Магия и кровь

Глава двадцать шестая

Когда я на следующий день выхожу из автобуса в Порт-Кредит, ноги бухают по тротуару тяжко, словно цементные плиты. Утром, пока я еще лежала в постели, на меня навалилась реальность.

Меня рывком выдернули из сладостного тумана, где я целовалась с Люком, и грубо напомнили, что это его я должна убить. Предки для разнообразия благоволили мне, и к тому времени, когда я встала, Кейс уже ушла. Так что мысли крутились у меня в голове без свидетелей.

Я подставляюсь под сканер и проскальзываю в ворота особняка Дэвисов. В доме у них все как в бродячем цирке: кто одет, кто еще нет, кругом мелькают наряды — голубой металлик, ослепительное серебро. Семья Дэвисов уже много лет выступает на Карибане, у них своя группа — «Островитяне». Не говоря уже о том, что из года в год именно они завоевывают титул Короля и Королевы карнавала, хотя в нем участвует множество групп, и все на роскошно украшенных передвижных платформах. А сейчас Дэвисы лихорадочно доделывают костюмы.

И именно сегодня они проведут обряд, защищающий участников Карибаны.

Все это время, пока я работала над своим заданием, у меня перед глазами была только одна семья, способная на убийства, — и я рассчитывала, что буду брать пример именно с Дэвисов. Все думала, как же они это делают. Как же я буду это делать. Сегодня у меня будет возможность лично поприсутствовать при убийстве и с близкого расстояния понаблюдать над тем, чего хочет от меня Мама Джова.

Если я никогда не смотрела смерти в лицо, нечего и рассчитывать, что я сама смогу кого-то убить.

Не говоря уже о том, что Дэвисы умеют заметать следы. Джастин, возможно, уже заподозрил, что я имею какое-то отношение к тому, что Джурас теперь в больнице. Если что-то произойдет с Люком и Джастин поймет, что это как-то связано со мной, он явно не станет сидеть сложа руки.

Я должна не просто быть способной на убийство — надо еще и не попасться. Это единственная причина, по которой я здесь.

В животе становится нехорошо, дыхание учащается. Карибана неумолимо надвигается.

Осталось восемь дней.

— Вайя! Что ты здесь делаешь?

Я разворачиваюсь и оказываюсь лицом к лицу с Топазом. Его кудри убраны под гигантский головной убор, голубой с серебром, а в остальном он голый, не считая крошечных серебристых шортиков. Узнаю этот костюм — я украшала его блестками.

Топаз смотрит мне за спину:

— Ты что, одна? Ты, наверное, ищешь Алекс?

Я сую руки в карманы своих шортов, но это напоминает мне о Люке, поэтому я вынимаю руки.

— Мне нужен Йохан.

— Папа? А что случилось?

— Ты не знаешь, где он?

Наверняка Топаз заметил, что я уклонилась от ответа, но напирать не стал. За это я и люблю его больше прочих Дэвисов. Он не сует нос в твои дела.

— В мастерской, командует.

— Спасибо. — Я мучительно пытаюсь вспомнить, где у них тут мастерская.

Глаза Топаза буравят мне спину.

Я нахожу мастерскую с первой попытки — туда постоянно вбегают люди, а потом выбегают обратно. Она просто огромная. Три ряда по шесть швейных машинок, и на каждой кто-то строчит со скоростью, какой без волшебства нипочем не добиться.

Я вижу Алекс и вздрагиваю. После всего, что ей рассказали в понедельник о тете Элейн, я уж точно не ожидала увидеть ее здесь в пятницу — а вот же она, сидит и прилежно шьет. Наверное, у нее шестое чувство — едва я бросаю на нее взгляд, как она вскидывает голову, и ее брови, покрытые гелем с блестками, так и лезут на лоб.

В ее глазах читается напряжение. Я не знаю, в чем дело, — то ли ей тяжело находиться в этом доме теперь, когда она знает, что сделал Йохан с ее мамой, то ли все потому, что мы с ней не успели с начала недели по-настоящему поговорить. А может, и в том и в другом вместе. До того как я получила задание, я привыкла, что мы болтаем каждый день, но теперь вот до чего мы дожили — за неделю едва обменялись парой слов. Я даже не зашла узнать, каково ей после всего.

