Маша и Гром

Глава 16. Гром

— Мы его нашли.

От удивления я выпрямился в кресле и плотнее прижал к уху огромную трубу. Связь была ни к черту, постоянно прерывалась каким-то терском и скрипом, но самое главное я услышал: Иваныч нашел второго ублюдка, который участвовал в похищении Гордея.

— Я отправлю Мельника, он знает, где я, — добавил мой начальник охраны и отключился.

Мы все еще шерстили мое окружение и искали крота, поэтому список людей, кому я мог сейчас доверять, был очень коротким. К поиску похитителя Иваныч из всех наших привлек только Мельника, поэтому кроме них двоих никто не знал адрес того места, где они выцепили этого урода.

Я сжал кулаки и встал с кресла. Нетерпеливое ожидание захлестнуло меня с головой. Мне хотелось начать действовать в ту самую секунду: выйти из дома и немедленно куда-нибудь поехать, а не ждать хер знает сколько времени, пока Мельник меня не заберет. Уж слишком сильно мне хотелось придушить прямо на месте того ублюдка.

Я понимал, что все предосторожности Иваныча были не напрасны, и со всей этой конспирацией он был прав. Иногда казалось, что мы окружены со всех сторон, и крыс среди наших больше одной. После того, как оборвалась ниточка, ведущая к тем, кто подстроил тогда аварию и пытался нас расстрелять, следовало быть втрое осторожными. Ублюдок, участвовавший в похищении Гордея, остался, по сути, единственным, кто мог бы вывести нас на заказчиков охоты на меня и моего сына.

В Питере Авера никого не смог взять живым. Он говорил, что все выглядело так, словно их заранее кто-то о нем предупредил, потому что на встречу они пришли подготовленными как для бойни. В итоге она этим и окончилась. Этим и пятью трупами, которые не смогут ничего рассказать мне о заказчике.

Поэтому новости от Иваныча были на вес золота.

Кто-то целенаправленно убирал всех мало-мальски ценных свидетелей, которые могли бы вывести меня на заказчика. Убили подставную девку, которая помогла двум похитителям проникнуть в дом. Питерским наемникам дали наводку, что Авера их ищет, и они устроили перестрелку, в которой и сдохли. Начали копать под Машу — хотя с ней я не был уверен до конца, что это связано со мной и Гордеем.

Короче, устранение второго, оставшегося в живых, похитителя напрашивалось само собой как логичный шаг. Поэтому нужно было сохранить это в тайне ото всех.

Немного подумав, я решил, что Авере заранее звонить не буду. Расскажу, когда дело уже будет сделано. Во-первых, сейчас он занят тем, что отрабатывает тему с контактами Капитана в «Москве»*. Не буду отвлекать. Во-вторых, я уже не доверял никому. После Капитана-то. Поэтому Аверу я тоже подозревал, хотя местные пацаны из Питера, которых мы попросили помочь и поддержать нас на чужой территории, подтвердили историю, которую он мне вчера рассказал. Он не соврал, что наемники полезли первыми, и по ним пришлось открыть ответный огонь.

Я вышел из кабинета, потому что не мог сидеть на одном месте и ждать. Гордей сказал, что хочет поплавать, поэтому я отправился на цокольный этаж, в бассейн.

Сын неделю просидел дома. Не ездил ни в школу, никуда. И постоянно спрашивал меня про Капитана, а я не знал, что ему ответить. И что с ним делать — тоже не знал. Он маялся в четырех стенах, как привязанный, а я целыми днями мотался по Москве. Я не мог его никуда отправить, потому что никому не доверял, а вся моя родна давно мертва. Про его мать я даже думать не хотел.

Гордей и правда нашелся в бассейне. С громким улюлюканьем он прыгал с разбега в воду, и казался в этот момент обычным ребенком.

— Пап, смотри! — увидев меня, он воодушевился и исполнил нечто, что должно было напоминать трюк. Со стороны же это выглядело так, словно сын поскользнулся и кулем свалился в бассейн.

— Ты молодец, — я покривил душой.

