Лунный камень Сатапура

6. Подданные махараджи

Даже после целых двух недель тренировок в Королевском конном клубе Западной Индии Первин неуверенно чувствовала себя верхом на лошади. И кобылка по имени Рани, которую для нее выбрал Мохит, явно сразу же это поняла. Понял и сопровождавший ее Лакшман.

Они двинулись через лес по узким проселкам, местами подходившим к самому склону горы, — и тощая лошадка в яблоках никак не реагировала ни на повод, ни на шенкель. Через десять минут таких мучений Лакшман — он шагал рядом и жевал паан, которым его снабдил Рама, — отобрал у Первин поводья и отвел их обеих в деревню. Первин понимала досаду Лакшмана. Она уже задала ему вопрос, знает ли он владельцев других паланкинов, и получила отрицательный ответ.

Они двигались сквозь какие-то обугленные полуразвалившиеся постройки. Люди буквально жили среди руин: из досок, листов жести и тряпок сооружали подобие крыши. Крыши текли все долгие месяцы муссонов.

— Что тут случилось? — спросила Первин у Лакшмана. — Как будто пожар был.

— Когда махараджа умер от холеры, его солдаты все тут сожгли.

Первин опешила.

— Разве для борьбы с эпидемией необходимо жечь здания?

— Иногда да. Но во дворце на нас были сердиты. Это мы заразили махараджу, и он умер. — Голос Лакшмана звучал сухо и деловито.

Первин покачала головой. Ей вспомнились слова Колина о прогрессивном отношении махараджи Махендры Рао к здравоохранению, и она подумала, что он наверняка не одобрил бы действий, осуществленных после его смерти.

— А почта тут есть? — Первин подумала, что почтмейстер может оказаться надежным источником информации касательно наличия другого паланкина.

Лакшман отрицательно мотнул головой.

Да уж, совсем маленькая деревушка.

— А школа?

Он снова мотнул головой и выплюнул на землю красный сок бетеля.

Первин неуверенно спросила:

— А в каких деревнях есть школы?

— Не нужны в Сатапуре школы. Все в поле работают.

Выходит, покойный махараджа не считал необходимым заниматься умственным развитием своих подданных. Первин огорченно осведомилась:

— А другая работа есть, кроме как в поле?

Лакшман только передернул худыми плечами.

— Некоторые вроде меня, кому нравятся лошади и ослы, перевозят путников. Есть еще несколько лавок. Вы увидите наш базар.

Первин подумала: вряд ли прекрасные виды могут служить достойным утешением столь обездоленным людям. Ей стало досадно, что Колин не упомянул о том, в какой нищете прозябают жители деревни.

В школе, когда они изучали историю и современность, Первин любила фантазировать о том, какой могла бы стать Индия, если бы превратилась в лоскутное одеяло из маленьких княжеств, в каждом из которых правил бы индус. Юной Первин такой разнообразный и независимый субконтинент казался прекрасной мечтой. Сейчас же ей страшно было смотреть на то, с каким пренебрежением правящее семейство относится к своим подданным.

— А вот и базар, — сообщил Лакшман.

Первин вгляделась: на пыльной дороге стояло несколько обшарпанных деревянных лотков. Сбоку от них сидели мужчины в грубой домотканой одежде, с настороженными лицами. Никто не расхваливал свой товар, не хвастался его качеством. Ничего соблазнительного — в отличие от бомбейских рынков. Но Первин твердо решила не сдаваться.

Губы Лакшмана надменно изогнулись. Он как бы напоминал Первин, что не советовал ей сюда ездить, — и давал понять, что ничего лучше она не дождется.

Первин попыталась придать голосу бодрость:

— Лакшман, вы не подержите лошадь? Я хотела бы слезть и пройтись по базару.

Лакшман кивнул и подвел Рани к одной из лавок — там нашлась ступенька, и Первин смогла слезть. Первин поблагодарила его и отправилась осматривать рынок, чувствуя, что на нее устремлены все глаза. Полсекунды — и началась атака:

— Мемсагиб, мемсагиб, подойдите, купите!

Торговцы были очень худыми и явно мечтали хоть что-то продать. Но на прилавках лежали лишь орехи и зерно местного производства, а еще сахар и соль по тем же ценам, что и в Бомбее. Наконец Первин отыскала лоток со сладостями. Там продавали только плитки засахаренного кешью, так называемые чикки. Первин взяла три коробочки по одному фунту. Сложила их в джутовый мешок, который купила у другого продавца — дороже, чем на рынке Крофорд в Бомбее. Можно было бы поторговаться, но мешала жалость.

