Магия и кровь

Глава седьмая

Мы с бабушкой возвращаемся домой и входим в дверь в тот самый момент, когда мама спешит вниз по лестнице. Лестница у нас в доме построена под таким углом, что почему-то, когда по ней спускаешься или поднимаешься, это выглядит царственно и театрально. Как в сетевых сериалах из тех, которые особенно любят мама с бабушкой и тетушкой. Иногда я думаю, что мама только поэтому иногда спешит по лестнице вниз. Ради театральности.

— Где вы так долго пропадали?

Мамины косички затейливо убраны наверх. Утром такого не было. Я показываю на прическу:

— Ты ходила в парикмахерскую?

— Прелесть, правда? — Мама принимает эффектную позу, чтобы похвастаться тем, как красиво белоснежные и темные шнуры вплетены в косички не толще моего мизинца. — Мне нужно было новое видео для ленты, вот я и провела мастер-класс по бокс-брейдам.

Если не надо снимать видео, мама может немного поколдовать и за час соорудить себе прическу, на которую нужно часов шесть. Обычно она и правда колдует, а потом редактирует видео, чтобы казалось, будто это ускоренная съемка.

Мама говорила мне, что в школе она хотела стать парикмахером, но, когда получила свой дар — чтение предметов, — поняла, что если будет им пользоваться, то обойдется без стажировки, на которую был большой конкурс, а зарплату в итоге обещали маленькую. Теперь ее основной доход — помощь частным сыщикам. В отличие от полиции, у них нет доступа к генетическим данным, поэтому они вынуждены опираться на обоснованные догадки — а мама вполне может их предоставить, если получит нужный предмет. О том, что мама умеет колдовать, никто из клиентов не подозревает. Все они убеждены, что она просто классный криминалист.

Если я потерплю неудачу, она это потеряет. Единственной ложкой меда в этой бочке дегтя станет для нее возможность заняться тем, о чем она всегда мечтала. Она потерпит финансовый крах, зато обретет свободу.

Я кошусь на бабушку, радуясь, что у нее нет дара Кейс. Вряд ли она оценила бы такие мысли по достоинству.

Бабушка цыкает на маму зубом — типично тринидадская гримаса.

— Лучше бы потратила это время на сеанс ясновидения.

— И потратила бы, но клиент отменил заказ! — огрызается мама.

— Вы с Мейз вечно скандалите из-за того, кто займет мое место, а я так и не дождалась ни от одной из вас ответственного отношения к делу.

Я переминаюсь с ноги на ногу. Когда мама с тетушкой начинают спорить, кто из них будет матриархом, это просто позорище. Иногда я опасаюсь, что та, которой не достанется титула, так разозлится, что попросту съедет от нас.

— Правда?! — Мама ахает. — Я тебе постоянно помогаю с работой. И все равно тебе придется выбрать одну из нас, больше-то некого! Девочки еще маленькие, и вообще никто из них и не хочет быть матриархом!

— Вайя? — окликает меня Прия, и мы все оборачиваемся.

Она стоит на пороге дома в длинном лоскутном сарафане. Моя мачеха любит шить сама, но предпочитает не покупать ничего нового, поэтому берет у Алекс остатки от ее творений и мастерит из них одежду. Моя двоюродная сестра-модельер называет ее стиль «ретро-бохо-шик».

Из-за юбки Прии выглядывает Иден, зажав в зубах пакетик с соком. Она вытаскивает его изо рта, чтобы завопить:

— Мы идем в парк!

— Круто! — пищу я радостным голосом, который у меня получается только тогда, когда я общаюсь с сестренкой.

Прия смотрит в глаза сначала бабушке, потом маме и бледно улыбается. Я первая не стану притворяться, будто в том, что ты живешь в одном доме с новой женой своего бывшего мужа, нет ничего странного. Мама то осыпает Прию комплиментами за то, насколько сильно папа изменился в лучшую сторону за время жизни с ней, то ворчит, что эти перемены не произошли с ним раньше. И если мама ссорится с Прией из-за чего-то, то только потому, что на самом деле злится на папу.

