Маша и Гром

Глава 19. Маша

Разговор с адвокатом облегчения не принес. Возможно потому, что он случился сразу после разговора с Громовым, который высосал из меня все оставшиеся силы. А ведь мне еще было нужно улыбаться маме и ради нее делать вид, что все хорошо. Она и так уже начинала поглядывать на меня с едва заметной тревогой. Я чувствовала, как она украдкой смотрит на меня, когда думает, что я не вижу.

Я рассказала Громову всю правду о случившемся с Бражником. Он был первым человеком в моей жизни, которой об этом узнал. Надеюсь, об этом своем статусе он никогда не догадается.

Мама дожидалась меня внизу, чтобы поужинать, и я едва смогла замаскировать вздох разочарования под внезапно разыгравшийся кашель. Я так устала сегодня. Сил притворяться перед мамой почти не осталось. Я рассчитывала, что к тому времени, как я выйду из кабинета Громова и спущусь вниз, мама уже уйдет в комнату и, еще лучше, заснет. Но нет, мама в одиночестве сидела на кухне, когда я туда вошла.

Пришлось остаться и уныло ковырять в тарелке вилкой под ее бдительным, тревожным взглядом. Аппетита у меня, конечно, совсем не было. Да какой тут аппетит, когда в животе поселился холодный комок липкого ужаса. Меня бросало в дрожь от одной только мысли, что мой секрет — больше совсем не секрет. Его теперь знает Громов. И еще его адвокат, но это меньшее зло.

Видит бог, если захочет, Громов сможет вертеть мною как угодно. Если пригрозит выдать кому-то мой секрет, я пойду на многое, чтобы сохранить это знание только между нами. Остается надеяться, что он так не поступит.

Ох, Маша, скажи еще: остается надеяться на его благородство.

Ха. Мы начали романтизировать бандитов, так что ли получается?..

Иногда я ненавидела свой собственный внутренний голос — до того он был противным, въедливым, мерзким.

Но Громов действительно пока не казался мне настолько плохим, как я представляла до нашей встречи. Может быть, это потому, что я не видела его за «работой», так скажем? Может, в те моменты он превращался в безжалостное и бессердечное чудовище? Может. Но я не могла пожаловаться на то, что он ведет себя чудовищно со мной. Хотя внутренний голос нашептывал, что из тюрьмы он меня вытащил далеко не в связи с благородными соображениями, а чтобы жопу свою прикрыть — в первую очередь.

Возможно.

Но были вещи, от которых ему совершенно точно не было ни выгоды, ни пользы, но он их, тем не менее, делал. И делал ради меня.

— Маша, у тебя все в порядке? — мама отложила в сторону вилку и через стол потянулась к моей руке, накрыв поверх своей ладонью. — Ты ничего не ешь и выглядишь очень бледной, уставшей. Ты не заболела случайно?

Ох. Ну кто еще может одарить человека такими комплиментами, которыми регулярно одаривает его мама?..

Я с энтузиазмом мотнула головой и постаралась соврать как можно убедительнее.

— Нет, просто голова что-то болит. Может, погода.

— Ты еще очень молода, чтобы реагировать на погоду, — мама мягко рассмеялась.

Ну, мам, с моей жизнью последние пару лет год идет за три, так что не так уж юна, как тебе кажется.

Но она продолжала смотреть на меня с тревогой и волнением, и я решила убить двух зайцев одновременно: отвлечь маму от переживаний обо мне и прояснить один давно волновавший меня вопрос.

— Мам, слушай, — я придала голосу нужный уровень беспечности, — тут недавно Гордей снова про свою маму упоминал. Я так поняла, ее Алена зовут, да? Что у них случилось, почему пацан такой грустный всякий раз? Она умерла? — для закрепления эффекта наивности я хлопнула пару раз ресницами и невинно уставилась на маму.

Она вздохнула и отодвинула от себя тарелку. Молча встала со стула и отнесла свою посуду к раковине, полностью проигнорировав мой вопрос. Она решила притвориться, что внезапно оглохла и его не услышала?.. Так я и повторить могу.

Только я собралась повернуться на стуле, чтобы посмотреть на маму, как услышала ее очередной вздох. А потом она включила воду и поманила меня пальцем к себе, хотя на кухне мы совершенно точно были одни.

Внезапно меня посетила леденящая душу мысль. Мог Громов понаставить себе в доме жучков? Прослушка так работает, или еще не научились делать их маленькими и незаметными?.. Или мама, как обычно, просто перестраховывается?

Покачав головой и попутно закатив глаза, я нехотя поднялась со стула и подошла к ней, прислонившись бедрами к кухонному гарнитуру. Честно, после такого дня я бы предпочла находиться сейчас в сидящем положении, а еще лучше — в лежащем.

— Там такая история мутная, — шепотом, едва шевеля губами заговорила мама.

Потом посмотрела на меня и прищурилась, напомнив вдруг мента. От нахлынувших ощущений я поежилась и обхватила себя руками за плечи, и это, конечно, не укрылось от ее внимательного взгляда.