— Простите, зерно мне не нужно — я не готовлю, — обратилась она с улыбкой к старичку, продавшему ей мешок.

— Во дворец поедете? — спросил он осипшим голосом.

Первин тут же насторожилась, она считала, что ее поездка — секретное государственное дело.

— А где вы об этом слышали?

— Да все судачат, что дама-путешественница едет туда из гостевого дома.

— Да, но паланкин-то в Лонавале.

— Сломался.

Странно: новости дошли сюда из Лонавалы без телефона и телеграфа.

— А откуда вы узнали про задержку?

Старик указал на Лакшмана, все еще державшего лошадь.

— Он пришел из Лонавалы пешком, один.

— А другие паланкины в деревне есть?

Старик покачал головой. Первин расспросила еще нескольких торговцев, а потом — убедившись, что сделала все возможное, — вернулась к Лакшману: он сидел в тени дерева. Глаза закрыты, будто бы дремлет. Первин подумала, как, наверное, тяжело было добираться сюда пешком, и ей стало стыдно, что она заподозрила его в обмане насчет паланкина.

Лакшман встряхнулся, а Первин обратилась к нему:

— Спасибо, что привезли меня сюда. Все, что хотела, я посмотрела. В гостевой дом вернусь сама. Дорогу знаю.

— Лошадь вас невзлюбила.

Тут не поспоришь. Может, ей и не удастся заставить эту паршивую кобылку идти в нужную сторону. При этом Первин понимала: чтобы передвигаться в Сатапуре самостоятельно, ей придется приладиться к лошадям.

— Если она заупрямится и остановится, я просто слезу и поведу ее за собой. Обувь моя подходит и для езды, и для ходьбы.

Лакшман неохотно кивнул:

— Да, но…

Похоже, он думал, что, если не проводит ее обратно, ему заплатят только половину.

— Сколько я вам должна? — спросила она.

Он сказал: один анна, а она эту сумму удвоила.

Прежде чем снова сесть на Рани, Первин строго посмотрела ей в глаза и сообщила, что они направляются обратно в гостевой дом. Вряд ли, конечно, лошадь понимает маратхи, но в гостевом доме ее конюшня — и назад она действительно шла с большей охотой. Ехать верхом в одиночестве сперва было страшно, а потом в Первин пробудился азарт. Никто ей ничего не подсказывал — и, видимо, потому, что Первин была теперь здесь единственным человеком, Рани начала ее слушаться. Через пять минут Первин даже оторвала взгляд от лошадиной гривы и стала озираться по сторонам. Когда они снова въехали в лес, она повнимательнее рассмотрела бунгало, которое заметила по дороге в деревню. На чугунных воротах висела медная табличка с надписью «Райское пристанище». Сквозь решетку ворот было видно большое, явно новое, оштукатуренное бунгало в модном неогеоргианском стиле.

За оградой просматривался обширный сад с аккуратно подстриженными деревьями и кустарниками — яркий контраст с буйством зелени в гостевом доме. Первин задумалась, кто может жить в этом доме. Размерами он вдвое происходил государственную резиденцию Колина, а для местного врача выглядел слишком шикарно.

Первин послала Рани вперед. Так они и двигались не спеша, но тут сзади раздался топот — кто-то стремительно скакал по узкой дорожке. Первин несильно, но отчаянно ударила кобылку в бок, сдвигая ее к краю дороги. Они едва успели посторониться: мимо пронеслась галопом рослая вороная лошадь. Первин ждала, что всадник приподнимет шляпу и поблагодарит ее за одолжение, но он этого не сделал.

Ей оставалось лишь сердито посмотреть ему вслед. Всадник был индусом, в джодпурах и пробковом шлеме. Для крестьянина слишком разряжен — наверное, землевладелец, хотя ехал он не из «Райского пристанища».

Через десять минут Первин добралась до гостевого дома и сразу увидела, как Рама уводит в конюшню того самого вороного коня. Закончив, он вернулся к Первин и придержал Рани, пока она слезала.

— Кто приехал? — Она решила не выказывать перед Рамой свою досаду.

— Государственный инженер. На ночь останется.

— Понятно. — Видимо, это и есть тот человек, с которым у Колина была назначена важная встреча — из-за нее он не смог сопроводить Первин в деревню.

— Сандрингем-сагиб уже пообедал. Я принесу вам ланч.

