Магия и кровь

Глава двадцать девятая

Когда я записывалась на конкурс рецептов, я проглядела тот пункт, где сказано, что готовить мне надо будет вживую, на глазах у жюри. Так что сейчас, в десять утра, я мчусь со всех ног через Тринити-Беллвудс-парк, чтобы у меня было время приготовить задуманное блюдо. Мчаться со всех ног в моем нынешнем состоянии значит ковылять, морщась, по широким зеленым лужайкам и мощеным дорожкам, пересекающим парк, втиснутый между Оссингтон-авеню и Кристи-стрит вдоль западного конца Куин-стрит. Я в жизни так не радовалась, что у нас дома принято делать запасы. За мной спешат папа и дядя Катиус с подносами и противнями ингредиентов, едва уворачиваясь от велосипедистов, которых в парке полным-полно.

Для парка здесь не очень спокойно. Со всех сторон в него вторгается город с его кафе, пекарнями, нарядными канцелярскими магазинами и лавками здоровых немодифицированных продуктов. Это место не из тех, где можно устроить пикник в тишине, если, конечно, ты не готов мириться с автомобильными гудками, лязгом трамваев и жучиным жужжанием сотен людей, которые снуют туда-сюда и разговаривают. Но для таких, как я, кто ходит сюда поесть мороженого и заглянуть в фирменные кондитерские, — для нас это рай.

— Не беги так! — окликает меня папа сзади.

Я только кряхчу — мои еще не зажившие раны пронзает боль.

— Мы уже почти пришли.

Какая ужасная глупость — тащиться сюда и заниматься конкурсом, когда осталось меньше недели до того, как я провалю испытание, а Иден умрет. Я даже написала об этом Кейс сегодня утром. Но тут моя дверь вдруг распахнулась, Кейс выволокла меня наружу, и оказалось, что все домашние суетятся и собираются идти со мной.

Я оторопело вытаращилась на нее:

— Я же тебе написала — мне, наверное, не надо идти. Задание…

— Конкурс на него никак не повлияет. А после вчерашнего… Думаю, тебе это необходимо. И вообще, когда ты готовишь, у тебя в голове проясняется.

На том и порешили.

Очереди нет. Я подхожу к двум женщинам за столом перед огороженной шнурами площадкой. Глаза осматривают парк — вокруг лужайки уже расставлены столы с кухонной утварью, и один из них должен быть моим, поскольку я заранее зарегистрировалась на конкурс.

— Я Вайя, я записывалась на конкурс.

Младшая из женщин, блондинка в круглых очках в тонкой оправе, протягивает мне планшет.

— Добро пожаловать! Ваш номер двадцать шесть, вам разрешается взять одного помощника. Кто это будет?

Я смотрю на домашних. Тетушка высадила всех сразу после нас с папой и дядюшкой, а сама поехала искать парковочное место для нашего большого микроавтобуса. Ради меня все отложили работу. Я вижу, как они приближаются.

— Моя бабушка. Она будет помогать мне.

— Как это очаровательно! Запишите, как ее зовут, и мы дадим номер и ей.

Я вношу бабушку в список участников. Непривычно называть ее по имени. Для меня она всегда была просто бабушка, и все. Представлять себе, какой она была в прошлом, как трудно ей, наверное, было с Призванием, — может быть, не легче, чем мне, — до ужаса странно, просто невозможно. Тем более невозможно думать о том, что когда-то она была нечистой колдуньей, мучила людей, а возможно, даже убивала.

Женщина постарше вручает мне лист бумаги с цифрами «26» и английскими булавками по углам. Я прицепляю его к футболке и беру второй такой же лист.

К нам подходят бабушка, Кейс, Кейша, Алекс, Прия, Иден и мама. Иден в панамке, все лицо перемазано белым кремом от солнца — Прия, как всегда, проследила за этим.

Раны на груди начинают сильнее ныть при виде сестренки.

— Видишь, ты успела, — говорит бабушка.

Я даю ей лист с номером.

— Я записала тебя в помощницы.

— Кто тебе сказал, что я хочу готовить на таком солнцепеке?

— Ну пожалуйста!

Бабушка выхватывает лист у меня из рук и прикалывает к платью. Я невольно расплываюсь в улыбке.

