Месть

Глава 43

Каннингхэм, как ужаленный, вскочил из-за стола и, лихорадочно надев пиджак, поправил сдвинувшуюся с места наплечную кобуру. За соседним столом сидел новый следователь из отдела убийств, занятый тем, что раскладывал по ящикам свои вещи. Это был один из тех полицейских, что застрелили торговца наркотиками и поделили его выручку. В свое время Каннингхэм занимался расследованием этого дела. А вот теперь этого человека перевели из отдела по борьбе с наркотиками в отдел убийств. Никто и не подумал предупредить Каннингхэма, что этот тип будет сидеть в нескольких футах от него, делить с ним кабинет и дышать с ним одним воздухом.

— Ты что, на сковородку сел? — спросил он и поднял на Каннингхэма глаза.

— Пошел на хрен, — прорычал Каннингхэм, спеша к двери. — А еще лучше приставь свой шикарный пистолет себе к уху и спусти курок.

Мужчина встал и с угрожающим видом двинулся к Каннингхэму. Тот распахнул пиджак и потянулся к кобуре.

— Еще один шаг, и я это сделаю за тебя сам.

— Ты ответишь за это, говнюк. Я напишу рапорт начальству, и ты вылетишь на улицу, рад будешь найти любую работу.

Проигнорировав его последнее замечание, Каннингхэм пробежал через двойные двери и оказался на улице. Прыгнув в свою машину, он завел двигатель и на максимальной скорости полетел в Вентуру. Сеть полицейской радиосвязи была загружена до Предела. Каннингхэм собрался было включить микрофон и сказать диспетчеру, что покидает пределы города, но передумал и включил рацию на прием.

— Станция один, два-б, — зазвенел в динамике голос диспетчера, — ограбление супермаркета Уайта, пересечение Аламеды и Четвертой улицы. Подозреваемые — двое мужчин, вооружены девятимиллиметровыми пистолетами, последний раз их видели на Третьей улице в коричневой машине, номер не установлен. Убит клерк. «Скорая помощь» вызвана. Код три.

Каннингхэм был всего в нескольких кварталах от того места, куда диспетчер направил полицейские патрули. Он непроизвольно стал ощупывать глазами все проезжавшие мимо машины, но перед его внутренним взором неотступно стояло лицо Лили Форрестер. Он решительно протянул руку и выключил рацию. Почему и во имя чего позвонила она ему и призналась, что застрелила Бобби Эрнандеса? Почему она не оставила все как есть? Как только убили Мэнни, у него не осталось никаких доказательств; она была чиста. Да это же просто глупость, подумал он. Это был чисто женский поступок: признаться во всем, когда он остался практически с носом. Она блестяще осуществила это преступление и великолепно его спланировала. А потом она рассопливилась, раскисла и чисто по-бабски решила удовлетворить свою морально-этическую блажь. Он почувствовал, как в нем закипает гнев; его начала мучить изжога, во рту появился кислый вкус отрыжки.

— Не существует больше никакой этики, — произнес он вслух. — Президенты совершают преступления и лгут, проповедники воруют и развратничают, отцы убивают собственных детей, а дети родителей.

Как раз сегодня утром он прочитал в газете об одном капитане-пожарном, обвиненном в совершении двенадцати поджогов. На следующей странице была заметка о следователе из Лос-Анджелесского департамента полиции, который совершал заказные убийства. За соседним с ним столом восседал человек, имевший право носить оружие и полицейскую кокарду, о котором Каннингхэм знал, что он — хладнокровный убийца. Когда все это кончится? Неужели общество может пасть еще ниже? Он смотрел на мелькавшие мимо него дома и лица прохожих, и ему хотелось крикнуть: «Расходитесь по домам, ослы! Иначе какой-нибудь сукин сын пристрелит вас из чисто спортивного интереса. Заприте двери. Прячьтесь под кровати. Вы что, не видите, что здесь идет настоящая война? Вы что, не соображаете, что у половины тех, кто окружает вас, в карманах больше пушек, чем у всех копов этого занюханного городишка?»