— Ты что, перебрала ромового пунша? Только посмотри на это! — разносится по комнате голос Йохана, который стоит перед какой-то женщиной и машет у нее перед носом лифчиком от бикини. Он перехватывает мой взгляд, я шагаю в его сторону, а он поднимает палец: — Минуту!

Алекс так пристально смотрит мне в спину, что у меня мурашки бегут по коже. Мне никогда в жизни не было неловко разговаривать с ней, но теперь я еле волочу ноги — так давит на меня груз вины. Надо было рассказать о тете Элейн сначала ей, а уже потом вываливать все при остальных. При этом мне до сих пор обидно вспоминать, чтὀ она сказала обо мне на показе: как выяснилось, она совсем в меня не верит. Я останавливаюсь перед ней, ее машинка замедляется и замирает.

Я поднимаю руки — мол, сдаюсь.

— Ты здесь.

— Ты тоже.

Потом мы молчим, пока я не выпаливаю:

— Я должна была рассказать тебе первой все, что знаю о тете Элейн, а уже потом говорить остальным. Она твоя мама. Просто… я не подумала, и все пошло криво.

— А я зря наговорила тебе всякого на показе, — отвечает Алекс. — Я понимаю, задание у тебя не из простых, а я в результате стала ныть, что боюсь потерять дар, хотя знаю, что от тебя теперь зависит жизнь Иден, и это, наверное, самое ужасное, с чем тебе приходилось иметь дело за всю твою жизнь.

Мы молча глядим друг на друга, переваривая сказанное. Потом Алекс встает со стула, и я буквально валюсь в ее объятия.

— Ладно, ладно, не распускай нюни, — велит Алекс, и я ее отпускаю. — Теперь у тебя все лицо в блестках.

Она со смехом вытирает мне щеку. Я тоже смеюсь, чтобы не плакать; комок в горле немножко рассасывается.

— Блестки — это красиво. Тебе как тут, нормально? — спрашиваю я после паузы.

Алекс плюхается обратно на стул.

— Она сама его попросила. Это было ее решение. — Она смотрит мне в глаза. — А я учусь тому, что трудные решения никогда не принимают с легким сердцем. Если бы он отказался, ей пришлось бы искать кого-то другого. А он хотя бы сделал все как положено.

— Угу. — Больше мне сказать нечего.

— Быть здесь мне нелегко, но я стараюсь. Это же и моя семья. Даже если я и не родная им по крови, как двойняшки. — Алекс глубоко вздыхает и показывает подбородком на Йохана. — Зачем он тебе?

— Ты ведь никому не скажешь, что я здесь была, правда?

От этого брови у Алекс снова лезут на лоб:

— Так что ты здесь делаешь, собственно?

— Хочу узнать у Йохана одну вещь. — Я двигаюсь в его сторону, потом оборачиваюсь: — Я серьезно. Не говори никому.

— Да поняла я, поняла. — Алекс трясет головой. — Какая ты подозрительная. Надеюсь, ты сама догадываешься.

Да чтоб меня хакнуло! Теперь она из шкуры вон вылезет, лишь бы разузнать, что я затеяла. Ладно, неважно. Никто не заставит меня передумать. Ни Алекс, ни бабушка — никто на свете. Я должна спасти Иден. Для этого мне надо убить Люка. Разве я смогу совершить убийство, если ни разу не видела, как это делается?

Все равно что выучить новый рецепт, уговариваю я себя. Конечно, можно прочитать его и сделать как написано. Но лучше посмотреть видео. Тогда сразу чувствуешь, что к чему.

Сейчас сама мысль о том, чтобы убить живого человека, для меня какая-то невообразимая дичь. Когда я все увижу, сложится четкая картина. Вероятно, я пойму наконец, что если Дэвисы могут, значит, и я смогу.

Йохан машет мне, я нервно подскакиваю.

— Вайя! Вы решили в этом году спеть вместе с нами?

— Нет. — Я стискиваю руки.