— Пока вы готовите, мы сядем где-нибудь позавтракаем. — Вокруг глаз у Прии появились морщинки, которых я раньше не замечала, и вид у нее такой, будто ей даже стоять тяжело. — Начало в двенадцать, да?

— Да. — Я оглядываюсь на женщин за подтверждением. — В полдвенадцатого — дегустация для жюри, а с двенадцати все открыто для публики, так ведь?

Женщина постарше кивает.

— Победителей объявим примерно в полпервого. — Она показывает на столы. — Ищите место под своим номером. Там есть и кастрюли для водяной бани, чтобы блюдо не остыло, и маленькие фритюрницы, и тостеры, и холодильники — все необходимое.

Кейс пихает меня в бок:

— Удачи тебе!

— Ты что, не останешься посмотреть, как мы с бабушкой готовим? Как в старые добрые времена?

Кейс только глаза закатывает:

— Нет. Я хочу пойти позавтракать.

— И в миллионный раз проверить, не написали ли тебе, — язвит Кейша.

— А тебе какое дело? — огрызается Кейс.

Прием заявлений на стажировку в «Ньюген» закончился дня два назад, и скоро начнут рассылать сообщения тем, кто сумел заполучить место.

— Напишут, — заверяю я Кейс.

Конечно, если она получит стажировку, мне придется расстаться с ней. Конечно, работать на Джастина может быть даже опасно — но она достойна работы в «Ньюгене». А главное — она этого хочет.

Кейс резко дергает плечом:

— Может быть.

— Не может быть, а точно.

На лице Кейс проступает подобие улыбки:

— Иди готовь! Время-то кончается.

— Она дело говорит. — Бабушка, прищурившись, оглядывает остальных конкурсантов, которые уже вовсю хлопочут у столов.

Мы с бабушкой, папа и дядя Катиус пробираемся к нашему столу, где, как и говорила организаторша, устроена полноценная миниатюрная кухня. Папа с дядюшкой сгружают на стол продукты и уходят, чтобы позавтракать с остальными домашними.

Бабушка хмуро глядит на то, что мы принесли:

— Что будем готовить?

Я перебираю все, что в спешке собирала утром. Тогда я была в панике, но могла сосредоточиться. После вчерашнего разговора с папой я все думала о том, что я тоже часть семейной истории и добавлю в нее что-то новое.

— Помнишь первое, что ты научила меня готовить? — спрашиваю я бабушку.

Она опирается о стол.

— Мы будем печь мои булочки-бейки?

— Мои, и твои, и по рецепту тети Элейн.

Я беру две пачки масла, кладу в морозилку мини-холодильника, а еще одну — в сам холодильник. Когда тетя Элейн пекла пышный карибский хлеб, она брала кокосовую стружку, которую продают в нашем супермаркете, а бабушка — только консервированное кокосовое молоко своей любимой марки.

Я достаю целый кокосовый орех. Бабушкины брови ползут вверх.

— Ты хочешь добыть из него молоко?!

— Свежее вкуснее.

Я никогда не пробовала готовить тесто для бейков по-своему — боялась испортить рецепт, которому научила меня бабушка, — но сейчас самое время добавить что-то свое.

— Чем ты собираешься его расколоть?

Я молитвенно складываю руки и делаю самые умильные глаза:

— Бабулечка, поколдуй!

Бабушка кривится и отворачивается с кокосом в уголок. Режет палец краем заднего зуба. Это древняя колдовская традиция — вставлять острый стальной клык, чтобы всегда легко было пускать себе кровь. На бабушкином поколении традиция кончилась — ни у кого не хватает на такое пороху.

Чтобы расколоть орех, у нее уходит больше времени, чем обычно. До завершения моего задания осталось меньше недели, и сейчас все мои домашние не в лучшей форме. Когда бабушка возвращает мне кокос, лоб у нее блестит от пота. Она хватает миску и подставляет под кокос.

— На вид целый. — Никаких трещин я не вижу.

— Бросай.

Я кидаю кокос в миску, и он рассыпается на десятки мелких кусочков, залитых свежим молоком. Я улыбаюсь бабушке, она улыбается в ответ. Но при виде ее мокрого лба я хмурюсь. Даже бабушке теперь колдовство дается с трудом.

Вместе нам работается быстро, и я словно переношусь в прошлое, где мне шесть лет и я сижу на высоком табурете за кухонным столом, вся в муке, и под ее руководством вымешиваю тесто для бейков. Бывают моменты, которые запоминаешь навсегда — и знаешь это. Вот и сейчас, когда мы готовим вместе с бабушкой, возникает такое ощущение. Словно мы всегда сможем к этому вернуться, что бы ни произошло.