Он свернул с шоссе на бульвар Виктория, где находился комплекс административных зданий.

— Копы. Полицейские офицеры. Законники, — рычал он сквозь зубы с отвращением.

Он сбавил скорость, разглядывая знаки, затем резко свернул вправо. Машину занесло. Краем глаза он заметил, как в свою машину садится молоденькая девушка.

— Попробуй, вызови копа, и он изнасилует тебя, детка. Или насмерть забьет твоего парня, просто потому что у него сегодня поганое настроение. Посмотри, ни один нормальный человек сегодня не хочет становится копом, и нет худшего зверя, чем страж законности.

Он уже подъехал к подножию горы и искал улицу, которую назвала ему Лили. Было темно, как в могиле. Вдруг он увидел припаркованную к тротуару красную «хонду» и ударил по тормозам. В доме темно. Номера на доме нельзя было разглядеть из-за темноты. Выключив зажигание, он сидел и вслушивался. Было темно и тихо. Он потянул носом, ему показалось, что он ощутил запах смерти.

— Ну нет! — крикнул он, стукнув кулаком по рулевому колесу, вообразив, что он обнаружит, войдя в дом: разметанные по стене рыжие волосы и разлетевшиеся по комнате веснушки, а саму Лили лежащей на полу со вставленным в рот дулом того самого ружья, из которого она застрелила Бобби Эрнандеса. Потом ему надо будет составить соответствующий протокол и сказать обо всем ее дочке, которая и так недавно пережила недетское потрясение.

Затаив дыхание, он приблизился к входной двери. Она была открыта. Единственное, что он слышал — это нарастающее стаккато своего сердцебиения. Затем он увидел ее в темном углу комнаты. Она сидела неподвижно, прислонившись спиной к стене. Он предположил самое худшее. У него перехватило дыхание, он стал искать кровь и оружие. Однако, коснувшись ледяными пальцами точки пульса сонной артерии, он ощутил под теплой кожей биение. Она была жива.

— Лили, — звал он, аккуратно встряхивая ее за плечи, опустившись на колени рядом с ней. По причинам, которые он и сам не смог бы объяснить, он обнял ее и прижал к груди.

— Папочка, — прошептала она невнятно и как-то по-детски.

— Все будет хорошо. Я здесь. Все будет хорошо. — Он качал ее, как ребенка, повторяя одни и те же слова, как куплеты колыбельной песенки. Она была совершенно дезориентирована, находясь в каком-то психическом провале. Она падала в какую-то пропасть, но он здесь и не даст ей упасть. Он вспомнил свою детскую любовь — цирк, акробатов на трапеции, — как он с благоговением следил за полетом в воздухе маленькой женщины в блестящем костюме, и как висящий вниз головой мужчина подхватывал ее на лету мускулистыми руками, и как они потом вместе долетали до спасительного шеста и спускались на арену, подняв кверху руки в победном жесте. Он взял Лили за плечи, отодвинул от себя и стал трясти сильнее.

— Это Брюс. Брюс Каннингхэм. Лили, ты меня слышишь? Это Брюс. Назови мое имя. Скажи: Брюс.

— Брюс, — произнесла она, повторив звуки его имени, как попугай.

Он отстранился от нее, и она снова безвольно привалилась к стене. Глаза ее были закрыты, тело оцепенело. Пошарив рукой по стене, он нащупал выключатель и включил свет. Потом наклонился и ударил ее по лицу. Глаза ее мгновенно открылись.

— Борись, — приказал он ей. — Борись за жизнь. Это Брюс Каннингхэм. Следователь Брюс Каннингхэм. Посмотри на меня.

Ну так-то лучше. Он увидел: узнавание, понимание, возвращение к реальности. Она вернулась в мир. Он подхватил ее своими сильными руками и донес до спасительного шеста.

— Я убила Бобби Эрнандеса, — сказала она. — Я думала, что он изнасиловал мою дочь. Я была уверена, что это сделал именно он. Я убила его с умыслом, находясь в здравом уме.