Детей нужно хвалить, чтобы потом из них не вырастали такие люди, как я.

— Я уеду скоро по делам. У меня встреча, — сказал я, когда сын в очередной раз вынырнул из воды.

Я остановился в паре шагов от бортика, в сухом месте, куда не долетали результатов акробатических трюков Гордея.

— Спать не позже десяти и не больше часа телека. Учти, я узнаю, если не послушаешься.

— А с кем у тебя встреча? С дядей Пашей? — каким-то напряженным голосом спросил он, и я качнул головой.

— Нет, не с ним. С другими людьми.

— Понятно... а дядя Паша не звонил? — надежда в его глазах ранила меня почти физически.

— Все еще нет. Я же сказал, что ты узнаешь первым, если он позвонит.

— Ладно, — протянул он с явном обидой и, оттолкнувшись от бортика, отплыл от меня к другому краю бассейна. — Пока, пап, — вяло сказал мне на прощание и нырнул.

Я вот в его возрасте так взрослым не дерзил.

Где-то через час, наконец, приехал Мельник. Но никаких новостей он мне сообщить не смог: сказал, что всем занимался Александр Иванович лично, а его вызвал, когда стало понятно, что в квартире находится нужный нам человек.

Спустя минут сорок после того, как мы выехали за ворота поселка, мы остановились в неприметном дворе, окруженном серыми девятиэтажками. Уже стемнело, и сумерки вокруг нас рассеивал свет единственного на весь огромный двор фонаря. Выйдя из гелика, Мельник наступил прямо в глубокую лужу, образовавшуюся в яме, и теперь громко чертыхался, тряся ногой. Оглянувшись, я поднял воротник куртки. В окнах серых домов горел свет, и люди жили свою жизнь, совсем не подозревая о том, что происходило за соседней стеной.

Перешагнув через рассыпавшиеся бетонные ступеньки, мы вошли в темный, сырой подъезд. Лифт с обугленной, выжженной кнопкой не работал, и на девятый этаж мы поднимались пешком.

— Будешь бегать по утрам теперь, — сказал я Мельнику, который запыхался уже после нескольких первых пролетов и теперь устало пыхтел мне в спину.

— Да я бегаю, Гром, честно, — кое-как промычал он, и я хмыкнул.

Иваныч встретил меня на лестничной клетке последнего этажа. Он стоял в белой рубашке с закатанными по локоть рукавами, и кое-где на ткани я заметил алые, уже подсохшие капли. Похоже сотрудничество шло успешно.

Он курил в слегка приоткрытое, узкое окошко, но, увидев меня, поспешно потушил сигарету.

— Как наш клиент? — хмыкнул я и посмотрел на его сбитые костяшки.

— Ушел в отказ, — хмуро отозвался он и до скрипа зубов сжал челюсть, подавив усталый зевок.

Оно и понятно. Я последнюю неделю его почти не видел, только по трубе с ним созванивался. Он гонялся за этим отморозком по всей Москве, и вот, наконец, догнал.

Подонка, который пытался похитить моего сына, хотелось кончить на месте. Но он мог вывести нас на заказчика, поэтому я решил действовать «по уму». Сначала мы поговорим.

Квартирка оказалась типичной хрущевкой. Распашонка на две комнаты, заставленная убитой мебелью. На кухне на засаленном, желтом от старости столе высилась гора мусора: пустые чашки, хлеб, какие-то скомканные пакеты, рассыпанные по всей поверхности окурки.

— Его хата? — спросил я идущего позади Иваныча.

— Его подельника. Который жмур, — хмыкнул тот.

— Он что — дебил? Нахера вернулся?

— Схрон тут у них был, — судя по голосу, улыбка Иваныча стала еще шире. — Бабки, оружие. Не зря его неделю тут высиживали.

Похититель моего сына сидел на стуле, привязанный к нему скотчем за руки и за ноги. Когда он поднял опущенную на грудь голову, я увидел, что лицо ему Иваныч уже неплохо отделал. Левый глаз заплыл, из рта шла кровь.

— Как зовут? — я остановился в дверном проеме и скрестил на груди руки.