— А почему ты спрашиваешь? Я думала, ты ненавидишь слушать про Кирилла Олеговича и его семью. Всегда фыркала, когда я пыталась тебе что-то рассказать, — задумчиво произнесла мама и отправила чистую тарелку в шкаф.

Мысленно я снова закатила глаза. Так уж всегда и так уж фыркала!

— Да Гордей талдычит одно и то же постоянно: Алена, Алена, мама, мама. Вот я и заинтересовалась. А что тут такого? Не хочешь — не говори, я переживу.

Про себя я попросила у пацана прощения. Ну, едва ли он когда-нибудь узнает, что я использовала его имя в своих корыстных интересах.

Мама окинула меня очередной фирменным взглядом, но все же сдалась.

— Да расскажу, тут нет никакого секрета особого. Кирилл Олегович и эта Алена, — она поджала губы, словно увидела перед собой уродливую жабу, — очень долго встречались. Вроде уже к свадьбе дело шло, но почему-то все не женились они и не женились, хотя давно были вместе. Только вот Кирилл Олегович детей не хотел, — мама замялась и принялась намыливать очередную тарелку.

Вздохнув, она продолжила.

— Сама понимаешь, с учетом его рода деятельности...

— О да, прекрасно понимая, — я не удержалась от шпильки, а мама посмотрела на меня с немым укором.

— Так вот, с учетом его рода деятельности, — с нажимом повторила она, и я сочла за лучшее промолчать. Еще собью ее с настроя! — Детей он не хотел. Мне Сашка, Александр Иванович, рассказал, что эта Алена Кирилла Олеговича как-то обманула и забеременела. Аборт делать не стала — все надеялась, привяжет его к себе ребенком.

— Если не хочешь детей — все очень просто, — тут я не смогла промолчать, хотя пыталась. — Не тра***ся! И никаких детей!

— Маша! — зашипела на меня мама, словно мне было двенадцать лет. — Ну что ты такое говоришь! И слова какие! Я тебя что, в публичном доме растила, чтобы ты так выражалась?

Ох, святая женщина, моя мама. Я невольно улыбнулась, и она разошлась еще сильнее. Следующие минут пять отчитывала меня, забыв даже, что все еще продолжает держать в одной руке грязную тарелку, и что из крана по-прежнему льется вода.

— Женщины, знаешь, какие бывают? — закончив выговаривать мне за нецензурную брань, мама, наконец, вернулась к рассказу.

За Громова она стояла насмерть, и я даже почувствовала легкий укол ревности.

— Мало ли что она могла придумать. Там вот, в этих журналах заграничных, чего только не напишут!

— Мам, — я фыркнула, — нет уже никаких заграничных журналов. Это теперь все наше, российское.

— Тем более! — решительно отрезала она, и я не поняла, как этот аргумент относился к вышесказанному и, тем более, как он мог означать ее победу в этом маленьком споре?

— Короче говоря, — она сердито натирала губкой сковороду, отчего по раковине в геометрической прогрессии расползались облачка пены. — Эта Алена в итоге родила сына. Гордея. Кирилл Олегович так и не женился, но денег на сына давал регулярно. А потом, когда Гордею годика три было или четыре, у этой Алены появился иностранный хахаль. Из Финляндии, что ли. Она сына спихнула то ли тетке, то ли бабке, в общем, какой-то родне в деревню и уехала к своему хахалю.

— Бросила ребенка, получается?

— Ага, — поджав губы, мрачно подтвердила мама. — То ли тетка, то ли бабка за ним, конечно, не следила в этой глуши вообще. Он там жил, как кукушонок. Опять же, мне Сашка рассказывал, они за Гордеем вместе ездили — он и Кирилл Олегович.

— Да уж, — я покачала головой.

Если все, что говорит мама, — правда, то неизвестная мне Алена, конечно, огромная сука. Вроде нехорошо незнакомых людей судить, да и всей истории я не знала, но пока со стороны выглядело все ужасно. Как можно бросить своего ребенка?.. Я могла бы понять, наверное, если бы это сделала молоденькая дуреха, залетевшая по глупости в четырнадцать лет, или женщина, у которой и так семеро по лавкам уже сидели...

Но тут же речь шла о молодой, здоровой бабе, обласканной Громовым. Я помнила, какие подарки делал мне Бражник... Наверное, при Громове она в соболях и золоте ходила, обедала в Метрополях всяких, или что было модно несколько лет назад? И зачем-то сперва родила никому ненужного, нелюбимого ребенка, а потом бросила его, уехав строить новую жизнь в другую страну?..

— А главное, деньги-то ей Кирилл Олегович все это время присылал. А она ему ни словечка не сказала, что уехала и Гордея спихнула в деревню. Вот же дрянь эдакая! — и мама с усилием подула на прядь, выбившуюся из ее идеального пучка и упавшую на покрытый испариной доб.

