Могильщик кукол

26 августа 1995 года

Около трех Якоб приехал домой. На обед ничего не было приготовлено. Труда сидела за кухонным столом, уставившись перед собой. Мимоходом Якоб заметил куртку, висящую на крючке в гардеробе. Сначала его голос прозвучал только удивленно:

— Откуда она взялась?

Ему пришлось задать свой вопрос трижды, раз от раза повышая голос, прежде чем Труда подняла голову.

Она посмотрела сквозь него, как будто он был стеклянным. Затем безучастным голосом пояснила:

— Бен нашел ее в яблоневом саду. Он снова пролезал под проволокой. Не спрашивай меня о том, как выглядит его спина, она полностью исколота и ободрана. Я выбросила его рубашку, она вся разорвалась. Нечего уже зашивать. Естественно, она также была вся в крови.

— Нашел… — протяжно сказал Якоб, оставив без внимания конец ее объяснения.

Последовал длинный вздох, он подошел к столу и остановился с ней рядом.

— Когда все же?

Она чуть приподняла плечи:

— Сегодня утром, приблизительно в десять часов. После завтрака он немного побегал.

Она держалась на своем, даже когда Якоб стал энергичнее требовать от нее правды. «Нет, ночью Бен оставался дома! Честное слово, клянусь могилой матери, нет!» Он лежал в своей кровати. Ведь Труда уже сказала ему об этом утром. Если бы Якоб заглянул к нему, то мог бы убедиться сам. По-видимому, после вчерашнего рейда Бен обессилел. Труде пришлось его будить. Такого еще никогда не случалось. Только после завтрака он вышел из дома, но недолго отсутствовал. И ободрался так сильно о колючую проволоку. Труда говорила и неотрывно смотрела в прихожую.

Выглядевшая вполне безобидно куртка висела на крючке гардероба. И у Якоба возникло чувство, будто этим крючком ему сверлят между лопатками. Он сел напротив Труды и взял ее крепко за руки, удерживая их на поверхности стола. Затем откашлялся и сказал:

— Но может быть, все было и по-другому. Ты рядом с ним не была. Ты ведь не станешь утверждать, что бегала с ним к саду?! — И через несколько секунд добавил: — Вчера я как раз хотел поговорить с тобой об этом.

Она не смотрела на него. Якоб не отрывал от нее глаз, ожидая увидеть какую-нибудь реакцию на лице: вздрогнувший мускул, мигание глаз, указывающие, что за последние часы она полностью не окаменела. Трудно было понять, слышит ли она его на самом деле.

Спокойным тоном, тщательно подбирая слова, он описал, какие мысли появились у него со вчерашнего дня. Газеты! Предположение, что они оба втайне друг от друга подозревают своего сына. Значит, для подозрений есть причины. Свои соображения он честно и открыто ей высказал:

— В течение всех этих лет ты боялась, что он нападет на Таню. Своими страхами ты меня чуть с ума не свела. Впоследствии я тоже поверил в это. Но он ни разу ничего плохого ей не сделал. И в понедельник тоже, только взял на руки, как это делал всегда. И я подумал, если чужая девушка встретится ему на дороге и он то же самое попробует проделать с ней, тогда все пройдет не так уж благополучно. Ты знаешь, о чем я говорю. Чужая девушка может наорать на него и обругать.

Наконец случилось, чего Якоб больше всего ждал, — Труда кивнула. Он еще сильнее сжал ее руки и, добавив немного убедительности в голосе, уверил:

— Я не верю, что он что-либо сделал дочери Эриха. — Затем сказал слова, которых боялся: — Однако в стеклянной банке, которую я вынес в воскресенье из его комнаты, был лоскут материи. Грязный, но, кажется, он был голубого цвета. И в газете было напечатано, что она носила голубую куртку. Я ничего тебе об этом не сказал, потому что не хотел, чтобы ты волновалась. Но я подумал: кто знает, что он каждый раз тебе приносит. Ты ведь мне об этом не рассказываешь. Приносил ли он домой еще что-нибудь, кроме того лоскута?