— Погоняло у него Жгут, — сказал Иваныч. — Двадцать семь лет, три ходки за плечами. Разбои и грабежи.

Он протиснулся мимо меня в комнату и остановился в шаге от стула. Схватил ублюдка за взмокшие темные волосы и заставил посмотреть в мою сторону еще раз.

— Знаешь, кто это?

— Ясен хрен, — он еще умудрялся храбриться. Даже сплюнул себе под ноги вязкую кровь и скорчил дерзкую рожу, что вкупе с его разбитым лицом смотрелось смешно.

Я подошел и с размаху всадил ему кулаком по губам, которые он сложил в издевательскую ухмылку. В тот момент я уже забыл, что собирался оставить его в живых и выйти через него на заказчика. Ублюдка, который тронул моего сына, хотелось втоптать в землю, закопать живьем; выпустить ему кровь по капле.

— Еще раз оскалишься — все зубы тебе нахер выбью, — сказал я, остановившись ровно напротив него. — Запомни, мразь, ты еще дышишь, потому что мне нужна информация. Но я могу и передумать. Это понятно?

Он не отвечал. Решил поиграть в, мать его, героя. Кем он себя вообразил? Рэмбо, Рокки? Я ударил снова и снова, и снова. И мой кулак впечатывался в его лицо с противным, громким звуком, пока он не прохрипел, что ему все понятно. Костяшки неприятно покалывало. Я смахнул с них чужую кровь и отступил на шаг, осматривая проделанную работу.

— Давай-ка с начала, — я подтащил к нему стул из-за стола и опустился на него, сложив руки на спинке. — Знаешь, кто я?

— Ты Гром, — ответил Жгут уже гораздо более вежливым голосом.

Вот и славно. Обычно несколько ударов по роже отрезвляюще действовали на большинство таких с виду дерзких пацанчиков, как он.

— Ты хотел похитить моего сына.

Я только договорил, но уже почувствовал, что снова зверею. Я посмотрел на Иваныча: он стоял в шаге за спиной у Жгута и внимательно за нами наблюдал, держа одну руку на кобуре. Мельник, судя по звуку, топтался где-то в другой комнате. Он нашел магнитофон и поставил кассету с попсой на полную громкость.

— Девчонка-девчоночка темные ночи. Я люблю тебя девочка очень. Ты прости разговоры мне эти. Я за ночь с тобой отдам все на свете, — затянул Белоусов, и я хмыкнул. Любимая кабацкая песня всей братвы пару лет назад.

— Смотри, у тебя два варианта: ты сдаешь заказчика и тогда сдохнешь быстро.

Жгут поднял на меня избитое лицо и моргнул, пытаясь сфокусироваться.

— Ты не сдаешь заказчика, и тогда подыхать будешь очень медленно.

Я говорил спокойным, будничным голосом. Тихие слова всегда пугали гораздо сильнее громких. Это я понял на своей собственной шкуре. Чтобы напугать кого-то, не нужно было ни орать с пеной у рта, ни трясти в припадке бешенства кулаками. Не нужно показательно включать утюг или щелкать зажигалкой перед лицом. Это срабатывало только на таких же дебилах, как и орущий. А вот если ты очень спокойно расскажешь человеку, что его ждет в будущем, и при этом будешь говорить так, как если бы ты обсуждал ничего не значащую новость — без эмоций, без чувств — то вот это испугает его до усрачки.

Жгут должен знать, что все равно сдохнет в конце. От него зависит только одна вещь: каким будет процесс.

— Ну? — я поторопил его, потому что не хотел задерживаться в этой малюсенькой, облезлой квартирке.

— Ничего я не знаю, отвечаю, Гром, — заканючил он.

Я поморщился и кивнул Иванычу. Заглушив звук выстрела диванной подушкой, он с каменным лицом прострелил Жгуту руку повыше локтя. Его крик утонул в музыке, а из соседней комнаты к нам заглянул Мельник. Я услышал его смешок позади себя и звук удалявшихся шагов.

— Мы можем долго в это играть, — сказал я также спокойно и тихо, без единой эмоции наблюдая за его мычанием и потоком слез и соплей.