— Тогда что? Вы же видите, я занят! — Дреды у него так и взлетают при каждом движении.

Я силой заставляю себя упереть руки в бока.

— Мне надо поговорить с вами наедине. Два слова.

Йохан бросает лифчик женщине, на которую только что орал, и шагает к двери.

Мне приходится бежать, чтобы поспеть за ним.

Он ведет меня в комнату напротив в том же коридоре. Там на диване сидит Рубина и читает что-то в телефоне.

— Нам нужна эта комната, — говорит ей Йохан.

Она вскакивает, встряхнув черно-красной шевелюрой, и выходит. Очередное напоминание о том, насколько разные у нас семьи.

Йохан плюхается на диван и жестом показывает на стул рядом:

— Сложности с Мамой Джовой?

Я сажусь, плечи у меня сутулятся сами собой.

— Мне надо научиться убивать. — Ну вот, я это сказала. Он все слышал. — Я знаю, что у вас вечером обряд. Хочу посмотреть. Не участвовать! Просто… посмотреть.

Взгляд черных глаз Йохана становится острее.

— Ваша бабушка будет в ярости. — Он склоняет голову к плечу. — Хотя ради одного этого стоит постараться. Так или иначе, это с моей стороны большое одолжение. Почему я должен его делать?

— Потому что мы родственники.

— Скукотища! Дальше.

Я складываю руки на груди и встаю.

— А если бы я проходила у вас стажировку?

— Простите?

— В «Роти-Роти». На барбекю все только и говорили, что о блюдах и десертах, которые я приготовила. Я умею готовить. Вы это знаете. Вы не хотите, чтобы ваш бизнес процветал? Я думала, это ваше наследие.

Йохан кривится:

— Зачем моему наследию вы?

— У «Карибской королевы» пятидесятилетняя история. Мы ходим к вам, потому что мы тоже колдуны и знаем вас. Однако все, у кого в жилах течет островная кровь или кто просто интересуется вест-индской кухней, ходят к ним.

— Значит, вы готовы поступить ко мне в стажерки на три года?

— На год.

Йохан цыкает зубом:

— Что вы успеете за год? Три.

— Два. Это максимум.

— По рукам.

Я моргаю.

— В чем дело? Вы удивлены, что этот прием сработал? Сейчас вернусь к трем годам.

— Нет! Два, не больше.

Для Йохана это идеальный сценарий. Он получает меня в свое распоряжение на два года, а поскольку я всего лишь стажерка, платить мне зарплату будет государство.

Мое будущее мне не принадлежит — еще больше прежнего, поскольку ближайшие два года оно будет принадлежать Йохану.

Я стискиваю зубы.

Для меня это единственная возможность приблизиться к выполнению задания. Школ для убийц в природе не существует, а нечистый обряд — это не просто убийство. Дэвисы практикуют нечистую магию не потому, что им нравится убивать людей. Это их не оправдывает, однако наши цели совпадают.

Все в семье хотят, чтобы я выполнила задание и спасла Иден, пусть даже оно им и не по душе. Но ни у кого нет ни малейших представлений, как мне это сделать. Пожалуй, только бабушка что-то знает, но, судя по разговору, который я подслушала, она совершенно уверена, что я не способна никого убить, какими бы ни были ставки. Время на исходе. Если два года жизни на кухне «Роти-Роти» приблизят меня к выполнению задания, дело того стоит.

Йохан смотрит на меня в упор:

— Ваша бабушка с детства внушала вам, как важно сторониться подобных обрядов. Она считает, что идея чистоты ставит ее выше нас. Тем не менее вы здесь. — Слово «чистота» он произносит как проклятие. — Предки любят парадоксы, согласитесь.

Похоже, мне можно не отвечать, поэтому я молчу.

Йохан подается вперед. Он так близко, что я ощущаю запах пепла, который повсюду сопровождает нечистых колдунов, — с нотой карри.

— Будете только смотреть. Добыть тело в нашем городе не так-то просто, и, если что-то пойдет не так, запасных для нашего удобства никто не заготовил. А наш обряд необходим для защиты Карибаны.

Я впиваюсь ногтями в ладони — так сильно стиснуты у меня кулаки.