— Пойдем с нами, Вайя, — приглашает Прия. Хотя тон у нее такой, что это скорее приказ, а не приглашение.

— Прямо сейчас? — вмешивается мама, не дав мне ответить.

Улыбка Прии становится еще напряженнее.

— По-моему, сейчас самый удачный момент.

— Тогда и я с вами пойду! Я просто не вижу ло…

— По-моему, будет лучше, если мы пойдем втроем.

Мама резко поворачивает голову, чтобы посмотреть на бабушку, и выражение ее лица мгновенно меняется — только что было веселое и довольное, а теперь поджатые губы и пронзительный взгляд.

— Э-э… — Я обвожу взглядом трех старших родственниц, которые стоят на пороге и глядят друг на друга гораздо выразительнее, чем нужно при обсуждении прогулки в парк.

— Иди, — говорит бабушка мне. А маме она говорит: — Ты вроде хотела заняться прической?

Мама смотрит на меня тяжелым взглядом и коротко вздыхает:

— Да. Тогда я сама все сделаю.

Только прическа у нее уже готова, потому я не понимаю, что еще она собирается делать. Между тем мама тоже выдавливает улыбку — в мой адрес:

— Поговорим, когда вернешься, у меня для тебя сюрприз.

Я настораживаюсь:

— Что?

— Я же говорю — сюрприз!

Мама на прощание еще раз смотрит на Прию, ноздри у нее раздуваются.

— Ну пока.

С этими словами она шагает через переднюю к коридору, который ведет в комнату тетушки. Бабушка шаркает к себе наверх, ни слова не сказав ни мне, ни Прии.

Мачеха берет сестренку за руку и улыбается мне — мы остались втроем.

— Пойдем?

— Конечно.

Едва перевалило за полдень. Строго говоря, на то, чтобы принять решение, у меня осталась бóльшая часть дня. Правда, я, кажется, знаю, как быть, не больше, чем утром.

Денек сегодня ясный, солнце сияет по-прежнему ярко и весело, не обращая ни малейшего внимания на судьбоносность предстоящего мне выбора. Мы шагаем по улице — до парка Мари Кертис нам рукой подать, всего квартал.

Иден все это время то хлюпает соком из пакетика, то болтает про последнюю серию своего любимого сетевого сериала «Путешествие Зубастика». Это интерактивный мультфильм в дополненной реальности, где рассказывается про жизнь акулы и дети узнаю́т о глубоководной флоре и фауне и всем таком. Последняя серия была, похоже, драматичная, там акула попала в подводный туннель, и Иден с восторгом описывает ее приключения, бурно жестикулируя.

Прия слушает дочкину болтовню, кивает и задает вопросы, уворачивается от ее машущих рук и одновременно поправляет на ней панамку и мажет ей лицо дополнительным слоем крема от солнца.

Чтобы избежать ужасов защиты от ультрафиолета, Иден перебегает ко мне и хватает меня за руку. Ее коричневая мордашка вся в подсыхающих белых разводах. Прия смотрит на нас со странным выражением — то ли с улыбкой, то ли с болезненной гримасой.

Мы с Прией всегда ладили. Нет, по магазинам мы вместе не ходим, но иногда делим кухню: я делаю что-то для всей семьи, а Прия стряпает что-нибудь веганское для своей маленькой фракции. По большим праздникам, например на ужине в честь моей Первой Крови, она даже разрешает Иден поесть что-нибудь, что я приготовила. Я тешу себя мыслью, что у нас хорошие, спокойные отношения. Легкие.

Сегодня все иначе. Прия дергается и таращится на меня гораздо больше обычного. Я заражаюсь ее нервозностью. Надеюсь, это не какое-нибудь придурочное упражнение для укрепления семейных уз. Если бы на ее месте был кто-то другой, я бы решила, что все из-за Призвания, но на Прие оно никак не скажется.

