Лунный камень Сатапура

10. В сатапурской глуши

Первин собрала и заперла свой саквояж еще с утра, и на то, чтобы выбраться на веранду со всеми пожитками, много времени у нее не ушло. Колин ждал ее там, одетый в уже привычные льняную рубаху, хлопковые брюки и высокие сапоги. Практичная униформа, в которой он больше походил на естествоиспытателя, чем на бюрократа.

— Утреннее солнце куда-то удрало, — сообщил он, глядя на затянутые туманом склоны. — Надеюсь, что вернется.

— Главное, чтобы дождя не было. Я знаю, что пути туда как минимум три часа. — Мало ей всех треволнений этого утра, так еще и погода решила испортиться. Первин хотела рассказать Колину о вторжении в ее комнату, но не знала, как к этому подобраться, чтобы не осталось впечатления, что она обвиняет слуг в краже.

— Три часа — это в хорошую погоду. Если пойдет дождь, придется идти более длинным маршрутом, огибая водопад. — Колин сочувственно посмотрел на нее. — Вижу сомнения у вас на лице. Надеюсь, это не из-за рассказов Язада о бандитах и террористах.

— Нет. Просто носильщики уж больно худые. Больше всего меня тревожит, что они не выдержат моего веса и веса моего багажа.

Колин рассмеялся.

— Вы весите меньше, чем я. И я убежден, что через несколько дней вы вернетесь и расскажете мне, какие замечательные снимки сделали в лесу.

Куда там — без фотоаппарата.

— Я по вам буду скучать, — продолжил Колин. — Не пока вы во дворце, а когда уедете отсюда в Бомбей.

Первин осмысляла его слова, гадая по ходу дела, не заставила ли его эта приязнь порыться в ее вещах. Вдруг это он забрал фотоаппарат? Мысль ужасная, но разговора не избежишь. Тщательно подбирая слова, она сказала:

— Мне очень понравились и еда, и атмосфера в гостевом доме. Но не могу не упомянуть, что случилась одна неприятность.

— Я вас понимаю. Какая именно? — Он больше не улыбался.

— Между вчерашним вечером и пятью утра кто-то вытащил у меня из саквояжа фотоаппарат.

Брови Колина взметнулись вверх.

— Вы уверены? Вы не могли его где-то оставить?

— Я совершенно уверена, что положила его в саквояж.

Колин, посерьезнев, произнес:

— Я должен поговорить с Рамой.

— Только, пожалуйста, не обвиняйте его! — добавила она поспешно. — Вряд ли это его рук дело.

Колин кивнул:

— Я и не собирался. Он со мной уже больше года, я доверяю ему свою жизнь. Но он должен про это знать, чтобы начать собственное расследование.

Первин посмотрела на ряд запертых дверей на веранде и, понизив голос, произнесла:

— Еще здесь был мистер Эймс.

Колин нахмурился.

— Он ночевал здесь неоднократно, и никогда ничего не пропадало.

Первин подумала, что инженеру на государственной службе самому по карману купить себе фотоаппарат. И еще накануне он сказал, что умеет фотографировать.

— Все равно я хотела бы с ним поговорить до своего отъезда.

— Не получится. Я слышал, как он отбыл на рассвете. — Увидев, как Первин ошарашена, Колин добавил: — Он вчера сказал, что двинется в путь рано. В официальных поездках мы всегда стараемся по максимуму использовать утреннюю прохладу.

— Я слышала, что утром он встречался с Язадом Мехта.

— По какому поводу? — Вопрос прозвучал на удивление резко.

Первин не хотела углубляться в разговор о строительстве дороги.

— Во всяком случае, из «Райского пристанища» они уехали. Куда — не знаю.

— Эймс мне про это не сказал. — Колин покачал головой. — Будем надеяться, что он не ввязался в частные заказы от Язада Мехта. Плотина гидроэлектростанции — государственный проект. А частным образом работать на индусов запрещено. Это правило распространяется на всех государственных чиновников.

И принимать подарки государственным чиновникам тоже нельзя.

— А хорошо вы знаете супругов Мехта?

— Мы знакомы с самого моего приезда. А почему вы спрашиваете?

Первин покраснела. Не хотелось делиться с ним своими подозрениями, что Мехта рассчитывают на его невмешательство в их затеи, — она ведь толком не знала всех фактов. Вот вернется из дворца и попытается выведать у Ванданы, действительно ли они с мужем надеются построить железную дорогу.

