С тех пор они решили быть вместе до конца.
Превращение в анамаорэ было длительным процессом с долгосрочной подготовкой, зависящей от способностей ученика. Преобразовывать предстояло и Антона.
Открыто сообщить родителям о смерти своей и крохотного внука, когда их отношения только-только наладились, Колетт находила кощунственным. Она собиралась в дальнейшем навещать семью. Разумеется, родители спрашивали бы о Роберте, и Роберт с Колетт решили оформить официальный развод во избежание толков.
Оказалось тем проще, что брачный союз они заключали также здесь.
Никаких переездов — Колетт с Антоном планировали учиться в привычном доме у моря. Ну а Роберт перевозил личные вещи в квартиру, в Город, будучи вынужденным использовать обыкновенную транспортировку — Оливер опять был маленьким и не мог бы даже прийти, не то что помочь ему. Пользоваться услугами Эрин Роберт считал странным.
Он увозил свое на север, отправляя на юг вещи жены и ребенка с тем, чтобы Колетт впоследствии смогла скопировать или иным образом забрать с собой все ей полюбившееся в новую жизнь.
Чудовищное, тошнотворнейшее одиночество сдавливало и резало его во время транспортных путешествий, но Роберт поставил условием пустые дома, и Колетт согласилась.
Исключение составляли лишь многочисленные фотографии, свидетельствовавшие об ушедшем счастье. Не допускалось никаких игрушек Антона или обуви Колетт в городской квартире.
Дом на юге Колетт обязалась полностью разобрать перед перерождением с тем, чтобы Роберт продал пустую оболочку. Заниматься всем исключительно самостоятельно там и тут было бы для Роберта слишком тяжелым бременем.
Они по-прежнему любили друг друга, но совсем не обсуждали прошлое — не ощущали сил и смысла. Просто проводили дни рядом, занимаясь Антоном и бытом.
Тихо и твердо Колетт сказала:
— Скажу Антону… что ты отпустил нас ради счастья… большего, чем человеческое… Не бросал нас… И Антон тебя не бросит… Будем навещать… если захочешь.
Часто она уходила плакать. Роберт оставался с сыном и, крепко прижимая ребенка, сам смахивал подступившие слезы.
Было все так же тяжело, ни малейшего чувства облегчения, ноль знаков, что случившееся правильно.
Роберт теперь не знал, существует ли в этом мире что-то верное, какая-то предписанная судьба, или любой, и — о ужас, он тоже! — мог запросто сбиться с пути, утонув в зыбучих песках противоречивых желаний.
Колетт имела большую определенность: уже очень давно Эрин с завидным постоянством намекала ей — правила межрасовых контактов не позволяли особую откровенность — что жизнь анамаорэ качеством неизмеримо превосходит человеческую. Впрочем, творимые Эрин чудеса говорили сами за себя.
Как бы Колетт ни отмахивалась, затыкая уши, Эрин рассказывала ей и об умопомрачительных мужчинах, с которыми никогда не станет скучно, предательски начиная подобные беседы после того, как Колетт делилась скромными радостями супружеских вечеров с Робертом.
Она оказалась подстрекательницей, эта Эрин, как теперь выяснилось, разрушавшей их брак изнутри.
Может, Роберт потому и не ощущал гармонии, что Колетт, хранительница его очага, малодушно размышляла об упущенных невероятных возможностях, маячивших на расстоянии вытянутой руки?
В итоге Роберт честно рассказал ей о своих терзаниях, Колетт же молчала о своих, но осуждать его не смела.
Никто из них был не был виноват, лелея похожие мечты и одинаково не имея ресурсов для их исполнения…