Мы приходим в парк, спускаемся по асфальтированной тропинке, которая ведет с тротуара на главную пешеходную и велосипедную дорожку. Дальше расстилается стриженая зеленая лужайка, которая начинается на каменистом берегу озера и тянется на северо-запад в сторону парка, где ее пересекают разные тропинки и дорожки. Мы с родными ходим сюда с самого моего детства. Я плескалась в здешних лягушатниках с двоюродными сестрами и объезжала весь парк на велосипеде — тетушка властно катила во главе процессии, а бабушка с дедушкой сидели за столом для пикника и ждали, когда мы вернемся.

Все мои детские воспоминания связаны с дедушкой. Мой тихий дед, обладавший запасом сладостей в карманах и волшебной способностью смягчать бабушкино ворчание. Он один действовал на меня так, как все наши поездки в Чайнатаун. Он умер, когда мне было семь, но я до сих пор часто думаю о том времени и прямо вижу его усыпанное родинками лицо с волевым подбородком и щербатую улыбку.

Иден в последний раз громко булькает соком и оглядывается вокруг — ее глазенки высматривают урну.

Я протягиваю руку:

— Я выброшу. Беги играй.

— Спасибо! — Она сует мне пустой пакетик и с широкой улыбкой мчится на гигантскую детскую площадку, где ее ждет подружка — я несколько раз видела, как они играли вместе. Вся эта огромная конструкция из горок, лесенок и интерактивных экранов кишмя кишит детишками, которые возятся и верещат.

— Прогуляемся? — спрашивает Прия с той же вымученной улыбкой.

— Давай.

Если мама брала меня в парк, она никогда не ходила одна. Обязательно тащила за собой тетушку или бабушку, и они сидели за столом для пикника и что-нибудь ели, а мы с двоюродными носились вокруг сами по себе. А это иногда приводило к тому, что в результате какой-нибудь неудачной игры Кейша и Кейс затевали ссору, а мы с Алекс занимались своими делами.

Но Прия не любит сидеть без дела. Даже если мы приходим в парк всей семьей, она всегда наматывает круги вокруг детской площадки — у нее прямо все чешется при мысли о том, чтобы часами торчать на одном месте, и она страстно любит кипучую деятельность. Иногда я даже присоединяюсь к ней, потому что так наедаюсь всем, что мы приносим с собой, что меня просто стошнит, если я не разомнусь.

Я не знаю, что сказать. Обычно мы болтаем о том, как дела у Иден. У нас есть и другая общая тема — папа, но тут я совсем теряюсь.

— Напомни, как зовут подружку Иден?

— Лола.

— Точно.

Прогулка продолжается в неловком молчании. Полная противоположность нашей обычной уютной болтовне ни о чем.

Иден с визгом улепетывает от подружки — они затеяли игру в догонялки. Детство у нее безоблачно счастливое. Наверное, потому, что она единственный ребенок. Мы с двоюродными росли вместе и носились, вопили, играли и ссорились прямо-таки круглосуточно и с самого рождения. Когда появилась Иден, мы были уже почти подростки, вот и обращаемся с ней так, будто она наша общая балованная младшая сестренка. Нет, мы и правда очень любим ее. Возможно, именно поэтому она такая невообразимо милая и воспитанная. А может, все дело в том, что ее растят папа с его новым негромким голосом и Прия с ее непоколебимым, на мой взгляд, спокойствием. А у мамы с тетушкой дзен так себе, если вдуматься.

— А ты знаешь, что у меня есть старшая сестра? — спрашивает Прия, не сводя глаз с Иден.

Я мотаю головой:

— Нет.

Я вообще мало что знаю о семье Джаясурья, кроме того, что их предки когда-то эмигрировали в Канаду из Шри-Ланки. По-моему, Прия принадлежит то ли к третьему, то ли к четвертому поколению. И еще я знаю, что они практиковали чистое волшебство всегда, начиная с их первого предка, наделенного колдовскими способностями.

— Раньше мы были ближе друг другу. Все делали вместе. — И снова бледная улыбка, чуть-чуть окрашенная болью. — Одинаково заплетали друг другу косы, постили видео, где снималась одна, а озвучивала ее другая. Прия и Рани — всегда готовы посмешить.

Трудно понять, зачем она мне это рассказывает — то ли просто чтобы поддержать разговор, то ли это входит в придурочное упражнение для укрепления семейных уз.