— Где вы находитесь, Лили?

— Я в Вентуре, в своем новом доме.

— Кто сейчас президент Соединенных Штатов?

— Джордж Буш, — спокойно ответила она, взгляд ее окончательно стал осмысленным. — Зачем вы спрашиваете меня об этой чепухе?

Но она совершенно не помнила, как она приехала сюда и куда она собиралась потом: она все еще падала вниз, на песок арены, над которой забыли натянуть страховочную сеть. Он подобрал с пола полотенце, сходил на кухню и намочил его водой. Потом снова подошел к ней и бросил полотенце ей на колени.

— Протрите лицо, вы почувствуете себя намного лучше, — нежно, как отец дочери, сказал он ей.

Она приложила полотенце к лицу и через несколько секунд взглянула на него ясными синими глазами. Все веснушки были на месте — на носу и на бледных щеках.

— Вы меня ударили.

— Да. Пойдемте отсюда.

— Вы наденете на меня наручники?

Оттолкнувшись от пола руками, она посмотрела ему в лицо, и он почувствовал, как его охватывает теплая волна необъяснимого чувства. Он задрожал. Подхватив ее на руки, он поднял ее. На руках отнес в машину и посадил на переднее сиденье. Прикоснувшись губами к ее лбу, он попытался что-то сказать, но слова застряли у него в горле. Она откинулась на спинку сиденья.

Оставив дверь машины открытой, он сбегал к дому и вошел внутрь. Он забрал ее жакет и сумочку, выключил свет и закрыл за собой дверь. К машине он подлетел одним духом, отметив про себя, что совершенно не запыхался, как тренированный атлет. Тело его двигалось легко и свободно.

Сев в машину, он, навалившись на нее, закрыл дверь со стороны пассажира.

— Наденьте жакет, — приказал он.

Когда она выполнила то, что он велел, он снова склонился над ней и пристегнул ее к сиденью ремнем безопасности.

— Держитесь.

Через несколько секунд они выехали на ровное место, стрелка спидометра переместилась к цифре семьдесят, потом восемьдесят, потом девяносто. Стекла окон были опущены, и их лица обдувал холодный ночной воздух. Мощный двигатель оглушительно ревел. Он включил рацию, переключился на передачу и прокричал в микрофон:

— Станция один, подразделение номер шесть-пять-четыре.

— Шесть-пять-четыре, слушаю вас, прием.

— Где жертва два-один-один?

— В пресвитерианском госпитале, но, кажется, он уже мертв.

— Я еду туда. — Он взглянул на Лили, потом опять стал смотреть на дорогу. Рулевое колесо вибрировало в его руках. Он бросил микрофон рации на сиденье между ними.

Всю остальную дорогу они молчали. Глаза Лили были широко раскрыты, руками она крепко держалась за приборную доску. Машина резко тормознула, въехав на стоянку госпиталя. И, хотя Лили была пристегнута ремнем, Каннингхэм придержал ее рукой, чтобы ее не бросило вперед.

— Пойдемте со мной, — велел он, резким толчком открывая дверь, а затем вновь склонившись к ней. — Ничего не говорите, ничего не делайте. Просто идите со мной.

Стремительными, широкими шагами он пересек стоянку. Лили на высоких каблуках еле поспевала за ним. Автоматические двери шокового отделения открылись, и в глаза им ударил яркий слепящий свет. Каннингхэм, не останавливаясь, показал полицейский значок, и сестра указала ему, в какое помещение идти. Каблуки бегущей за ним Лили дробно стучали по линолеуму. Она смотрела в пол.