В мысли ее врезался голос Колина:

— Первин, нужно обсудить еще одну вещь.

— Правда? — Она испугалась, что невольно обидела его какой-то своей репликой.

— В ноябре я на две недели приеду в Бомбей. — Он посмотрел на нее, глаза странно светились. — Всех политических агентов округа вызывают на встречу с советниками правительства.

— Возможно, среди них будет сэр Дэвид, — сказала Первин. — Придется вас подготовить к этой встрече. Он несколько превратного о вас мнения.

— Ну и ладно. — Колин переместил вес тела с ноги на ногу — она это уже видела и раньше, он будто искал твердую опору. — Я, скорее всего, буду очень занят по работе, но хочу пригласить вас на лекцию в Азиатской библиотеке про рукотворные водные пути Индии. Как я уже говорил, я состою в тамошнем клубе «Строители будущего». Родные позволят вам сходить со мной на лекцию?

— Мне никто не запрещает посещать лекции, — чуть подумав, сказала Первин. — Вот только не знаю, разумно ли это.

— Почему? — Он впился в нее взглядом.

Первин мучительно придумывала, как ей ответить.

— Это ваше личное приглашение?

— Да, оно никак не связано ни с государственной службой, ни с Колхапурским агентством. Будет очень приятно пойти туда вместе. Я мог бы забрать вас из дома.

Она могла заранее предсказать себе реакцию родителей. Пытаясь скрыть огорчение, она ответила:

— В бомбейском обществе нет таких свобод, как здесь у вас. С сожалением вынуждена отказаться.

Он смотрел на нее, залившись краской, как накануне, когда она указала ему на неувязку с той детской книжкой.

— Вы хотите сказать, что мы можем быть друзьями здесь, но не в Бомбее? При том что вы невозбранно общаетесь с Элис Хобсон-Джонс, дочерью английского советника.

Первин посмотрела ему прямо в лицо.

— Женщина, которой необходимо думать о своем достоинстве в глазах профессионального сообщества, не может ходить по городу с холостяком вне зависимости от его национальности.

— Даже если у него самые честные намерения? — Колин вглядывался в нее. — Я же сказал, что сперва нанесу визит вашим родителям.

Первин почувствовала приступ паники, у нее едва не перехватило дыхание.

— Нет. Нельзя.

— И что во мне такого ужасного? — Голос звучал натянуто.

— Я не понимаю, о чем вы.

— Дело в протезе или в том, что я англичанин?

Эти безжалостные слова разбили Первин сердце.

— Да нет! Вы здоровый, умный, чуткий человек!

— Если вы так считаете, почему лишаете меня права на свою дружбу, которую подарили бы любому другому?

Она один раз уже попробовала дружить с очень привлекательным молодым человеком — и потерпела крах сразу на многих уровнях. Такой урок поневоле не забудешь. Она грустно ответила:

— Мы живем в мире, где и мое, и ваше поведение должно подчиняться определенным правилам.

— Да чтоб их всех, здесь же не Оксфорд! Никто не нуждается в опеке!

Но Первин подчинялась собственным правилам. Так же надежно, как и сари, ее облекал определенный кодекс поведения. Она угрюмо ответила:

— Я сама себе опека.

— Почему? — вспылил он. — Вы доверяете мне достаточно, чтобы оставаться здесь, — почему мы не можем встретиться снова? Вам известно, что я не женат.

Его настырность довела Первин до грани, и она перестала выбирать слова:

— Рада за вас. А вот мне повезло куда меньше.

— Что? — Он, выпучив глаза, переваривал эту новость. — Вы хотите сказать, что вы замужем?

Она не хотела, чтобы эти сведения дошли до чиновников, но нужно было его как-то остановить.

— Да. Это тайная информация, только для ваших ушей.

Он осекся, покачнулся влево, явно потеряв равновесие. Потом, выпрямившись, спросил:

— То есть вы на самом деле миссис Мистри? Чего же сразу не сказали?

Первин покачала головой.

— У моего мужа, с которым я не живу, другая фамилия. Для работы я использую девичью фамилию.

— И что ваш муж? Он не против вот таких ваших путешествий? — Вопросы он выпаливал с пулеметной скоростью.