— Наделай шариков, а я буду жарить их во фритюре.

Бабушка морщит нос:

— Ты сегодня как с цепи сорвалась.

Я бегу к плите проверить нарезанную стружкой треску-бакаляу, которую поставила на огонь. Рядом кипит вторая кастрюля — в ней апельсиновый сок с цедрой, приправленный гибискусом и гвоздикой и щедро подслащенный. Именно такой напиток я всегда готовлю на праздники. Питье по семейному рецепту к основному блюду. Я отставляю кастрюлю в сторону остужаться.

Перекладываю бакаляу на поддон и ставлю на нагретую водяную баню. Хватаю пачку охлажденного масла и растираю его с травами и толченым сладким манго.

Брови у бабушки вот-вот заползут на затылок.

— Будет вкусно! — заверяю я ее.

— Тебе виднее.

Скатав из масла колбаску, я заворачиваю ее в фольгу и сую в морозилку.

Бабушка заканчивает последнюю порцию теста и кладет в холодильник. Я вижу, что жюри уже начинает обход, и кидаю три шарика теста во фритюрницу. Когда судьи дойдут до нас, мы будем готовы.

Бабушка пододвигает пластиковое кресло и падает в него:

— Старовата я для такого.

— Ты совсем молодая!

— Не подлизывайся! Я здесь не навечно.

Я нервно стискиваю руки. Не представляю себе жизнь без бабушки. Она наш матриарх, на ней вся семья держится.

— Куда ты денешься! Кто тогда будет нашим матриархом?

— Может, ты меня сменишь.

Я прыскаю со смеху, но бабушка не присоединяется ко мне.

— Как у тебя дела? — спрашивает она.

— Все готово. Думаю, всем понравится. Точнее, надеюсь.

— Я о другом.

Ага. Она хочет узнать, как я после вчерашнего, когда чуть не зарезала Люка кухонным ножом. Я еще никому не рассказывала, что теперь думаю о задании Мамы Джовы. И даже скрывала свои мысли при Кейс: ее дар притупился настолько, что я теперь и правда могу спрятаться от нее.

— Да вроде… ничего.

На самом деле нет. Я и не думала, как часто мы с Люком переписываемся, пока не проснулась утром и не обнаружила, что сообщений от него нет. Ни одного. Что и говорить о том, как тяжело смотреть на Иден, не зная, как спасти ее. Я не могу себе представить, что ее нет. Моей умненькой, веселой маленькой сестренки.

Бабушка коротко вздыхает:

— Скажи мне вот что. Когда ты поняла, что твой нож угодил мимо цели и ты не зарезала мальчонку, что ты почувствовала?

Я открываю рот.

— И не вздумай мне врать! — с ходу обрывает меня бабушка.

Я сжимаю губы и отвечаю не сразу:

— Облегчение.

Я думала, что убью ненастоящего Люка и галлюцинации прекратятся. Если бы я и в самом деле пронзила ему сердце… От одной мысли об этом в животе становится нехорошо.

Бабушка медленно, многозначительно кивает и откидывается назад на спинку кресла.

— В нашей семье можно было участвовать в обрядах, только если ты уже состоявшийся колдун. Я только-только прошла Призвание. Получила дар одна — так тогда было принято. Никаких церемоний Усиления. Моя мать считала, что они — только для слабых семейств. К тому же тогда полагалось сразу после этого проводить свой первый обряд и отнимать жизнь, чтобы уже на старте получить мощный диапазон. Тоже в одиночку, как и все остальное.

— В одиночку? Ты должна была провести обряд сама?!

Бабушка мрачно улыбается.

— Нас в доме было десятеро, немногим меньше, чем сейчас, но я постоянно чувствовала, что живу здесь одна-одинешенька. Особенно потому, что я старшая. Это тоже была традиция. Матриархом становилась старшая в семье. Так что сестры меня недолюбливали.

Я еще никогда не слышала столько всего сразу о ее детстве и родной семье. И сейчас мне стыдно — я же никогда не интересовалась. Считала, что знаю о ней самое важное, а все остальное осталось в прошлом. Сама она по доброй воле ничего не рассказывала, вот я и думала, что ей не хочется это обсуждать.