— А как он узнал в итоге? Раз Гордей здесь живет?.. — растерянно спросила я.

История с бывшей по имени Алена превзошла все мои ожидания. Я думала, что услышу банальный рассказ про поматросил и бросил, а тут оно вон что.

— Гордей заболел сильно. Простыл, воспаление легких у него было. Тетка не совсем уж пропащая была, додумалась пацана в местную больничку отволочь. Хотя какие тогда были больницы, — цокнув, мама махнула пенной, мокрой рукой, отчего вокруг разлетелись брызги. — А там кинулись родителей искать. Кирилл Олегович в документах-то был указан. Вот и нашли как-то. Я до сих пор помню то утро, когда зазвонил телефон, и он услышал от медсестрички, что его сын в глуши с воспалением легких валяется...

Мама расчувствовалась и прикусила губу, чтобы не расплакаться. Я легонько приобняла ее одной рукой за плечи, хотя у самой глаза были на мокром месте. Гордей — такой хороший, светлый мальчишка. Как представлю, что он тогда пережил... Сперва предал самый близкий и родной на свете человек, потом оказался на попечении незнакомой женщины, потом заболел и угодил в больницу, один одинешенек...

— И он его забрал?.. — почему-то шепотом спросила я.

Вообще, вопрос можно было не задавать, ведь ответ я уже знала. Ответ сейчас уже видел десятый сон в своей детской. Но мне было важно услышать.

— В тот же день, — мама кивнула. — Все отменил и помчался с Сашей в ту районную больничку. На него еще друзья орали — какие-то важные встречи у них в тот день были. Но Кирилл Олегович, он такой, — она улыбнулась с такой теплотой, словно говорила о собственном сыне. — Он если что решил или пообещал, его ничего на свете уже не остановит. Вот так вот. Перевел Гордея, конечно, сразу в Москву, а той областной больничке оборудования импортного накупил, бешеные деньги потратил. А потом Гордея сюда привез.

Да уж. Мне точно было, над чем подумать после всего услышанного. А Громов за один вечер сделался вдруг в сотню раз человечнее, чем был еще пару дней назад, и, откровенно говоря, я не знала, хорошо это или плохо. Думать о нем как о беспринципном бандите — сволочи и убийце — было куда легче, чем как о мужчине; как о Кирилле Олеговиче, который бросился к своему сыну, которого не хотел и толком не знал — как я поняла из рассказа мамы.

И как о мужчине, который пообещал мне помочь. Который сказал мне: «Не бойся. Говорить буду я». И он правда взял общение с адвокатом целиком на себя. А еще сказал, что сам займется и решит мою проблему, и именно для этого я ему все рассказала.

Мне никогда в жизни никто таких вещей не говорил.

Ну вот. А еще обвиняла маму в сентиментальности. Я поспешно смахнула слезу со щеки и шмыгнула носом. Очень длинный день, я просто устала. Вот и расчувствовалась. Нужно отдохнуть, а к утру все пройдет.

И я перестану думать о Громове как о Кирилле. Как о человеке. Как о мужчине.

Совершенно точно перестану.

***

Утром на следующий день радостный Гордей сообщил мне, что у него сегодня был день рождения. Целых восемь лет! Он ураганом ворвался рано утром на кухню: мы втроем — мама, я и кухарка Оксана Федоровна как раз пили в тишине чай.

— Я с шести утра уже не сплю! — сообщил нам довольный жизнью Гордей, шлепая босыми ногами по холодному кафельному полу.

Времени было как раз без десяти семь.

Для меня его день рождения стал, разумеется, полным сюрпризом, а вот мама и Оксана Федоровна оказались более подготовленными. Они расцеловали именника и пообещали вечером подарки.

— А торт? — у Гордея глаза горели как два прожектора пожарной машины. — Торт со свечками же будет, да?

— Торт? Какой торт? — притворно удивилась Оксана Фёдоровна и развела руками. — Ни про какой торт я не слышала.

— Я Наполеон хочу! — Гордей уже приготовился обижаться. — Большущий! И свечки! — и высказав свои пожелания, он умчался с кухни.

А у меня из головы все не шел вчерашний рассказ мамы. И я чувствовала, как сегодня смотрела на пацана уже совсем другими глазами — поскольку знала теперь его полную историю.

Вчера я забыла спросить у Громова, во сколько адвокат поедет к ментам знакомиться с материалами моего уголовного дела. Моего! Это звучало просто кошмарно.

Естественно, мне не терпелось узнать подробности ознакомления, поэтому я прошла через коридор в гостиную, намереваясь поймать Громова, когда он спустится вниз, и уточнить у него приблизительное время, после которого уже можно будет звонить Эдуарду Денисовичу.

Но вместо разговора с Громовым я застала скандал. Вернее сказать, истерику Гордея, которая началась еще на втором этаже, поэтому первую часть я пропустила. Но очень хорошо услышала вторую часть, потому что пацан ругался с отцом, пока они спускались по лестнице.