— Это вас не касается, — решительно произнесла Первин. — Пока мы тут препирались, можно нам встречаться или нет, небо потемнело еще сильнее. Мне пора трогаться в путь.

Колин посмотрел на небо и кивнул:

— Да, я хочу, чтобы вы добрались благополучно.

Она знала, что должна держать в повиновении не только тело, но и душу. И медленно произнесла:

— Когда через несколько дней я вернусь, полагаю, мне будет благоразумнее принять приглашение Ванданы Мехта и переночевать в их доме.

Колин сощурился.

— Вы забыли, что обязаны мне обо всем доложить? Есть и деловая часть вопроса.

— Я за этим сюда и приехала! — Первин едва не расплакалась. Все пошло не так. Именно поэтому женщинам не следует путешествовать без сопровождения мужей и отцов; каждый встречный будет считать их доступными. Все древние сказки — чистая правда. — Не за тем, чтобы обзавестись другом или кавалером. Я заеду к вам на следующее утро и обо всем доложу. А потом сразу направлюсь на станцию Хандала.

Он бросил на нее уничижающий взгляд.

— Ну хорошо. Не стану заставлять вас останавливаться там, где вам не хочется.

Первин подумала про страничку в гостевой книге, где ей предстояло оставить свою запись. Что она сможет сказать после всего этого? Лгать, что ей здесь было хорошо, она не станет. Просто оставит рядом со своим именем пустое место.

Рама донеc до паланкина ее саквояж и коробку с провизией. Уголки его рта опустились, худое лицо казалось старше, чем раньше. Первин гадала, чем вызвано его неудовольствие: ее резким отказом Колину или решением переночевать у Мехта?

Первин вынула рупию из кошелька — как оно полагалось, когда гостишь в чужом доме. Небольшое вознаграждение за добавочную нагрузку по уборке и готовке. Но Рама завел руки за спину.

Она его обидела. Первин положила монету обратно в кошелек и обернулась к поджидавшим носильщикам. Те, что стояли впереди и видели рупию, которую она предложила Раме, приветливо улыбнулись. Она поняла, что носильщики предвкушают щедрые чаевые. Первин же собиралась вознаградить их только по возвращении в исходную точку — если оно будет успешным. Отец научил ее, что так разумнее всего.

Первин залезла в тесный короб — внутри пахло потом и какой-то органикой, чем именно, она не определила. Подгнившим бамбуком? Дохлой мышью? На тоненький матрас, покрывавший пол паланкина, было брошено несколько волглых подушек, на них налипли темные волосины.

Первин решила расстелить поверх подушек шаль, а когда откинулась на бугристые подушки, предусмотрительно закрыла затылок сари. Один из носильщиков задернул занавески и застегнул на пуговицы.

— Нет! — Первин ухватила занавеску рукой. — Я не соблюдаю пурду. И хочу смотреть наружу.

— Так выпасть можете. — На лице у Лакшмана читалось сомнение.

Первин повозилась в ужасной коробчонке и придвинулась как можно ближе к занавешенному отверстию.

— Я буду осторожна. Если пойму, что не справляюсь, сама застегну занавеску — хотя вряд ли хлопковая ткань помешает мне выпасть.

— Сама к ней не прикасайтесь. Скажите нам, чтобы остановились.

Первин хмыкнула, выражая согласие. После этого Лакшман исчез из виду, а носильщики вскинули паланкин на плечи. Первин казалось, что он слегка перекошен — передняя часть опущена ниже задней, приходилось держаться за боковины, чтобы не соскользнуть. Наклон усилился за счет того, что поначалу они шли вниз по склону.

Первин пыталась не обращать внимания на неприятное покачивание паланкина. Отведя в стороны грязные занавески на левой стороне, она открыла себе примерно полуметровое окно во внешний мир. Туман делался все гуще, видимость была метров шесть. Рассмотреть удавалось лишь мелкие и кривые железняковые деревья — казалось, что они тянутся до самого горизонта.

Они добрались до деревни, в которой Первин была накануне, жители вышли поглазеть на паланкин. Первин было неловко в роли груза на плечах у носильщиков, она отодвинулась от окошка и задернула занавески. Да, пурду она не соблюдала, но и вниманию зевак совсем не радовалась.

Запели детские голоса:

— Дай нам что-нибудь, матушка, дай!