— Я буду только смотреть. Я все равно не знаю, что делать, а круг я не нарушу, не беспокойтесь.

Йохан откидывается на спинку дивана.

— И то верно. Но все равно стоило лишний раз напомнить. Смотрите у меня, ведите себя как следует.

В голосе Йохана звучит какое-то невысказанное предупреждение.

Я не понимаю, что его так беспокоит. Я буду смотреть, а не участвовать. Единственный риск — если я нарушу круг. Когда проводишь обряд и выходишь из круга, все идет насмарку: и обряд, и магическая отдача, которую он приносит. Потоки волшебства не любят оставаться без хозяина и могут обратиться против самого колдуна.

Я это знаю, потому что в последний раз, когда обряд не удался, Йохан потерял свою младшую дочку Сапфиру. Помню, как слезы катились по его гладким щекам, когда ее прах развеивали по ветру в день похорон.

В тот год на Карибане завязалась драка, вызвали полицию. Три человека погибли. Двое попали под машину, когда полиция согнала их с тротуаров, а третий умер от полученных в драке ранений. Вообще-то полицейские могли бы разогнать толпу и включить мигалки, чтобы довезти его до больницы, но этого не произошло. Так что он просто истек кровью на улице.

Остаток дня я сижу в комнате напротив мастерской и жду, когда начнется обряд. Какие ножи они возьмут — острые, чтобы легче было резать, или, наоборот, тупые, так что придется налегать со всей силы, чтобы пронзить кожу жертвы?

И кто тот человек, которого они убьют? Будут ли родные горевать по нему? Я дрожащим пальцем листаю ленту, представляя себе, как мои родственники истекают кровью во имя магии.

Перед глазами вспыхивает сообщение от Люка:

Джурас пришел в себя. С речью пока не очень, но Джастин подключил к делу лучших врачей. Он поправится.

Я прижимаю подбородок к груди, обхватываю коленки.

От меня никакого толку, один вред.

Отстукиваю ответ:

Рада слышать. Ты как?

Ничего. Думаю про всякое.

Про всякое?

Может, я неправ? Может, я отпугивал от себя таких, как ты, — тех, кто ничего от меня не хочет? Может, теперь у меня повысится рейтинг?

Не попробуешь — не узнаешь!

Телефон выскальзывает из пальцев. Не могу я больше ничего писать.

Люк ошибается. Кое-чего я от него хочу.

Я хочу отдать его жизнь за жизнь моей сестры. Сколько бы я ни мечтала о том, чтобы он жил дальше.

На этом диване чем дольше сидишь, тем уютнее становится. Я уже тону в коричневой замше, когда приходит Рубина и плюхается рядом со мной. После нашего разговора с Йоханом прошло несколько часов.

— Мне уйти? — спрашиваю я.

— Не-а, сиди-сиди. — В ее глазах-геномодах вспыхивают рубиновые искры, под стать имени. — Папа говорит, ты придешь сегодня на обряд. Я думала, Томасы занимаются только чистой магией.

Я еще глубже тону в подушках.

— Они — да. Только я, наверное, нет. С некоторых пор. И я только посмотреть. — Я показываю на трекер у нее на запястье. — Как там твоя Ньюген-пара?

Да, я знаю, крайне неуклюжая попытка сменить тему.

Рубина прикусывает губу:

— Сначала все было нормально. Моим партнером оказался стажер из «Ньюгена».

— Что?!

Рубина делает такое лицо, будто считает меня самым черствым куском пересушенного шоколадного бисквита, с которым только сталкивала ее жизнь.

— Стажер. Наверное, там хотели, чтобы стажеры участвовали в проекте.

Чтобы дочери двух самых высокопоставленных семей чернокожих колдунов оказались идеальными парами для двух стажеров «Ньюгена» по чистой случайности? Да не может такого быть.

Интересно, Люк об этом знает? Нет. Джастин часто скрывает что-то от него. Вот и это скрыл.