— И ты его провела, ну, обряд?

— Провела. — Бабушка трясет головой. — Завязала той женщине глаза и наскоро перерезала ей горло. Меня наполнила магия, я почувствовала себя сильнее. Потом долго плакала. Старалась потише, чтобы никто не догадался.

Не знаю, что и сказать ей. Подхожу поближе, встаю прямо перед ее креслом.

Она смотрит на меня снизу вверх:

— С тех пор дня не проходило, чтобы я не пожалела об этом. Я хотела узнать про нее, но ничего не смогла найти. Обычно мы именно таких и ищем. Тех, о ком не остается записей. Сначала я просто убежала. От семьи, от той женщины, от всего. Закинула вещи в фургон, посадила туда твоего дедушку и Ваку и покатила куда глаза глядят, как только смогла. Потому что я понимала, что когда-нибудь Ваку будет стоять один-одинешенек в пустой комнате и рыдать над мертвым телом человека, которого он даже не знает и никогда не узнает. Когда я забеременела и у меня должна была родиться твоя мама, я поняла, что она станет матриархом после меня, — продолжает она. — Или по крайней мере так должно было быть по законам моей матери. Теперь не так, но тогда сама мысль, что придется взвалить на нее это кошмарное наследственное бремя, была для меня невыносимой. Я не могла допустить, чтобы мои дети так страдали.

Бабушка облизывает губы.

— Я вернулась домой и притворялась, что я именно такая, какой хочет видеть меня мать, до самой ее смерти — чтобы точно стать матриархом. Как старшая дочь, я была законной наследницей, но некоторое время прожила вне дома и боялась, что мать лишит меня этого права. В день посвящения в матриархи я сказала родным, что мы теперь перейдем на чистую магию, а кто не хочет, должен уйти.

У меня отвисает челюсть, хотя я давно знаю, что бабушкины родные порвали с ней. Я думала, они ушли сами, и не представляла себе, что это она их выставила.

Бабушка улыбается:

— Они все отказались признавать меня матриархом. Одни остались Томасами, но прекратили всякое общение с главой семьи и своими здешними родственниками, но большинство через брак породнились с другими семьями или присягнули другим матриархам. Некоторое время я была единственной колдуньей в доме, происходившей из рода Томасов. Но у меня были дедушка, Ваку и твоя мама в утробе. Наконец-то я была не одна.

Она показывает мне за спину:

— Доставай бейки из фритюра!

Я моргаю и бегу к столу, вытаскиваю три тарелки и вынимаю готовые бейки. Судьи уже близко, а я и не заметила. Я промокаю булочки от лишнего жира и выкладываю на тарелки. Жареная булочка, на нее — кусочек масла с манго и травами, а поверх — ложка бакаляу. В качестве завершающего штриха я разливаю по стаканам напиток из гибискуса, кладу в него лед, украшаю завитушкой из апельсиновой кожуры и ставлю рядом с тарелками. Все это время бабушкина история крутится в голове, будто песня на повторе.

Едва я успеваю все доделать, как судьи останавливаются перед нашим столом. Я узнаю их — это ведущие кулинарных каналов, на которые я подписана. Чернокожая женщина с короткой стрижкой, Айри, ведет блог о китайско-ямайской фьюжн-кулинарии, мужчина, Стивен, блогер японско-канадского происхождения, который готовит блюда традиционной кухни, а последняя из судей, Чатури, недавно приехала из Шри-Ланки по спонсорской программе и стала одной из самых знаменитых кулинарных критиков и блогеров в Торонто.

Айри с улыбкой подходит к моему столу.

— Ну, что у нас здесь?

Я расправляю плечи, стараясь не морщиться — раны болят.

— Это жареные булочки-бейки на кокосовом молоке, масло с манго и травами, бакаляу со смесью перцев. — Я дрожащими руками раздаю тарелки и приборы. — К ним я приготовила традиционный пряный напиток со специ-ями и гибискусом.

Рядом с нами парит дрон и снимает жюри на обходе, я стараюсь на него не коситься.

Стивен смотрит на бабушку в кресле. Она не реагирует никак — сидит и смотрит в телефон.

— Кто помогает вам сегодня?

— Бабушка, — пищу я и показываю на нее. Она откладывает телефон и сухо улыбается. — Это она научила меня печь бейки, когда я была маленькая. Этот рецепт бабушка получила от своей матери, а я внесла в него некоторые изменения — и свои собственные, и по рецептам моей тети.