Они звенели в ритме движения паланкина. Явно не отстанут. Игнорировать их было бессердечно, Первин бросила детям две монетки по одной пайсе — их тут же поймали. По странной прихоти, бросила она еще и карандаш из имевшейся при себе коробки — карандашей там было полдюжины. Может, пригодится кому из тех, кто работает в лавке — или учится писать.

Миновав деревню, они оказались в зеленой долине, а потом пейзаж начал меняться. Деревья стали разнообразнее: встречались могучие фикусы с листьями в форме сердечек, джамболаны. В безлюдных джунглях оказалось шумно: пели птицы, стрекотали насекомые. Верещали попугаи, завывали какие-то неведомые животные — у Первин мурашки бежали по коже. Кошкам еще, наверное, слишком рано выходить на охоту. Интересно, если из зарослей выпрыгнет тигр, носильщики попробуют от него отбиться или бросят паланкин и рванут прочь? Как бы она поступила, будь у нее на плечах паланкин с незнакомкой внутри? Приняла бы она мгновенное решение защищать пассажирку ценой собственной жизни, зная, что обе они могут погибнуть?

Не хотелось размышлять над этим досадным философским вопросом. Может, «Строители будущего» Колина за это возьмутся. Про такие вещи спокойнее думать в библиотеках, а не в джунглях.

Примерно через час Первин увидела маленький индуистский храм, перед ним стояла статуя женщины: руки округлены, пальцы сомкнуты в классической позе танцовщицы.

Носильщики тут же резко сбросили паланкин с плеч. Первин не успела подготовиться к удару о землю и теперь потирала ушибленный копчик. Потом она осторожно вылезла в окно, вдохнула приятный запах цветов чампа. А потом резко отдернула руку, едва не дотронувшись до огромного бурого паука.

— Боже мой!

Лакшман так ударил паука своей латхи[24], что паланкин затрещал. Когда он отбросил в сторону размозженное туловище с длинными ногами, Первин почувствовала, как дрожь в теле унимается.

— Спасибо. — Она уже засомневалась, стоит ли ей вылезать, но после часа тряски и клаустрофобии нужно было размять тело. Она приняла предложенную Лакшманом руку и встала на ноги.

— Вон там… видите? Алтарь в честь богини Араньяни. Оставите ей подношение? — Голос Лакшмана звучал напористо.

Первин вспомнила рекомендации Ванданы касательно подношения. В голову закрались подозрения, что Лакшман специально принес ее сюда, чтобы она оставила что-то ценное, — а носильщики потом заберут ее дар себе. Первин эта мысль не нравилась, шла вразрез с ее желанием оставить им щедрые чаевые в конце пути.

Поколебавшись, она придумала отговорку:

— Наверное, не стоит. Я же не индуистка.

— Это ради безопасности. Религия значения не имеет! — В голосе слышалась непримиримость.

— Для моих жрецов имеет. — Она стояла перед ним на незнакомой земле, чувствуя внутреннее напряжение. Понял ли он, что это лишь отговорка?

Лакшман кивнул и вернулся к носильщикам. Они о чем-то переговорили, бросая на нее недружелюбные взгляды, потом Лакшман подошел к статуе. Положил что-то в чашку, стоявшую у ног Араньяни. Первин догадалась: это деньги, которые она заплатила ему накануне за помощь в прогулке в деревню. Он отдал их, потому что считал: без защиты богини им не обойтись. Ее захлестнуло чувство вины, и, когда Лакшман вернулся, она сказала:

— В конце пути будет бакшиш и вам, и остальным.

Он покачал головой, будто досадуя на ее слова.

— Мемсагиб, здесь мы будем есть. Пожалуйста, отнесите свою коробку с едой к дереву-комбаднахи.

Из гостевого дома они вышли всего час назад, но она подумала, что мужчины обозлятся, если она велит им продолжать путь. Паланкин они поставили — и явно голодны.

Первин взяла жестяную коробку с едой, которую ей собрал Рама, и посмотрела на невысокое деревце с торчащими над землей корнями — ей они напоминали когти.

— Какое занятное дерево.

— «Комбаднахи» означает «куриное дерево». — Лакшман расстелил на земле тонкую бамбуковую циновку. — Сюда садитесь. Тут много всякой живности.

— А в этих лесах есть дикие курицы? — спросила Первин, открывая верхний отсек коробки — там лежали два пури и два яйца вкрутую.