Но зачем ему втягивать сюда Дэвисов? Джастину требовались способности тети Элейн менять гены, но такого дара нет больше ни у кого из нас, и могут смениться поколения, прежде чем он снова проявится в семье. А Дэвисы, конечно, с нами в родстве, но этого, скорее всего, мало, чтобы получить ее дар. Что за игру ведет Джастин?

Рубина пристально глядит на меня:

— Зачем тебе смотреть обряд?

Кажется, я и правда так себе специалист по смене тем.

— Ну, это… мне надо.

Меня так и тянет объяснить, но я сдерживаюсь.

— Чем больше их проводишь, тем легче, — говорит Рубина.

Я буравлю глазами точку на полу у себя под ногами и больше ничего не вижу. Сдвигаю коленки, чтобы не тряслись, и стискиваю зубы, чтобы не заорать: «Как такое может быть легко?!»

Дверь распахивается, и входит Алекс. Она дергает подбородком в сторону Рубины:

— Не оставишь нас поговорить? Всего две минуты.

Рубина тяжело вздыхает — ее уже второй раз за день выставляют за порог, — но все же уходит.

Макияж у Алекс весь поплыл. Наверное, из-за того, что в мастерской так жарко. Она вручает мне стакан. Жидкость в нем желтая, как солнце на закате. Себе она тоже взяла.

Я отпиваю. Сначала на меня накатывает волна сладости, потом — горечи, от которой я морщусь:

— Что это?

— Ромовый пунш. Выпей весь. Поможет продержаться.

Да чтоб мне стерло ленту. Почему я решила, что Алекс ни о чем не догадается? Особенно после того, как я развязала язык в мастерской.

— Ты все знаешь?

— Я все знаю.

— И…

Я прячусь за стаканом, отпиваю еще. Лучше бы налили просто сока. Как только мама с тетей Мейз глушат ромовый пунш литрами?

— Я же говорю, иногда надо принимать трудные решения, — отвечает Алекс. — Я в понедельник не просто так болтала, я правда думаю, что ты из нас самая сильная.

Сама не знаю, верю ли я ей, но я благодарна за такие слова.

— Я не хочу это делать. Это задание.

— Я понимаю.

— Но мне придется.

— Это я тоже понимаю.

Алекс придвигается ко мне и обнимает за плечо, и я с радостью прислоняюсь к ней.

Когда я была маленькая, Алекс всегда служила для меня источником силы. Если мне снились страшные сны, я вытаскивала Кейс из ее комнаты, и мы с ней бежали к Алекс за защитой. От этого задания она меня не защитит, но на ее поддержку я могу рассчитывать.

Дверь снова распахивается — я думаю, что это Рубина, но на пороге стоит Топаз.

— Пора.

Уже? Сейчас только восемь. Разве обряды с жертвоприношениями не должны начинаться в полночь или около того? Я наклоняю стакан и одним глотком допиваю пунш. Когда я встаю, голова слегка кружится. К тому моменту, когда я отдаю пустой стакан Алекс, все проходит, и на меня наваливается какое-то отупелое спокойствие. Я гляжу на почти полный стакан в руке Алекс.

Она тут же протягивает его мне.

— Давай, расслабься…

Алекс даже договорить не успевает, как я его осушаю и передергиваюсь от горечи. Я смутно осознаю, что впервые пью алкоголь с прошлого Рождества, когда бабушка дала мне отхлебнуть своего шанди.

— Увидимся дома, — говорю я.

Алекс мотает головой:

— Я тебя дождусь. Поедем вместе.

В горле у меня становится суше, чем в поддоне с макаронной запеканкой, если забыть ее в духовке, поэтому я ничего не говорю и просто выхожу из комнаты следом за Топазом.

Мы подходим к двери в подвал, на ней установлен цифровой сканер. Щелкает замок, Топаз открывает дверь передо мной:

— Дамы вперед.

Вниз ведет цементная лестница, мои шаги звучат гулко. Приходится держаться рукой за стенку, чтобы не споткнуться. Дверь за спиной защелкивается, я стараюсь не обращать внимания на мурашки, бегущие по спине. Много лет назад по этой лестнице спустилась тетя Элейн, зная, что идет навстречу гибели.