— Она не прошла Призвание, — говорит Прия. — А я через год прошла.

Я едва не останавливаюсь, но мачеха идет себе дальше, поэтому я переставляю ноги. Так вот оно что! Она решила утешить меня на случай, если я провалюсь?

— Она… а как?..

Прия пожимает плечами:

— Рани никогда ничего не рассказывала, хотя родители постоянно расспрашивали ее. Все разговоры сводились к тому, как так вышло, что она провалилась. Что она делала? Кто ее Призвал? Что произошло? Только и делали, что ломали себе голову, как бы это исправить. Моя тетушка — наш матриарх, но и она ничем не могла помочь.

В горле у меня становится сухо. Мне и самой хочется засыпать Прию вопросами, но я боюсь. Никто не любит обсуждать родственников, которые не выполнили своих задач. Неудача словно стирает человека. Как не было. А вспоминать его — только заново позориться.

— Рани решила отправиться в кругосветное путешествие, — продолжает Прия. — Честно говоря, я ей завидовала. Она перестала во всем слушаться родителей, а в ленте у нее были такие классные фотки — столько приключений! Когда мне было восемнадцать, представился случай поехать на Шри-Ланку — поволонтерить немножко, а заодно раскопать семейную историю. Ради этого мы встретились снова.

Иден с размаху падает на землю, и мы с Прией бросаемся к ней. Подружка подбегает помочь, обе смеются и снова принимаются носиться — а мы вздыхаем с облегчением.

— Я совершила ошибку — сказала ей, как завидую всему, что она делает, — продолжает Прия. — Ее новой жизни.

Я сглатываю — и глотать мне больно.

— Она страшно разозлилась. Завидую? Чему тут завидовать? Родители с ней не разговаривают, даже смотреть на нее не хотят. Никто из наших не может общаться с ней без жалости. Она не видит предков на праздниках, они не желают ей являться. Раньше у нее не было колдовских способностей, но был потенциал. Теперь у нее ни того ни другого, так что даже предки не хотят иметь с ней дела. Она уехала не развлекаться, сказала она, — она пыталась найти себе место под солнцем.

Прия останавливается, ноги у нее тонут в жесткой траве.

— С тех пор сестра со мной не разговаривает. И заблокировала в Сети. Всю нашу семью заблокировала. Она даже не знает, как зовут Иден. — На последней фразе ее голос прерывается. — Я ее понимаю: считать себя членом семьи — значит постоянно помнить обо всем, чего она лишена. Ей больше нет места среди нас, это для нее мучительно, и все же она старается, чтобы ее лента в Сети создавала впечатление, будто у нее все прекрасно, поскольку жалость — это еще хуже.

На глаза у нее наворачиваются слезы, она переводит дух. Иден, словно почувствовав, что мама расстроена, замирает и смотрит на нее. Прия выдавливает улыбку.

— Как тебе там, веселишься? — кричит она. Ну то есть насколько Прия способна кричать. Даже на улице она разговаривает так, как мама дома, когда старается потише.

Иден прищуривается в нашу сторону, а потом, просияв, кричит: «Ага!», поворачивается и вслед за Лолой устремляется вверх по веревочной лазалке.

— Я хочу быть хорошей матерью. Очень хочу. — Прия поворачивается ко мне. — Именно поэтому, когда роды у меня пошли не по плану и Уилл предложил поехать к твоей бабушке, а не в больницу, я сразу согласилась — мы оба понимали, что так будет лучше всего. И именно поэтому, когда бабушка сказала, что ей нужно привязать моего ребенка к дому, чтобы Иден тоже стала Томас, — тогда наследие этих стен признáет ее и защитит, — я сказала «да».

— Что?! — само собой вырывается у меня. Мой голос звучит слабо и неуверенно.

Мы, дети, никогда не понимали, как именно бабушка помогла тогда Прии, но строили свои догадки. Исходили мы из того, что она применила какие-то особые способности матриарха, чтобы спасти Иден. Но чтобы привязать ее к дому, сделать одной из Томасов?!

Иден тоже Томас!

