Маша и Гром

Глава 13. Маша

Как самая распоследняя дура на планете, я прождала Громова до позднего вечера в тот день. Он же сказал «посидеть до вечера» в квартире, и я так сделала. О чем невероятно пожалела. Не знаю, на что я надеялась и что представляла? Что он вернется в квартиру своего друга и расскажет мне, как жить дальше? Успокоит, что они позаботились — каким-угодно образом, я даже знать не хочу — о теле человека, которого я убила? Сообщит вообще хоть что-нибудь? Например, ждать ли мне ментов с вопросами об аварии и перестрелке, и если да, то что я должна им отвечать? Денег, наконец, предложит, он же пытался сделать это в первый раз, почему бы не повторить сейчас? Тем более, это стало актуальнее, потому что работы я, вероятно, уже лишилась. Трёхдневный прогул без какого-либо предупреждения мне не простят.

В общем, я надеялась хоть на что-нибудь, и я ждала его. По-настоящему сидела и ждала, прислушиваясь к шуму за дверью. Марина, жена его друга, ушла сразу после завтрака, ничего мне не сказав.

Они все просто оставили меня одну в этой огромной квартире, полностью предоставленную самой себе. От такой наглости и пренебрежения я даже немного на них обиделась. А если я что-нибудь украду? Например, пистолет. Взломаю сейф? Разобью какую-нибудь шикарную хрустальную вазу? Вот за столько меня за человека они не считали, что даже совсем не боялись. Так, мелкая сошка, какая-то девка, прибившаяся волей судьбы к Громову. Предмет интерьера, который можно не воспринимать всерьез.

С другой стороны, такое отношение мне было на руку. Потому что едва за Мариной закрылась входная дверь, я сразу же позвонила маме с их домашнего телефона. Каким же облегчением было просто услышать ее голос и сказать, что со мной все в порядке. Что я цела и невредима и скоро поеду домой. Даже не представляю, о чем думала мама все это время. Мы поговорили совсем немного: во-первых, я боялась, что Марина вот-вот вернется, я же не знала, что она ушла на целый день, а во-вторых, маму позвал кто-то из охраны. Я пообещала ей, что завтра позвоню уже из своей коммуналки.

И после короткого разговора с мамой я отправилась на кухню: ждать. Пошел час, другой. Закончился короткий осенний день, за окном сгустились сумерки. В домах напротив зажглись желтые окошки: семьи возвращались домой с работы и учебы. Возле окна на подоконнике стоял кассетный магнитофон, какая-то последняя модель «Сони». Рядом же с ним высилась стопка коробочек с кассетами. Среди них нашелся Цой, которого я сразу же и включила. Пространство огромной кухни заполнил его низкий, хриплый голос, и с музыкой сразу же стало повеселее.

Но в тот день, пока я сидела на чужой кухне в чужой квартире и ждала чужого мне человека, то как никогда остро почувствовала собственное одиночество.

Одиночество и никому не нужность, кроме, пожалуй, мамы. Очевидно же, что Громов, который отмахнулся от меня утром, давно забыл о своих собственных словах. Возвращаться сюда он не планирует. Тем более возвращаться за мной. Как я только могла вообразить себе иной исход? Представила его — кем? Благородным рыцарем, который спасет даму в беде? Надежным и честным человеком, которому не насрать на то, в какое дерьмо я вляпалась по его, между прочим, вине. Мужчиной, который не начнет мелко мстить женщине за ее нежелание ложиться с ним пьяным в постель и служить инструментом, чтобы он мог забыться?

Мне было так обидно, так непередаваемо обидно, как бывает только ребенку. Я сама не могла взять в толк, что такое со мной творится. Я была обычно гораздо рациональнее и собраннее. «Не очаровывайся, чтобы потом не разочаровываться» — так сказал мне когда-то Бражник, и спустя пару лет я могу уверенно заявить, что это были самые мудрые его слова. Этого совета я придерживалась последние годы, но на этой неделе что-то во мне как будто сломалось.

Почему-то я решила, что Громов поведет себя иначе. Что он — нормальный, несмотря на свое прошлое, да и настоящее. Я очень сильно перенервничала в последнее время, ничем иным я свое помутнение объяснить не могу.

