часто бьют арестованных шпионов, дивер-сайтов, террористов с тем, чтобы заставить их рассказать о своих преступных делах и связях. Но делается это с умом и только с санкции Министра государственной безопасности и его первого заместителя, а в местных органах — с санкции начальника органа. Никакого массового побоища и каких-либо других нарушений в этом деле нет, тем более что на этот счет мы имели разрешение ЦК ВКП(б).

Во-вторых, тов. Рюмин заявляет, что ему тов. Лихачев будто бы поручал допрашивать арестованного Салиманова в отношении тов. Кобулова, а арестованного Этингера — в отношении тов. тов. Ванникова и Завенягина.

<…> Известно лишь, что Салиманов на допросах говорил, что, будучи у американцев, он назвал им многие фамилии ответственных людей — кто они и где работают, в том числе он указал и о Кобулове, который ранее работал в органах государственной безопасности, а теперь находится в Германии. Также не было никаких оснований, насколько мне известно, допрашивать арестованного Этингера в отношении тов. тов. Ванникова и Завенягина. Во всяком случае, мне никто не докладывал, что эти фамилии как-либо упоминались в материалах разработки или следственного дела на Этингера. Я считаю, что если бы были такие основания, то органы ЧК обязаны были допрашивать арестованного, невзирая на лица, в том числе и о Ванникове и Завенягине…

В-третьих, тов. Рюмин утверждает, что мною якобы давались указания допрашивать арестованных о руководящих партийных работниках. Непонятно, о ком и чем идет речь. Действительно, иногда велись допросы арестованных в отношении ряда работников, занимающих ответственные должности, но делалось это, как Вы знаете, по специальному указанию. Тов. Рюмин говорит в своем заявлении о недостатках в следственной работе Министерства государственной безопасности. Это совершенно верно.

Со своей стороны должен сказать, что недостатков в работе органов МГБ гораздо больше, чем об этом пишет тов. Рюмин, и они сводятся, главным образом, к следующему:

Мы еще недостаточно уделяем время работе с чекистскими кадрами…

Со стороны руководящего состава порой не проявляется достаточно требовательности к подчиненным работникам, среди работников органов государственной безопасности есть такие, которые нарушают дисциплину, руководящий состав не всегда умело и тонко принимает надлежащие меры к нарушителям чекистской дисциплины…

Наши следователи, хотя и много работают, иногда еще недостаточно целеустремленно допрашивают арестованных, не всегда умело и тонко используют имеющиеся в их распоряжении улики для разоблачения арестованных, а получив признательные показания от арестованных, часто не умеют как следует четко и ясно записать их в протокол допроса…

Главным недостатком является то обстоятельство, что не во всех представительствах Советского Союза за границей имеются чекистские работники по обслуживанию советской колонии.

Мы никак не может завершить разгром украинских националистов в Западных областях Украины, а также националистов в Прибалтийских республиках…

Эти недостатки я знаю и вместе со своими заместителями всемерно стараюсь их устранить…

Я всегда помню Ваши указания, тов. Сталин, о том, что необходимо быть непримиримым к недостаткам в работе с тем, чтобы своевременно выявлять их и устранять…

В то же время я с открытой душой должен сказать Вам, товарищ Сталин, что я отдаю все свои силы, чтобы послушно и четко проводить в жизнь те задачи, которые Вы ставите перед органами ЧК. Я живу и работаю, руководствуясь Вашими мыслями и указаниями, товарищ Сталин, стараюсь твердо и настойчиво проводить вопросы, которые Вы ставите передо мной…

Аналогичное объяснение мною представлено в Комиссию Политбюро ЦК ВКП(б) товарищам Маленкову Г.М., Берия Л.П., Шкирятову М.Ф., Игнатьеву С.Д.

АП РФ. Ф. 3. Оп. 58 Д. 216 Л. 40–59. Подлинник. Машинопись.