Труда безмолвно покачала головой. Якоб неуклюже кивнул.

— Думаю, — протяжно сказал он, — нам нужно поговорить с Хайнцем. По крайней мере спросить, когда Эдит, то есть фрау Штерн, от него ушла. Вероятно, он также знает, куда она хотела отправиться. Не хочешь ему позвонить?

Труда снова покачала головой, на этот раз сильнее, при этом она истерически засмеялась:

— Я? Лучше ты ему позвони. И что ты сделаешь, если он тебе скажет, что было только нанесение ущерба имуществу?

Якоб не знал, что ему и думать по поводу замечания жены, и не решился спросить, что это должно значить. Труда громко вздохнула и объяснила:

— Скорее всего фрау Штерн потеряла куртку. Бен не мог ей ничего сделать, так как находился дома. Я ведь не спала всю ночь. И услышала бы, если бы он вышел. И в пять часов я уже встала, а он еще лежал в постели. Я сказала тебе об этом, когда разбудила тебя. Почему ты не проверил мои слова и не посмотрел сам? Тогда бы мы сейчас с тобой так не разговаривали.

Несколько секунд она молчала, и было слышно только ее тяжелое дыхание. Наконец она спросила:

— Ты уверен, что это куртка фрау Штерн?

Якоб сначала только кивнул, затем пояснил:

— Абсолютно уверен! И я спрашиваю себя, как она могла оказаться в саду, обнесенном забором. Ни один человек, если только он не сумасшедший вроде Бена, не станет лезть сквозь колючую проволоку.

— Как знать… — заметила Труда. — Тот, кому есть что скрывать, может оказаться еще более сумасшедшим.

И оба замолчали, каждый погрузившись в свои самые потаенные мысли. Перед мысленным взором Труды возникла спинка рубашки, жесткая от засохшей крови. Она думала, стоит ли ей, в крайнем случае, утверждать, что Бен рассказал ей о подаренной ему Хайнцем Люккой куртке. Тогда кто-нибудь мог бы возразить, что рассказы Бена невозможно понять. Но им пришлось бы доказать матери, что после двадцати с лишним лет она не в состоянии понять своего сына.

Якоб анализировал только что услышанное и пытался найти какую-либо отправную точку для дальнейших рассуждений. Но его сбивали с толку поза Труды и ее неподвижное лицо.

— И все-таки ты что-то от меня скрываешь, — установил он. — Ты очень странная последние дни. Не думай, что я ничего не замечаю. У меня есть глаза, Труда. Ты весь день с ним одна. Одеваешь его и раздеваешь. Может, ты утаиваешь от меня нечто важное, что я, как отец, должен знать?

Он не получал никакого ответа, даже покачивания головой.

Если бы Труда сейчас покачала головой, ее мысли только бы перепутались. Ей и без того сложно было собрать их воедино. Обвинять Хайнца Люкку — неужели она подумала об этом всерьез? Тогда она могла бы сразу отдать Бена на растерзание. Если человек только наблюдал, что можно ему вменить в вину? От наблюдений рубашка на спине не испачкается кровью.

Ее молчание привело к тому, что Якоб занервничал и разозлился. Сам того не желая, он неожиданно со всей силы хватил кулаком по кухонному столу и заорал:

— Господи, опять то же самое! Как мне с тобой разговаривать, если ты не реагируешь на мои слова?

Она даже не вздрогнула. В надежде на ответную реакцию, он подождал еще целую минуту, провел ладонью по лбу, пристально посмотрел в направлении гардероба, провел по щекам, затылку, подбородку. И так как по-прежнему ничего не услышал, то начал раздраженным голосом засыпать ее вопросами:

— С чего ты вообще взяла, что он нашел куртку в саду? Если он там шатался, это еще не доказательство. Она точно так же могла валяться на дороге.

— Вероятно, он нашел ее на дороге, — согласилась Труда.