Смыв пыль от поездки, Первин села за стол на веранде; трапеза ее ждала скромная: миска дала, несколько тарелочек с зеленью, парата и чашка чая. Впрочем, все оказалось вкусно. Она поблагодарила Раму и ушла к себе еще почитать переписку с дворцом — в основном это были письма предыдущего политического агента и покойного махараджи Махендры Рао. Судя по письмам, Махендра Рао интересовался стоимостью строительства школы в деревне, в которой только что побывала Первин, а также предлагал построить там завод по переработке зерна, вместо того чтобы продавать урожай на сторону. Первин порадовалась, что натолкнулась на эти сведения: можно будет в разговоре навести на те же мысли обеих махарани.

В половине пятого раздались голоса. Она вспомнила слова Колина о том, что к ужину, возможно, приедут несколько местных. Как же они рано, досадливо подумала Первин. Не будет возможности расспросить Колина, почему планы покойного махараджи так и не осуществились.

У себя Первин сидела в сорочке и нижней юбке, на выход же надела чистую белую блузку с кружевом из Шантильи и фиолетовое патанское сари с каймой, где были вытканы зеленые попугаи. Быстро соорудила на голове прическу-помпадур. Старалась не прикасаться к жемчужному ожерелью, когда натирала кожу пахучим маслом нима — оно отгоняло комаров.

Выйдя на веранду, Первин обнаружила, что тиковый стол, за которым она завтракала и обедала, накрыт к чаю. Опираясь рукой на край стола, Колин стоял лицом к индусу, который проскакал мимо нее в лесу. Она узнала его по могучему телосложению, хотя он снял ездовой костюм и сменил его на бежевую льняную пару, очень похожую на ту, в которой был Колин.

Застучали каблуки, возвестив о прибытии других гостей. Первин обернулась на звук и увидела мужа и жену индусов — они доброжелательно улыбались. Муж — на вид ему было лет шестьдесят — выглядел щеголевато, поредевшие волосы блестели от черной помады, какую обычно носили мужчины куда моложе; одет он был в костюм из легкой шерсти, явно пошитый в Европе. Его спутнице было под сорок, ее облекало очень светло-розовое шифоновое сари — без каймы, а значит, ткань, по всей видимости, произвели во Франции. Голову дама оставила непокрытой, чтобы все могли любоваться ее короткой стрижкой — волосы доходили до подбородка. Подойдя ближе, Первин разглядела у нее в ушах крупные бриллианты, заметила, что глаза подведены, а губы накрашены вишневой помадой.

Колин шагнул вперед, чтобы пожать джентльмену руку. Потом повернулся к Первин.

— Знакомьтесь: Язад и Вандана Мехта. Владельцы большой фермы неподалеку отсюда. Первин — поверенный из Бомбея, завтра двинется дальше.

— Я сегодня проезжала мимо вашего поместья, очень красивое, — сказала Первин, всматриваясь в незнакомую чету.

Кожа у мужчины была светлая, нос крупный, крючковатый — такие часто встречались у иранцев-зороастрийцев, эмигрировавших из Персии за последние семьдесят лет; женщина совсем на него не походила. Кожа цвета пшеницы, точеные скулы, как у дравидов[18], миндалевидные глаза.

— Как приятно познакомиться с образованной женщиной! — произнесла миссис Мехта, и в выговоре ее слышались влияние Англии, Индии и чего-то еще. Может, Франции?

— Я только начала профессиональную карьеру, миссис Мехта, — уточнила Первин, которую смутило столь восторженное приветствие.

— Зовите меня Вандана. У нас здесь так мало жителей, Колин и Язад почти родня и обращаются друг к другу по имени.

Язад — имя парсийское, Вандана — индуистское. Для Первин межконфессиональный брак был такой же невидалью, как то, что они тут обращаются друг к другу по имени, как вот Колин.

— Посетительниц мы здесь видим очень редко, — вступил в разговор Язад Мехта, протягивая ей руку. — Да и то в основном англичанок с узкими носами. Дама с полноценным парсийским носом — приятный сюрприз.

Первин смущенно улыбнулась и попыталась собраться с мыслями. Решила заговорить на гуджарати и вставить для верности парсийское выражение.

— Мои родители будут плеваться сахаром, если я посмею обращаться к людям себя старше просто по имени. Можно я буду вас называть дядюшкой Язадом и тетушкой Ванданой?

— Разумеется, — тут же согласился Язад Мехта, но по-английски, после чего повторил то, что сказала Первин, — видимо, жена его не знала гуджарати. — Считайте, что мы — ваше горное семейство.

