Могильщик кукол

26 августа 1995 года

Решение Якоба пойти с Беном к воронке невозможно было сразу осуществить. В первую очередь необходимо было заняться плачевным состоянием Труды. Якоб отвел сына наверх в его комнату и закрыл на ключ. Затем постоял рядом с диваном, подержал Труду за руку и попытался уговорить ее вызвать врача. Она отказалась, прыснула себе в рот из нитроспрея и попросила: «Дай мне немного полежать. И мне станет лучше».

В самом деле, по истечении короткого времени она пришла в себя. Труда отправилась на кухню и приготовила ужин, хотя Якоб готов был выполнить за нее эту работу. Якоб отнес Бену наверх тарелку с бутербродами и стакан молока и, покинув комнату, снова повернул ключ в двери.

Еще во время еды раздался звонок в дверь. За нею стояла его младшая дочь. Якоб чрезвычайно обрадовался появлению Тани и ее заявлению, что она хочет остаться дома. Правда, радость отца омрачалась представлением того, о чем могли говорить Пауль и Антония Лесслер после того, как Якоб покинул их двор.

О спокойных часах, проведенных с дочерью, нечего было и думать. Она отказывалась понимать, почему Якоб удерживает ее от желания спать в комнате Бена. Труда поднялась наверх и застелила свежим бельем кровать в комнате, первоначально предназначенной для Бэрбель, которой та так никогда и не воспользовалась. Затем Труда снова спустилась в кухню и несколькими красноречивыми взглядами показала, что для молодых девушек наступило время сна.

Подобный порядок Таню тоже не устраивал, она считала, что ложиться спать еще слишком рано. По субботам у дяди Пауля и Антонии в исключительных случаях ей разрешали довольно долго бодрствовать. Но здесь Якоб встал на сторону Труды. Сейчас им необходимо обсудить вещи, не предназначенные для детских ушей. Таня громко запротестовала. Какие еще «детские уши», ей все-таки уже исполнилось тринадцать, и речь идет о ее брате.

Это не играет никакой роли, вообще никакой, энергично настаивал на своем Якоб. Таня, надувшись, покинула помещение, однако отправилась не в отведенную ей комнату. Вопреки категорическому запрету Якоба она повернула ключ, открыла дверь, заговорщицки подмигнула брату и почти весело крикнула:

— Ну что, лесной человек, они тебя заперли?

Он стоял у окна и тоже с выражением таинственности на лице поманил девочку к себе. Затем одним широким, всеохватывающим жестом обвел даль, многозначительно кивнул и приглушенным голосом пояснил:

— Руки прочь. Сволочь.

Она тоже понизила голос, прижалась к брату, засунула ему под мышку голову.

— Не бойся, — сказала она. — Я буду осторожной, честное слово.

В то время как в гостиной Труда и Якоб пытались спокойно поговорить и Якоб впервые услышал, что восемь лет тому назад его сын оказался первым в воронке и в своей неловкой, но добродушной манере оказал Урсуле Мон первую помощь, Бен своими обычными словами рассказал младшей сестре о Свенье Краль, Марлене Йенсен и Эдит Штерн.

Потом Якоб и Труда поговорили о сожженных газетах, о Хайнце Люкке, Бруно и Дитере Клое, Альберте Крессманне, о не умеющем говорить сыне, чье молчание когда-нибудь заведет его в западню. При этом Труда умолчала о самом существенном и ограничилась тем, что Якоб и без того знал или, по меньшей мере, о чем догадывался. Его предложение, чтобы Бена опросил психолог, она категорически отклонила.

«Да что из этого может получиться, — спросила она, — если даже мы ни разу не услышали от него разумного слова?»

Был почти час ночи, когда они наконец отправились спать. Якоб еще долго лежал, бодрствуя, и думал о словах Пауля: «Я предостерег моих обеих малышек». Также и от Бруно Клоя? Якоб думал о молодой девушке в соседней комнате. «Не волнуйся, папа, если он сделает мне больно, я громко закричу…» Будет ли она так же громко кричать, если попадется Бруно? Но приходилось признать, что Бруно не нужно было брать девушек силой. И затем Якоб уже и не знал, что ему и думать. На этом он заснул.

Труда лежала, ворочаясь с боку на бок, не в силах уснуть. Перед глазами стояли окровавленный рюкзак молодой американки, ее трусики, два отрубленных пальца, предположительно Марлены Йенсен, сумочка Свеньи Краль, трусики какой-то неизвестной. И кость, возможно принадлежавшая ноге первой Эдит Штерн или той девушки, обстоятельства исчезновения которой так и остались неизвестными.