— Пап, ты обещал! Ты обещал мне! — срывающимся голосом укорял отца Гордей. Он не плакал, но совершенно точно был близок и к отчаянию, и к слезам. — Ты сказал, что в мой день рождения мы поедем гулять в Москву, и ты не будешь работать, и вообще будешь только со мной! Ты обещал!

— Гордей, обстоятельства изменились... — Громов пытался говорить с сыном пока еще спокойным голосом, но в нем уже угадывались очевидные нотки недовольства и раздражения.

— Ты мне соврал! — Гордей остановился в самом низу лестницы и задрал голову, чтобы посмотреть на отца. — Ты мне обещал! Ты мне дал слово! Получается, ты трепло! Ненавижу тебя! — и он толкнул Громова в живот изо всех сил, которые у него только были, стиснул кулачки, развернулся и убежал наверх, перепрыгивая через две ступеньки.

Громов проводил его взглядом, но ничего не сказал. Только сжал точно также кулаки, вздохнул, сгорбившись на мгновение, а потом повернулся и, наконец, увидел меня, вжавшуюся в стену на противоположном конце комнаты.

Брошенный в мою сторону взгляд не описать словами.

— Я... — я облизала пересохшие губы и неуверенно заговорила, — я случайно тут оказалась... я к тебе шла...

Стройные предложения никак не желали получаться. Я то и дело смотрела наверх, в ту сторону, где скрылся расстроенный Гордей.

Громов провел по лицу ладонями и помассировал глаза. Выглядел он неважно — уставший, с небритой короткой щетиной.

— Я, правда, обещал, что свожу его поесть мороженого на день рождения, — он вздохнул и невпопад заговорил со мной. — Б**ть. Авера попросил срочно приехать. Сказал, это важно. Что-то нарыл на Капитана.

Я кивнула, надеясь, что получилось сочувственно. Не думаю, что Громов нуждался в моем утешении, но мне стало жаль и его, и пацана одновременно.

Нет, напрасно я вчера любопытничала и расспрашивала маму про Алену. Я теперь смотрю на него совсем другими глазами.

Это плохо, Маша, плохо!

— Я могу, — сказал кто-то, но не я, хотя голос был моим.

Осознав, я едва не хлопнула себя ладонями по рту, остановив руку на половине замаха. Громов, наверное, подумал бы, что я сошла с ума.

Да он уже так подумал: смотрел на меня, как на безумную.

— Ну, в смысле, если объявлениями с моей фотографией о розыске не завешана вся Москва, то я могла бы сходить с Гордеем куда-нибудь. Я все равно ничем не занимаюсь и сижу в четырех стенах. Так что мы могли бы с ним погулять, пока ты не освободишься. Я, конечно, не ты, но составить компанию в поедании мороженого вполне могла бы.

Я ненавидела эту свою привычку болтать без остановки, когда начинала нервничать. Вот как сейчас.

Громов моргнул, смотря на меня так, словно не узнавал. Медленно, двигаясь как деревянный, он спустился с лестницы, на которой все еще стоял, и подошел ко мне. Запиликала его труба, и я вздрогнула. Никак не привыкну к этому звуку.

Не глядя, он скинул звонок.

— Он хочет стаканчик из Гума. Это все влияние рассказов Иваныча о его детстве и мороженом за двадцать копеек, — Громов хмыкнул. — И в Макдональдс Гордей тоже хочет.

— Никогда не была в Макдональдсе...

— Он тоже. Вот и попробуете.

— Мне точно можно там появляться? Меня не заберут менты? — кажется, ко мне начал возвращаться разум.

— Ты не в розыске, никто тебя никуда на заберет. Отправлю с вами Мельника и еще двоих ребят, они присмотрят.

Снова запиликала труда, и он снова скинул.

— Ответь, — рискнула предложить я. — Важно же, наверное.

— Потом. Идем к Гордею, обрадуем его, надеюсь, — его отстраненный, холодный голос никак не вязался с обеспокоенным выражением лица.

Мы поднялись на второй этаж, когда он повернулся и пристально посмотрел на меня.

— Почему ты это предложила?

Он что, искал в моих словах подвох?

Потому что тебя, козла неблагодарного, пожалела.

Потому что я сама дура, вот почему!

— Гордея жалко, — слегка покривив душой, ответила я.

Жалко-то мне, наивной идиотке, было обоих, но Громов об этом никогда не узнает.

Он сделал шаг ко мне, сократив расстояние между нами до минимума, и двумя пальцами коснулся моего подбородка. А я замерла и даже дернуться в сторону не могла. Только смотрела ему прямо в глаза, словно загипнотизированная. Коленки противно подкашивались и тряслись.

Впервые мы были так близко друг другу, будучи трезвыми. И я уже не могла оправдать свою реакцию алкоголем.

Громов чуть нависал надо мной, все еще придерживая за подбородок, а я старалась смотреть куда угодно, лишь бы не ему в глаза. Мой взгляд безумно скользил по его широким плечам, обтянутым черным свитером; по его лицу — я видела и морщины вокруг глаз, и хмурую складку на переносице, и, кажется, даже тонкую нить шрама у него на виске.

