Любовь с пятого этажа

Глава 27

Виктор

Сегодня был первый день декабря.

Питер, как назло, решил не радовать — снег с дождём, ветер в лицо, серое небо и вечная каша под ногами.

Но меня это не волновало. Ни капли.

Потому что сегодня Алиса переезжает к нам.

Не в гости. Не «на пару дней с ночёвкой». Не «давай попробуем».

А по-настоящему.

После всех разговоров, уговоров, вздохов, сомнений, после того, как мы вдвоём столько раз подходили к краю и отступали — сегодня она делает шаг.

К нам.

В наш дом.

В нашу, мать его, семью.

Я с утра встал раньше обычного. Не потому что не выспался — просто не мог лежать. Варя ещё спала, свернувшись клубком, волосы растрёпаны по подушке. Я встал, заварил кофе, включил тихую музыку — что-то фоновое, джазовое — и просто стоял у окна.

И думал: «чем я заслужил?»

Потому что в голове крутились картинки — Алиса в моей рубашке, Алиса в обнимку с Варей, Алиса в моей постели и в моём утре.

А теперь… Алиса в моём доме.

Уже не временно. Уже с коробками, пальто в прихожей, с её дурацкой кружкой с танцующими черепахами, с её списками покупок, с кремом, который пахнет апельсином и остаётся на подушке.

Я до сих пор не верил, что она действительно сказала «да».

— Только не делай из этого драму, — сказала она вечером, когда мы обсуждали переезд. — Это не какой-то рубеж. Это просто… хочется быть ближе. К вам. Навсегда, если можно.

Навсегда.

Чёрт.

Я чуть не разлил кофе, когда вспомнил её голос, когда она это сказала.

Варя тоже на своей волне. С самого утра бегала по квартире с блокнотом:

— Я освободила для Алисы три ящика! Один — для её заколок. Один — для шоколада. Один — для секретов!

Семья — это не просто красиво звучит. Это работа. Ответственность. И в моём случае — второй шанс.

А второй шанс нельзя облажать. Нельзя.

К одиннадцати Варя уже натянула своё «самое приличное платье», настояла, чтобы мы нарисовали табличку «Добро пожаловать домой, Алиса» и притащила её плюшевого бегемота «чтобы он первым её обнял».

К часу дня она приехала.

Я вышел к подъезду, помочь с вещами. Но она уже успела схватить самую тяжёлую коробку.

— Я сильная и независимая, — фыркнула, когда я попытался перехватить.

— А я всё равно хочу понести, — ответил я и забрал её багаж.

Когда мы вошли, Варя уже караулила в коридоре, в своём нелепом розовом платье с пайетками, с табличкой в руках и огромными глазами.

— Алиса!!! — Она взвизгнула и бросилась обнимать.

— Ты что, выросла за ночь? — засмеялась Алиса, крепко обняв её в ответ.

— Нет! Я просто… очень ждала. И бегемот — тоже!

Плюшевый бегемот тут же полетел Алисе в руки. Та ловко его подхватила, прижала к груди.

— Ну всё. Меня официально приняли.

Мы поставили коробки, пальто повесили в шкаф, а Варя провела для Алисы «экскурсию заново»: вот твоя полка, вот твоя кружка, вот твой уголок в шкафу, вот наша подушка для обнимашек, и вот — наш диван, теперь твой тоже.

А я стоял в стороне и не мог поверить, как естественно всё происходило. Без неловкости. Без напряжения. Как будто… так и было всегда.

Марина теперь заглядывала к нам не каждый день — «передаю пост полномочий», как она выразилась по телефону. Варя и правда всё больше стремилась быть с Алисой. Делилась с ней рисунками, спрашивала, как правильно выговаривать «румба» и «самба», и каждый вечер проверяла, будет ли Алиса читать ей сказку, а не я.

Меня это не обижало.

Наоборот. Это было счастье.

Алиса легко влилась в рутину: готовила с нами завтрак (хотя я не сразу простил ей кашу с тыквой), помогала Варьке с домашкой по английскому, оставляла мне на столе записки вроде: «Если ты не улыбнёшься до 10:00, я тебя укушу».

Вечерами мы сидели втроём на диване, смотрели кино. Варя — посередине, как маленький министр гармонии. А когда она засыпала, Алиса оставалась рядом, прижималась ко мне — и всё было так просто. Тепло. Надёжно.