Стивен оглядывается:

— Ваша тетя тоже здесь?

— К сожалению… Она уже умерла.

Он делает круглые глаза:

— Как это грустно! Соболезную.

— Спасибо. После нее осталось много рецептов, я их пробую.

Сейчас мне особенно жаль, что я ее не помню. Папа говорил, мы с ней готовили вместе. По крайней мере, я знаю, что воспоминания пропали не навсегда. Мне будет труднее их восстановить, чем взрослому вроде Джастина, но стоит постараться.

Судьи опустошают тарелки и допивают напиток из гибискуса, но порции очень маленькие, поэтому я не уверена, стоит ли воспринимать это как комплимент. Вглядываюсь в лицо Чатури — она одна все это время молчала.

Она ничего не говорит, только улыбается. Судьи благодарят меня и двигаются дальше.

Бабушка хмыкает:

— А меня ты собираешься угостить или что?

Я спохватываюсь и готовлю порцию и для бабушки. Теперь, когда я узнала о ней кое-что новое, она даже выглядит в моих глазах иначе. Все это время мне не приходило в голову, что могло быть что-то общее в том, что выпало на мою долю и что когда-то было с ней. Бабушка рискнула всем, лишь бы поступить так, как считала правильным.

Она кладет в рот маленький кусочек, тщательно жует и смотрит на меня:

— Сама рецепт придумала?

— Да, решила, так будет вкуснее.

Бабушка доедает булочку и отставляет пустую тарелку.

— Я никогда не спрашивала, кем ты хочешь стать.

— Что?!

— Когда я была моложе, все определялось колдовским даром. От него зависела вся твоя дальнейшая жизнь. — Она стискивает зубы. — Меня это просто бесило.

— А какой у тебя дар?

— Неважно! — отмахивается бабушка. — Важно другое: я не хотела, чтобы он определял всю мою жизнь, но вас воспитывала иначе, даже отговаривала от подобных мыслей. Одна только Кейс не стала меня слушать.

— Ничего, я все равно не знаю, кем хочу быть.

Бабушка прищуривается.

— В этом-то и беда. — Она резко встает. — Мне надо в туалет. — Она приостанавливается и практически шепотом добавляет: — Пальчики оближешь.

Я не успеваю ничего ответить, и она уходит.

— Можно попробовать? — Голос Люка ударяет меня в спину не слабее, чем волшебный хлыст во время темного обряда.

Я разворачиваюсь. Он стоит перед моим столом в черном худи без рукавов и рваных джинсах. Совершенно в стиле Люка. Выражение лица у него жесткое — как тогда, когда мы впервые встретились. Напряженное, но все же не злое. Я не видела Люка с тех пор, как напала на него с ножом.

Кроме того, я не разговаривала с ним с тех пор, как осознала свои чувства. Меня внезапно охватывает смущение. Будто он все поймет, если просто посмотрит мне в глаза. Я обычная девчонка, сильно, на уровне влюбленности, увлеченная парнем, которого едва не убила.

— Конечно. — Я бросаю во фритюрницу комочек теста.

Люк оглядывается.

— Кейс что-нибудь сообщили о стажировке?

Ну и влипли же мы. Стоим, щебечем, будто вчера ничего и не было.

— Еще нет. — Я нервно сглатываю. Люк сам говорил, что не может повлиять на распределение мест, поэтому все, что происходит между нами, никак не повлияет на шансы Кейс. И даже после вчерашнего вряд ли он так поступит с ней… и со мной. — Какими судьбами ты тут оказался?

— Я пришел к тебе.

В груди поднимается волна жара, руки у меня трясутся, когда я проверяю фритюрницу.

Люк протяжно вздыхает:

— Джастин разрешил мне перезапустить программу «Ньюсап». Я ухожу из «Ньюген-пары», чтобы возглавить исследования «Ньюсапов». Там будет много работы с прессой, но он дает мне возможность возродить это направление.

— Потрясающе! — ахаю я. — Ты же об этом и мечтал!

— Да.

— А что изменилось?

Почему Джастин решил вернуть Люка в компанию?

— Я поговорил с Джастином обо всем, что случилось.

Руки у меня еще дрожат, когда я вынимаю булочку из фритюрницы и кладу на нее масло с приправами и бакаляу. Я пододвигаю тарелку Люку.

