Маша и Гром

Глава 17. Маша

Жизнь меня ничему не учит.

А ведь я обещала себе, что больше не взгляну на Громова как на мужчину... И что в итоге? Я сама поцеловала его. Первой. Он сидел и смотрел, а я встала и подошла к нему, и вовлекла в поцелуй. Потому что мне безумно захотелось ощутить себя живой. Ощутить себя человеком. Почувствовать его тепло. Мне захотелось, чтобы он обнял меня, прижал к себе и никогда не отпускал. Чтобы я могла ему доверять. Чтобы могла рассказать ему обо всем. Сопливая дура.

Я могла бы списать все на опьянение, но это было бы правдой только на половину. Конечно, вино сыграло свою роль, но дело было не только в нем.

Меня тронула его откровенность: он рассказал мне про предательство своего лучшего друга. Очевидно, он не случайно забрел на кухню, а пришел, увидев в окнах свет. Он хотел поговорить со мной. И он сходил в кабинет за вином специально для меня.

Эта мысль, конечно, до сих пор не укладывалась в голове. Может, я все это себе вообразила? Но мы ведь действительно болтали с ним на кухне, как старые знакомые, и мне было тепло и уютно. Я чувствовала, что прежнее напряжение, существовавшее между нами, куда-то ушло, и я говорила с ним, словно он мой друг. Человек, которому я могла доверять. А такие люди уже очень давно не появлялись в моей жизни.

Я была немного пьяна и счастлива, и на час даже забыла о своем прошлом. И о тревогах насчет будущего. И даже пока мы целовались, мне не хотелось сбежать от него. До того момента, пока он не полез под кофту и едва не прикоснулся к моим шрамам.

В тот момент разрушилась моя иллюзия счастья и легкости. Я вспомнила, кто я, с кем я нахожусь, кто меня целует. Я вспомнила, что нас разделяет. Моя ложь. Между нами стоит мое прошлое и прошлое Громова. А также его настоящее и будущее.

И я снова сбежала, потому что испугалась. Испугалась, что через несколько минут уже не смогу уйти, и тогда придется рассказывать, как у меня появились эти шрамы. Я боялась, что не смогу соврать. Только не сегодня, когда я была так расслаблена. Когда я потеряла бдительность. Когда я почти поверила, что могу быть счастлива. Что бы я ему ответила? Что мой бывший в приступе бешенства выплеснул на меня целую кружку кипятка? И я, наконец, от него сбежала. А потом, через полгода, мы встретились случайно на улице, и он почему-то решил, что имеет на меня какие-то права? И мне пришлось застрелить его, чтобы закончить этот кошмар?

Да Громов закопает меня первым. Я соврала ему уже не единожды, и, наверное, уже ничто не сможет разорвать этот порочный круг из недомолвок, недоверия и лжи. Может, у нас был бы шанс, расскажи я все раньше. Или будь Громов другим человеком. Если бы мы встретились в другой реальности...

Тихонько я скользнула в нашу с мамой комнату и прошла прямиком в душ. Включив горячую воду, я подставила лицо под струи воды и закрыла глаза. Вот бы вода могла смыть с меня мое прошлое и мои ошибки... Я не знаю, сколько времени провела в душе, пока пыталась согреться и успокоиться. Я плакала, но не чувствовала на щеках слез, потому что их подхватывала и уносила с собой вода.

Громов, наверное, подумал, что я с ним играю. Что я хочу, чтобы он меня догнал. Что я с ним флиртую... Я вспомнила его неторопливые, уверенные поглаживания. Широкие, шершавые ладони на моих ребрах и спине. Он никуда не спешил и просто целовал меня какое-то время, как будто ему было этого достаточно. Как будто он не хотел сразу же распять меня прямо на кухонном столе...

Я выключила воду и промокнула лицо полотенцем. Подойдя к запотевшему зеркалу, я провела по нему ладонью, и посмотрела на свое отражение. На правом плече, прямо под острой ключицей начинался шрам от ожога — размером с мужскую ладонь. Он спускался чуть ниже и заходил на грудь, и совсем немного, одним кусочком — на ребра.

Кожа давно зарубцевалась, и теперь только толстые, неровные нити напоминали о случившемся когда-то. Рана заживала ужасно. Сначала я сама занесла в нее инфекцию, потом сплоховали врачи... В итоге вместо аккуратной отметины я получила огромное, уродливое пятно. Шрам чуть поменьше был и на спине.