— Нет, мемсагиб. Дерево так называется потому, что корни его похожи на куриные лапы. — Лакшман слегка улыбнулся и скрючил пальцы, изображая лапу. — Если корни отрубить, ими можно лечить раны. И от укусов скорпиона они тоже помогают.

Он пытается ее успокоить или, наоборот, нервирует? Возможно, и то и другое. Первин прикончила два яйца и взялась за китчури — ела правой рукой, потому что вилки ей не положили. Она вслушивалась в птичьи голоса, пытаясь выделить те, которые ей были в новинку, и те, которые казались знакомыми. Вокруг летали попугаи и трещали так же, как ее Лилиан. Ей послышалось, что она слышит зов кукушки и стук дятла вдали. Потом к ней подбежало семейство макак — они разглядывали еду жадными глазами-бусинками.

— Я вам что-нибудь оставлю, — пообещала она, пытаясь с ними договориться прежде, чем они прыгнут на циновку.

— Они языка не понимают, — заметил один из носильщиков, проходя мимо, и ухмыльнулся.

Кто б сомневался — она рассчитывала лишь на то, что отгонит их звуком своего голоса. Неприятно было, что обезьяны кружат поблизости, будто она их добыча. В конце концов Лакшман прикрикнул на них и замахнулся палкой — обезьяны бросились наутек.

Первин было неловко, что ее пришлось спасать.

— Далеко еще до дворца?

— Два часа с небольшим. — Лакшман повел рукой. — Я в кустах посмотрел. Змей там нет.

Первин не сразу поняла, что он имеет в виду. Справлять нужду в кустах ей не приходилось со времен школьной экскурсии в горы. Негигиенично, да и неловко — мужчины же будут знать, что она делает. Тем не менее она неуверенно двинулась туда, куда ей сказали, зная заранее, что Лакшман наверняка отправлял туда же сотни других путников.

Когда она вернулась, носильщики стояли вокруг паланкина: те, что раньше выступали охранниками, теперь держали шесты. Первин втянула живот, чтобы заползти через узкую щель в короб. Лакшман отдал приказ, паланкин рывком вскинули на плечи.

Зарокотал гром, небо потемнело. Ну, повезло — попасть под последний муссон. По крыше паланкина застучали капли дождя, Первин задернула занавески. Носильщики двигались медленнее, внимательно глядя под ноги. При этом они непрерывно пели. На их странном диалекте маратхи она понимала лишь отдельные слова, однако песня была жизнерадостная и явно придавала им сил.

К концу следующего часа носильщики заспорили: остановиться или двигаться дальше. Лакшман считал, что нужно спешить, но его подчиненные принялись сетовать так сердито, что Первин занервничала. А потом они вдруг остановились и вразброд бросили паланкин на землю — он затрещал.

Все мужчины сгрудились вокруг — кричали, спорили. В отличие от прошлого раза, Лакшман не подошел к окну и не помог ей выйти. Это все из-за дождя? Первин вслушалась в раскаты его баса, и сердце у нее упало. Прошли пять длинных минут, Первин выбралась наружу и тут же увидела, что правый шест треснул и того и гляди сломается. Носильщики промокли до нитки, и дождь хлестал с такой силой, что она поняла: скоро и на ней сухого места не останется.

— Ах ты ж, господи! — произнесла она по-английски. Вспомнились ей и некоторые забористые парсийские ругательства, но их носильщики тоже не поймут. Она подумала: а может, шест сломался, когда Лакшман ударил латхи паука, сидевшего на паланкине. Значит, она сама виновата, что так сильно испугалась.

Тонкие губы Лакшмана недовольно искривились.

— Новый бамбуковый шест сломался. Но вы не волнуйтесь, мадам. Донесем, если поаккуратнее.

Первин покачала головой.

— Он надломился, скоро совсем треснет!

— Нужно двигаться. Задерживаться в этой части леса небезопасно.

Первин обвела взглядом промокший пейзаж.

— Наверняка можно где-то укрыться и переждать дождь.

— Нет. — Ответ прозвучал резко. — Мой брат видел останки обезьяны — похоже, ее сожрала крупная кошка. Тигры и леопарды охотятся по ночам. Нужно двигаться.

Первин смахнула с глаз воду и спросила:

— А вам проще будет нести паланкин без меня? Я могу идти пешком, если кто-то возьмет мой саквояж.