Но… но тогда, если я не соглашусь выполнить задание, колдовских способностей лишусь не только я, но и Иден.

— Я не понимаю…

Прия одергивает сарафан, словно он вдруг перестал сидеть на ней.

— Мы с Уиллом принесли присягу Аве как нашему матриарху и передали ей контроль над нашими волшебными способностями, отказавшись ото всех преимуществ, которые дают ее кровь и имя. Потому что я всегда делаю все, что можно, чтобы быть хорошей матерью и обеспечить моей дочери ту жизнь, которой она достойна.

Папа с Прией присягнули бабушке. Я не знала не только всей правды об Иден, но и этого тоже. При желании бабушка может заимствовать их магию или подавлять ее, как и у всех нас, но при этом они не могут пользоваться силой нашей фамилии, а наши предки не будут признавать их как носителей крови Томасов. Рабство в обмен на помощь. Бабушка, возможно, сделала это только потому, что ей нужно было позаимствовать их магию, чтобы хватило диапазона на помощь Иден. Тогда Алекс, Кейс и Кейша еще не были колдуньями. В распоряжении бабушки не было достаточно волшебства. Папу она недолюбливала, так что наверняка не стала бы без крайней необходимости привязывать его к себе и к нашей семье.

Мама Джова говорила, что магию утратят все до единого колдуны, связанные с Томасами кровными узами. Это значит, что если я соглашусь выполнить задание и не справлюсь, если мы лишимся колдовских способностей, то присяга бабушке оставит без магии и папу с Прией.

— Значит, поэтому Иден присутствует на всех наших церемониях Усиления?

Для маленького ребенка это мучительная процедура, но бабушка всегда требует, чтобы она там была.

— Да. Ава сказала, что участие укрепит ее связи с домом и предками, если она будет постоянно вносить вклад в их кровь и они будут видеть ее более или менее регулярно.

Прия нервно сглатывает и продолжает даже тише обычного:

— Ты знаешь, что придает такую силу жилищу твоих предков?

Я мотаю головой. Мне никогда не приходило в голову, что наш дом — это не просто наш дом.

— Крепкие кости. Вот почему и в волшебных, и в неволшебных мирах говорят о силе родных стен. Крепкие стены держатся на крепких костях. А стены твоего дома черпают силу в магии всех ныне живущих Томасов. Пока в этом доме живет хотя бы один колдун твоей крови, сила этих стен будет оберегать всякого, кто призовет ее. Именно благодаря этому моя дочь еще жива.

— Значит, тогда у Иден все будет хорошо?

Мы никуда не собираемся переезжать. Если нам удастся регулярно выплачивать взносы по кредитам, дом останется у нас и все будет хорошо.

Прия неприятно смеется.

— Колдун, Вайя. Колдун.

Тут до меня все доходит — доходит эта резкая, жестокая и чуть ли не смешная мысль, ведь она так очевидна. Да, конечно. Как будто стоящий передо мной выбор и без того не был таким трудным.

Пока в нашем доме живет хотя бы один колдун моей крови.

Если я возьмусь за задание Мамы Джовы и не выполню его, каждый, кто связан с нашей семьей сейчас или будет связан потом, утратит колдовские способности. Не останется Томасов-колдунов, чтобы питать стены нашего дома. В костях, на которых держатся стены, иссякнет волшебство.

И не останется ничего, что заставляло бы биться сердце моей сестренки.

— По-моему… мне надо сесть.

Я плюхаюсь на траву, устраиваюсь и тупо смотрю в никуда.

Прия садится рядом и берет мои вялые руки в свои.

— Мы решили, что будет лучше, если тебе станет известно все, что может повлиять на твое решение.

— Ясно.

Теперь понятно, почему мама с бабушкой вели себя так странно, когда Прия позвала меня в парк. Вероятно, мама хотела пойти поддержать меня, когда мне на голову выльют ушат холодной воды, но бабушка ее не пустила. Это мое задание, но мои действия означают жизнь или смерть для моей сестры, для дочки Прии — а пока мы не отправились на эту прогулку, я была уверена, что уж Иден-то ничего не угрожает.