Но когда мы жили на этой даче, и он колол дрова и топил ими печку, и потом, когда мы курили вдвоем на убитой, обшарпанной кухне, и спали на этих кроватях, что-то внутри меня начало смотреть на Громова иначе. Я словно увидела в нем человека за всей этой бандитской оболочкой.

Напрасно.

Не в первый раз, Маша, не в первый раз ты наступаешь на эти грабли. Хорошо еще, что глупостей никаких не успела сделать. Например, переспать с ним.

Когда часы показали половину девятого, я выключила магнитофон и встала со стула. Прихрамывая, я дошла до прихожей, сняла с вешалки свой огромный ватник, по-прежнему покрытый тонким слоем засохшей грязи, надела его и потянулась уже к замку на двери, когда поняла, что у меня нет денег. Ни копейки нет, ведь и моя куртка, и сумка остались в перевернувшейся после аварии машины.

Я покраснела, наверное, до кончиков ушей, когда мой взгляд упал на чужие куртки и пальто, висевшие в шкафу. На тумбочке валялись небрежно открытые дамские сумки. Чувствуя себе еще более жалкой и несчастной, хотя, казалось, куда уже сильнее, я обшарила несколько карманов. Можно называть это, как угодно, можно оправдывать тем, что Громов оказался козлом, но в любом случае, я украла у чужих людей деньги. Да, немного; да, только на проезд и еще чуть-чуть с запасом, на всякий случай. Но эти деньги были не моими, мне их никто не давал, я взяла их у чужих людей.

Было так стыдно и противно от самой себя. И еще горько. От того, чем я была вынуждена заниматься. От того, что некому было мне помочь. От того, что я чувствовала себя самым одиноким человеком во всем мире.

Домой в коммуналку я добралась как в тумане. С больной ногой это заняло почти вечность, потому что я ходила в три раза медленнее, и по лестницам спускалась и поднималась с огромным трудом. И когда я повернула ключ в своей слегка облезшей, но такой родной двери, и вошла в комнату, увидела свою кровать, заправленную еще в субботу утром, то разрыдалась от облегчения прямо на пороге.

Следующая неделя прошла гораздо спокойнее по сравнению с предыдущей, ведь меня никто не пытался убить.

С работы меня, конечно же, уволили за прогулы. Я была так измотана морально, что в очередной раз позорно расплакалась в кабинете директора нашего НИИ. Не помогло. Кто вообще придумал эту глупость, что женские слезы могут оказывать на мужчин какое-то влияние? Что стоит заплакать, и все твои проблемы будут решены? В моей жизни это правило не сработало еще ни разу. Может, я просто невезучая?

За моим домом и правда приглядывали. Дядя Саша не обманул, когда сказал, что отправит кого-то из своих людей, чтобы за мной присматривать. Уже не следующее утро, когда очень рано я вышла из подъезда, чтобы отправиться на работу — я думала, у меня еще есть работа — я заметила у дома черный гелик. Сидящие в нем ребята и не пытались как-то спрятаться от меня и даже приоткрыли окно и махнули рукой, когда я проходила мимо них. Днем, возвращаясь домой уже будучи безработной, в слезах и соплях, я столкнулась с теми же парнями.

И вот всю неделю, выглядывая в окно, я видела один и тот же черный гелик. Где-то, наверное, спустя три дня после возвращения, в субботу, парень из гелика передал мне конверт, когда я вышла на улицу, чтобы сходить в магазин.

— За работу на выходных, — сказал он и быстро захлопнул дверь.

В конверте, к своему изумлению, я обнаружила ровно ту сумму, которую я уже однажды получила от дяди Саши, как раз в утро аварии. Откровенно говоря, я уже ни на что не надеялась и твердо решила забыть обо всем случившемся как можно скорее. О покушении и аварии, о Громове, о его проклятых деньгах и человеке, которого я из-за него убила... Что ж, наверное, дядя Саша обо мне вспомнил и решил как-то компенсировать аварию и все последующие события, вернув то, что я потеряла не по своей вине.