Он стоял так близко ко мне и, казалось, заполнил все окружавшее пространство. Я слышала аромат его одеколона: что-то свежее и морозное, как ясный зимний день. Я сглотнула и попыталась отвернуть в сторону голову, но он не дал: удержал рукой.

— В какую ты играешь игру? — тихо спросил Громов, когда я случайно все же заглянула ему в глаза.

Его вторая рука в тот момент отвела с левого плеча мне на спину выпутавшиеся из косы пряди. А потом ладонь, которая удерживала мое лицо, скользнула мне на затылок и слегка сжала волосы, и Громов поцеловал меня, притянув к себе.

Я задохнулась.

Казалось, меня столкнули в глубокий колодец, и я все падала, падала и падала, и от страха внутренности сжимались в тугой комок, и путались мысли.

Я его не оттолкнула. Я даже не замычала протестующе и не попыталась вырваться — он меня толком и не держал. Я сделала то, что давно хотела, только признаться себе боялась: положила руки ему на плечи и ответила на поцелуй, чувствуя, как под моими ладонями перекатываются тугие мышцы.

Из его горла вырвался какой-то звук: то ли стон, то ли низкий рык. Поцелуй сделался жестче, глубже. Пол уходил у меня из-под ног, и я почти повисла на Громове, впиваясь пальцами в его бицепсы.

Когда он слегка отстранился от меня, я еще пару секунд хватала ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. И продолжала стискивать его плечи.

Кое-как я сфокусировала свой взгляд на его лице.

— Вот так бы давно, — сказал Громов, и я аж подпрыгнула.

— Иди к черту! — прошипела я и шагнула назад, врезавшись затылком в стену. — Бл**ь.

— Воспитанные девочки не ругаются матом, — он шутливо погрозил мне пальцем, вернув своему лицу беспристрастное выражение.

— Я не девочка! — я огрызнулась и потерла ушибленный затылок. — Какого черта ты устроил?! Это что, очередная твоя проверка была?! — я напустилась на Громова, чтобы скрыть собственное смущение.

И не думать о том, что мне понравилось с ним целоваться. Что у меня, мать их, бабочки в животе трепетали, пока его губы касались моих. Что сердце чуть из груди не выскочило, когда я почувствовала, как хватка на моих волосах буквально на секунду ужесточилась — он сжал ладонь, а потом вздрогнул, и только тогда разорвал поцелуй.

Я тоже его задела. Получается так.

— Да, проверка, — невозмутимо сообщил он.

Но я на это не повелась.

Я знала правду. Я ее почувствовала. Почувствовала каменное напряжение мышц под своими ладонями. Почувствовала желание углубить поцелуй и сильнее прижать меня к себе, которое он пресёк.

Но оно было.

Было.

— И как, я ее прошла? — я скрестила на груди руки и шагнула к нему, а он — Громов — отошел назад.

— Прошла, — он хмыкнул мне в тон и прищурился.

Поднял руку и поднес к моему лицу, на секунду коснулся покрасневшей, разрумянившейся щеки и провел по коже линию до моих губ. Меня словно током ударило. А он с невозмутимым видом развернулся и зашагал по коридору в сторону, где находилась спальня Гордея.

Мне оставалось лишь недовольно фыркнуть и пойти следом за ним. Я нагнала его уже возле самой двери и придержала за локоть, заставив посмотреть на меня. Как-то во всей этой кутерьме я упустила, что он, наверное, злится на сына: не послушался, обозвал треплом, выкрикнул, что ненавидит...

— Ты же не собираешься... — я замялась, подбирая подходящее слово.

— Что? — недовольный заминкой, спросил Громов, наблюдая за моими безуспешными попытками.

— Ну, ты же не собираешься его наказывать? Он, наверное, по-настоящему не верит в то, что тебе сказал.

— Я не бью своего сына, — жестко отрезал Громов, оскалившись. — Если ты об этом.

Кажется, мои слова его задели.

Он толкнул дверь, и мы зашли.

Гордей лежал на кровати, повернувшись спиной к двери, и разглядывал узор на стене. К груди он прижимал какую-то игрушку. Услышав в комнате шаги, он никак не отреагировал. Только еще громче засопел, завозился и для надежности укрылся поверх одеялом.

Тяжело вздохнув, Громов присел на корточки перед кроватью и положил ладонь ему на плечо.

— Слушай, я виноват. Я тебе пообещал, а слово свое не сдержал. Но иногда... бывают в жизни обстоятельства, которые сильнее нас... понимаешь? Ты еще мелкий совсем, но однажды поймешь.

Гордей дернул плечом, впрочем, не слишком активно. Он шмыгнул носом, но от отца подальше отползать не стал.

— Я тоже виноват, — сказал он шепотом — я едва услышала, стоя в дверях. — Обозвал тебя. Прости, пап.