Я жду, что в подвале будет подходящая обстановка для обряда, что он будет голый и каменный. Нет. Обычная комната отдыха с биллиардными столами и большими угловыми диванами. Интерактивный экран почти что во всю заднюю стену. Ничем не примечательная комната — не считая того, что пол застелен полиэтиленом, а к потолку подвешен за ноги человек.

Его раздели донага, завязали глаза, заткнули рот кляпом. Сначала я думаю, что он мертвый, так неподвижно он висит. Потом он придушенно кричит сквозь кляп.

Я прижимаю ладонь к губам и неуклюже отшатываюсь. Что-то прикасается к моему плечу, я резко разворачиваюсь. Топаз отдергивает руку.

— Прости.

— Нет, это ты прости, все нормально.

Я снова смотрю на жертву: черные кудри, темная кожа. По лицу несчастного текут тихие слезы.

Куда бы тут сплюнуть? Во рту стоит поганый вкус. Он смешивается с запахом рома и грозит тем, что меня вот-вот вырвет ярко-желтым. Топаз подталкивает меня вперед, я заставляю ноги спуститься на оставшиеся ступеньки.

Йохан отделяется от стены.

— Аква, дай дождевики. — Он показывает мне на ноги. — Разуйтесь. На всякий случай. Тут, знаете ли, будет скользко.

Я скидываю босоножки, стараясь не думать о том, почему будет скользко. Аквамарина, старшая дочка Йохана, приносит нам с Топазом два пластиковых дождевика-пончо. Такие дают туристам на Ниагарском водопаде или во время лодочных прогулок. В лицо летят прохладные брызги, а если закрыть глаза, возникает ощущение, будто паришь над водопадом.

Только тут не будет ни прохладной воды, ни чувства полета. Туман, впрочем, есть — у меня в голове. Воздух спертый, влажный и вдобавок густой от ароматизаторов, которые должны глушить запах пота. И уже воняет пеплом — нечистым колдовством. Я нюхаю свое запястье — не пахнет ли им и от меня, — хотя понимаю, что это чушь. Чтобы заполучить этот запах, надо участвовать в нечистых обрядах, причинять боль и страдания и приобрести дополнительные силы благодаря отдаче. От того, что я просто посмотрю, запах ко мне не пристанет.

— Вы — на лестнице, — показывает на меня Йохан. — Остальные — сюда, ко мне.

Мне становится холодно. Как у него все по-деловому!

Я хватаю Топаза за локоть и шепчу:

— Он… он плохой человек?

— Неважно, — отвечает он. — Мы здесь не для того, чтобы выносить приговоры. Мы здесь, чтобы обменять одну жизнь на защиту многих.

Голос у него бесстрастный, механический. Он слышал эти фразы от других сотню раз.

Берилла — ровесница нас с Рубиной, ей шестнадцать — вкладывает нож в руку Топаза. Рукоятка из слоновой кости, клинок из заточенного камня. Церемониальный нож.

Круг состоит из Йохана, Топаза, Аквамарины, Рубины, Бериллы и младшего — Аметиста, которому только тринадцать.

Я с размаху усаживаюсь на цементную ступеньку, за что копчик вознаграждает меня резкой болью. Подтягиваю коленки к груди, обхватываю себя руками, чувствую подбородком полиэтилен дождевика. В голове до странности пусто. От ромового пунша она немного кружится, и мне трудно сосредоточиться. Эх, не надо было допивать за Алекс!

Несчастный пленник весь трясется, его сдавленные всхлипы звучат у меня в ушах резко и пронзительно.

— Вайя! — рычит Йохан, и я вздрагиваю. — Сидите смирно. Когда все начнется, вам нельзя будет уходить, а я вам не нянька. Нужно очень сильно сосредоточиться. Не отвлекайте нас.

Я давно подозревала, что Йохан — опасный человек, но мне он никогда ничего плохого не делал. Я вспоминаю, как мы с Кейс, еще совсем маленькие, приходили к нему в «Роти-Роти» и он угощал нас фолори и тамариндовыми конфетами. Как он часами занимался со мной после уроков, когда мне не давалась какая-то тема. Мы всегда были родные друг другу, и чистая и нечистая магия были ни при чем. Я знаю, на что он способен, но никогда не боялась, что эти клыки укусят меня саму.