Это было неожиданно и приятно, и я очень растрогалась. Подумала даже, что нужно обязательно будет передать с мамой дяде Саша от меня благодарность. Не совсем пропащий он мужик. И тем приятнее мне было, что я как раз лишилась работы и вот-вот могла оказаться совсем без копейки в кармане. Новую, конечно, я пока не нашла... с работой вообще было туго.

А спустя ровно неделю после моего возвращения домой, ранним утром четверга в коммуналке раздались три протяжных, громких звонка. Заспанная, я села на кровати, не до конца соображая, что если звонка три — то это ко мне. Я натянула первую подвернувшуюся под руку кофту, надела штаны и, все еще немного прихрамывая, заспешила к входной двери по длинному коридору. В голове я успела сто раз передумать все самое худшее: что-то случилось с мамой, она заболела, или она ранена, или еще Бог весть что!

Но когда я распахнула дверь, даже не поглядев в глазок, то увидела двух людей в форме. Я сразу поняла, что это не обман, так как в одном из них узнала майора, который допрашивал меня в кабинете Громова.

— Мария Васильевна? — спросил худой майор, словно мы никогда прежде не встречались. — У нас к вам есть ряд вопросов, нужно проехать с нами в участок. Это недалеко. Одевайтесь, мы подождем.

Скороговоркой произнеся это предложение, он сам закрыл перед моим носом дверь, оставив меня в коридоре в полнейшем недоумении. Его спутник даже не представился, впрочем, имени худого майора я также не знала.

Зачем я им понадобилась сейчас, подумала я и облизала пересохшие губы. Стоит ли сообщить об этом Громову? И о чем им нужно со мной поговорить? Может, это никак не относится к похищению Гордея?

Маша, ну какая же ты наивная! Конечно, не относится, а поговорить они с тобой хотят исключительно о поэзии.

Я прокручивала в голове различные варианты развития ситуации, пока приводила себя в порядок и одевалась. Я даже поесть не успела перед выходом. Ни дяде Саше, ни тем более Громову я решила ничего не говорить. Перебьется! Сдам его ментам и все, пусть потом на допросы таскается и бумажки подписывает.

Конечно, я бравировала. Никого я сдавать не собиралась, я же еще не совсем сошла с ума. Просто я все еще злилась на него и обижалась, поэтому и строила в голове грандиозные планы мести.

— Вы хоть «корочки» покажите, — выйдя из квартиры на лестничную площадку, сказала я обоим милиционерам.

Так я узнала, что худого майора зовут Сергеем Борисовичем, а вместе с ним ко мне в квартиру пришел капитан милиции, Петр Анатольевич. Когда мы вышли из подъезда, я бросила взгляд в сторону, где целую неделю привычно простоял гелик. Как на зло, именно в это утро на месте его не оказалось! Я цыкнула с досадой и поскорее отвернулась, наткнувшись на слишком внимательный взгляд худого майора.

Мы сели в раздолбанный уазик и минут за десять, дребезжа над каждой ямой, доехали до районного отделения милиции. Я ничего у ментов не спрашивала и все время молчала, разглядывая дорогу перед собой. Чем дольше, тем сильнее мне становилось не по себе. Зачем они явились прямо ко мне в коммуналку в девять утра? Почему ничего не говорят? Что они хотят от меня узнать? В каком статусе я, в конце концов, нахожусь. Воспоминания двухгодичной давности накатывали одно за другим, нескончаемым бурным потоком.

Мы остановились на заднем дворе отделения милиции, и следом за худым майором я неловко вылезла из высокого уазика на землю.

— Ногу где подвернули? — с притворным сочувствием спросил Сергей Борисович, одарив меня внимательным взглядом темных глаз.

— На лестнице, — не слишком вежливо ответила я, мгновенно насторожившись.

Худой майор открыл передо мной тяжеленную железную дверь, и я оказалась в узком коридоре с коричневым, потрепанным линолеумом, который отходил от пола в нескольких местах.

— Проходи прямо, — майор слегка подтолкнул меня в спину, внезапно перейдя на «ты».

Не помню, чтобы мы о таком договаривались.