— И что?

Он трясет головой:

— Когда ты набросилась на меня, было видно, что ты не сомневаешься, будто твердо решила убить. Зачем это тебе?

— В тот момент мне показалось, что это единственный выход.

Больше ничего мне в голову не приходит.

— Ты и сейчас так думаешь?

— Не знаю.

Люк то ли фыркает, то ли смеется:

— У тебя почти получилось, поверь мне на слово. Я здесь только потому, что вмешалась какая-то сила и спасла меня.

— Чего?! — Я моргаю, глядя на него.

— Когда ты уже занесла нож, меня что-то дернуло в сторону. Что-то такое, чего я не видел. Сам я не двигался. Меня что-то сдвинуло.

Не представляю себе, как даже подступиться к тому, чтобы все ему объяснить, поскольку сама не могу взять в толк, о чем он говорит.

— Я рассказал Джастину. Вообще-то в нормальных обстоятельствах я не стал бы ему ничего рассказывать — это же какая-то дичь несусветная, — но моя Ньюген-партнерша покушалась на мою жизнь, и можно понять, что я был несколько потрясен и ошарашен. Он показал мне данные с твоего трекера. Определенные всплески выработки нейромедиаторов в определенных диапазонах мозговой деятельности — те самые всплески, которые меня заинтересовали. — Люк смотрит на тарелку перед собой, наморщив лоб, и натянуто смеется. — Похоже, он считает, что это показатели магической активности. Эти диапазоны задействуются, когда носитель трекера колдует. В смысле, по-настоящему колдует. Представляешь?

У меня каменеет лицо. Я даже не могу моргать. Значит, Джастин все-таки отслеживал магию. Но тогда, в «Берлоге электронщика»… Там не засекли никакой магии, потому что я не колдовала. Никакой магии, потому что у меня нет магических способностей. Наверное, поэтому та девушка ничего не обнаружила. Меня прошибает холодный пот. Как Джастин распорядится этими сведениями? Почему он решил следить за человеком, который даже Призвания еще не прошел? Но тут меня, кажется, осеняет.

— Это ты что-то сделала с Джурасом? — Люк поднимает голову и смотрит на меня в упор. — Ты вчера говорила о нем. Джастин сказал, что единственный всплеск выработки нейромедиаторов — единственный! — произошел в тот момент, когда у Джураса случился инсульт. Я сам видел, как трекер мигнул. Похоже, Джастин считает, будто ты что-то сделала с Джурасом при помощи колдовства. Я просто… Так же не бывает, правда?

Чары Мамы Джовы. Ну конечно. Она передала их через меня, вот трекер их и зарегистрировал, как будто это я колдовала. Строго говоря, это и в самом деле была я. Я бы могла это отрицать: даже если можно определить, в какой момент кто-то колдовал, даже если Люк сам видел, как мигнул трекер, это ничего не доказывает. Люк, судя по всему, вообще не верит в магию. Он смотрит на меня и ждет, что я ему скажу, что все это неправда.

Но у меня уже нет сил. Я так устала придумывать, как убить Люка, и терпеть неудачу на каждом повороте. Так устала решать про себя, что я этого не хочу, но не представлять себе, что теперь делать. Не могу смотреть, как мучаются мои родные. Тошнит меня от кровавых галлюцинаций. И я просто не могу больше врать.

— Да. Я кое-что сделала. При помощи магии.

Губы у Люка еле заметно дрожат:

— Предположим, ты это могла, но зачем ты это сделала?

— В тот момент мне казалось, что это наилучший выход из положения. — Я практически слово в слово повторяю ответ на вопрос, зачем мне было бросаться на Люка с ножом.

Люк тяжело вздыхает:

— Два покушения на убийство. Одно на Джураса, другое на меня. Мне что, теперь всю жизнь изводиться от страха, что ты решила нас извести?

— Нет. Только до следующей субботы. К этому времени я должна во всем разобраться. И я предпочла бы по возможности никого не убивать.

К чести Люка надо сказать, что он не пытается удрать. Хотя я сообщила ему, что, вероятно, не остановлюсь на достигнутом. Люк стоит себе на месте и ест очередной кусочек бейка. В жизни не видела, чтобы человек так долго жевал.

Я показываю на тарелку:

— Как тебе?