На столе лежало тело смуглого молодого человека, судя по виду, индейца. Тело еще не прикрыли простыней. Рубашка была разорвана на груди, на которой виднелись розово-красные круги. К этим местам прикладывали электроды дефибриллятора в безуспешных попытках спасти его жизнь. Часть его головы и половина лица были начисто снесены, вместо них зияла огромная рана — сплошной кусок сырого мяса. В помещении никого, кроме них, не было. Лили прикоснулась к холодной руке покойного, к его длинным и тонким пальцам, очень темным по сравнению с мертвенно-бледными ногтями, потрогала узкое обручальное кольцо. На ее глаза навернулись слезы, она с немой мольбой посмотрела на Каннингхэма. Он дернул головой в направлении двери, и они вышли в холл. Она шла за ним по коридорам через многочисленные холлы, пока он не остановился и не взглянул на нее. Они были совершенно одни. Эта часть госпитального корпуса то ли ремонтировалась, то ли реконструировалась.

— То, что вы сейчас видели — дело рук какого-нибудь Бобби Эрнандеса. Вы меня понимаете?

Его взгляд был настолько напряженным, что она не выдержала и отвела глаза.

Она заговорила чужим, неузнаваемым голосом, произнося слова одними губами.

— Да, — выдавила она наконец, — я понимаю вас.

— Они не нужны миру — Бобби Эрнандесы. Вы наступили на таракана. Но их осталось еще много, тысячи. Они в шкафах, под раковинами, они заползли в каждый вонючий сортир. — Он замолчал. Тело его обмякло, все его годы навалились снова на его плечи, на лице резко проступили морщины, выпятился живот. Лицо его побагровело, на лице выступили капли пота. Его широкая грудь тяжело вздымалась в такт дыханию. — То, что произошло между нами, никогда не происходило. Вы не говорили мне того, что сказали по телефону. — Он полез в карман и вытащил оттуда двадцатидолларовую банкноту. Разжав ее пальцы, он вложил ей в ладонь деньги и сомкнул ее пальцы своей мясистой ладонью. — Сейчас вы выйдете отсюда, возьмете такси и вернетесь в свою жизнь. Вы забудете, что эта ночь когда-то была в вашей жизни. Если вы встретите меня завтра или послезавтра, вы скажете мне: «Привет, Брюс! Как дела, Брюс?» и пойдете дальше, сражаться и строить новую жизнь для себя и своей дочки.

— Но вы не можете так поступить, — воскликнула Лили пронзительным голосом, дрожа всем телом. — Вы не можете просто выслушать мое признание в убийстве и спокойно уйти. А как же закон?

Она взволнованно размахивала руками, в ее глазах вновь зажегся огонь истерического безумия. Он нервно оглянулся. Вокруг никого не было. Они по-прежнему были одни.

Каннингхэм приблизился к ней, схватил ее руки одной своей лапищей и пришпилил их к стене. Лицо его нависло над ней на расстоянии нескольких дюймов от его лица, от его дыхания веяло жаром плавильной печи.

— Это я — закон. Вы меня слышите? Я — тот человек, который живет и дышит законом. Судьи сидят слишком высоко на своих креслах — они далеки от закона, они не нюхали его. А стреляют в меня. Это мне приходится дышать смрадом того общества, где мы живем. Это я прихожу, когда люди зовут на помощь, зовут, когда их грабят, бьют или насилуют. Я имею полное право принять такое решение. Полное право. — Капли пота с его лба, как соленый дождь, падали на запрокинутое лицо Лили. — Юстиция. — Он буквально выплюнул это слово. — Как можно служить интересам юстиции, интересам справедливости, предав вас суду за то, что вы отомстили за вашу дочь, посадив вас за это в тюрьму, а вашу дочку покалечив так, что она никогда не оправится от такого удара?

Внезапно он отпустил Лили и отступил от нее. Руки ее безвольно повисли вдоль тела, губы дрожали.

— Бог существует, леди, и Он живет здесь, в этой сточной канаве, с такими, как я.

С этими словами рослый человек повернулся к ней спиной и зашагал по коридору, топая по линолеуму своими поношенными и стоптанными башмаками. Дешевый старый пиджак плотно облегал его спину и широкие плечи. Лили следила за ним до тех пор, пока он не свернул за угол и не исчез из виду.