— Вы не так обуты.

Она посмотрела на свои лайковые ботиночки.

— Они достаточно крепкие для ходьбы и от змей защитят.

Лакшман явно колебался.

— Нехорошо, что вы пойдете пешком.

— Нужно двигаться. Я не больше вашего стремлюсь попасть на зуб тигру. — Первин попыталась рассмеяться, но вышло не очень убедительно.

— Позвольте мне переговорить с остальными.

Она слышала их голоса, в них звенели тревога и неудовольствие. Первин кивнула, Лакшман пошел к остальным.

— Четверо пойдут в ближайшую деревню, принесут необходимое, чтобы отремонтировать паланкин, — заявил он, вернувшись. — Остальные доставят ваш саквояж во дворец. Я пойду с вами.

— То есть во дворце мы будем менее чем через час? — спросила она с надеждой.

Лакшман покачал головой.

— Нет. Час — это если бегом. Но если вы пойдете с нами, мы не можем бежать, да и погода плохая. Потребуется два часа, может, больше. Все от вас зависит.

И все потому, что она вскрикнула, увидев паука. Первин смиренно произнесла:

— Я буду стараться.

Через несколько минут Первин уже шагала вперед, ощущая на плече вес портфеля, в котором лежали самые важные документы и подарки для княжеской семьи. Намокшая одежда и ботинки отяжелели, спина и бедра отзывались болью на каждый шаг. Она вспомнила долгие растяжки Колина, вспомнила, как выпирали его бицепсы при выполнении упражнений из йоги. Вот бы и ей такой баланс и растяжку — тогда не было бы так тяжело идти по мокрой неровной почве.

Первин не отводила глаз от тропинки и видела, сколько на ней корней, сколько бугров и вмятин — оступиться можно где угодно. Впадины заполнялись водой, глубину их можно было определить, только поставив туда ногу. Подвернет лодыжку — и превратится в тяжкую обузу. Мужчины, которые раньше так уверенно шагали под тяжестью паланкина, прекратили петь: видимо, подумала она, ритм у их песен слишком быстрый, а сейчас им из-за нее приходится медленнее переставлять ноги. А может, им тоже не нравился дождь.

Интересно, а бывало ли, чтобы у Колина ломался паланкин? Передвигаться по размокшей почве на деревянной ноге невозможно, а если пользоваться палкой, она просто увязнет в грязи. От этой мысли Первин стала быстрее переставлять ноги. Рано или поздно они доберутся до цели.

Темные тучи висели впереди и сзади, дождь не прекращался — кожу будто кололи холодным острием ножа. Первин подумала: в гостевом доме тоже, наверное, идет дождь и Колин переживает за нее.

Наконец они вышли из леса — ботинки ее промокли и перепачкались. Но путь, судя по всему, подходил к концу: впереди высилась башня, по виду — сторожевая.

— Почти дошли! — указала на нее Первин.

— Нет, — ответил Лакшман. — Это старая охотничья башня.

— Может, переждем в ней, пока дождь не прекратится? — спросила она с надеждой.

Лакшман смахнул воду с лица и только потом ответил:

— Сатапурские князья охотились здесь потому, что вокруг много тигров и леопардов. Мы не так уж далеко от дворца. Пойдем дальше.

Лакшман стремился защитить их от хищников — ну и, разумеется, ему хотелось довести до конца свою работу. Первин попыталась вообразить себе нарядный уютный дворец, где светло и тепло. Все это скоро будет, главное — переставлять ноги.

И вот настал момент, когда вдали, между древесными кронами, она увидела стену. Стена тянулась далеко. Похоже на укрепленный город — но Первин боялась услышать, что это очередное место, где нельзя останавливаться.

Лакшман улыбнулся — впервые за все время.

— Вот он, Сатапурский дворец! Место, куда вы так стремились.

Первин от усталости не смогла ему ответить, но зашагала быстрее. Туман рассеялся, стало ясно, что стена представляет собой фасад гигантского дворца из серого камня, тут и там украшенный башенками с луковичными куполами. Дворец выглядел огромным — и странным показалось, что массивный арочный вход охраняют лишь два дурвана. То, что это стражники, Первин поняла по их алым ливреям, хотя они не стояли по стойке смирно, а притулились под украшенной филигранью латунной крышей — прятались там от дождя.