Тогда я увернулась после первого раза, и Бражник добавил...

Такие шрамы — совсем не то, что ожидает увидеть мужчина. Я не должна была сближаться с Громовым. Не должна была с ним откровенничать. Не должна была думать, что он мог бы меня защитить...

Вздохнув, я надела футболку и штаны, в которых спала, и вернулась в спальню. Тихо прокравшись к своему матрасу, я улеглась и укрылась одеялом с головой, вслушиваясь в спокойное, сонное дыхание мамы. Конечно же, сразу заснуть у меня не получилось — мешал хаос мыслей в голове.

Я лежала, пялясь в потолок глазами, в которых не было ни капли сна, и вспоминала, как все началось у меня с Бражником.

Конечно, началось все очень красиво. Вероятно, ни один мужчина, даже самый законченный садист, не будет бить вас прямо после первой встречи. Нет, они выжидают, втираются в доверие и проявляют свою сущность очень и очень медленно. Чтобы ты успела к нему привыкнуть, влюбиться, построить совместные планы, рассказать подружкам и маме. Чтобы не могла просто встать и уйти, выкинув его из своей жизни.

Как и любой насильник, Бражник умел красиво ухаживать. Мне исполнился двадцать один год, когда мы впервые встретились, уже будучи взрослыми. Лет до одиннадцати мы с его семьей жили в соседних комнатах в коммуналке. Потом моему отцу дали квартиру, и мы съехали, и связь между нами потерялась.

Не знаю, что из слов Бражника было правдой, если хоть что-то было, но он рассказывал, что увидел меня однажды на улице и узнал. Вспомнил девчонку, с которой когда-то жил по соседству.

Сейчас я думаю, что он вешал мне на уши лапшу. Тогда же… конечно, внимание высокого, модно одетого и симпатичного парня мне было приятно. До него я ведь только целовалась в школе в старших классах, и все. Тогда, в девяносто третьем, не было ни денег, ни еды. Только разруха, бедность, нищета, вечный страх перед следующим днем и мысли, на что купить домой еды. И посреди этого — Бражник. Он дарил мне огромные охапки красных метровых роз, водил в рестораны, покупал продукты нам с мамой.

Однажды он принес мне безумно модную тогда шубу и высокую меховую шапку, и я чувствовала себя настоящей принцессой из сказки. А сейчас я думаю о той женщине, с которой он снял эти вещи. Жива ли она? В то, что Бражник их купил, я не верила. Но, к сожалению, я слишком поздно об этом задумалась.

Тогда, в девяносто третьем, мы даже еще не встречались. Изредка он просто появлялся в моей жизни и делал дорогие подарки с барского плеча. Мне не хватило мозгов, чтобы задуматься обо всех его странностях. Может, я просто закрывала на них глаза, когда заглядывала в холодильник, а он ломился от принесенной Бражником еды, а в вазе стояли роскошные розы?

Зачем он делал это, если между нами ничего не было? Я не знаю. Тешил свое эго, когда одаривал двух полунищих женщин милостями? Воображал себя принцем из сказки, а не бандитом?

А о чем думала я, когда хлопала ресницами и заглядывала ему в рот, и искренне им восхищалась, и слушала истории про его пацанов и какие-то странные «дела», которыми они вместе занимались?

Я была наивным, тепличным цветочком. Я видела в людях только хорошее. И я дорого за это поплатилась.

Спустя несколько месяцев Бражник пропал на полгода. Наверное, сидел какое-то время в камере. Мне же наврал про командировку заграницу. Ха. Я должна была задуматься еще тогда, какие у него могут быть командировки, но он притащил мне черный кожаный плащ на весну и целую стопку новеньких колготок. И я забыла обо всех неудобных вопросах.

Когда он вернулся, я согласилась стать его девушкой. Теперь я вижу, как сильно я его забавляла: молоденькая глупышка без критического мышления, которая верила каждому его слову и не уставала благодарить за подарки. Он был безумно доволен, что стал моим первым мужчиной. Я помню выражение его лица: отвратительная смесь гордыни и бахвальства.

А потом он меня ударил. Я не успела приготовить ужин к его возвращению домой, и он отвесил мне болезненную, унизительную оплеуху. Я упала ему под ноги на кухонный пол, а он, посмотрев на меня, вышел в коридор. Хлопнула входная дверь, и я осталась в квартире в одиночестве.