— Правда, меня «тетушка» как-то старит, — заметила Вандана с озорной искрой в красивых глазах. — Мне нравится сообщать, что мы только что отметили мой двадцать девятый день рождения.

— Двадцать девятый день рождения Ванданы мы уже отметили дважды! — с усмешкой сообщил Колин. — Первин, хочу также представить вам Родерика Эймса из инженерного департамента Индийской гражданской канцелярии. Роди работает в Пуне, но несколько раз в году приезжает к нам по делам.

— Добрый день, мадам, — с округлым валлийским выговором поздоровался мистер Эймс.

Первин подумала: ну прямо маскарад какой-то. Вот перед ней женщина с короткой европейской стрижкой, но индуска; парс, женатый на индуистке, а тут еще и мужчина с английским именем и фамилией, при этом по телосложению и масти — индус. А объединяет их всех добродушный англичанин, называющий остальных по имени.

— Рада знакомству, мистер Эймс, — произнесла Первин, решив все-таки не называть его по имени — он ведь сказал ей «мадам». — А какими именно инженерными работами вы занимаетесь?

— Моя основная специальность — электричество, но я учился и на строителя, — ответил он с нескрываемой гордостью. — Направляюсь в Лонавалу. Там возникли проблемы с дамбой.

Первин вспомнила, что на всю округу есть лишь один паланкин. А вдруг Родерику Эймсу он тоже понадобится? Ей представилось: вот он едет в британско-индийский город по государственному делу, а она из-за этого не сможет добраться до индийского княжества.

— И как вы собираетесь туда добираться?

— Прибыл верхом, так и дальше поеду. — Он бросил на нее косой взгляд. — Вы ведь тоже сегодня ездили верхом, верно?

— Совершенно верно, — холодно подтвердила Первин, решив не рассказывать во всеуслышание, что Эймс едва не снес ее с дороги. Ей совершенно ни к чему, чтобы ее здесь считали хрупкой и беспомощной.

— Роди отлично знает дорогу — он бывал тут много раз. И страх ему неведом, — вступил в разговор Колин. — Прошу садиться. Рама сейчас принесет напитки.

У стола Родерик Эймс выбрал себе плетеный стул на самом краю. Вандана извлекла из расшитой бисером сумочки портсигар из слоновой кости и золотую коробочку, украшенную аметистовым цветком в кольце из бриллиантов.

— Кому еще «Собрание»? — осведомилась она.

— Я к тебе присоединюсь, — сказал Язад, доставая из нагрудного кармана плоскую серебряную зажигалку.

Родерик Эймс вгляделся в открытый портсигар, который ему протянула Вандана, а потом покачал головой.

— Первин? — Вандана приподняла тонко выщипанные брови. — Вы ведь у нас дама утонченная, не так ли?

— Мне не очень нравится вкус табака. — Первин старалась говорить без осуждения.

— Парсы считают огонь священной стихией и хранят его чистоту. Поэтому не курят. — Язад бросил на Первин покровительственный взгляд и полез в портсигар за собственной сигаретой.

Первин это обидело: он как бы сообщал всем присутствовавшим, что она человек отсталый, скованный древними традициями.

— Нет, спасибо, — отказался Колин.

Первин удивленно взглянула на него. Перехватив ее взгляд, Колин пояснил:

— Когда я был коллектором, я курил «Плейерсы». Но Рама указал, что табак угнетает глубокое дыхание, необходимое для йоги. Я теперь почти не курю.

— Доктор Эндрюс курит трубку. Любой врач скажет вам, что курение полезно для здоровья, — возразила Вандана, выдувая вверх колечко дыма. — Я все детство любовалась тем, как мужчины наслаждаются трубками, сигарами, сигаретами. Считалось, что дамам достаточно жевать паан, но от него зубы у меня становились такого ужасного красного цвета! Так что в Париже я перешла на сигареты — и ни разу об этом не пожалела.

Первин решила сменить тему разговора. Бросив взгляд на Родерика Эймса, она заметила:

— Как мне показалось, основной источник света в Сатапуре — огонь. А есть надежда, что в княжество проведут электричество?

Ответа она ждала от инженера, однако вмешалась Вандана:

— Ах, как я об этом мечтаю! — Она воздела руки, будто бы взывая к божеству. — Вы, наверное, решили, что мы тут ужасно отсталые без электричества и водопровода.