До этой минуты.

Нечистые обряды очень мощные, однако легко могут выйти из-под контроля. Йохан не имел права рассказывать нам о них на уроках, но его дети, естественно, болтали лишнего на ежегодных барбекю. Как только обряд начинается, нужно полностью сосредоточиться на цели — нельзя отвлекаться ни на что, кроме тела перед тобой. Не говоря уже о том, что во время обряда невозможно творить никакие чары, поэтому необходимо прятаться в надежных местах вроде запертого подвала.

— Да, конечно. — Я стараюсь, чтобы голос звучал твердо.

Йохан отрывисто кивает мне.

Лица его детей не выражают ничего. Сколько раз они это проделывали? Йохан всю жизнь, сколько я его помню, был открытым геем, все его дети — из пробирки, и он их просто обожает и следит, чтобы у них было все на свете. Кто их матери, никто не знает. В Канаде нельзя купить донорские яйцеклетки за деньги, их раздают бесплатно, но только бездетным семьям. Ходят слухи, что мамы детей Йохана — колдуньи, которым Йохан оказывал разные услуги, а взамен требовал, чтобы они стали суррогатными матерями его отпрысков. Я однажды спросила у Рубины, хочет ли она узнать, кто ее родная мать, а она только подняла бровь и ответила: «Зачем? У меня есть папочка».

За то, что ты носишь фамилию Дэвис, надо платить. Дэвисы вынуждены делать всю грязную работу, чтобы все остальные, вся наша община, могли спокойно жить. Они отнимают одну жизнь, чтобы спасти многих. Не так-то просто их осуждать, когда я собираюсь поступить так же.

— Мы собрались здесь, чтобы почтить наших предков и защитить их племя. — Йохан раскидывает руки в стороны. — Этот обряд принесет благословение нашему священному празднику, когда мы воздаем хвалу нашим традициям и приветствуем предков, пробудившихся от вечного сна. Мы пресечем любые попытки навредить нашему народу. Этот карнавал — наше наследие, мы будем оберегать его.

Йохан хлопает в ладоши.

— Вот какова цель этого обряда.

Итак, цель есть. Теперь будет кровь.

Мне хочется отвернуться. Уклониться от того, ради чего я пришла.

Но я не отворачиваюсь.

Йохан поднимает нож над головой и вонзает его в живот жертве.

Несчастный визжит, словно не человек, а какой-то зверь. Кожа расходится под ножом. Кровь льется струей, забрызгивает голубой дождевик Йохана. Йохан не улыбается. Ему это не нравится. Он просто делает свое дело. Кровь окрашивает багрянцем волосы жертвы…

Синие с серым.

Сердце у меня колотится, будто это в меня вонзили клинок.

Волосы…

Люк?

Я вскакиваю со ступеньки, едва не падаю вперед.

Я хочу — нет, мне надо! — подойти к нему.

Остальные следуют примеру Йохана — с мрачными лицами вонзают ножи в тело Люка. Раны разверзаются, кровь хлещет оттуда жуткими фонтанами. Все это время Люк кричит и дергается всем телом, пытаясь вырваться.

Неужели взрослые это подстроили? Бабушка, мама, тетя Мейз… Неужели они затащили Люка сюда, чтобы Дэвисы убили его за меня?

Я подбираюсь все ближе и ближе. Зигзагами. Нож у Аметиста застревает, ему приходится упереться ногой в тело Люка, чтобы выдернуть клинок, а Йохан при этом вполголоса дает ему советы. Магия в комнате конденсируется, словно лишняя доза гравитации, которая придавливает меня к полу. Аметист пыхтит от натуги — ему никак не удается вытащить застрявший нож.

— Не надо! — умоляет Люк захлебывающимся голосом, от рыданий в горле у него булькает, когда он кричит. — Пожалуйста, перестаньте!

Ноги у меня ледяные и стылые, как цементный пол, по которому я иду. Тело Люка качается мне навстречу, кровь из его ран выплескивается мне на голые ступни. Я чувствую, как она булькает между пальцев.