Конечно, он извинился. Завалил меня цветами и золотыми цапками — наверняка краденными. Таскал каждый день букеты.

Конечно, я простила.

К тому времени я уже начала понимать, чем он занимался. Потихонечку исчезали мои розовые очки. У него был плохой день, говорила я сама себе, замазывая тональником синяк на половину щеки. И работа у него сложная. Много стресса, много нервов. Он меня любит. Просто вышел из себя, ничего страшного. Один раз же…

Конечно, случился и второй, и третий, и четвертый… Спасло меня то, что на пятый раз Бражник вылил на меня кипяток. Уродливые шрамы от ожога останутся со мной до конца жизни, но, по меньшей мере, эта жизнь у меня будет.

Хотела бы я думать, что ему не удалось меня сломить. Но это тоже будет лишь полуправдой. Он совершенно точно меня надломил, и спустя два года призраки прошлого преследуют меня в кошмарах и в воспоминаниях. А теперь еще и в реальности — менты начали копать старое, архивное дело.

Да, я всадила этому козлу пулю прямо в сердце — иронично, что он сам научил стрелять меня в тире. Тогда он забавлялся. Когда же я направила на него пистолет и щелкнула предохранителем, Бражнику было уже не до веселья. Никогда не забуду его шокированное, растерянное лицо и изумленный взгляд. Воспоминание об этом будет утешать меня до конца жизни. Хоть что-то.

И как я могу рассказать обо всем Громову? Как признаться в убийстве Бражника, не объяснив свои мотивы? Но я не хочу признаваться в своей слабости и глупости, я до сих пор стыжусь, что позволила такому с собой случиться...

И как же больно и страшно снова сближаться с кем-то, начинать кому-то доверять, зная, каким кошмаром в итоге может обернуться сказка. Я ничего не могла с собой поделать. Это чувство было сильнее меня.

***

Утром я сидела в комнате до последнего, боясь, что Громов может зайти на кухню. Я не хотела с ним встречаться. Наверное, я бы не выбралась наружу до самого вечера, если бы ближе к обеду мама не обмолвилась, что «Кирилл Олегович уехал по делам». Только тогда я решилась вылезти из своего укрытия.

Я понимала, что долго так продолжаться не может. Особенно пока я жила у него в доме. И мне некуда было уехать. По крайней мере, здесь я чувствовала себя в безопасности — вот такое преображение случилось со мной за прошедший месяц. Я помню, какое испытывала отвращение, когда переступила порог дома в первый раз. Теперь же мне здесь нравилось. Очень.

Но я не смогу избегать его вечно, и это просто глупо, в конце концов. Может, я все себе вообразила, и Громову вообще все равно, сбежала я вчера или нет. Он переступил через эту ситуацию и пошел дальше. Может, проститутку себе заказал...

Но внутренний голос нашептывал мне, что я напрасно пытаюсь себя обмануть. Громову не было все равно. Я не была такой уж дурой, чтобы этого не понять. Наверное, это делало ситуацию еще хуже.

Под самый вечер, когда я снова засела в комнате, не собираясь никуда выходить, раздался настойчивый, громкий стук в дверь. Сердце ухнуло в пятки, ведь я догадывалась, кто мог стоять в коридоре и барабанить по дереву с такой силой. Я проигнорировала его раз и другой, а потом прозвучал голос, приглушенный разделявшей нас перегородкой.

— Я ведь и сломать могу, — сказал Громов по ту сторону двери, и я нехотя выползла из кресла, в которой и провела большую часть дня, кутаясь в одеяло.

Я повернула ключ в замке и потянула на себя ручку. Будто нарочно, Громов стоял, прислонившись к дальней стене. Скрестив на груди руки, он разглядывал меня насмешливым взглядом. Но я заметила в его глазах кое-что еще помимо привычного злого веселья. Я увидела в них усталость. И — сложно в это поверить — тревогу.

Он и сегодня не изменил привычному темному свитеру, рукава которого закатал по локоть. И вот я смотрела на вены, проступившие на его запястьях и предплечьях, и сама начинала волноваться. Не просто же так он был напряжен.

***

И хорошо, что он меня схватил, потому что я пошатнулась, услышав такие новости. Перед глазами заплясали белые пятна, во рту стало ужасно сухо, и я облизала губы.