Люк качает головой, горячий летний ветер треплет синие с серым пряди.

— Потрясающе. Как и все, что ты делаешь. Кухня, кровь и колдовство — пожалуй, это твоя фишка.

— Я не хочу никому вредить.

— Тогда зачем ты все это делаешь?

Теперь, когда я уже развязала язык, меня охватывает непреодолимое желание выложить все до конца.

— Мне приказано отнять жизнь у моей первой любви. Если я этого не сделаю, умрет моя младшая сестра.

Я хочу отвернуться, но в результате смотрю ему прямо в глаза. Не лучшее время и место для признаний — но тут уж ничего не поделаешь.

Люк смеется. На этот раз искренне. Вся эта ситуация и правда кажется ему комичной.

— Не может такого быть. Чепуха какая-то. Я знаю, что магии не существует, но что-то помешало тебе убить меня, и я этого не видел. Магией сплошь и рядом называют явления, которые не удается до конца понять — до того как будет найдено научное объяснение. Ты же сама знаешь.

— Если тебе так проще — конечно.

— Не проще! Тут все непонятно! — Он запускает пальцы в волосы. — Прежде всего — что, по твоим собственным словам, ты хочешь убить меня, чтобы спасти свою семью, но при этом считаешь, что это я — первый человек, которого ты полюбила. — Он снова трясет головой. — Вряд ли ты настолько глупая.

— А кто, если не ты? — вскипаю я.

— Извини, что я не бросаюсь тебе на выручку, когда нужно найти жертву. — Он разворачивается и видит что-то такое, отчего лицо у него меняется. Глаза округляются, с лица сходит вся краска. Я прослеживаю направление его взгляда — и вижу не кого-нибудь, а Картеров. Мимо столов идет Рена — как всегда, нарядная и ухоженная — и ведет за руку сына. Люк не должен знать ее — а ведет себя так, будто знает.

— О чем еще ты говорил с Джастином?

— Я ошибался.

— Насчет чего?

Люк нервно сглатывает, даже шея у него напрягается.

— Я его преемник. Джастин говорил с юристом о запасном варианте. Джурас был номером вторым. А Джасмин — третьим. — Люк скрещивает руки на груди. — Его это позабавило. Говорит, если бы он знал, что я так волнуюсь, сказал бы мне сразу. Оказывается, он думал, это очевидно.

Я могу только молча таращиться на него. Логично, что именно Люка выбрали преемником. Они с Джастином столько времени проводили вместе. Его названые брат и сестра объединились против него, скорее всего, из зависти. Даже им все было ясно. Действительно, это было очевидно, пока Люк сам не сказал, что все не так. Теперь я лучше прежнего понимаю, почему его покровитель доверяет ему настолько, что рассказал о магии. Их связь стала прочнее прежнего.

Люк получил все, о чем мечтал. И тем не менее он здесь.

— Зачем ты пришел ко мне? — спрашиваю я.

Он показывает на мой трекер:

— Сдай его.

— Мне надо носить его еще неделю, чтобы получить деньги за испытания. Если Джастину понадобится меня найти, он запросто сможет это сделать. — Я делаю шаг к Люку. — Ты узнал Рену, вот она. Ее дочка Лорен пропала больше месяца назад. Джастин что-то знает об этом?

Он отводит глаза и молчит, глядя на лужайку, где остальные конкурсанты раздают угощение.

Чем больше я об этом думаю, тем логичнее все выглядит. Вот почему Джастин отказался помогать в розысках. И у Лорен был геномод — особый рисунок кудрей, — а значит, Джастин получил доступ к ее генетическим данным, а вот доступа к моим данным у него не было, пока я не согласилась участвовать в испытаниях бета-версии его программы.

— Люк! — Голос у меня дрожит. — Он знает, где Лорен?

— Джастин… — Люк с трудом отводит взгляд от лужайки и смотрит себе в тарелку. — Ему от тебя кое-что нужно, но я не знаю, как он собирается это получить.

— Где Лорен?

— Я не знаю! — кричит Люк. — Я видел в его компьютере файл с генетическими данными одной семьи, куда входила и эта женщина. — Он машет рукой в сторону Рены. — Он следил за ее перемещениями. Это ничего не значит.

— Если бы это ничего не значило, ты бы не смотрел на нее так.