До входа они добрались через пятнадцать минут после того, как увидели дворец. Последние пятьдесят метров Первин бежала, улыбаясь от уха до уха, — очень уж ей хотелось оказаться под крышей. Только потом она поняла, что бросок ее приняли за нападение, потому что дурваны вскрикнули и схватились за штыки.

— Не тревожьтесь, братья! Она в гости к махарани, — поспешил пояснить Лакшман. Он бежал за ней следом.

— Не может такого быть. — Один из стражников сплюнул на сторону и вгляделся в них внимательнее. — Вы кто такая?

Первин поняла, что в нынешнем своем расхристанном виде совсем не похожа на почтенную даму и юристку. Да, специально ее не звали, но можно переформулировать просьбу, с которой махарани обратились к Колину. Поэтому она твердо произнесла:

— Мистер Сандрингем, политический агент, писал в письме о моем визите. Я — П. Дж. Мистри, эсквайр. Прибыла по просьбе княгинь с целью оказания помощи.

При последних ее словах стражники переглянулись. Потом повернулись к ней спиной и коротко переговорили. Один из них открыл дверь и молча удалился.

— Наверное, пошел спросить у махарани, правду ли вы говорите, — сказал Первин Лакшман. Она подметила тревогу на его лице. Ведь Колина, когда он приехал в последний раз, не впустили. Если и Первин отправят восвояси, окажется, что тяжелый путь они проделали зазря.

Стражник вернулся, лицо его было угрюмо. Поманил к себе Лакшмана, что-то ему быстро, резко сказал. Лакшман подошел к Первин и хмуро сообщил:

— Отказали. Письмо махарани получила, но впускать вас не велит.

— Она понимает, что я женщина? — Первин пришла в ужас.

— Стражник говорит: теперь понимает.

— Почему же она мне отказывает?

Лакшман опустил глаза:

— Боюсь, прозвучит неуважительно.

— Говорите! Мы проделали слишком долгий и страшный путь, чтобы терпеть всякий вздор.

— Махарани выглянула в окно и сказала стражнику, что такую грязную впускать нельзя. — Он бросил на нее сердитый взгляд, в котором Первин прочитала обиду за все те случаи, когда его куда-то не пускали, потому что он беден и принадлежит к низкой касте.

Первин опустила глаза и увидела, что подол ее сари побурел от грязных брызг. Выше сари прилипло к телу, в глаза ей текли потоки воды. Изысканные наряды, которые лежат в саквояже, никто никогда не увидит, как и привезенные ею подарки.

Подарки! Есть риск, что, если передать их стражникам, они просто исчезнут. Но другого выхода не было. Первин достала из сумки два футляра, упакованные в золотую фольгу.

— Отнесите эти подарки махарани, скажите — это от дамы, которая приехала помочь им в деле махараджи. Поясните, пожалуйста, что в таком ужасном состоянии я из-за поломки паланкина. Приношу свои извинения за то, что вынуждена была идти пешком.

Стражник тут же кивнул. Первин подумала: уж он-то понимает, каково это — долгими часами стоять под дождем. Он снова ушел внутрь, ей оставалось лишь надеяться на лучшее.

Дождь снова усилился. Ожидание тянулось бесконечно. Сколько человек там рассматривают перчатки и лунный камень? Возможно, подарки осмеяли как недостойные, ее все равно отправят восвояси — в унижение всей Индийской гражданской службы.

Но она нужна этим женщинам — разве они этого не понимают? В письмах обеих махарани были сплошные требования.

Дурван вернулся, футляров при нем не было. Его сопровождал чисто выбритый, приятной наружности молодой человек лет двадцати с небольшим, в красном шелковом шервани[25] и узких штанах того же цвета. Под большим зонтом просматривалось тонкое умное лицо — Первин оно показалось до странности знакомым.

Этот щеголь поманил Первин к себе согнутым пальцем.

Она заколебалась. Знала, что, если тебя подзывает незнакомый мужчина, подходить нельзя, но обстоятельства требовали повиноваться. Первин шагнула вперед, стараясь не сгибать спину, воображая, будто идет рядом с отцом по залам Верховного суда.

Она сложила ладони в намасте, незнакомец ответил тем же.

— Мистри-мемсагиб, я все устроил, — сказал он любезным тоном, совсем не похожим на тон стражников. — Переговорил с махарани. Она позволила вам войти.