Когда я работал, я работал. Чувства я отключал. Поэтому смотрел сейчас на Жгута не как на ублюдка, из-за которого Гордею сняться кошмары, а как на человека, от которого я хочу получить определенную информацию.

— Что творишь, с**а, — прохрипел Жгут между завываниями, и я вскинул брови.

— Тебе еще добавить?

— Нет, нет, — он помотал своей тупой башкой и с ужасом уставился на меня, — я скажу, что знаю.

— Вот и славно, — я улыбнулся ему почти ласково, словно мы были друзьями. — Начинай.

— Это все Красный, — забубнил он монотонно, то и дело всхлипывая, морщась и кося глаза на простреленную руку.

Наша песня хороша, начинай с начала. Как удобно скинуть все на уже мертвого подельника.

— На него вышел... мужик какой-то... с ним его кореш свел, они на зоне чалились вместе... имен я не знаю! — Жгут вскинул на меня испуганный, умоляющий взгляд. — Гром, б** буду, реально не знаю...

— Продолжай, — велел я, взмахом руки остановив поток его оправданий. Сначала послушаю всю историю, а уже потом сделаю выводы.

— Ну так вот... с**а как больно... сказали, надо дернуть твоего пацана... имени твоего не назвали, это уже потом мы с Красным доперли, когда соскочить было западло... а если б раньше знали, то никогда бы не сунулись, мы же себе не враги... мы знаем, кто ты такой, мы тебя уважаем, — он все говорил и говорил, и его речь прерывалась всхлипами и чертыханиями.

— Жгут, — я постучал рукой по спинке стула, — мне насрать на твои оправдания. Ты и так сдохнешь. Если продолжишь мямлить, то я решу, что ты не хочешь мне ничего говорить, и вот он, — я кивнул в сторону Иваныча, — продолжит начатое.

— Я понял, я понял! — заверещал он и подался вперед ко мне, с ужасом пытаясь заглянуть себе за спину. — Короче, сказали надо твоего пацана дернуть. Обязательно живым и невредимым. Так и сказали: чтобы ни царапинки у него не было.

— Кто это сказал? Что за мужик, что за кореш?

— Кореш... не знаю, я его не видел ни разу. Знаю только, что на последней ходке Красного они в одной камере сидели... он к Красному заказчика привел… с ним только Красный встречался, я никогда его не видел! — Жгут замолчал, переводя дыхание. — Красный все смеялся, что мужик с приветом... наряжается как баба. В костюмах ходил, мол, ну чисто п***к. Совсем на ровного пацана не похож...

Он сказал что-то еще, но я уже не услышал. Бормотания Жгута лились мимо моих ушей, и все, о чем я могу думать, была его последняя фраза. Заказчик любил наряжаться. Носил костюмы.

Я посмотрел на Иваныча и увидел у него в глазах все то же самое, что чувствовал сам: сомнение, неуверенность в своей догадке, недоверие к услышанному.

Но где-то глубоко внутри я знал, что это было правдой. Это было логичное и единственное объяснение. Капитан заказал похищение Гордея. Пазл в моей голове потихоньку сложился.

— ... все, Гром, клянусь, это все, — договорив, Жгут зарыдал.

Я кивнул Иванычу, и тот прикончил отморозка выстрелом в затылок. Его тело вместе со стулом рухнуло к моим ногам, и от удара со старого паркета в воздух взлетела многолетняя пыль. Вдвоем с Мельником они остались на квартире — прибрать, а я вместе с водителем вернулся домой глубокой ночью. Всю обратную дорогу, пока мы гнали сквозь темноту по слабо освещенной трассе, я чувствовал себя так, словно внутри что-то выворачивалось на изнанку. С предательством Капитана я уже смирился. Это отболело, и я перестал злиться всякий раз, когда только думал о бывшем лучшем друге. Но к тому, что я узнал о нем сегодня, я не был готов. Я сделал его крестным своего сына, а он предал и его. Лживый циничный ублюдок.