— Мир? — спросил Громов без улыбки.

— Мир, — Гордей нехотя повернулся в его сторону, потом сел на кровати, свесив на пол ноги, и уткнулся отцу в плечо.

Тут он, наконец, заметил меня.

— Ой, — смутившись, он отстранился от Громова и на всякий случай потер кулаками глаза. — А что тут Маша делает?

— Маша составит тебе компанию в поедании мороженого и бургеров, — он потрепал сына по волосам. — Не против?

— Не против! Маша — супер! — собщил отцу Гордей, заставив меня покраснеть.

Обида у пацана пропала как по щелчку пальцев. Секунда, и он уже радостно щебетал про Красную Площадь и прогулку по центру Москвы, и мне оставалось только кивать.

— Все, тогда десять минут тебе на сборы, и поедем. Мы вас подбросим.

Я невольно вздрогнула и обхватила себя за плечи руками. Я уже помнила одно утро, которое начиналось точно также.

— Не бойся, — Громов мне подмигнул. — Больше такая херня, как тогда, не повторится, — он совершенно верно истолковал мой жест.

И когда только он начал их замечать?..

В машине меня потряхивало практически все время, пока мы ехали. Обстоятельства были до боли знакомыми: мы с Гордеем на заднем сиденье, Громов — впереди. Он все время говорил с кем-то по трубе, и голос у него был, мягко говоря, недовольным.

Единственное отличие — другой водитель и другая машина. А так... воспоминания преследовали меня всю дорогу, и я только удивлялась, наблюдая за Гордеем. Пацану все было как с гуся вода, и он только нетерпеливо ерзал на своем месте, и не мог дождаться, когда же мы уже доедем.

— Дядя Мельник, а мы скоро? — Гордей постоянно приставал к водителю-охраннику, и тому приходилось отдуваться и за себя, и за Громова, который мог только рукой махать и показывать на трубу у уха: мол, я занят.

В зеркало заднего вида я искоса изучала Мельника: с виду ничем не примечательный мужик, такой же, как половина охранников, которых я видела в доме Громова. Но, вероятно, он занимал высокое место в местной иерархии: именно он привозил нам тогда в деревню продукты и одежду, а сегодня он же будет присматривать Гордеем. Значит, Мельник пользовался у Громова доверием.

Едва мы оказались на месте, и машина остановилась, мальчишку из салона как ветром сдуло. Я медленно вылезла и пару раз осторожно наступила на ногу, которую когда-то подвернула. Она все еще болела, особенно если я долго и неподвижно сидела.

К моему удивлению и Мельник, и Громов также вышли из машины, а еще двое мужчин направлялись к нам из остановившегося позади нас гелика.

Я почувствовала себя женой какого-нибудь министра, не меньше. С таким-то количеством охраны.

— Маша, Мельник и те двое, — Громов заговорил со мной, небрежно кивнув головой в сторону идущих к нам мужчин, — будут вас везде сопровождать.

Тем временем Гордей нетерпеливо пританцовывал на месте и дергал меня за руку. В мыслях он уже ел мороженое и запивал его кока-колой.

— Гордей, постой спокойно! — рявкнул на него Громов.

Мальчишка обиженно насупился, а я поморщилась. Можно же общаться с людьми в спокойном тоне?

— Возьми, — Громов достал из внутреннего кармана куртки толстую пачку денег, перехваченную резинкой, и протянул мне. — На расходы.

— Это много, — я тут же вздернула нос и отклонилась назад, скрестив на груди руки. — Мороженое и гамбургеры столько не стоят.

— На непредвиденные расходы. Себе купи что-нибудь... — мазнув по моей одежду косым взглядом, он нетерпеливо махнул рукой и посмотрел на свой золотой ролекс. — Чтобы просто так моего сына не нянчить.

— Мне не нужно, чтобы ты мне за это платил, — прошипела я, обидевшись.

Мне совсем не понравилось, как звучал его голос. А еще больше мне не понравился его взгляд. Я не его телка и не манекенщица, чтобы он оценивал, во что и как я одеваюсь!

— Маша, бл**ь, ты можешь хотя бы раз в жизни сделать так, как я сказал, а не вые****ться, а? Так трудно? — он заговорил чуть громче и гораздо злее.

В темно-серых глазах полыхнул нехороший огонек, а темные брови почти сошлись на переносице. Терпение у него сегодня заканчивалось невероятно быстро. Ну что же. Я тоже была не в настроении. Уже. Благодаря ему, собственно.

Я увидела боковым зрением, как Мельник покосился в нашу сторону. Двое других стояли в нескольких метрах от нас и старательно делали вид, что любуются зданиями на Тверской. Гордей, повесив голову, также отошел от нас на пару шагов и заговорил о чем-то с Мельником.

— А тебе трудно по-человечески их предложить, а не кидать в меня словно подачку какую-то?! — завелась я так же мгновенно, как и Громов. — К твоему сведению, я согласилась погулять с Гордеем не ради тебя и уж точно не ради того, чтобы ты с барского плеча дал мне денег на выпендрежные шмотки. Мне просто твой сын нравится, понятно? Он не виноват, что у него такой отец, как ты!