Якоб резко кивнул:

— Видишь, так я и думал. Ты говоришь просто так, потому что боишься. Тогда легко может возникнуть подозрение. Кто-нибудь обязательно заметит, что ты лжешь. Я это замечаю. И если фрау Штерн несла куртку на руке…

Он прервался, пристально и точно таким же пустым, как у Труды, взглядом посмотрел в прихожую, как будто куртка могла ответить на его вопросы. Затем потребовал:

— Приведи его сюда.

Труда так широко раскрыла глаза, что ее ужас передался Якобу, у него даже перехватило дыхание.

— Не смотри на меня так, — пробормотал он и отвел взгляд. — Я только хочу с ним прогуляться. Возможно, он покажет мне то место, где нашел вещь. Тогда мы продвинулись бы хоть на шаг.

Труда не делала никаких попыток подняться. Якоб пошел к двери, проворчав:

— Приведу его сам сию же минуту.

Она тотчас вскочила:

— Я сама его приведу.

Она так быстро пронеслась мимо Якоба, что он только покачал головой. Якоб медленно поднимался за женой по лестнице, затем проследовал в комнату Бена. Тот лежал на кровати на животе, лицом повернувшись к окну. Когда Труда вошла и сразу за ней Якоб, он только повернул голову. Страдальческое выражение его лица произвело на Якоба странное впечатление.

— Ну, пошли, — позвал он сына спокойным голосом. — Идем гулять.

Но волшебные слова не оказали нужного действия. Бен снова отвернул лицо в сторону.

— Что случилось? — спросил Якоб. — Нет желания?

— У него спина болит, — глухо сказала Труда.

— Ах… — Якоб отмахнулся от замечания жены небрежным жестом, направив взгляд на кровать и широкую спину сына. По свежей рубашке ничего нельзя было определить. — Он не неженка, и бегать ему придется не на спине.

Затем он подошел к кровати, взялся за рубашку Бена, вытащил край из-за пояса брюк и приподнял вверх. Какое-то время он рассматривал бесчисленные ленты пластыря, непроизвольно сжав губы.

— В этот раз чересчур много ран, — заметил он через плечо Труде. — Не настолько же он глуп, чтобы ползти дальше, если шипы ему впиваются в мясо. Или для такого упорства была особенная причина.

Труда никак не отреагировала на слова мужа. Якоб снова заправил рубашку Бена за пояс брюк, ласково погладил его руку и еще раз повторил:

— Ну, давай прогуляемся.

— Я тоже пойду с вами, — сказала Труда.

Когда чуть позже Бен шаркающими шагами пошел перед ними в направлении развилки, безотчетный страх охватил Якоба. Спина Бена заставляла посмотреть на дело иначе. Во-первых, было не похоже, что женщине пришлось от него защищаться. Тогда скорее были бы расцарапаны лицо, руки и грудь. Да и куртка, как Якоб после основательного обследования установил, прежде чем они вышли из дома, была чистой и неповрежденной. Возможно, Бен действительно всего лишь поднял ее где-нибудь с земли.

Вначале Якоб исключал, что с Эдит Штерн что-то случилось. Он ничего не знал о Свенье Краль. Оставалась только Марлена Йенсен. И причина, побудившая Бена лезть сквозь колючую проволоку. Якоб не мог даже подумать, что раны на спине сына могли иметь другое происхождение. В самом чудовищном кошмаре ему никогда не пришло бы в голову, что Труда могла причинить боль собственному сыну, хотя ему бросилось в глаза, что Бен сейчас избегал непосредственной близости матери. Но голова Якоба была слишком занята собственными размышлениями, чтобы думать еще над этим.

Только на минуту предположить, что коллега из магазина строительных товаров был прав и Бен действительно что-то видел или слышал той ночью, когда пропала Марлена Йенсен… Только на минуту предположить, что в саду что-то произошло и именно поэтому Бен полез под проволокой… Тогда, наверное, необходимо сообщить в полицию. Можно было бы изобразить все таким образом, как будто он верит утверждениям Клауса и Эдди, что девушек они всегда в этом месте выбрасывали из машины.