Я послушно пошла вперед, скользя взглядом по стенам, увешанным каким-то бумажками в рамках под стеклом. Там были фотографии разыскиваемых преступников, все — в плохом качестве; выписки из приказов, цитаты отдельных статей уголовного кодекса. Мы вошли в небольшой кабинет в самом конце коридора: два стола, три стула, заваленные папками шкафы и полки. На подоконнике стоял огромный коричневый горшок, из которого выглядывал засохший цветок.

Худой майор подвинул ко мне один из стульев, сам же он уселся за стол напротив. Я услышала, как у меня за спиной ко второму столу прошел капитан Петр Анатольевич.

— Ну что, Мария Васильевна, расскажи-ка ты нам, милая, при каких обстоятельствах ты убила Бражникова Алексея Викторовича?

***

В боксе есть такой термин — «грогги». Это когда после удара в челюсть боксер теряет ясность. Его мысли путаются, перед глазами возникает пелена, он замедленно реагирует на происходящее вокруг. Он не контролирует свое тело и даже может потерять равновесие и упасть.

Вот в таком состоянии я находилась после вопроса майора.

Сквозь шум в голове я смогла кое-как сосредоточиться и посмотреть на худого майора. Тот сидел, вальяжно развалившись в кресле, и по всей видимости наслаждался произведенным эффектом. Он смотрел на меня с прищуром ученого, ставящего эксперимент над жалкой букашкой.

— Не понимаю, о чем вы, — выдавила я из себя, потому что нужно было хоть что-то сказать.

В голове мелькала тысяча мыслей в секунду. Я анализировала варианты: берут на понт? Действительно что-то нашли? Но то старое дело, кажется, списали в архив, признав классическим висяком. Тогда решили, что Бражника убили своим же или заказали чужие — в общем, типичные бандитские разборки. Во всяком случае, я думала, что дело уже давно в архиве. Возможно ли, что нет?

Я подняла голову и встретилась взглядом с худым майором, стараясь выглядеть спокойно и расслабленно. Что у них есть? Нашелся свидетель? Но откуда бы, ведь я лучше всех знала, что никаких свидетелей там не было… Если берут на понт, то ради чего? Тут был один вариант: чертов Громов. Ни для чего иного я ментам понадобиться не могла.

Не зря он мне не понравился еще тогда, во время ночного допроса, этот худой майор с вытянутым лицом и змеиным взглядом.

— Мария Васильевна, — он вздохнул, — нам всем будет легче, если вы перестанете притворяться. Мы все знаем, что Бражников Алексея застрелили вы. На почве личной неприязни.

Ого, так это теперь называется. Личная неприязнь.

Вскинув брови, я улыбнулась, показывая легкую заинтересованность. Подожду, пока он вытащит из своей папочки бумажку с экспертизой или какой-нибудь протокол допроса.

— Я ни в кого не стреляла, — ложь сорвалась с моего языка с уверенностью правды.

Во-первых, я много раз мысленно репетировала этот момент, потому что в первый год боялась, что меня действительно поймают и отвезут на допрос. Во-вторых, строго говоря, не так уж сильно я лгала: намеренно я действительно ни в кого не стреляла. Это была самооборона, иначе озверевший Бражник прихлопнул бы меня как муху.

— Сейчас мы еще можем оформить вам явку с повинной, — сладком голосом продолжил уговаривать меня майор. — Поможет потом скостить срок. Добровольное раскаяние облегчает наказание, слышали о таком?

Слышала, мент. Интересно все же, это у них стандартная схема, или он пошел по облегченному пути, решив, что я — полная дура? И поведусь на такой развод? Может, мне еще в убийстве Кеннеди заодно сознаться?

— Мне не в чем признаваться, — я пожала плечами и откинулась на неудобную спинку стула.

За спиной раздалось недовольное покряхтывание: кажется, капитану не нравилось, как протекала наша беседа.

— Б*я, ну какие же все умные стали. Фильмов насмотрелась и думаешь, что самая умная тут сидишь? — терпения майору хватило ненадолго.