— Вовсе нет, во многих частях Британской Индии та же ситуация, — возразила Первин и покосилась на Колина. — Просто в Британской Индии все решения принимает правительство. А в Сатапуре это прерогатива княжеской семьи, не так ли?

— Да. — Колин, который пока так еще и не сел, слегка покачнулся, будто не устояв на протезе. — Именно им принадлежат земля и все водоемы — так что, даже если бы Мехта захотели построить электростанцию на свои средства, им бы это не удалось.

— У меня по этому поводу вопрос. — Вандана кокетливо надула губки. Потом похлопала по пустому стулу с собой рядом и продолжила: — Садитесь-ка поближе. У меня к Колину вопрос из области географии — это же его специальность. Ведь водопад возникает из-за слияния множества ручьев, верно?

— Ну, чтобы ответить, географа не нужно! Это и ребенку ясно, — снисходительно заметил Родерик.

Вот он, значит, какой. Первин бросила на него леденящий взгляд в отместку за неуважение к Вандане, он посмотрел на нее с полным безразличием.

— Ручьи вытекают из водоемов, которые находятся к северу от Сатапура, — принялась рассуждать Вандана. — Не означает ли это, что вода не является собственностью правящего семейства? А значит, мы можем ее использовать по своему усмотрению?

Родерик сжал губы в тонкую линию.

— Не могу сказать. Прецедентов пока не было.

— А что вы скажете как юрист, Первин? — Колин пристально глянул ей в лицо. Это льстило, но и смущало: юристы всегда осмотрительны, если их вынуждают делать заявления на публике. С другой стороны, Первин представилась возможность показать Эймсу, что они с Ванданой не просто безделушки на камине.

— Тут все неоднозначно, — начала Первин. — Можно, конечно, пойти в суд и заявить о происхождении воды, но на это есть очевидный контраргумент: на строительство на землях княжества требуется официальное разрешение. То есть добиться права на использование земли можно, но строить электростанцию все равно не разрешат.

— Это вопрос к юристу-мужчине, — подчеркнуто произнес Родерик Эймс. — Женщины ведь не могут быть барристерами, верно?

— На данный момент я работаю поверенным в Бомбейском президентстве, — ответила Первин. — И в королевских судах нет запрета на то, чтобы дела представляли женщины-юристы. Первая женщина-поверенный в империи, Корнелия Сорабджи, эсквайр, выступала в судах нескольких княжеств.

— Изумительно! — Вандана стряхнула пепел со своей сигареты в стеклянную пепельницу. — И поскольку мы как раз в княжестве, мы можем нанять вас в качестве адвоката.

Первин заколебалась. Перспектива выглядела довольно заманчиво, но назревал конфликт интересов.

— На данный момент я представляю Колхапурское агентство. Но могу вам потом кого-то порекомендовать.

— Вандана, а почему бы вам просто не попросить разрешения у премьер-министра? — вмешался Колин. — Вы ведь ему родня.

Первин навострила уши.

— Так вы принадлежите к княжеской семье?

— Да еще бы! — бодро подтвердил Язад. — Моя жена едва не вышла замуж за покойного махараджу. Вот только я покорил ее сердце.

— Он преувеличивает. — Нарумяненные щеки Ванданы порозовели гуще прежнего. — Я вовсе не из княжеского рода. Но у моей семьи всегда были связи во дворце, и в детстве я проводила там много времени.

Родерик, сидевший на просторном плетеном стуле, вытянул ноги. А потом заметил серьезным тоном:

— Существует поверье, что правители Сатапура якобы обречены на раннюю смерть. Поддержав эту традицию, миссис Мехта превратилась бы в очень молодую вдову.

Первин уже знала, что махараджа умер от холеры, а его старший сын погиб на охоте. Хочет ли Родерик Эймс сказать, что были и другие трагедии?

— Поверье необоснованное, — тут же вмешался Колин. — Младший брат покойного махараджи князь Сваруп живет и здравствует в собственном дворце.

— Равно как и на бомбейском ипподроме, — добавила Вандана и потушила сигарету в пепельнице на чайном столике. — Если этого плейбоя и ждет ранняя смерть, то разве что в форме самоубийства из-за карточных долгов.

Первин всмотрелась в Вандану — та сидела с прямой спиной, расправив плечи и слегка выставив вперед подбородок. Скорее готова подскочить с места, чем расслабиться за коктейлем. Первин подумала, что прямолинейность Ванданы можно использовать в своих интересах: выведать у нее подробности внутренней жизни дворца.

