Можайский — 7: Завершение

56.

Можайский не сразу понял, что произошло. Сидя в кафе, он спокойно попивал кофе и коньяк, надеясь отсидеться в тепле и в сравнительном уюте ровно до того момента, когда — по часам — ему следовало бы выдвинуться к театру. Поначалу всё так и шло: кофе оказался неплохим, коньяк — посредственным, но приемлемым, в кафе витали уютные ароматы, а из окна не было видно проклятущую площадь и напрочь поглотивший ее туман.

Текли минуты, прошел час. В голове его сиятельства было восхитительно пусто: никаких тягостных мыслей, никакого раздражения, никаких тревожных сигналов. Такое с ним случалось нечасто и то, что такое случилось теперь — когда, казалось бы, следовало быть настороже и в полной готовности к любым неприятностям, — походило на чудо. Этим чудом князь наслаждался в такой же исчерпывающей мере, в какой отдавал должное теплу, приятным ароматам, неплохому кофе и приемлемому коньяку.

Но затем всё как-то сразу пошло наперекосяк, хотя, повторим, «наш князь» не сразу понял, что случилось.

Неожиданно в кафе вбежал удивительного вида человек: его одежда была растерзана, лицо — в крови, одну руку — очевидно, сломанную — он поддерживал другой, а из его горла — вместо членораздельной речи — шли невразумительные всхлипывания. Тосковавший в глубине кафе официант встрепенулся, подскочил к человеку и поволок его куда-то прочь: в какое-то подсобное помещение — возможно, для того, чтобы своим странным видом он не смущал респектабельного посетителя.

Дальше — больше. Стеклянная входная дверь распахнулась с такою силой, что по всему кафе пролетел протяжный звон: только случайно стекла не вылетели вон. В дверь, толкаясь и ругаясь, вломились два карабинера — их Можайский не узнал, и они его — тоже.

— Где он? Где он? — кричали карабинеры, обшаривая взглядами помещение.

Можайский напрягся, решив, что речь — о нем, но карабинеры, отметив его присутствие, к нему не подошли: заметив проход в подсобное помещение, они помчались туда. Еще через минуту они вывели искалеченного человека, вбежавшего в кафе прежде них, и, не обращая внимания на его ранения, грубо поволокли его на выход.

— Давай, давай! — подталкивали они бедолагу, так и не обретшего способность говорить членораздельно.

Бедолага по-прежнему что-то выстанывал из себя, но что именно, понять не представлялось возможным.

— Официант! — Можайский махнул рукой.

Официант — бледный, даже зеленоватый — подскочил к столику:

— Да, синьор?

— Что это было?

— Не обращайте внимания… ничего страшного… кажется, где-то на кого-то напали!

— Но человек был ранен?

— Нет-нет, синьор! То есть — да, но…

— Его арестовали?

— Н-не знаю, синьор! То есть — да, но…

Можайский уже было собрался спросить что-то еще, но стеклянная дверь распахнулась снова, и снова — с таким же звоном, как и в первый раз.

— На помощь! — кричал влетевший в кафе человек. — На помощь! Убивают!

Можайский вскочил, но тут же опустился обратно на стул: с удивлением, граничившим с потрясением, он узнал в человеке жильца своего собственного участка — аптекаря, человека совершенно неприметного и вроде бы никогда не покидавшего не то что Петербург, но и Васильевский остров!

Официант, неправильно истолковав поведение Можайского, бросился к аптекарю и начал выталкивать его из кафе:

— Уходите! Уходите! — заглушая крики аптекаря, кричал он сам. — Вы пугаете моих посетителей!

Аптекарь растерянно оглядел совершенно пустое кафе и увидел Можайского.

— Вы! — завопил аптекарь, вырываясь из рук официанта. — Вы!

Можайский опять встал.

Официант растерянно отпустил аптекаря:

— Вы знакомы?

Можайский сделал шаг вперед. Аптекарь попятился к выходу.

— Стойте! — крикнул Можайский.

Но было поздно: аптекарь рванулся с места и, никем уже не подталкиваемый, сам вылетел наружу. Еще секунда, и он растворился в тумане.