— Не надо… — шепчу я еле слышно, но мой голос гремит и раскатывается в ушах. — Перестаньте…

Они его убьют.

Они его убьют!

Мои пальцы прикасаются к его лицу, мокрому от слез.

— Вайя! — отчаянно кричит Йохан прямо мне на ухо.

Видение мгновенно гаснет, и я внезапно понимаю, что передо мной вовсе не Люк.

Люка здесь и в помине не было.

Я отшатываюсь от окровавленного тела.

И только потом понимаю, чтὀ натворила.

Я нарушила круг.

Густеющая в воздухе магия из тумана превращается в молнию, разящую с грозового неба. Она становится видна — точь-в-точь огненный хлыст.

И он нацелен на ту, что нарушила круг. На меня.

Первый удар взбесившейся магии приходится мне в грудь, и горло у меня разрывается от крика. Я отворачиваюсь, сгибаюсь, чтобы закрыться от боли, и следующий удар попадает в спину. Подвал наполняется вонью моей горелой плоти — словно пережаренный бекон на сковородке.

Я рыдаю так, что не могу дышать, жду третьего удара — но его нет.

Над ухом у меня раздается громкий хрип, и я поворачиваю голову.

Надо мной нагнулся Йохан, он прикрывает меня своим телом, лицо искажено от муки, каждая жила на шее набухла. А раскаленная добела магическая молния бьет его в спину — снова и снова.

Эти удары предназначены мне.

— Зачем вы так? — сиплю я.

Брови у Йохана страдальчески сдвинуты, он коротко вскрикивает, когда его настигает очередной удар.

— Я не допущу, чтобы в этом доме погибали дети. — Он скрипит зубами. — Даже если это просто глупая девчонка, которая сама напросилась.

Под потолком раздается последний удар, молния гаснет, и настает тишина, как после взрыва. Кругом разливается запах пепла и гнили.

Йохан падает рядом со мной, весь в крови — своей, моей, крови человека, качающегося на веревке.

Человека, который больше не кричит и не дергается.

Человека, который никогда не был Люком.

Его больше нет.

Из горла рвутся рыдания, я сворачиваюсь в клубочек рядом с Йоханом. Все тело пронзает боль, и кажется, что она не кончится никогда.

Дверь наверху распахивается, слышно, как кто-то сбегает по ступенькам. Кто-то берет меня на руки, я кричу, когда он задевает раны.

— Я понимаю, больно, потерпи, — шепчет мне на ухо дядя Катиус.

Я в жизни не была так рада ему.

— Жжется!

Рядом с дядей Катиусом возникает Алекс, она прижимает ладонь к моей щеке.

— Прости меня, я не могла не сказать, а он единственный, чьи данные есть в сканере на двери. Все будет хорошо.

Ничего она не понимает. Мне больно от ударов молнии, но гораздо больнее смотреть, как истекает кровью Йохан на полу и как его дети режут себе пальцы, чтобы сотворить чары и исцелить его раны. Аметиста всего трясет.

А главная моя боль — мертвец, болтающийся на веревке, и мысль, что и в этом году, и в следующем Карибана останется без защиты. С кем угодно из нашей общины может случиться что угодно в день, когда все должны ощущать себя в безопасности. У человека отняли жизнь — и все впустую. Он погиб за просто так.

А еще сердце у меня ноет, потому что вопреки всему, когда мне привиделось, что они убивают Люка, моим первым порывом было их остановить. Я уже второй раз пытаюсь сохранить ему жизнь, когда сама должна отнять ее, — пусть даже сегодня это было не взаправду.

Алекс говорила, что ее первая любовь — это мода, и она это знает, поскольку не может представить себе будущего без нее.

В глубине души я понимаю, что не могу представить себе мир без Люка.

И не хочу. Даже если он меня возненавидит, даже если я больше никогда его не увижу, я хочу знать, что он где-то есть и живет своей жизнью.

Осознание приходит ко мне мгновенно — как наказание за то, что я нарушила круг.

Я не смогу убить Люка, потому что влюбилась в него.

И моей сестренке придется за это умереть.