Зато прояснилась вещь, над разгадкой которой Иваныч бился уже третью неделю. Как похитителям удалось так легко просочиться в список гостей, как та девка смогла попасть в мой дом под чужим именем? Все очень просто. Капитан был моим ближайшим другом, моей правой рукой. Естественно, он был в курсе всего, связанного с тем ужином. Он запросто мог вписать чье-угодно имя в лист гостей. Запросто мог просунуть ту деваху в обход Иваныча.

Никто не ожидал такого предательства. Никто даже не предполагал, что защищаться надо не от чужих. Защищаться нужно от своих, потому что они бьют куда больнее и глубже.

Когда мы доехали до дома, от числа выкуренных сигарет мне хотелось блевать. Я курил и курил, но все никак не мог выжечь свое ноющее нутро. Даже пуля била не так больно. И от дырки в боку помогали таблетки. А что поможет от загнанного мне в спину ножа, который проворачивают и проворачивают каждый день?

Идя от забора по дорожке, я увидел, что с задней стороны дома, в окнах кухни горит свет. Было у меня подозрение, кто может не спать в такой поздний час. Ноги сами принесли меня к чёрному входу, которым пользовались персонал и охрана. Я прошел по коридору, нарочно громко топая. Захочет уйти — уйдет, времени я дал ей достаточно.

Но она осталась. Я остановился в дверях и увидел Машу, которая сидела за высоким столом и держала в руках чашку с чем-то горячим: от нее наверх поднимался пар.

— Что с тобой случилось?! — спросила она, и я понял, что после допроса жгута не сменил шмотки.

Хорошо, что смысл с рук его засохшую кровь, и теперь на ладонях алели разбитые, ободранные костяшки.

* гостиница Москва

***

— Что с тобой случилось?! — спросила она, и я понял, что после допроса жгута не сменил шмотки.

Хорошо, что смысл с рук его засохшую кровь, и теперь на ладонях алели разбитые, ободранные костяшки.

***

— Ты что убил кого-то?

Проницательная девочка. Она отодвинула в сторону стоявшую перед ней тарелку с виноградом и скрестила на груди руки.

Я дернул плечами, что не обозначало ни да, ни нет, и прошел в угол, к самому дальнему шкафу. Достал из него нетронутую бутылку виски и, открыв, плеснул в ближайшую чашку, которая подвернулась под руку. Кинул в нее льда из морозилки и сделал большой глоток.

За моей спиной фыркнула Маша, и я обернулся.

— Из чашки? Серьезно? — спросила она, смешно наморщив нос.

— Похищение Гордея заказал мой друг. Его крестный.

Я не собирался с ней откровенничать, видит бог. И мысли такой не было. Признание вырвалось наружу как-то само. Видимо, слишком тяжело было носить все это дерьмо внутри. Я хотел с кем-то поделиться, сам того не осознавая.

— Откуда ты знаешь? — приложив ладонь к полуоткрытому рту, она покачала головой.

— Поговорил с исполнителем. Который сбежал тогда.

— Так вы, наконец, его нашли, — она помолчала, обдумывая что-то. Оторвала от грозди одну ягоду и принялась почему-то очищать ее от тонкой кожицы.

Она сперва полностью расправилась с ней и лишь потом приступила к мякоти, положив виноградину в рот. А я стоял и наблюдал за нею, словно завороженный.

— А вино здесь есть?

— У меня в кабинете, — я удивился вопросу, но не подал вида. Обычно она всегда отказывалась, если я предлагал ей выпить.

— Ну нет, — Маша тряхнула головой и потянулась за следующей виноградиной, — у тебя в кабинете я пить не буду.

— Посиди здесь, — сказал я ей и вышел из кухни.

Я взбежал по лестнице на второй этаж. Проходя мимо, приоткрыл дверь в спальню Гордея и убедился, что сын спит. Из шкафа в кабинете я достал две бутылки вина — красное и белое и вместе с ними вернулся на кухню. Это стоило сделать хотя бы ради выражения лица девчонки: она смотрела на бутылки в моих руках, словно на ядовитых змей. Ее рот забавно приоткрылся, образовав букву «о». Да уж. Кем она меня считает, пещерным человеком? Я что, по ее мнению, за бабами не знаю, как ухаживать?