Я выплюнула последнюю фразу ему в лицо и только потом осеклась. Наверное, она была лишней.

Громов едва заметно вздрогнул. Серые глаза расширились сперва, а потом он прищурился, и они превратились в две узких щелочки. Я почувствовала, как его рука в мертвой, железной хватке сжала мой локоть. Он дернул меня на себя, сократив расстояние между нами до минимума, и тихо, угрожающе прошипел прямо мне в лицо.

— Кем ты себя возомнила, а?! Кто ты такая, чтобы учить меня жизни, чтобы судить, какой я отец?! Совсем охренела уже?!

Он поджал губы в тонкую нить. Я видела, как по его лицу ходили желваки: он изо всех стискивал зубы. Наверное, хотел сказать мне еще пару «ласковых», но почему-то сдерживался. Я же сдаваться не собиралась: закусив губу, как можно выше задрала подбородок, чтобы смотреть ему прямо в глаза.

Громов отступил первым: отвел взгляд, разжал каменную хватку на моем локте и шагнул назад. Оставив меня за спиной, он подошел к Гордею, потрепал того по голове и перемолвился парой слов с Мельником. А потом, даже не обернувшись, уверенно зашагал к гелику, поджидавшему в стороне.

Он забрался в машину и уехал, а я стола с покрасневшими, алыми щеками и смотрела ему вслед, и чувствовала себя почему-то так, словно меня оплевали. Даже не снизошел до настоящей ссоры со мной! Остановился он, вернул себе контроль над словами!

Да пошел он в жопу! Он и его деньги, и его дом, и тачки, и подачки, и ночные разговоры, и помощь, и вообще все на свете!

Я потерла локоть, который он сжимал. Кажется, будет синяк. Кожа и сейчас болела в тех местах, где ее касались его пальцы.

Из оцепенения, пока я боролась со слезами и злостью, меня вывел Гордей. Он снова подошел и взял меня за руку своей теплой ладошкой.

— Маш, пойди мороженое есть, — сказал он со вздохом, и меня посетила пронзительная, пугающая мысль, что пацан каким-то седьмым чутьем все прекрасно понимал.

Слишком уж сочувственно он сопел все время, пока мы шли по Красной Площади в сторону ГУМа, и слишком сильно сжимал мою ладонь.

Перед входом я обернулась: Мельник буквально наступал нам на пятки, а двое других держались чуть позади и вертели головами из стороны в сторону.

Мне почему-то сделалось смешно. Если напрячься, то можно вообразить себя важной кинозвездой, которую охраняют от назойливых фанатов.

Когда мы подошли к разукрашенному киоску и заняли свое место в очереди за мороженым, Мельник вырос за нашими спинами словно по мановению волшебной палочки.

— Гром оставил денег, — сказал он немного смущенно, и я поняла, что он слышал нашу перебранку. — Так что сегодня за все башляю я, — с преувеличенным весельем сказал он и щелкнул Гордея по носу.

— Выбирай, пацан.

— А два можно? — он посмотрел на меня с надеждой, и я не нашла поводов отказать.

В конце концов, как верно сказал его папаша: кто я такая?!..

— Пойдем на фонтан посмотрим, — сказал Гордей, держа в каждой руке по стаканчику пломбира.

Он решительно направился вперед, и мы пошли за ним следом. Внутри ГУМа я оказалась, наверное, во второй раз, и поэтому сейчас с любопытством разглядывала длинные двухэтажные ряды и соединявшие их мостики, и крышу, и магазины, и людей вокруг. Рядом со мной с совершенно беспристрастным лицом шагал Мельник: его, кроме Гордея, не волновал никто.

Порой я ловила на себе чужие, заинтересованные взгляды, и всякий раз начинала нервничать. И хотя наша компания никак не могла не привлечь к себе повышенное внимание случайных зевак, я каждый раз думала, что смотрят именно на меня, потому что узнали. Потому что Громов мне соврал, и я все-таки в розыске, и мое лицо висит на каждом фонарном столбе.

Но Мельник хранил потрясающее спокойствие и ни на кого не реагировал, и я тоже успокаивалась, наблюдая за ним. В конце концов, люди наверняка смотрели не на меня, а на трех огромных шкафов-охранников в примечательным черных кожаных куртках, с одинаковыми бритыми головами. Я с Гордеем на их фоне просто терялась.

Некоторые встречные отшатывались от нас в сторону, и мне почему-то было из-за этого стыдно. Хотелось остановиться и закричать: я не с ними, я не такая. Я здесь по воле обстоятельств...

А в некоторых встречных я угадывала похожие на нас истории: разодетая высокая девушка с длинными ногами от талии шла в сопровождении пары бугаев, до боли похожих на Мельника. Наверное, подруга какого-нибудь «папика», решившая прошвырнуться по магазинам. Мне делалось и смешно, и грустно.