Атмосфера в кабинете неуловимо изменилась: я почувствовала его злость. Он отбросил в сторону ручку, которую вертел, и подвинул себе тоненькую, скрепленную веревкой папку.

— Короче, расклад у тебя, дорогуша, такой: или ты сдаешь нам Громова, или отправляешься в камеру, и я возбуждаю по тебе 105 УК РФ, до пятнадцати лет лишения свободы.

А вот мы и добрались, наконец, до сути беседы, и все стало гораздо понятнее. И как всплыло старое убийство Бражника, и зачем оно им вообще понадобилось, и что нужно конкретно от меня. Наверное, у меня был очень рассеянный вид, потому что худой майор вдруг развеселился:

— А не надо тут своими глазами хлопать и изображать из себя невинную овечку. Следак, который дело твоего хахаля вел, полный дебил. В отличие от меня. От меня ты, рыбонька, так просто не уйдешь. Поедешь жопу греть на нары на полный срок, это я тебе обещаю. Еще неповиновение тебе пришлю. Или склонность к побегу нарисую.

Я чувствовала, как у меня похолодели руки, а на шее и вовсе выступили мурашки. За моей спиной раздался скрип и медленные шаги — капитан встал со своего стула. Я загривком чувствовала, как он медленно ходит позади меня, и это жутко нервировало. Майор цепко следил за моей малейшей реакцией, словно сторожевая собака, готовый в любой момент накинуться и разорвать — стоит мне дать слабину.

— Я не понимаю, о чем вы говорите.

Про похищение сына Громова я вам уже все рассказала, больше мне добавить нечего.

Я скрестила на груди руки, занимая оборонительную позу. Майор изучал меня внимательным взглядом, без стеснения рассматривая лицо, грудь, ноги. Особо внимание он уделил почему-то моим рукам.

— Подельник Громова пропал неделю назад, ничего о таком Новикове Павле Сергеевиче не слышала? Кликуха у него Капитан.

— Не имею ни малейшего понятия. Я с Громовым едва знакома. Я не знаю, кто его друзья, и, тем более, где они сейчас.

— Гладко стелешь, Мария Васильевна, — гоготнул капитан Петр Анатольевич, по-прежнему стоя за моей спиной.

Я думала обернуться к нему, но не хотела разрывать зрительный контакт с майором: уж слишком пристальным взглядом он меня буравил.

— Как же ты его не знаешь, если вы вместе где-то куковали после того, как твоего нового хахаля едва не пристрелили как бешеную собаку?

Я занервничала. Ведь мне никто не сказал, что говорить про аварию, если спросят. Ведь этот говнюк Громов даже не потрудился передать мне какие-либо инструкции через своих амбалов, которые кружили всю неделю у подъезда, а сегодня куда-то пропали!

Интересно, он сам давал уже показания? Скорее всего, да. И у майора точно есть к ним доступ, иначе он не вырулил бы на тему аварии.

Ладони вспотели, и я осторожно вытерла их о штаны, надеясь, что получилось сделать это незаметно. Хотя едва ли даже одно мое движение могло бы укрыться от взглядов этих двоих. Они прожигали меня насквозь, просвечивали, словно рентген. Я знала, почему и зачем они так себя ведут. Они давят и запугивают, надеясь, что я дам слабину.

Мое упрямое молчание затянулось, и худой майор с разочарованным вздохом постучал ручкой по столу.

— Значит, не хотим со следствием сотрудничать, да? Так и запишем.

Я пожала плечами: мол, как тебе нравится, так и интерпретируй.

— Ах ты сука, — не выдержав, капитан схватил меня ладонью за волосы на затылке и встряхнул.

От резкой, неожиданной боли на глазах навернулись слезы, и я вскинула руки, пытаясь схватить его за запястье.

— Что вы делаете? Немедленно меня отпустите!

— Бандитская ты подстилка, — он сильнее сжал ладонь и дернул мои волосы на себя, из-за чего мне пришлось откинуться на спинку стула и выгнуть шею.

Я увидела его лицо, искаженное гримасой ненависти. Из уголков глаз против воли потекли слезы, и я поспешно моргнула.