— Какое?

Она указала на белое, и я открыл бутылку и налил ей в такую же кружку, из которой пил виски.

— Итальянское… — протянула Маша, разглядывая этикетку. — Откуда?

— Друзья привезли.

Она сделала небольшой глоток и поморщилась. Я хмыкнул. После привычного полусладкого пить итальянское полусухое было тяжело. Она подвинула к себе тарелку с виноградом и подперла правую щеку ладонью, склонив голову на бок. Распущенные волосы были перекинуты на левый бок, и их длинные кончики лежали поверх ее груди. Темные глаза испытующе смотрели на меня.

— Почему он сделал это? Крестный Гордея? Кстати, не знала, что ты верующий… — она выразительно хмыкнула.

— Без понятия. Его самого уже не спросить, — я залпом осушил плескавшийся на дне кружки виски и налил себе еще. Шпильку насчет верующего я решил проигнорировать. Силенок у нее не хватит меня куснуть.

— И ты его не подозревал?

— Если бы подозревал, и близко не подпустил бы в Гордею, — проворчал я. Это вроде как очевидно.

Не единожды за прошедшее время я задавался вопросом, как я мог пропустить момент, когда Капитан превратился в крысу. Как мог не заметить? Не почувствовать? Да так

же, как не почувствовал, когда моя бывшая решила, что залететь от меня — хорошая идея, хотя я сто раз говорил, что мне не нужны дети. Это невозможно почувствовать, только если не заниматься анализом окружающих каждую свободную минуту, а у меня не было времени на это.

— А аварию тоже он, получается? Ну, в смысле, подстроил? — Маша покачала в руках кружку с вином и сделала еще один небольшой глоток.

— Не знаю. Не уверен.

Я понял, что сказал ей правду. Конечно, обвинить во все Капитана было проще всего. На первый взгляд выглядело вполне логично: похищение, авария, попытка убить меня в родительском доме. Но только если не копать глубже. Сначала Гордея хотели похитить. С какой целью? Раньше я думал, чтобы получить выкуп или надавить на меня, или отомстить. Теперь, когда я знаю, что за похищением стоял Капитан, я думал, что он хотел на меня надавить.

Но зачем убивать и меня, и Гордея сразу после неудачной попытки? Это нелогично и теряется весь смысл похищения, если мы с сыном оба будем мертвы. Возможно, так совпало, что в один момент меня решили мочить сразу с двух сторон.

— Я даже не знаю, действовал ли Капитан один.

— Сколько же ты нажил себе врагов, — на выдохе произнесла Маша. — Если даже не знаешь, кто мог бы желать тебе смерти.

— Сколько нажил — все мои, — я ухмыльнулся и пожал плечами.

Что толку теперь об этом думать.

— Я жил, как умел, — сказал я вслух, хотя изначально не собирался.

— И теперь расплачиваешься, — она вновь потянулась за виноградом.

— Встречаюсь с последствиями принятых решений, — я отсалютовал ей кружкой.

Она задумчиво смотрела на меня, накручивая тонкую прядь волос на указательный палец. Странно, но именно в тот день, когда по моему приказу убили человека, а я сам вернулся домой со следами крови на одежде, я не видел в ее взгляде осуждения, которое было в нем почти всегда.

— Ты когда-нибудь думал, что все могло сложиться иначе? Что ты мог бы стать кем-то другим?

— А не бандитом? — договорил я то, что она не решилась сказать мне в лицо. Грустная усмешка искривила ее губы, и она кивнула.

— Думал, но какая теперь разница.

Я никогда не видел смысла убиваться по прошлому. Что толку гадать, как оно сложилось бы? Мы не можем изменить то, что уже сделано. Кем бы я был без двух сроков в Афгане? Кем бы я был, если бы не вернулся в полнейшую разруху и пустоту; туда, где никто не ждал своих «героев»? Кем бы я был, если бы не развалился Союз? Я никогда не узнаю. Нужно жить с тем, что есть.