— Ты шутишь, да? — взмолилась я отчаянно. — Скажи, что просто берешь меня на понт?

— Да ты совсем сдурела! — рявкнул он и потряс меня, схватив уже за оба локтя. — Мне, б***ь, делать больше нехер, чем такой херней заниматься!

Этому крику я поверила с первого раза, сразу и безоговорочно. Я хотела закрыть ладонями лицо, но он не позволил, не отпустив мои руки. Держал он меня крепко — не вывернуться.

— Мне адвокат позвонил, уже когда к дому подъезжали, — чуть спокойнее произнес он.

Странно. В убийстве вроде обвиняют меня, а нервничает он. Я же погрузилась в странное оцепенение. Даже голос Громова долетал до ушей словно сквозь толстый слой ваты: приглушенно и глухо.

— Он уже едет сюда, тебя менты на завтра повесткой в ментовку вызывают, — он склонился надо мной, пытаясь заглянуть в глаза. — Эй, я с тобой говорю, ты меня вообще слышишь?

— Да, — я кое-как разлепила сухие губы. — Пить хочу.

— Б***ь, — заключил он и потащил меня из комнаты прочь. — Пошли уже, горе.

Мы минули кухню, из которой доносились голоса мамы и кухарки: судя по запахам, они готовили ужин. По коридору Громов вывел меня из непарадной части дома, и мы вошли в шикарную гостиную, где когда-то я подавала тарелки на стол. Он протащил меня вверх по лестнице и остановился только перед дверью в кабинет. Распахнув ее, он довольно грубо впихнул меня внутрь, и я услышала за спиной тихий щелчок замка.

Я медленно доковыляла до кресла и практически упала в него, потому что ноги не особо слушались. Склонив голову над коленями, я зарылась ладонями в волосы на висках и замерла, неотрывно смотря в одну точку. Громов позади меня ходил по кабинету, хлопал дверцами шкафов, что-то доставал, наливал. Наконец, он подошел к креслу, в котором я сидела, и поставил передо мной стакан с прозрачной жидкостью.

Я взяла его в руку и принюхалась: простая вода. Я думала, он налил мне водки, чтобы успокоилась.

Словно прочтя мои мысли, он хмыкнул и провел ладонью по коротким волосам.

— Свое ты уже отбухала, — прозвучало грубовато, но я не обиделась.

Встав напротив меня, Громов привалился боком к дивану и достал сигареты из заднего кармана. Закурив, он небрежно бросил пачку на стеклянный столик, и она проехалась по гладкой поверхности прямо ко мне, остановившись рядом со стаканом. Он запрокинул голову и выдохнул дым, а потом посмотрел на меня.

Встретившись с ним взглядом, я поежилась. Наверное, именно так он смотрел на свою братву.

— Рассказывай, — велел он.

Я сглотнула. Я чувствовала себя эквилибристом, который шагал под куполом цирка по тонкому канату. Одно неверное движение — и ты сорвешься в пропасть. И ты упадешь, и разобьешься, и умрешь. Прямо как я.

Громов гипнотизировал меня тяжелым, давящим взглядом, под которым мне становилось все неуютнее с каждой секундой. Я пыталась сосредоточиться и пораскинуть мозгами, но не могла. Мысли путались, перескакивали с одного на другое, и у меня никак не получалось собрать их воедино. Могу ли я доверять Громову? Нужно ли мне признаться сейчас во всем? Как он отреагирует, когда поймёт, что я ему лгала? И что он в принципе знает? То, что он разоблачил мою небольшую ложь про отсутствие шантажа со стороны ментов, было понятно, когда я подслушала их с Авериным разговор... Но вот что случилось дальше... Он хотел докопаться до сути. Получилось ли у него?

Это было принципиально важно: берет ли он меня на понт, или же он не притворяется и действительно не в курсе той роли, которую я сыграла в безвременной кончине Бражника? Если первое, то мне точно конец. Если второе... то есть шанс.

— Что рассказывать? — спросила я просто, чтобы потянуть время.

— Все, мать твою! — он с силой оттолкнулся от дивана и ушел в другой конец кабинета, к столу.

Я проводила его нервным взглядом и снова облизала губы. Кажется, сбылся мой самый худший кошмар. Я потянулась к пачке сигарет, но прикурила только с десятой попытки. Руки дрожали и не слушались, и я никак не могла зажечь огонек.