В воскресенье утром Труда чувствовала себя настолько обессиленной, будто за ночь из нее вытянули все жилы. Якоб чувствовал себя несколько увереннее. Возможно, из-за четвертого прибора на столе и бодрого голоса дочери, уже за завтраком посвятившей его в свои планы на ближайшие дни:

— В полдень Бен встретит меня на шоссе. Мы уже все обсудили. Он знает, где должен меня ждать. А во второй половине дня я пойду с ним гулять в деревню. Сейчас его никак нельзя прятать, папа. Нужно показать его людям, пусть убедятся, какой он добродушный. Тогда слухи прекратятся.

После завтрака Якоб отправился в путь один, доехал до воронки и там до полудня все основательно осмотрел, но не обнаружил ничего существенного. Для Труды одна секунда капала за другой и наполняла стакан с минутами. Минуты наполняли стакан часов, и часы становились все длиннее и длиннее. Кровавый рюкзак, наполненный частями тела, лежащими сейчас где-то. Каждое мгновение на них может кто-нибудь натолкнуться. Тогда они придут, тогда они обязательно придут.

Вскоре после полудня приехала на велосипеде Бритта Лесслер и привезла Тане тетради и учебники, необходимые на следующий день для занятий в школе. Кроме того, Бритта хотела уговорить подругу и почти сестру вернуться. Труда пустила девочку в дом и позвала дочь, находившуюся в комнате Бена. Затем вместе с Беном Таня спустилась по лестнице к подруге.

Обе девочки направились наверх в другую комнату. Бена, следовавшего за ними по пятам, полного радостной надежды, попросили подождать за дверью.

— Посиди тут, медведь, — показав на пол, приказала ему сестра. — Сначала мы поговорим друг с другом, а потом поиграем с тобой.

Труда, споласкивая посуду на кухне, установила с тяжелым вздохом:

— Когда она рядом, он и шага не сделает из дома. Мы должны были уже раньше забрать ее.

— Должны были, — отозвался Якоб. — Мы много чего должны были сделать, но не сделали. Теперь она, во всяком случае, здесь.

Бритта Лесслер пробыла у них приблизительно до восьми, пытаясь просьбами, мольбами и слезами уговорить Таню вернуться. Та оставалась непреклонной:

— У тебя двое братьев, у меня только один, и сейчас он нуждается во мне.

Прощание перед входной дверью несколько затянулось из-за нового приступа плача. Когда слезы вновь побежали по щекам Бритты, Таня решила:

— Я тебя немного провожу, тогда мы сможем еще поговорить.

Как и следовало ожидать, Бен бежал рядом с девочками — гладил то темные волосы сестры, то светловолосую шевелюру Бритты. Наконец, желая утешить, положил руку на плечо Бритты, другой рукой взялся за руль велосипеда, чтобы помочь девочке его везти.

— Только не плачь так, — не переставала уговаривать подругу Таня. — Наша разлука ненадолго.

Бритта оставалась при своем мнении, жалуясь, что никогда еще в жизни она не чувствовала себя такой покинутой, как прошедшей ночью.

Первое прощание произошло у ближайшего перекрестка. Дальше Таня решила подругу не провожать, опасаясь, что из-за слез Бритты позволит все-таки дать себя уговорить и передумает. Еще одно рукопожатие, объятие. Теперь они обе плакали, и Таня выругалась:

— Что за идиотизм!

Затем она развернулась и большими шагами направилась назад к родному дому, до которого ей предстояло пройти шестьсот метров.

Бен оставался в нерешительности, не зная, за кем из девочек последовать. Он посмотрел вслед сестре, но тем не менее остался на месте. Когда Бритта снова повела велосипед, он присоединился к ней.

Вторая половина дня была жаркой. Вечером, напротив, посвежело. В некоторых садах, расположенных вдоль дороги, люди наслаждались вечерним солнцем. Достаточное количество людей видели Бена и Бритту и позже дали показания.

Громкий плач девочки нервировал Бена, он снова и снова клал ей руку на плечи. Она каждый раз стряхивала его руку и между всхлипываниями объясняла, что он тут ни при чем, но, собственно говоря, все случилось как раз по его вине. Если бы он вел себя благоразумно, дело не зашло бы так далеко. Он кивал, как будто соглашаясь с ней, говорил «прекрасно», как все эти годы, и сочувственно осведомился:

— Больно?

Они приблизились к колючей проволоке и затем исчезли с глаз наблюдателей, находившихся в садах. Но кое-кто еще прогуливался по дороге. Николь Ребах, молодая женщина, только в мае этого года переехавшая из маленькой, сдававшейся внаем квартиры в Лоберге в деревню, толкала кресло-коляску мимо бунгало Люкки навстречу обоим и видела, что Бен держал одной рукой руль велосипеда, другой — Бритту за руку, когда они достигли кукурузы.

