Месть Адельгейды. Евпраксия

Там же, шесть месяцев спустя, Штирия, 1097 год, осень

Королева Юдита внешне мало напоминала Генриха; только чёрные с проседью волосы и упрямое выражение губ говорили об их родстве; остальные черты лица — ядовито-яркие щёки, небольшой нос и какое-то неестественно мёртвое выражение глаз — отличали их абсолютно. Но зато по характеру сорокапятилетняя немка повторяла брата полностью: вспыльчивая, нервная, грубая и дерзкая. Первый раз увидев невестку, оглядела её презрительно с ног до головы и воскликнула, покривившись: «Пфуй!» — что должно было означать приблизительно следующее: «И от этой вот замарашки братец потерял голову? Недоумок!» Но спросила чинно:

— Вы надолго к нам, ваша светлость?

Евпраксия произнесла скромно:

— Как позволит её величество королева-мать.

— Значит, ненадолго. Вы ведь знаете, что она неизлечимо больна?

Ксюша распахнула глаза от ужаса:

— Нет, помилуйте! Неужели?

— У неё опухоль на шее. Вырезать нельзя, так как рядом расположена становая жила. Но когда шишка разрастётся, перекроет жилу, так свекровь умрёт.

Справившись с волнением, Евпраксия заметила:

— Вы с таким спокойствием говорите об этом!

У Юдиты в глазах всплыло удивление:

— Что же — разрыдаться? Пожила бабушка неплохо, и пришло время на погост.

— Всё во власти Божьей... — подытожила гостья.

— О, так вы святоша? Правда, правда, я забыла, что вас обучали в Кведлинбурге, у моей дорогой сестрицы. Эта ненормальная из любой сделает монашку.

— С матушкой Адельгейдой мы остались в дружеских отношениях. Я взяла её имя, обращаясь в католичество.

— Да, конечно: «императрица Адельгейда»! — И присела нарочито-почтительно: — Ваше императорское величество... разрешите откланяться?.. — Но ушла, повернувшись к ней спиной, с явным пренебрежением. А потом, под наплывом злости, не сказав никому ни слова, снарядила всадника с тайной грамотой к брату Генриху:

«Довожу до сведения, император, что противница Ваша, бывшая жена Адельгейда, пребывает ныне у своей тётки в Агмонде (Штирия). Не хотите ли поквитаться? Ваше слово — и она будет уничтожена».

Разумеется, Евпраксия ничего об этом не знала. Подружившись с тёткой, ездила с ней на моление в Тормов. Вскоре появилась у них новая забота: Паулина призналась, что ждёт ребёнка. Эта новость почему-то развеселила родственниц, и они стали опекать будущую маму, словно та была не простой служанкой, а каммерфрау: заставляли чаще гулять в саду и лесу, угощали фруктами и не разрешали поднимать тяжёлые вещи.

А в конце сентября из Германии возвратился гонец от Генриха. Он привёз два свитка — для Юдиты и Евпраксии. Но коварная дама забрала себе оба и прочла сама. В первом говорилось:

«Добрая сестрица! Несмотря на то что послание от Вас не было подписано, я узнал Ваш почерк. И хочу заверить: если хоть один волос упадёт с головы Адельгейды по Вашей милости, я такое учиню с Вами, что геенна огненная Вам покажется сущим раем. Берегитесь! Несмотря на козни Папы, я ещё при власти и найду силы, чтобы проучить Вас как следует. А за сим примите уверения в искренней любви и предельной нежности». Далее следовал росчерк императора.

Громко выругавшись, бывшая венгерская королева скомкала пергамент и швырнула на пол. Распечатала второй и увидела:

«Здравствуйте, Адель! Я по-прежнему называю Вас этим именем, чем даю понять, что в моём сердце нет обиды. Более того: я молюсь за Вас. Бедная моя девочка! Сколько мук претерпели Вы за последние годы, как Вам было тяжко обвинять меня в ереси! Понимаю и не сержусь. Вы прошли путь на свою Голгофу и очистились, и приблизились к Абсолюту, и терзаниями искупили грех. Как мне одиноко без Вас! Возвращайтесь, прошу, и давайте соединимся вновь. Это не уловка и не хитрый расчёт, чтобы заманить, а потом расправиться. Говорю, словно на духу: Вы — единственная женщина, о которой я мечтаю, как влюблённый юнец. Бросим все дела, устранимся от света, от постылой политики, скроемся в каком-нибудь замке и последние годы жизни проведём вдвоём, как простые люди. Потому что я теперь знаю: власть, богатство, полчища рабов ничего не значат по сравнению с истинной любовью. Вы — и больше никто мне не нужен. Приезжайте — не пожалеете. До конца дней бесконечно Ваш!»

— Он совсем свихнулся! — вырвалось у Юдиты. — Разве это правитель? Жалкий и отвратный слизняк! — И хотела было сжечь оба свитка, но потом подумала: «А пускай эта жужелица прочтёт письмо и узнает о намерениях братца. Может, уберётся отсюда?» Больше всего Юдита боялась, что свекровь пожалует часть наследства Опраксе, и хотела оставить все сокровища у себя одной.

Встретившись с невесткой, холодно сказала:

— Генрих передал мне для вас письмо.

Та мгновенно разволновалась:

— Генрих? Для меня? Как же он узнал?

Королева прикрыла веки:

— У него обширные связи...

— Ах, так это вы ему сообщили?

— Не имеет значения. Он с гонцом прислал два пергамента — мне и вам. Я случайно их перепутала и открыла ваш... Вы уж не взыщите, сударыня.

Евпраксия дрожащими пальцами раскатала послание. Пробежала глазами и испуганно посмотрела на собеседницу:

Я не верю ни единому слову. Здесь ловушка.

Нет, не думаю. Он же уверяет в чистоте своих помыслов. Можете отправиться к Генриху спокойно.

— Я не про него, я про вас.

— Про меня? — Ксюшина золовка вопросительно изогнула бровь. — Что-то не пойму. Вы о чём?

— О пергаменте. Дело ваших рук. Он не настоящий.

— Кто, пергамент?

— Вы его состряпали сами.

Немка рассмеялась:

— Что, и расписалась за императора?

— Разумеется. А печатку подделать не смогли и поэтому мне представили, будто бы взломали сургуч по ошибке.

Королева фыркнула:

— Вы такая же ненормальная, как мой бедный братец.

— Думайте, пожалуйста, что угодно.

Рассердившись, Юдита рявкнула:

— Да поймите вы своими птичьими мозгами — я не опущусь до подлога! Этого ещё не хватало! Если я бы имела намерение вас убить, то могла бы устроить всё намного проще. Пару зёрен мышьяка в пищу — и прощай, Адель! Для чего затевать глупости с гонцами? Нет, моя золотая, свиток подлинный. Памятью моего отца клянусь — императора Генриха Третьего!

Евпраксия молчала. А потом задумчиво ей ответила:

— Мне необходимо подумать. Посоветоваться с тётей Анастасией. — Медленно пошла к выходу. Обернувшись, добавила: — Ив любом случае, раньше весны не смогу выбраться отсюда. Скоро из-за дождей будет не проехать, и к тому же Паулина на седьмом месяце.

— Паулина? Служанка? Вы готовы пренебречь зовом императора и остаться с горничной, нагулявшей пузо со своим любовником?

— Паулина мне больше чем служанка. Мы почти подруги. Я обязана ей стольким, что и перечислить нельзя. Я её никогда не брошу. И тем более в таком положении. — Повернулась и теперь уже окончательно удалилась.

Королева пробормотала:

— Вот свинья! Лучше бы действительно отравить её мышьяком.