Иногда я просыпался и не сразу понимал, в каком я мире.

В том, где я владелец фирмы на пике роста — или в том, где моя дочь учит плюшевого бегемота делать плие под руководством женщины, которую я люблю до чёртиков.

Фирма выросла.

Серьёзно выросла.

После того контракта — того самого, что мы вытащили почти на зубах — всё сдвинулось с места. Новые партнёры. Инвесторы. Запросы. Переговоры, встречи, расширения штата, новые помещения. У нас появилось подразделение в Москве, и двое из питерской команды теперь живут между городами. А я — мелькал в новостных лентах чаще, чем успевал сам это осознавать.

«Кому доверяют крупнейшие клиенты: три лица новой деловой сцены» — другой. И моя чёртова фотография — серьёзная, в галстуке, с таким выражением лица, будто я съел трёх конкурентов за завтраком.

А потом — вечерний эфир на городском канале. Прямой. С вопросами, с аналитикой, с цифрами. И с Алисой, которая смотрела дома и фотографировала экран.

— Ты, конечно, умный, но там свет падал тебе как-то… эээ, драматично, — прислала она сообщение.

Я смеялся. Потому что это была она. Потому что даже в этом новом, шумном, насыщенном мире — она держала меня на земле.

И Варя тоже.

Периодически она спрашивала:

— Пап, а ты станешь очень-очень знаменитым?

— Не уверен. А хочешь?

— Не знаю. Только если ты не забудешь, что у нас по пятницам варим какао.

Я клялся, что не забуду.

Потому что никакие заголовки, рост капитала, встречи и фонды не значили ничего — если не с кем было делиться этим вечером. Этой пятницей. Этим какао.

И да, теперь меня узнавали в деловых кругах. Подходили после конференций, жали руку, говорили: «Смотрим на вашу динамику, впечатляюще».

Но самое главное — это когда я открывал дверь домой и слышал:

— Пап, Алиса сделала пиццу! С моими огурцами, но ты всё равно должен похвалить!

Это была другая сцена.

Не деловая. Настоящая.

Моя.

В тот день я просто застрял.

Кажется, всё офисное пространство работало против меня: принтер жевал документы, Макс скидывал правки на уже утверждённое, кто-то перепутал цифры в отчётах для инвесторов, и я в какой-то момент понял, что если сейчас всё не доведу до конца — просто не смогу заснуть.

Было уже почти десять.

Телефон вибрировал на столе. Снова Алиса:

Алиса:

Ну ты где? Пицца уже не просто остыла, она обиделась и ушла в холодильник.

Алиса:

Я тоже жду.

Я смотрел на экран, прижимая к виску лоб. Хотел ответить — но в это мгновение дверь в кабинет распахнулась с такой силой, что я дёрнулся и чуть не опрокинул кружку кофе.

На пороге стояла Алиса.

Мокрые волосы падали на плечи, щеки порозовели от холода, а глаза... Глаза смотрели прямо на меня. Серьёзно. Жёстко. И с той самой искрой, от которой я всегда терял ровное дыхание.

Я только открыл рот, чтобы хоть что-то сказать — оправдаться, объясниться, извиниться, как вдруг она…

Развязала пояс своего плаща.

И он медленно распахнулся.

— Господи… — выдохнул я. Совсем не так, как мужчина, который должен говорить умные слова. А как тот, кто внезапно увидел чудо.

Под плащом — ничего, кроме чёрного, полупрозрачного белья. Тонкого. Почти кружевного. И её. Вся она — из ночи, из света, из моего желания.

Я не дышал.

Не потому что боялся испугнуть — а потому что сердце било так сильно, что воздух будто лишний.

Она шагнула в кабинет.

— Если ты не можешь закончить рабочий день — я помогу, — сказала она тихо, будто это обычный вторник.

Я сглотнул. Отодвинул стул. Встал.

— Сядь, — сказала она. Низко. Чётко. Почти властно.

И я подчинился.

Алиса сбросила плащ. Плавно. Будто шелест ветра — и вот он упал к её ногам.

На фоне тусклого офисного света её тело казалось почти нереальным: тонкие бретели белья, изгиб бёдер, прозрачная ткань, играющая на каждой линии.

Она не спешила. Сделала шаг ко мне.

И — не касаясь — посмотрела в глаза.