— А где нынче вечером ваши дети? — поинтересовался у Ванданы Родерик, и, хотя он улыбнулся, Первин показалось, что в словах его сквозит намек: негоже женщинам вмешиваться в дела за пределами собственного дома.

— А у нас их нет, — запальчиво ответствовала Вандана. — Парсы четко дали Язаду понять, что не признáют в наших детях единоверцев, да и мои родичи — если они еще живы — последовали бы их примеру.

— Трудно выживать в этом мире без поддержки родных, — негромко произнесла Первин, которой в язвительном ответе Ванданы послышалась скрытая боль. Она заметила, что сэр Родерик Эймс покраснел и поглубже уселся на стуле, как будто не ждал подобного ответа.

— Ну, если серьезно, нам и без детей забот хватает. — Язад положил ладонь Вандане на поясницу, дотронулся до ее кожи. — Мы с женой познакомились в Париже, где оба прекрасно проводили время. Пожили в Лондоне, отдыхать ездили в Швейцарию. Все время кочуем с места на место, настоящие бродяги. Не выйдет из нас хороших родителей.

— А я тоже бывала в Париже! — Первин улыбнулась, демонстрируя свою солидарность. Она же сама пострадала от парсийского брачного права. Юристы решили, что у нее нет оснований для развода с Сайрусом, а значит, она не может снова выйти замуж. Так что материнство ей светит только в таком вот виде — стать опекуном махараджи и его сестры.

Появился Рама с серебряным подносиком, на котором стояли напитки. Мужчины и Вандана взяли бокалы с золотистой жидкостью, видом напоминавшей виски. Первин покачала головой и оставила последний бокал на подносе. Ей не хотелось слишком уж расслабляться.

— Можно мне лайм с сахаром?

— Сию минуту. — Рама кивнул и исчез.

— Ах, какая хорошая девочка, — хихикнула Вандана и от души отхлебнула. Проглотив, она продолжила: — Любимые мои места в Индии — славное наше «Райское пристанище» и наше прелестное бунгало в Бомбее. В Бомбее мы живем рядом с клубом «Виллингдон». Я там играю в теннис и езжу верхом в Королевском конном клубе Западной Индии. Вы ни в одном из них не состоите в членах?

— Мы состоим в трех парсийских клубах, но не потому, что занимаемся спортом. Мистри слишком медлительны для тенниса, а вот тарелку с бараньим дхансеком опустошают запросто.

Все рассмеялись, кроме Родерика: он таращился на дно своего бокала.

— Что-то не так, дружище? — фамильярно обратился к нему Язад.

Инженер передернул плечами.

— На мою зарплату чиновника членство в клубах не оплатишь. Я из Харагпура, где посещение Клуба железнодорожников считается привилегией.

Первин расстроилась. Она вовсе не собиралась выхваляться и только теперь поняла, как могли истолковать ее ответ на вопрос Ванданы.

— Вот-вот! — Колин бросил на Родерика сочувственный взгляд. — Я такой же обделенный. Из всех индийских организаций я записан только в библиотеки: Сэссуна и Азиатскую.

— Но я слышал, что вы председатель клуба Азиатской библиотеки, — подмигнул ему Язад. — А это уже немало!

— Всего лишь соучредитель, — поправил его Колин, будто смущенный этой похвалой. — «Строители будущего» — группа индусов и европейцев, мы встречаемся каждые две недели, слушаем лекции ученых — в основном индусов, иногда англичан, бывает, что и представителей других национальностей. Разумеется, большую часть лекций я пропускаю из-за удаленного места службы. Но до меня доходят слухи, что клуб превратился в место дружеских встреч, на которых можно свободно высказывать свои мысли. Вы слышали про «Строителей будущего», Первин?

Она покачала головой, однако сама идея ей понравилась — напоминало клубы, в которых она состояла в Оксфорде. Впрочем, тот мир для нее давно канул в прошлое.

— Сегодня вечер особенный, ведь с нами Первин, — заметил Язад. — Вот если бы был фотограф, чтобы это запечатлеть! И куда они все деваются, когда нужны?

— Благодарю вас. — Первин была искренне польщена. — Кстати, у меня есть с собой фотоаппарат. Ничего особенного, простенький «Кодак».

— Можно сфотографироваться на западной веранде, там свет лучше. Поспешим! — Колин встал из-за стола и жестом пригласил всех следовать за собой.

Первин сходила за фотоаппаратом, а когда вернулась, все уже собрались. С веранды открывался отличный вид: с одной стороны горы, с другой — крыло гостевого дома. Из-под одного из кустов за ними наблюдал красавец Хануман, как будто они были актерами, дававшими для него спектакль.