— А я вот часто думаю, — вздохнула она о чем-то своем, и я вскинул брови.

Что же ты могла такого натворить?..

Она прочистила горло и хмыкнула, пытаясь побороть минутную слабость.

— Почему он так с тобой поступил? — спросила она, и не нужно было уточнять имя, чтобы понять, о ком она говорила. — Не поделили женщину? — она снова попыталась меня поддеть.

— Мы никогда не делили женщин, — я с трудом удержался, чтобы не закатить глаза. Невозможно придумать что-то более пошлое и приземленное, чем рушить дружбу из-за баб.

Больше всего Капитан был недоволен легализацией бизнеса и приобретением завода. Но это казалось сущей мелочью по сравнению со всем остальным, через что мы прошли вместе. Неужели такая херня могла толкнуть его на предательство? Какой-то сраный бизнес, какой-то сраный завод. Из-за этого похищают детей своих друзей? У меня не было ответа на этот вопрос.

— Хер его знает, — я так и ответил ей и сделал большой глоток виски.

Внутри по телу, где-то в районе груди разливалось приятное тепло. Виски всегда обжигал глотку, но согревал.

— Я жалею, что не отказалась от работы у тебя, — сказала вдруг Маша и поставила на стол опустевшую кружку.

Я взял в руку бутылку и вопросительно посмотрел на нее, и, помедлив, она все же кивнула. Налив вина в ее кружку, я не стал ничего отвечать. Все и так было понятно.

— Раньше у меня была хоть какая-то жизнь, — но ей, похоже, и не требовался мой ответ. — Хоть какая-то, но моя. Она принадлежала мне. У меня была работа, была комнатка — небольшая, в уродливой квартире, но я могла распоряжаться ею так, как хотела. И жизнью тоже... — под конец ее голос стал не громче шепота.

Она говорила с горечью, которую я бы не заподозрил у девчонки ее лет. Она подняла на меня лихорадочный взгляд, и я вдруг понял, как изменилось ее лицо с того дня, когда я впервые увидел ее. Она словно постарела на несколько лет. И похудела на пару размеров. Ее прежнюю напоминали только огромные, темные глазища, которые я запомнил еще в вечер, когда пытались похитить Гордея. Как она стреляла ими то в меня, то в Иваныча, то в ментов...

— Найдем мы тебе работу, — мне захотелось ее утешить. И я действительно собирался ей помочь, когда все поутихнет. Лгала она мне или нет, но Маша оказалась втянута во все это из-за меня. А я умел платить по своим долгам.

Она невесело на меня посмотрела и покачала головой, словно я был неразумным младенцем. Ну, хорошо, что огрызаться в привычной манере не начала.

— Ты не понимаешь, — сказала он с уверенностью. — Я себе все это сама создала, понимаешь? Как смогла. Пусть некрасивое, пусть бедное, но я сама... После Бражника, — ее голос дрогнул и сорвался, и ей пришлось откашляться, чтобы вернуть себе контроль, — после Бражника я осталась на улице. Он все у меня забрал, всю мою жизнь. И я отстроила ее. Заново. И теперь, кажется, снова потеряла…

Резко замолчав, она со злостью смахнула со щеки слезу. И посмотрела на меня, закусив губу и высоко вздёрнув нос: с отчаянным упрямством человека, который уже отчаялся, но еще не был готов сдаться. Прядь волос упала ей на лицо, и она сердито на них подула, раздув щеки.

Смешная девочка. Сильная девочка. В ней чувствовался стержень. И одиночество. Эти отчаянные попытки все делать самой, ни от кого не зависеть... Был ли у нее на самом деле выбор? Был ли кто-то, кто мог бы помочь? Я сомневался. Потому она так сильно цеплялась и за дерьмовую работу свою в сраном НИИ, и за нелепую комнату в коммуналке.

— Ты не похожа на девчонку, которая спуталась бы с Бражником, — вместо меня это произнес виски.

Но я действительно так думал. Чем сильнее узнавал Машу и чем чаща всплывала та старая история, тем больше я размышлял. Что общего у такой умненькой, правильной, жалостливой девочки и такого отпетого козла — даже по моим меркам — как Бражник?