— Как ты мне п****ла, рассказывай! Что с Бражником случилось? Только без п****жа на этот раз.

Громов был в ярости. И ругался как сапожник, хотя раньше всегда себя сдерживал, и я редко слышала от него матерные слова. Я отбросила с лица волосы на затылок и провела ладонью по растрепанным прядям, пытаясь придумать хоть что-нибудь. Громов внимательно следил за мной, подмечая мельчайшие колебания эмоций у меня на лице. Его тяжелый взгляд обжигал меня.

Ох, ну, зато он вроде не врет и не притворяется. Действительно не знает всей правды. Может, я смогу выплыть. И не из такого говна я выбиралась.

— Б**, Маша! — он стукнул кулаком по столу, и я невольно сжалась, стремясь сделаться как можно меньше. И тут же этого устыдившись, я распрямила плечи и подняла голову. пусть даже не думает, что я его боюсь.

Он как раз вбивал резкими движениями несчастный окурок в пепельницу.

— Не кричи на меня.

Наверное, я выбрала не лучшую тактику общения с неуравновешенным, взбешённым до чертиков в глазах мужиком. Но я должна не только ему. Я и себе кое-что обещала: не позволять на себя орать, не давать себя унижать. И собиралась сдержать это слово.

Он шумно втянул носом воздух и длинно выдохнул. Опустил и снова закатал рукава черного свитера, погладил висевшую на поясе кобуру, побарабанил по столу, подошел к окну и выглянул во двор. Точно. Он же ждал, что приедет адвокат.

— Менты прессовали тебя Бражником, — сказал он, стоя полубоком ко мне и по-прежнему высматривая что-то снаружи. — Ты сказала, что тебя не шантажировали, и это был п****ж, Маша. Ты хоть знаешь, как я наказываю за вранье даже по мелочам своих людей?

— Но я не твои люди, — огрызнулась я, подавив дрожь.

Этот голос… Я сразу же вспомнила, как подслушала разговор между ним и Авериным тогда поздно вечером у бассейна. Тогда я тоже вздрогнула, услышав то, как он говорил. И сейчас снова прозвучала та же самая жесткость, даже жестокость. В его словах скрежетал металл, и они тяжело срывались с его губ и словно оседали на стенах, потому что кабинет вдруг начал давить на меня своей напряженной, гнетущей атмосферой.

— В некоторой степи — ты моя, — он хищно улыбнулся. — Я за тебя впрягся. Тебя защищает мой адвокат. Половина Москвы уже в курсе, что Гром отбил у ментов какую-то девку.

— И я не какая-то девка! — от возмущения я почти взвилась на ноги, но удержала себя в последнюю секунду. Не нудно добавлять в разговор таких эмоций, он и так был достаточно тяжелым.

Я сердито тряхнула волосами и подула на пряди, которые упали мне на лицо. Нашел девку! Это пренебрежение задело меня невероятно, и на пару минут я даже забыла, что должна его бояться.

— Все, довольно, — он отсек все мои возражения резким взмахом руки. Он уже едва не рычал и сдерживался с огромным трудом.

Я прикусила губу и присмирела под его немигающим взглядом.

— Я хочу услышать правду. От тебя, — медленно и четко произнес — приказал он.

«Нет, не хочешь», — подумала я, сцепив в замок руки. Суставы в пальцах хрустнули от усилия, с которым я сжала ладони, но я не обратила на это внимания. В голове билась только одна мысль: говорить или нет, говорить или нет? Впервые за разговор я подняла голову и посмотрела Громову в глаза, надеясь найти в них ответ. Могу ли я ему доверять? Он безумно зол из-за того, что я просто соврала ему. Что же будет, если он узнает, в чем именно заключалась моя ложь?..

Обхватив себя за плечи руками, я встала. В тот момент решалась моя судьба, и это не было пафосным преувеличением. Отбросив на спину волосы, я сжала в ладонях ткань свитера и потянула вверх.

— Нет, своим стриптизом ты меня не... — Громов успел вставить едкий комментарий, но замолчал, когда я отбросила на кресло свитер и выпрямилась перед ним. Кончики длинных волос щекотали поясницу, а по рукам поползли крупные мурашки. Мне было страшно, и я чувствовала, как от холода и напряжения затвердели соски, скрытые тонкой тканью топа, который я носила под свитером.