Потом — медленно, с улыбкой, от которой у меня потемнело в голове, — провела руками вверх по бокам, скользнула к груди. Слегка сжала. Пальцы замерли на сосках, обвела их подушечками и дерзко щёлкнула по одному. Я сглотнул.

— Смотри, — прошептала она.

Я не отводил взгляда.

Алиса прикусила губу, руки скользнули ниже. Медленно. Уверенно. Через плоский живот к тонкому треугольнику прозрачной ткани.

Она коснулась себя. Один раз. Потом другой. Легко. Дразняще. Пальцы исчезли под кружевом, и её веки дрогнули, дыхание сорвалось.

Я едва не сдвинулся с места. Но она остановила меня взглядом.

— Нет. Пока — только ты смотришь.

Ты работал. Я скучала. Я злилась. А теперь — ты запоминаешь. Каждый мой жест.

Она села на диван — не спеша, словно это была её сцена, её правило, её территория.

Кожа в мягком полумраке светилась, как фарфор, дыхание у неё участилось, но глаза по-прежнему не отпускали меня.

— Я хотела, чтобы ты забыл, кто ты, — прошептала она. — На час. На один вечер. Ни директор. Ни глава фирмы. Ни папа. Только ты. Мужчина, который мне нужен.

Я кивнул. Молча. Потому что голос бы всё испортил. Потому что я уже не дышал — я горел.

БЛЯЯЯДЬ, член стоял колом и мне казалось что если она до него дотронется я кончу.

Она чуть раздвинула колени, пальцы легли на бёдра, скользнули вверх по внутренней стороне, медленно, как в танце, как в вызове. И всё это время она не отводила от меня взгляда.

— Ты всё ещё хочешь быть хорошим мальчиком? — её голос был обманчиво спокойным. — Или уже готов просто… хотеть?

Я сглотнул. Не ответил. Только сжал подлокотники кресла.

— Скажи, — прошептала она, проводя пальцами по себе, — тебе нравится, когда я делаю это на твоих глазах?

— Да, — вырвалось почти срывающимся голосом.

Она улыбнулась. Её дыхание сбилось.

— Я думала об этом весь день, — прошептала. — Как ты придёшь, уставший, мрачный. Как сядешь за стол… А я — вот так. Перед тобой. Только в этом.

Она выгнулась, закрыв глаза на секунду, и продолжила:

— А ты будешь сидеть, молчать, сдерживаться. Потому что ты — взрослый. Правильный. Потому что у тебя дела. Подчинённые. Счета. Ответственность.

Потом снова посмотрела прямо в меня. Глаза блестели.

— А теперь скажи мне: ты всё ещё думаешь о работе?

Я покачал головой. Медленно.

— Я думаю только о тебе.

— Тогда встань, — прошептала она. — И подойди. Я хочу, чтобы ты почувствовал, как сильно я скучала.

Я подхватил её за талию, прижал к себе резко, голодно, как будто держал голыми руками огонь — и уже не боялся обжечься. Её кожа была горячей, гладкой, будто выжженной желанием.

Она обвила меня ногами — жадно, властно, как будто это она всё затеяла, и теперь я должен ей подчиниться.

— Скажи, что ты думал обо мне, когда сидел за этим чёртовым столом, — прошептала она, прижимаясь губами к моему уху. — Скажи, что хотел сорваться. Бросить всё к чёрту. Прижать меня к стене. Раздеть. Сильнее.

Я сжал её ещё крепче. И сорвался. Прижал к стене. Целовал, как безумный — не аккуратно, не нежно, а голодно, срываясь на дыхание, на стоны, на жажду, которую слишком долго сдерживал.

— Я хотел тебя с утра, — выдохнул я, губами касаясь её шеи. — Ещё когда ты просто прислала сообщение. Хотел — как животное. До судорог. До помутнения. До грани.

Она выгнулась, потянула за волосы. Её грудь прижималась к моей коже сквозь тонкую ткань, и я сходил с ума — от каждого сантиметра, от каждого дрожащего вздоха.

Я сорвал с неё бельё, как будто оно мешало нам дышать. Поднял, посадил на край стола — жёстко, властно, сдерживая дрожь только на тонком краю.

Она раздвинула колени, встретила меня взглядом — и в этот момент не было ничего, кроме нас. Ни кабинета. Ни дел. Ни мира.