— Да ладно тебе, Петя, чего ты сразу заводишься, — медленно, насмешливо протянул майор, смакуя каждую секунду моего унизительного положения. — Может, Марии Васильевне нужно чуть больше времени, чтобы сообразить, правда, Машенька? — и он посмотрел мне в глаза с тошнотворной, ласковой ухмылочкой.

Напоследок толкнув меня вперед, капитан отпустил мои волосы и вытер руку о штанину.

— Ну так что, голубушка, расскажешь нам, что там у вас с Громовым приключилось?

— Я не понимаю…

— Что ты заладила как идиотка одно и то же! — рявкнул мне на ухо капитан и сразу двумя ладонями с оглушительным хлопком обрушился на стол, за которым сидел майор.

Я вздрогнула и сгорбила плечи, пытаясь уменьшиться на стуле. Я и до этого понимала, что едва ли меня вызвали для мирной, спокойной беседы, но в тот момент мне стало по-настоящему страшно.

Я одна в кабинете с двумя здоровыми мужиками, которые вдобавок еще и менты. Просит адвоката — бесполезно, просить позвонить — тоже. Я находилась в их полной власти, и от этого мне было еще страшнее.

— Ты знаешь, что с тобой в камере сделают, если я пущу слушок, что к ним привели лявру, расправившуюся с Бражником? — майор закурил дешевые сигареты, и от тяжелого, горького дыма меня затошнило. — Да ты до суда не доживешь, тебя на ремни порежут.

Он подмигнул мне и повернулся в полбока к капитану, который по-прежнему нависал над столом в паре сантиметров от моего правого плеча.

— Ну, что думаешь, Петя, может подселим такую красотку в клетку к спидозникам нашим? Пустят ее по кругу…

— Не, Серега, погоди, тут надо самим разобраться, — капитан положил ладонь мне на плечо, и я вздрогнула.

Его прикосновение даже сквозь ткань свитера напомнило мне о жабе. Таким же мерзким он казался мне в тот момент.

— Ведь не зря же на нее бандиты западают, да еще какие! — он похотливо всхрюкнул, и я почувствовала, как к горлу подкатила тошнота. — У тебя что там, поперек все на нижнем этаже? Чем ты их цепляешь?

Красуясь, он вытащил из кармана складной нож и щелкнул лезвием прямо у моего лица. Затем нарочито медленно поднес его к щеке и погладил у самого подбородка.

Я сидела прямо, словно проглотила спицу, и безотрывно смотрела в глаза майору. Безошибочным чутьем я понимала, что среди них двоих режиссером этого спектакля является именно он. И пока он не скажет, капитан мне особо ничего не сделает.

Я не понимала только, где та грань, когда майор отдаст приказ? Взбешен ли он моим молчанием? Или, наоборот, пока я не начала говорить, они меня не тронут, ведь им нужны показания?

Капитан стянул в кулак свитер у меня на плече и срезал приличный кусок ткани, оголив кожу на шее.

— Ого, мы и лифаки не носим? — похабно присвистнул он. — Тем проще будет парням в камере.

И его рука коснулась моей обнаженной кожи, поползла под свитером вниз к груди. Меня словно пронзило током, и я машинально дернулась в противоположную от него сторону. Он вновь схватил меня за волосы на затылке, заставляя замереть на одном месте.

— Куда же ты, кисонька, сейчас мы посмотрим, чем ты этих ублюдков привлекаешь.

— Ладно, Петя, хватит пока, — майор, нахмурившись, махнул рукой. — Давай-ка в камеру ее пока закинем. Пусть посидит, подумает.

Он рывком поднял меня за волосы и согнул над столом в унизительной позе. Совершенно неторопливо, капитан завел за спину мои руки и защелкнул на них холодные браслеты наручников. По-прежнему держа меня за затылок и вжимая лицом в стол, он отошел на расстояние вытянутой руки и полюбовался на мое скрюченное, согнутое тело.

— Рабочая поза, как рыба в воде себя чувствуешь, наверное? — он заржал, потом резко дернул меня на себя и толкнул к двери. — Шагай давай, шмара бандитская.