Сидя на бортике фонтана, Гордей болтал ногами и с удвоенной скоростью поглощал свое мороженое.

— А куда после Макдональдса пойдем? — спросил он у меня.

Машинально я подняла руку и стерла у него со щеки белый след от пломбира.

— Ты сначала это доешь, — я улыбнулась ему.

Гордей был похож на солнышко. Невероятно позитивный пацан. А если еще вспомнить, какой у него отец...

Мальчишка, меж тем, словно угадал мои мысли. Засопев с особенным усердием, он сказал.

— Маша, ты не обижайся на папу. Он хороший. Просто работа у него нервная, — Гордей понизил голос и доверительно наклонился к моему плечу.

Я хмыкнула. Нет, я не опущусь до того, что буду настраивать ребенка против отца. Но над утверждением, что Громов — хороший, я бы на месте Гордей подумала бы еще раз.

— Вот дядя Паша такой же, — пацан шмыгнул носом. — Тоже хороший, но нервный. А теперь он пропал куда-то... наверное, я ему надоел, поэтому он больше к нам не подходит.

Я едва не подпрыгнула на месте, когда осознала, что дядей Пашей Гордей называет мужика, которого я застрелила на даче. И что он, оказывается, сильно по нему тоскует.

«Дядя Паша уже никогда не придет, Гордей», — я прикусила губу, чтобы не произнести этого вслух.

И тут же почувствовала, что снова злюсь на Громова. Он что, за все эти дни не нашел времени, чтобы собственному сыну объяснить, куда делся его крестный? И почему он перестал приезжать к ним домой?

И Громов еще орал на меня, кто я такая, чтобы его чему-то учить?! Очевидно, я человек с эмпатией, и, очевидно, именно мне жалуется Гордей на все свои детские горести.

Вот сам бы послушал, как его сын тоскует по крестному, я бы потом на него посмотрела. Чертов трус! Бегает от разговора с собственным ребенком! Ох, как же я была на него зла.

— Думаю, дядя Паша просто занят, — дрогнувшим голосом соврала я и неловко приобняла Гордея за плечи. — И я уверена, что это совершенно точно никак не связано с тобой. Ты не мог надоесть своему крестному.

— Маме вот надоел, — опустив голову, сообщил Гордей своим коленям.

День рождения явно пошел не по тому сценарию, по которому проходят обычно праздники для восьмилетних мальчишек.

— Знаешь, что? — с преувеличенной бодростью отозвалась я. — Я совсем забыла, что твой папа сказал, что после мороженого нам еще нужно купить тебе подарок. Какой захочешь! Пойдем сейчас в «Детский мир», тут недалеко.

— Я уже не ребенок.

— Это просто название такое, — я засмеялась. — Там не только для малышей игрушки есть. Все, идем, а то мы что-то засиделись.

На лице Мельника было нечитаемое выражение: кажется, идея с походом в магазин ему не очень понравилась. Я решила это проигнорировать, тем более он мне ничего не сказал.

Мы вышли на улицу, и я наслаждением подставила лицо солнечным лучам. День выдался на редкость теплым и похожим: Гордей утверждал, что это в честь его праздника. Я не спорила.

— Может, доедем? — с нажимом предложил Мельник, но я помотала головой.

Погода — прекрасная, Гордей явно развеселился и был не прочь прогуляться, как и я. Нам обоим надоело сидеть затворниками в доме и ходить по комнатам из угла в угол.

Поэтому мы пересекли Красную Площадь и перешли Тверскую, и зашагали по тротуару, когда нам в спину донесся громкий женский голос. Мальчишка вздрогнул и еще крепче сжал мою руку.

— Гордей, сынок! Подождите!

Похолодев, я медленно обернулась и встретилась взглядом с Мельником. Он выглядел таким же шокированным, как и я. За его спиной я увидела, что вверх по Тверской в нашу сторону быстро шагает красивая, роскошно одетая женщинами с длинными, развевающимися по ветру волосами.

Я опустила взгляд вниз, на Гордея. У него на лице не было ни кровинки. Он не дернулся к матери, даже шага к ней не сделал. Наоборот, он спрятался за меня и застыл на одном меня.

Как и я сама, впрочем.

— Что нам делать? — в панике, шепотом спросила я у Мельника, который одновременно пытался придумать решение и набирал чей-то номер на огроменной трубе.

Понятно, чей. Он звонит Громову.

И пока охранники соображали, как поступить, а я и Гордей стояли на одном месте, словно мы вросли ногами в асфальт, женщина, Алена, приблизилась к нам на расстояние, когда уже не получится сделать вид, что мы ее не услышали или на заметили.

— Гордей, сынок! — она улыбнулась и приветливо помахала пацану рукой. А потом смерила уничижительным взглядом двух охранников, выросших у нее на пути, и небрежно процедила сквозь зубы.

— Вы! В сторону! Дайте мне пройти к сыну.