Некоторое время Громов молчал, разглядывая меня словно под микроскопом. Потом я также молча повернулась к нему спиной и отвела волосы на левое плечо, обнажив правое. Я слышала бешеный стук своего сердца. Меня бросало то в жар, то в холод, и я не знаю, как я вообще устояла тогда на ногах. Громов по-прежнему ничего не говорил, и эта мучительная пауза невыносимо затягивалась. Я снова повернулась к нему лицом и поняла, что губы дрожат так, словно я вот-вот заплачу. Но я не могла позволить себе слез и потому лишь выше вздернула подбородок.

Медленно, он подошел ко мне и остановился на расстоянии вытянутой руки. Его взгляд блуждал по моему телу и постоянно возвращался к правому плечу. Я могла его понять. Порой смотреть на уродство было невероятно притягательно. Я и сама не могла удержаться. Я не знаю, сколько простояла перед ним в таком виде — без привычного свитера, который служил мне защитой; с нервно вздымавшейся грудью; в одном лишь топе на тонких бретельках, который, по сути, ничего не скрывал; с пятнами воспаленного румянца на щеках. И он все смотрел и смотрел на меня, словно не мог оторваться. А я не могла расшифровать его взгляд: что в нем было? О чем он думал все это время?

— И зачем это? — наконец, он заговорил. В вопросе звучала ирония и, быть может, даже насмешка, но смотрел он на меня как никогда серьезно.

— Я его убила, — на выдохе произнесла я и сама удивилась легкости, с которой сделала свое самое страшное в жизни признание. — Бражника. Это я.

Упал ли с моей души камень? Я не знаю. Но, договорив, я покачнулась, потому что у меня внезапно закружилась голова. Казалось, в кабинете стало не хватать воздуха, иначе чем еще объяснить потемнение у меня в глазах?..

— Твою мать, — прошептал Громов.

Впрочем, он не выглядел удивленным. Скорее раздосадованным и еще очень, очень злым. Я поспешно подошла к креслу, в которое швырнула свитер, и натянула его. И сразу же стала чувствовать себя гораздо увереннее. И даже защищеннее.

— Ты мне врала, — припечатал меж тем Громов. — С самого начала врала прямо в глаза.

— Не надо это, — хриплым голосом попросила я и прочистила горло, пытаясь вернуть словам былую твердость. — Не надо этого, Кирилл. Я тебе не под венцом солгала. Или ты бы на моем месте стал рассказывать первому встречному про все свои грешки?

— Но ты не на моем месте! — и он снова шибанул кулаком по столу. — Хер с ним, давно. Но тогда, сразу после ментовки! Сколько раз я тебя спросил, что там было?! И что ты отвечала?!

— То, что считала для себя безопасным! — я сорвалась на крик в ответ. Сжав ладони в кулаки, я вытянула руки вдоль тела и зажмурилась. — Почему я должна тебе доверять? Да меня твои же кореша на ленты порежут, если когда-нибудь эта информация всплывет. Понимаешь? И у меня нет автомата, чтобы в них стрелять, и здоровенных бугаев вокруг меня тоже нет! Конечно, я врала! Я хочу жить, понимаешь?

— Но я дал тебе и бугаев, и автомат! — оскалился он. — Ты в моем доме, под моей защитой, но все равно умудрялась вешать мне лапшу на уши!

От злости и бессилия я даже притопнула ногой. Это невозможно! Он никогда меня не поймет. Он даже меня не слушает!

— Ты не представляешь, в какую жопу загнала меня сейчас, — сказал Громов и рваными, резкими движениями прикурил новую сигарету.

— Представляю! Я в ней сама живу, прикинь?!

Он смерил меня уничижительным взглядом с высока и некоторое время мы молчали. Он быстро курил, не глядя на меня, а я стола, отвернувшись от него к окну, но искоса бросала на него короткие взгляды.

Втоптав окурок в пепельницу, он спросил уже гораздо более нормальным, спокойным голосом.

— Шрамы тебе от Бражника достались?

— От него, — нехотя отозвалась я.

— Поэтому убила?

— Ну, можно и так сказать, — пробурчала я себе под нос.

Громов помассировал переносицу и сказал.

— Вот что, девочка. Садись и рассказывай мне все, как было.