— Это было давно. Я была другой. Он тоже. Не было сразу понятно, что он урод, — она повела плечами, словно мерзла, а потом обняла себя руками.

Она постоянно мерзла. Постоянно ходила в черных, глухих кофтах с длинными рукавами и воротниками под горло. Лишь один раз я видел ее в чем-то другом: той ночью в квартире у Аверы. Когда прижимал ее к стене.

— А ты, к слову, не похож на человека, у которого мог бы родиться сын. Который мог бы завести семью.

Я покосился на бутылку вина: незаметно та опустела больше, чем на половину. Только количество выпитого могло как-то объяснить ее последнюю реплику.

— У меня никогда не было семьи. Только Гордей.

— А где его мать?

— В Финляндии. Живет долго и счастливо со своим любовником.

Я видел по глазам, как сильно ей хотелось задать следующий вопрос. Но, хорошенько подумав, она не стала.

Умная девочка.

Мы выпили еще по паре кружек, и у Маши закончилось вино. Она уже опьянела к тому моменту, но не так, как пьянеешь, когда веселишься. Нет. Она пила, чтобы забыться, чтобы утопить свою тоску, и я прекрасно ее понимал, потому что опрокидывал в себя виски за тем же самым. Только вот я был взрослым мужиком, у которого за плечами два срока Афгана и лет десять бандитской жизни. А у нее? Что пыталась утопить в вине она? Сколько ей? Двадцать пять? Не помню. От чего так отчаянно и решительно может бежать девочка в двадцать пять лет?

— Красное? — предложил я, взяв вторую бутылку.

Размышляя, она барабанила пальцами по столешнице, и я машинально накрыл ее руку своей, слегка сжав. Она вздрогнула, но ладонь не вырвала. Облизала губы и посмотрела на меня шальными, пьяными глазами. Я почувствовал, как ее тонкие пальцы обхватили мое запястье. Их прикосновение обжигало.

Она сама шагнула ко мне в этот раз: нависла грудью над столом, задев кружку, и свободной рукой сграбастала в охапку воротник футболки. Она поцеловала меня — отчаянно, пьяно и горько, и, конечно же, я ответил. Я перетащил ее к себе на колени, столкнув на пол и вторую кружку, и стиснул талию. Под слоями бесконечной ткани на несколько размеров больше скрывалась ее худоба. Почти костлявость. Я мог без усилий пересчитать ее ребра.

Маша запустила пальцы мне в волосы и слегка оттянула голову назад.

— Хочешь быть главной? — спросил я, и она улыбнулась. По-настоящему улыбнулась, без кривляний или закушенных губ.

Но когда я потянул вверх ее свитер, скользя ладонями по бокам, она вдруг резко отпрянула от меня и захлопала глазами, словно впервые видела. Алкоголь мгновенно выветрился у нее из взгляда, и Маша с трудом сглотнула, смотря на меня чуть ли не с ужасом.

— Нет, — шепнула она исступленно, — нет, нет, нет. Это не я, это не я. Я не такая.

Она дернулась и едва ли не рухнула с моих коленей прямо на пол — туда, где валялись осколки разбитых кружек. Но я поймал ее в последний момент за край свитера. Дешевая ткань жалобно затрещала, не выдержав натяжения. Нитка зацепилась за нитку, и вскоре в моей ладони оказался приличный кусок того, что еще минуту назад было свитером. Маша же, все-таки оступившись, смотрела на меня, сидя на полу.

Я опустил на нее взгляд и замер на какое-то мгновение, увидев часть шрама у нее на плечи, который спускался ниже, на грудь, кое-как прикрытую тканью. Девчонка взвилась на ноги прежде, чем я успел что-то сказать, и вылетала прочь из кухни так, словно за ней гнались черти.

— Маша! Да стой же ты сумасшедшая! — позвал я, зная, что она не остановится.

Кажется, это становилось нашей доброй традицией: мы целовались, а потом она убегала от меня как ошпаренная.