— Я хочу быть хорошей матерью, но даже я не знаю, как лучше. — Прия кусает губу. — Если ты откажешься выполнять задание, Иден будет жить, пока в доме останется хоть кто-то твоей крови. Мы с Уиллом, конечно, будем рядом и поможем, чем сможем. Но потом… Какая у нее будет жизнь? Как у моей сестры? С неотступным чувством, что она нигде не своя, что она чего-то лишена? Потерянная, озлобленная, она будет зависеть ото всех вас и не сможет уйти, чтобы жить как ей хочется. И умрет, когда умрет последний из вас. А если у нее будет шанс стать колдуньей, если она пройдет Призвание, она станет одной из Томасов с магией в крови. Настоящей самостоятельной колдуньей, которая подарит жизнь дому, который дарит жизнь ей самой, пока она остается в его стенах. Она сможет жить нормально и полноценно. А волшебство… Это совсем не просто сила. В нем заключена вся моя суть, все, что я есть и чем я буду. Возможность знать своих предков так близко, как мы, — это привилегия, это счастье, и одна мысль о том, что Иден будет этого лишена…

Я понимаю, о чем она говорит. Я и сама думала обо всем этом, когда размышляла, чтό я потеряю, если не пройду Призвание. Как я буду чувствовать себя среди родных, которые не смогут заполнить ту пустоту, которая образуется во мне, если у меня не будет магии, — даже если будут во всем меня поддерживать. И даже если я извернусь и найду способ жить без колдовских способностей, я навсегда останусь на периферии сообщества, в котором родилась и выросла.

А Иден — она еще маленькая и сама не знает, чего хочет, не понимает, чего может лишиться. Однако я легко могу себе представить, что она предпочтет остаться в живых, а не наоборот.

— Если я провалюсь…

— Я все понимаю, — шепчет Прия и сильнее сжимает мои руки. — Я верю в тебя. Честно. Я убеждена, что предки стараются сделать нашу жизнь лучше, помочь нам. Может быть, Мама Джова на самом деле не имеет всего этого в виду. Может быть, она просто хочет, чтобы ты приняла решение, доверилась ей. Может быть, задание именно в этом.

Она снова глубоко вздыхает.

— Так или иначе, решать тебе. Я пообещала Уиллу, твоей маме и твоей бабушке, что не попытаюсь подсказывать тебе, как быть. Но я хочу, чтобы ты дала мне слово. Я прошу тебя только об одном: если ты возьмешься за это задание, брось на него все силы. Я понимаю, тебе вообще трудно принимать решения. Тебе любой выбор дается мучительно. Но если ты примешь решение, сделай все, что только потребуется, чтобы добиться успеха, поскольку твой провал обойдется нам слишком дорого. На этот раз нельзя дать слабину.

До чего же меня достало, что все напоминают мне, какая я размазня!

Мои пальцы трясутся в руках Прии. Пустой пакетик от сока, который я еще не выбросила, зажат между нашими ладонями. Даже Прия, которая знает меня всего несколько лет, и та уже прекрасно осведомлена, как трудно мне принимать решения. Так прекрасно осведомлена, что боится, что я из-за этого все испорчу. Боится, что это помешает мне сохранить жизнь сестренки.

— Дай мне честное слово! — кричит она, глядя мне в глаза и дрожа всем телом. — Дай мне честное слово, что, если ты решишь взяться за задание, если решишь, что попробуешь обеспечить нам будущее, в котором все мы останемся колдунами, — дай слово, что у тебя получится! Тут нельзя просто попытаться. Надо, чтобы ты это сделала!

— Честное слово, — говорю я, и мои руки в ее ладонях влажнеют от пота.

Я даю ей это обещание по-настоящему.

Если я решусь взяться за задание, я сделаю все, лишь бы добиться успеха. Ведь Прия совершенно права: раз речь идет о жизни Иден, я не имею права рисковать.

Однако на самом деле я и сейчас не знаю, действительно ли мне стоит соглашаться выполнять это задание.

А теперь мне не просто трудно принять решение.

Это стало невозможно.