Якоб уже открыл рот, чтобы обсудить это с Трудой. И осекся, бросив взгляд на ее лицо. Направив глаза на Бена, она семенила рядом с ним мелкими шагами, усталая и удрученная, вымотанная и словно побитая. В уголках глаз что-то блестело. Затем отделилась одна капелька и медленно покатилась вдоль носа по щеке.

Якоб откашлялся и снова пристально и напряженно посмотрел вперед, чтобы не пропустить, в каком направлении свернет Бен. Вот он достиг развилки, остановился и оглянулся на Якоба.

— Куда теперь? — спросил Якоб. — Где ты нашел куртку?

Бен снова повернулся и с опущенными плечами, тяжело ступая, двинулся по своему обычному маршруту дальше, в направлении яблоневого сада. А Якоб продолжал размышлять. Очень странно, если полиция не осмотрела сад. Или осмотрела? В газете было напечатано, что полицейские обыскали все окрестности. Тогда нужно предположить, что они начали с сада.

И если ничего не нашли, значит, в воскресенье там ничего и не было. И если сейчас там что-то есть… Он подвез Эдит Штерн на машине, выпустил и дал ей уйти. Два километра по уединенной местности, два километра темноты. Если она не дошла до бунгало Люкки…

К цели прогулки они даже не приблизились. Дважды, погруженный в мысли, Якоб поручал сыну искать, оба раза приказ звучал так, будто он посылал собаку найти и принести палку. Сообразив, он прекратил отдавать приказания. Поиски и без того не имели никакого смысла, так как Бен не понимал, что он должен искать.

— Нам нужно было взять с собой куртку, — установил Якоб, когда они достигли колючей проволоки. — Она стала бы для него отправной точкой.

Он не задался вопросом, почему эта мысль не пришла ему в голову сразу, — может, все дело было в нежелании, чтобы его заметили с курткой в руке, прежде чем нашлось какое-либо разумное объяснение, как она у него оказалась. Якоб медленно прошел вдоль колючей проволоки, осмотрел землю за ней и, достигнув конца изгороди, пришел к заключению:

— Не похоже, чтобы кто-нибудь пролезал сюда в последнее время.

Проволока тоже оставалась неповрежденной, а полицейские ее наверняка бы разрезали.

Труда никак не отреагировала, полностью погруженная в глубокие раздумья. Якоб еще раз скользнул взглядом по заросшему саду рядом с изгородью. Сорняки в бывшем саду Герты Франкен стояли по пояс между казавшимся непроходимым колючим барьером из кустов малины. Только старая груша возвышалась над вконец одичавшей местностью. С дороги не видно было ни малейшего признака того, что кто-либо там побывал.

Якоб решил вернуться домой и продолжал размышлять над собственными запутанными чувствами. О панике, охватившей его, когда он подумал об окаменевшем лице Труды, и о том, как он представил себе встречу на ночной проселочной дороге. Вспомнил то тихое чувство умиротворения, неизменно охватывавшее его, когда они с Беном неторопливо прогуливались по полям. Кругом ни души, и земля под ногами. Земля, кормившая и одевавшая их долгие годы. Над головой несколько облаков или солнечный свет, и перед глазами широкая спина Бена.

Тихий нетребовательный парень, в крайнем случае довольствующийся куском хлеба. Всякий раз, когда он бежал впереди Якоба по полям, он от всего сердца делился имеющимся у него в избытке чувством тихой радости. На природе, когда не перед кем было отчитываться, это чувство передавалось Якобу. Теперь оно не наступало, вероятно, потому, что рядом шла Труда.

— Мы должны были остаться в деревне, — сказал Якоб с внезапно охватившим его чувством беспомощности. — Тогда я выстроил бы высокую стену вокруг сада и огорода, а на ворота двора повесил бы замок с секретом. Он больше не вышел бы наружу, и нам не пришлось бы теперь ломать нам всем этим голову.