Люк наконец глядит мне в лицо:

— Я теперь уже ни в чем не уверен. Я не могу доверять ни наставнику, ни названым брату и сестре, ни тебе. Я стал словно остров. И знаю только одно: я не могу ручаться, что Джастин причинил кому-то вред, а ты явно можешь.

— Тогда ты знаешь его хуже, чем думаешь.

— Вот что. Будь осторожна.

— Зачем ты мне помогаешь? Я пыталась убить тебя и могу снова попытаться.

Я не хочу ни у кого отнимать жизнь. Я до сих пор убеждена, что смогу найти какой-то другой способ выполнить задание Мамы Джовы, как нашла другой способ выполнить ее приказ «Прикоснись к нему», просто еще не знаю точно.

Люк сует руки в карманы, его взгляд становится пронзительным.

— Я не знал, что ты в меня влюблена.

Я таращусь на него, потому что не знаю, что еще делать. Я не думала, что случайно признаюсь ему в любви прямо сегодня, и не готова к этому.

— Наверное, лучше всего, если ты перестанешь мне писать. Я тебя все равно заблокирую и не увижу сообщений. Джастин не требует, чтобы я продолжал общаться с тобой в доказательство своего серьезного отношения к программе.

«Ты хочешь сказать, мы должны расстаться?»

Эти слова готовы сорваться у меня с языка, и я его прикусываю, чтобы сдержаться. Вообще-то мы друг другу никто. Просто какая-то фирма решила, что мы подходим друг другу, на основании нескольких генов. Горло у меня перехватывает, и я не доверяю себе и поэтому помалкиваю.

На глаза набегают слезы, я отворачиваюсь от Люка в знак того, что разговор окончен. Будто Люк и сам только что не порвал со мной раз и навсегда.

Кругом тишина, если не считать уличного шума и тихого шипения фритюрницы. Потом я слышу шелест травы — Люк уходит.

«Он меня заблокировал».

Теперь у меня не будет доступа ни к его странице, ни к любым постам, где он отмечен. Если я попытаюсь послать ему сообщение, оно будет стерто прежде, чем попадет к нему в телефон. Зато он будет получать оповещения обо всех моих геометках, чтобы ему было легче избегать встреч со мной в публичных местах. Даже если я не буду оставлять геометки, он все равно наверняка сможет сделать так, чтобы больше никогда не видеться со мной, — он же хакер.

Этот мальчик с глазами как грозовое небо навсегда ушел из моей жизни.

Я поворачиваюсь посмотреть ему вслед — но он по-прежнему стоит у меня за спиной. И смотрит на меня. Он только отступил на шаг, но в остальном он еще здесь.

Потом глаза у него вспыхивают, и он уходит через лужайку, прежде чем я успеваю что-то сказать.

Моя первая любовь — она пришла и ушла.

Тут ко мне подлетает дрон, и перед моим столом возникают судьи.

— Поздравляю, Вайя Томас, вам присуждается Гран-при! — кричит Стивен, и меня вытаскивают на лужайку.

— Девочка моя! — верещит мама. Она вместе с остальными домашними бежит ко мне, на ходу фотографируя меня на телефон.

Я смотрю на дрон, судьи становятся вокруг для группового портрета.

Ради этого я старалась несколько недель. Мне бы радоваться, а не чувствовать себя такой несчастной, что мне даже улыбку не выдавить.

Все домашние обнимают меня, я гляжу в их сияющие лица, и сердце у меня сжимается и ликует одновременно. Они отложили все свои дела, чтобы прийти поддержать меня. Чтобы у меня был день отдыха от всего ужаса, который обрушился на меня в последнее время, чтобы я могла спокойно готовить и ни о чем не думать. Они не могут позволить себе отказываться от заработка, когда заказчиков становится все меньше, — но отказались.

Да чтоб меня хакнуло.

Люк был прав.

Он не первый, кого я полюбила, и не должен был стать первым, особенно если учесть, что я всегда была готова на что угодно, лишь бы защитить свою семью.

Мне не надо отнимать жизнь у мальчика с серо-голубыми глазами и манерой улыбаться, прикусив губу.

Я должна пожертвовать кем-то из членов семьи, чтобы спасти всех остальных.

Вспышка фотокамеры — и они превращаются в шеренгу трупов, стоящих с пустыми глазами, трупов, покрытых ранами, и кровь струится из их тел и лужами растекается по земле.

Кровь, которую предстоит пролить именно мне.