Его игры всегда были жестокими, а страсть лютой. Но я так и не дала ему то единственное, чего он хотел. Не позволила лишить себя невинности. Я обещала маме, что замуж выйду девственницей. И это единственное обещание, которое я собиралась сдержать. Все другие давно нарушены.
Я не уберегла Ромку, должна была когтями вцепиться, но не пускать его вместе с Макаром. Но они оба горели мечтой найти потерянные во времена революции драгоценности Настасьи Багировой, дивы оперетты и любовницы князя Давыдова. Данте тоже грезил ими когда-то, пока не связался с криминалом и сам не стал богат, как князь. Нельзя такие огромные деньги заработать честно. Торговля антиквариатом и украшениями была прикрытием для настоящих дел. Он связался с черными копателями еще, когда мы были вместе.
Отчаяние толкает нас на страшные поступки, а я была в отчаянии, потому что боялась, что Ромка с Макаром не заблудились, не погибли, их нашли черные копатели, бандиты, занимавшиеся нелегальным поиском кладов. Знакомые или подчиненные Данте…
— Данте, пожалуйста, если ты…
— Сначала минет, вопросы потом, — ответил Данте, в черных глазах ни капли жалости, только — похоть, затягивающая, обжигающая, откровенная. На самом дне омутов — ненависть. Он хотел меня унизить, сломать.
Посмотрела на него с вызовом, если ему доставит удовольствие моя боль, то ее он не получит, как не получил то, чего так страстно хотел.
Это просто — открыть рот и сделать то, что другие женщины делают с удовольствием для своих мужчин. Но я не могла. Чувствовала на губах вязкую смазку, солоноватую тугую головку, но на это пойти не могла даже ради Ромки. То, что для других естественно, для меня стало пыткой. Данте лично постарался, чтобы от близости с мужчиной меня тошнило. Макар понимал и не трогал, давал время, надеялся, что я оттаю после свадьбы, но я не была уверена, что смогу отдаться ему. У меня ничего не осталось. Данте забрал все.
— Понимаю, любишь, когда ломают, любишь жестко, — процедил Данте.
— Да пошел ты! — Попыталась вырваться из захвата.
Придумаю что-нибудь. Найду другой способ. Не надо было мне сюда приходить.
Но было поздно.
— Теперь ты от меня так просто не уйдешь, Ириска. Ты никогда не умела понять, что для тебя будет лучше, не слушала меня. Хочешь спасти брата и жениха? Ты у меня отсосешь, хочешь или нет!
Данте схватил меня за подбородок, надавил, с силой разжал челюсти и вставил член в рот, проник так глубоко, что из глаз хлынули слезы.
— Расслабься, Ириска, я все сделаю сам и в рот тебя выебу, и недоумков твоих спасу, — прорычал Данте и толкнулся глубже.
Он был огромный, горячий, заполнял меня всю. Замычала, впилась ногтями в бедра Данте, царапаясь, вырываясь, но он не остановился, яростно толкался. Я закашлялась задыхаясь.
Данте отстранился, вынул член, не выпуская мои щеки, продолжая надавливать, не позволяя закрыть рот.
— Тише, Ириска, расслабь горло, сейчас будет сильнее.
Он снова вошел в рот, головка скользнула по небу, языку. Шелковистая, горячая. Данте никогда не требовал от меня ничего взамен. Всегда он ласкал меня, пробуждая страсть, приручая. Я была слишком молода и неопытна для него, и он не торопился со мной. Обещал, что наш первый раз будет, как в сказке.
Это был наш первый раз. Мой первый раз.
Сказка оказалась страшной.
Подняла взгляд, слезы застилали глаза, и Данте я видела смутным, размытым пятном. Жестокого, бесчеловечного в своей ярости, в неудовлетворенных желаниях. Перестала сопротивляться, расслабила горло и не отрывала взгляда от его глаз, сделала, как он хотел.
— Сука, — прошептал Данте, — почему, блядь, ты такая дрянь, Инга?
Он сбавил напор, но все еще удерживал мои щеки, не давая сомкнуть челюсти. Трахал мой рот, но движения больше не причиняли боль. На смену им пришло знакомое волнение, жар внизу живота. Пульсирующее пламя, но оно не высушивало, наоборот, заставляло лоно истекать соком.
Я не отрывала взгляда от его темных глаз. Немо спрашивая: это тебе нужно? Этого ты хотел? Теперь поможешь или сделал еще недостаточно больно?
— Ненавижу тебя, — прохрипел Данте, ускоряя движения.
Его член врывался в мой рот, горло, скользил по языку, но я не чувствовала унижения или отвращения. Я слишком сильно любила этого мужчину когда-то, слишком хотела его. Все было слишком для нас.
Для меня слишком рано. Для Данте слишком поздно.
Данте зарычал и сжал волосы на затылке сильнее, и я почувствовала на языке горячее, пряное семя. Данте вынул член из моего рта, а я проглотила все, что он оставил во мне.
Несколько мгновений мы смотрели друг на друга, пока его взгляд снова не стал ледяным, а черти на дне омутов погасили костры.
Он отошел к столу, взял салфетки и протянул мне.
— Вытрись, — сказал глухо.
Стерла слезы и слюну, но во рту остался его вкус. Солоноватый, терпкий вкус первого мужчины, которого я попробовала. Данте добился своего, все-таки стал моим первым.
Жар внизу живота не утих, неудовлетворенное желание напоминало о себе тянущей болью.
Данте застегнул молнию и ремень, но не вернулся за стол, а сел на него, нависая надо мной, как суровый повелитель. В каком-то смысле сейчас так и было. Он мог распоряжаться моей жизнью и жизнью моих близких.
— Ты знаешь, где они? — Спросила, посмотрев на него с мольбой. Он получил что хотел, но это еще не значит, что поможет, но надежда — слепая, жалящая дрянь скреблась в сердце, заставляя смотреть на Данте, как на героя, пусть и не моего романа.
— Нет, — ответил Данте, — но даже если бы знал, чего ты ждала от меня? Что я брошу свои дела и помчусь спасать твоего ебаря и недоумка-брата?