— Ну, вставайте в ряд! — распорядилась Первин.

— А как же вы, Первин? Вся суть фотографии в том, чтобы запечатлеть ваш приезд! — воскликнула Вандана.

— И Роди тоже, — поспешно добавил Колин. — Ты почему не с нами?

— Ни к чему это. — Родерик Эймс стоял в нескольких метрах от Мехта и Колина. — При этом инженер уж как-нибудь управится с фотоаппаратом. Я с удовольствием вас сфотографирую.

— Но вы же тоже гость, мистер Эймс. Вы должны быть на снимке. — Первин отметила, что Мехта с ним почти не заговаривали, даже до его замечания по поводу водопадов. — Может, нас Рама сфотографирует?

Слуга неприметно стоял в тени веранды. На зов Колина он подошел ближе, Первин показала, как сфокусировать аппарат и щелкнуть затвором. Они приняли позы — Эймс скованно стоял справа от Колина, и вид у него был такой же недовольный, как и все это время.

Отвернувшись от него, чтобы посмотреть в объектив, Первин подумала, что инженер ведет себя довольно странно. Родерик родом из бенгальского города Харагпура, известного тем, что там изготавливали и ремонтировали поезда Британской Индийской железной дороги — выполняли эти работы в основном англо-индусы. Схема найма, использовавшаяся на железной дороге, вызывала сильное недовольство у стопроцентных индусов: им доставался один лишь неквалифицированный труд. При этом, поскольку у англо-индусов была своя сфера деятельности, они ею и занимались. Если Родерику удалось получить государственную инженерную должность, значит, он завоевал не одну стипендию и проявил исключительное трудолюбие. Причем там, где он учился, его скорее всего избегали белые и презирали индусы.

Сделали две фотографии, после чего группа распалась. Первин отнесла фотоаппарат к себе в комнату, вернулась и обнаружила, что все расселись на веранде вокруг карточного стола.

— Как вы собираетесь попасть во дворец? — поинтересовалась Вандана.

— В паланкине, если его починят. — Первин рассказала про поломку паланкина в Лонавале. — Хотелось бы, конечно, верхом.

Язад покачал головой.

— Рядом с гостевым домом местность нормальная, но дальше к югу в лесах довольно небезопасно.

— Ой, ну тебя, что ты говоришь! — резко оборвала его Вандана. — Вечно ты волнуешься по пустякам!

— Прошу вас, расскажите про этот лес. — Первин подалась вперед на плетеном кресле, которое ей было явно великовато.

— Там несколько раз видели каких-то чужестранцев. — Язад понизил голос и подпустил в него драматизма. — Возможно, их разыскивают власти Британской Индии. В лесу они живут, потому что там их никто не поймает.

— А есть надежные свидетельства их существования? — с сомнением спросила Первин.

— Безусловно, — подтвердил Язад и хлопнул себя по пиджаку, куда уселся комар. — Я их однажды сам видел. Ехал верхом и напоролся на них — они искали пищу. Один тут же бросился в погоню, схватил лошадь за повод. Другой взмахнул кинжалом — ну прямо чистая сцена из «Тысячи и одной ночи». Они вытащили у меня двадцать рупий наличными и чековую книжку. Правда, ни одного чека в Бомбейский банк не предъявили.

Первин подумала: странно, что Вандана не переживает по поводу опасности, которой подвергся ее муж. Может, она его попросту не любит? Первин бросила на Вандану взгляд — та явно была очень занята, поправляла на левом безымянном пальце кольцо с крупным бриллиантом.

— Что ж вы мне не сообщили? Я бы это вставил в отчет! — укорил его Колин. — Мне и так почти нечего сообщить в агентство.

— Честно говоря, мне несколько не по себе, — созналась Первин, устремляя взгляд на зеленые склоны за садом. А что, если за ними оттуда наблюдают?

Колин вдумчиво посмотрел на нее.

— Скорее всего, случай с Язадом был отдельным эпизодом. Я дважды ездил во дворец и никого не видел. Кроме того, я позаботился о вашей безопасности. Четыре носильщика понесут паланкин, и будут еще четверо на смену, причем с оружием. И с вами будет Лакшман!

Первин трудно было понять, почему Колин так расхваливает ее угрюмого сопровождающего. Она язвительно поинтересовалась:

— Лакшман что, наделен особыми способностями?