По бесконечным коридорам, которые я перестала различать, едва мы вышли из первого во второй, он довел меня до комнаты, в которой слева по стене выступали две каких-то будки с прозрачными окошками, а справа прямо между полом и потолком была врублена решетка. В камере сидела несколько человек: я разглядела ночую бабочку и бомжа.

— Вперед, — капитан снова толкнул меня, и я чуть не споткнулась, запутавшись в ногах.

— Петрович, пополнение тебе, — он обратился к полноватому мужчине, который сидел в одной из будок за стеклом. — Принимай новенькую.

Пока они о переговаривались, обмениваясь сальными, скабрезными шутками, я стояла напротив клетки и рассматривала своих будущих соседей. Проститутка помахала мне рукой. Выглядела она образцово: дырявые коготки в крупную сетку, юбка толщиной с пояс, короткая кофта с разорванными рукавами, из-под которой торчал ярко-розовый лифчик. Она сидела на дальней лавке, а у стены справа от нее спал какой-то мужик бомжеватого вида в вонючей одежде.

— Вперед, — гаркнул мне прямо в ухо капитан, когда второй мент, загремев ключами, открыл дверь в клетку.

Я послушно сделала шаг и обернулась, услышав повторное громыхание ключами. Капитан уже отошел на пару шагов назад.

— Ты с ней повнимательнее, Толян, она с братками спит, и тебя может охомутать, — обратился он к полноватому менту.

— А наручники?

Мой голос прозвучал жалко, и я скривилась.

— В них лучше думается, — сострил он, осклабился на прощание и ушел.

Я опустилась на самый краешек лавки слева от проститутки и вздохнула.

— А ты, подруга, правда с братками спишь? — спросила она хрипловатым, прокуренным голосом, оглядев меня с ног до головы и особо остановившись на разрезанном свитере на моем плече.

— А ты? — огрызнулась я.

Хмыкнув, она понятливо замолчала. Больше заговорить со мной она не пыталась. Бомж храпел, распространяя вокруг себя тошнотворный запах. Полноватый мент пялился на меня через прозрачное окошко. Минут через пятнадцать у меня затекли руки так, что я перестала их чувствовать. В неестественно вывернутых плечах и запястьях поселилась тупая, монотонная боль.

Она занимала целиком все мои мысли, я не могла думать ни о чем, кроме неприятного ощущения в руках. Время тянулось бесконечно медленно. С моего места были видны часы, висящие в будке за прозрачной перегородкой. Мой взгляд намертво прилип к минутной стрелке, и я гипнотизировала ее, словно это могло помочь, и время пошло бы быстрее.

К концу первого часа я едва не взвыла и от тупой боли, которая добралась, казалось, аж до груди, и от общей монотонности, когда минута за минутой ничего не происходило, и секунды растягивались в вечность. Хотелось разреветься, но я уговорила себе еще немного потерпеть.

Прислонившись затылком к решетке, проститутка задремала. Она тихо покрапывала, и я позавидовала ей всем сердцем. Чтобы как-то отвлечься, я встала на ноги и принялась ходить небольшими кругами по замкнутому пространству, пытаясь привести мысли в порядок.

Итак, майор хочет, чтобы я сдала ему Громова. В методах он стесняться точно не будет, раз даже во время того, что они назвали беседой, второй подонок засунул мне руку под свитер. Меня до сих пор передергивало от ощущения его влажной, липкой ладони. Хотелось оттереть кожу хозяйственным мылом в месте, где он ее касался. Я застряла здесь в одиночестве, без адвоката, без помощи. Никто даже не знает, где я, и они могут продержать меня и сутки, и больше, и никто не хватится. Очевидно, громовские ребята решили, что достаточно за мной приглядывали и прикрыли эту лавочку. И теперь меня шантажируют менты… еще и Бражника сюда приплели. Надеюсь, его в аду дерут черти. Подох, а все еще портит мне жизнь!

Что менты хотят услышать от меня о Громове? Про его дела я действительно ничего не знала. А рассказать им про убийство Капитана — я так поняла, это погоняло мертвеца, который уже неделю, надеюсь, лежит закопанным в каком-нибудь далеком лесу, — это подставить саму себя. Смогу ли я спихнуть убийство на Громова, если припрет?..

Ну какой же он сукин сын, втянул меня в это дермище и бросил, типичный мужик! Хорошо устроился, козел, это ведь не его треплют за волосы и лапают похотливыми ручонками менты.

Меня затошнило, стоило только вспомнить о прикосновениях капитана. И полнейшую беспомощность, в которой я пребывала. Беспомощность и беззащитность перед здоровенными, наделенными властью мужиками. Такие же козлы, как и бандиты, ничем их не лучше. Две стороны одной и той же медали…

Я облизала сухие губы. Я ведь даже не успела позавтракать дома, и ничего не ела и не пила с самого утра… вернусь ли я в ближайшее время домой?..

Плечи пронзила острая вспышка резкой боли, и я застигала сквозь зубы. Мне казалось, вместо рук на меня подвесили две тяжеленных гири, и теперь они выворачивали мне кости.

Я больше не могла стоять на ногах и вернулась на лавку.

— Да-а, подруга, — проснувшаяся проститутка окинула меня оценивающим взглядом и снова закрыла глаза.

Я забралась на скамью с ногами, согнула их в коленях и прислонилась виском к прохладным прутьям решетки. Долго я так не выдержу. Я впала в какое-то оцепенение. Пытаясь справиться с навязчивыми мыслями о наручниках и невыносимым желанием скрестить руки на груди, я то ли задремала, то ли наполовину отключилась, сидя на той лавке. Я вроде бы все видела и слышала, но звуки долетали до меня через толстую пелену. Наверное, именно поэтому я не сразу, сообразила, что меня зовут, и менту пришлось потрясти меня сквозь решетку.

— Виноградова, на выход!

Я подняла на него мутный взгляд: полный мент махал мне рукой, открыв дверь клетки. За его спиной маячил незнакомый мужик, годившийся мне по возрасту в отцы. Посаженное по фигуре пальто и черный кожаный портфель делали его похожим на аристократа. Пошатываясь, я встала и едва не упала, и менту пришлось подхватить меня под локоть. Я взвыла, отшатнувшись в сторону, как будто он дотронулся до меня каленым железом. Руки пульсировали от сильной боли, которую я, наверное, никогда прежде и не испытывала.

— Спиной повернись, — велел мент.

Кроме него и красивого седого мужика с портфелем в помещении никого не было. Я озиралась по сторонам, выискивая майора и капитана, но их нигде не было.

А потом зазвенели ключи, щелкнули браслеты, и мои руки, словно тряпки, безвольно повисли вдоль тела.

— О боже мой, — я даже застонала вслух и опустила взгляд, чтобы убедиться: вот они, мои запястья. Я действительно их вижу.

На них уже расцвели уродливые багровые полосы от наручников с палец толщиной. Они ужасно опухли и побагровели, и выглядели неестественно, словно их накачали воздухом, в затем пришили к моим рукам.

— Свободна, — буркнул мент и ушел, позвякивая наручниками.

— Мария Васильевна? — седой мужчина впервые обратился ко мне. — Меня зовут Эдуард Денисович, я адвокат. Пройдемте, нас ждут снаружи.

Я пошла следом за ним, механически переступая ногами. Запястья одна за другой пронзали судороги: мне было даже больнее, чем в наручниках. Оказавшись снаружи после череды темных коридоров, я задрожала. В камеру ведь меня привели в одном свитере, мой ватник так и остался висеть в кабинете тех двух уродов. Не прекращая потирать запястья, я поежилась и подняла голову.

Мужчина, представившийся Эдуардом Денисовичем, уверенно шагал через дорогу на другую сторону улицы. Я увидела, что там припаркованы два гелика и один мерседес. Я сразу же узнала тачки. В принципе, что Эдуард Денисович — это человек Громова, я поняла еще в ментовке. Кто же кроме него мог бы отправить ко мне адвоката?

Сам Громов стоял, прислонившись к задней двери гелика, и курил. Смотрел он как раз на здание ментовки. Злость придала мне сил. Я обогнала адвоката в два шага и подскочила к бандиту, и залепила ему пощечину раньше, чем он успел опомниться.