— В определенном смысле, — кивнул Колин. — Он не нуждается в оружии. Его уважают как старшего, и он знает здесь все стежки-дорожки.

— Да, мы нанимали его для транспортировки своих гостей, — подтвердила Вандана. — При этом Лакшман робеет перед чужаками. Он будет очень доволен, если вы попросите отнести вас в положенное место, чтобы оставить там приношения.

— Приношения? Кому? — По спине у Первин побежали мурашки. Оставалось надеяться, что речь не идет о настоящем жертвоприношении.

— Араньяни. — Это имя Вандана произнесла медленно, явно понимая, что Первин слышит его впервые. — Она — мать-покровительница всех лесных зверей. Местные устраивают в ее честь пуджу[19] перед началом сезона дождей. Ее почитают по всей Индии, но здесь известно, что именно она властна над дождями: если дождей выпадает особенно много и с наводнениями, значит, кто-то обидел какого-то зверя.

— А что, мало поклоняться основным богам и богиням, тем более что у некоторых из них сильно больше двух рук? — с усмешкой произнес Родерик.

Первин подозревала, что он христианин, но в любом случае шутка выглядела неуместно в смешанной компании. Разве Эймс не понимает, что люди с уважением относятся к собственным верованиям? Она бы никогда не позволила себе ничего подобного при индуисте.

Вандана, однако, ограничилась легкой улыбкой.

— Чем больше богов, тем лучше. Места у нас безлюдные. Я вот жалею вас, христиан: у вас всего один бог, чтобы ему молиться. Как он может услышать всех?

— У нас с вами, Первин, та же беда, не так ли? — Язад тихо усмехнулся. — Именно поэтому я слушаюсь советов Ванданы и, проезжая мимо святилища Араньяни, каждый раз оставляю там несколько рупий. Полагаю, она самая состоятельная одинокая дама во всем Сатапуре.

Первин заметила, с какой беспечностью Язад относится к индуизму, да и к родной зороастрийской вере. Впрочем, если он женился на иноверке, его наверняка изгнали и из семьи, и из агьяри.

— А я никогда не видел в этом так называемом святилище никаких монет, — передернул плечами Родерик. — Араньяни или кто-то еще сложили их себе в карман.

— Ну, если вы не видели монет, это не повод не оставлять приношений, — произнесла Вандана. — Может, именно защита Араньяни и хранит путников от нападений этих бандитов. Первин, отвезите завтра Араньяни несколько сластей, да и несколько монет.

Первин еще раз взглянула на горы — солнце садилось, и они меняли цвет. Выглядело очень красиво. Да, она нервничала, но предчувствовала, что ей понравится передвигаться по незнакомым местам, через горные джунгли.

Язад осушил второй бокал и жестом попросил Раму наполнить его снова.

— А когда мы возьмемся за карты? Вы ведь для этого нас пригласили, Колин!

— Верно, но вы еще об этом пожалеете. В Оксфорде у Первин была репутация опытного игрока, — сказал Колин и подмигнул.

Первин закатила глаза, пытаясь понять, почему он так отчетливо помнит вечер, про который сама она давно забыла.

— Это преувеличение, — поспешно возразила она. — Да и вообще, нас только пятеро, так что сыграть в бридж не получится.

— Я могу и так посидеть, — предложил Родерик Эймс. — Картежник из меня никакой.

— Ну уж нет. Раз вы здесь, будете играть — скоро появится доктор Эндрюс, будет вам шестой. — Вандана перевела взгляд с Эймса на стену гостевого дома. — А обязательно играть в бридж? Можно и в паплу. Для этого не нужно четное число игроков.

— Я в последний раз играл в паплу с бабушкой. Но почему бы и нет? — сказал Язад с усмешкой, которая начинала действовать Первин на нервы.

И все равно лучше уж общество Язада, чем Родерика Эймса.

Интересно, почему инженер явно не вписывается в компанию? — гадала Первин. Он чиновник на государственной службе, имеет полное право останавливаться в гостевом доме, да и Колин обращается с ним как со старым добрым другом. И тем не менее Родерик Эймс подчеркнуто держится в стороне от остальных. Возможно, дело в его англо-индийском происхождении: он не индуист, не парс, не англичанин — и при этом небогат.

В Индии предрассудки не сводились к тому, что белые управляют индусами. Та же зараза распространилась и на местных: у них возникла своя иерархия в зависимости от цвета кожи, религии, родного языка. Первин знала: если у уроженца Индии смуглая кожа и английская фамилия, пересуды вокруг него будут бесконечными.