Кресло-коляска была причиной, по которой Николь Ребах до сих пор не интересовалась ни деревенскими сплетнями, ни чем-либо другим. Ее муж Хартмут вырос в деревне. Его родители имели дом на Бахштрассе и являлись дальними родственниками Теи Крессманн. Одна из бабушек Хартмута была кузиной отца Теи. Родство было слишком дальним, чтобы поддерживать какие бы то ни было контакты. Николь Ребах даже не знала о своих дальних родственниках. Но если бы знала, навряд ли ее это заинтересовало бы. Ее личные проблемы были настолько тяжелы, что кроме них она была не в состоянии заниматься чем-либо еще.

Всего полгода замужем, из них только три недели фактического брака. В начале марта, ровно через двадцать один день после официального бракосочетания, Хартмут Ребах упал с мотоцикла. Он получил сложнейший перелом, вследствие чего рука перестала гнуться. Правую ногу по голень пришлось ампутировать. Но это были еще не самые худшие увечья.

Николь Ребах не знала, как ей дальше жить с мужем, который больше не был мужчиной. В тот вечер, когда перед ней появились Бен и Бритта, она не знала, кто они, и не стала вмешиваться.

Бен хотел оттащить Бритту в сторону. Она вырвалась и, яростно сверкая глазами, воскликнула:

— Прекрати! Мы останемся на дороге. Папа сказал: всегда оставаться посредине, тогда хватит времени убежать.

Бен снова взял Бритту за руку, на этот раз сжал крепче, и сильно затряс головой.

— Руки прочь, — сказал он и наклонился так низко, что губами коснулся ее уха. — Друг, — добавил он. И губами скользнул по ее щеке.

— Прекрати, идиот, — всхлипывала Бритта. — Ты сам виноват, если тебя подозревают в таких вещах. Ты даже не понимаешь, что такое дружба.

Она снова вырвалась. И затем Бритта Лесслер совершила грубейшую ошибку. Она с силой толкнула Бена кулаком в грудь и замахнулась на него. Еще раз громко всхлипнула и закричала:

— Проваливай, ты, идиот!

Бен тотчас же отпустил руль велосипеда. Велосипед упал. Бритта подняла его, гордо вскинула голову и прошла мимо Николь Ребах дальше по направлению к бунгало Люкки.

Николь Ребах продолжала толкать кресло-коляску с мужем и неоднократно оборачивалась, чтобы посмотреть, что произойдет дальше. Бен, помедлив, последовал за Бриттой, несколько раз крикнув ей «сволочь», каждый раз немного громче. Он казался крайне возбужденным и что-то бормотал. Николь Ребах предположила, что он хочет забрать велосипед. Отчасти ей стало его жаль. Внешне он не казался инвалидом, но поведение, все повадки были типичными.

На крик в дверях бунгало появился Хайнц Люкка. Он увидел плачущую девочку и Бена, в нескольких метрах следовавшего за ней. Молодую женщину и мужчину в инвалидном кресле он заметил не сразу.

— Ну, ну, — успокаивающе сказал Хайнц Люкка, посмотрел на Бена и улыбнулся. — Кто это так громко кричит? Не похоже на тебя.

Затем он обратился к Бритте:

— Какое горе у тебя случилось, маленькая фройляйн?

Все еще улыбаясь и в то же время серьезно, адвокат добавил:

— Ты не должна так громко плакать, когда он рядом. Я думаю, плач его нервирует.

Когда открылась входная дверь бунгало, Бен остановился. И тотчас начал пританцовывать на месте, поглядывая с перекошенным от возбуждения лицом то на Хайнца Люкку, то на Бритту. Его кулаки сжимались и разжимались, как у маленького ребенка, когда тот хочет получить какой-то конкретный предмет. Он кричал так громко, что Николь Ребах отчетливо слышала каждое слово:

— Руки прочь, друг!

— Конечно, конечно, — сказал Хайнц Люкка. — Ты — мой друг, и ты должен оставить девушек в покое. Ты знаешь это, правда? Я уверен, что ты ничего не сделаешь Бритте. И тебе тоже никто ничего не сделает. Иди домой, Бен. Иди к матери.

Бен продолжал пританцовывать на месте, сильно трясти головой и снова прокричал:

— Руки прочь!

Хайнц Люкка зябко повел плечами и спросил Бритту:

— Почему он так разволновался? Я никогда его таким не видел. Что ты ему сделала?

Бритта пожала плечами и надула губы. Николь Ребах давно уже остановилась и теперь крикнула Люкке:

— Он поцеловал ее в щеку. Тогда она его обругала и ударила.

— Не вмешивайся, — проворчал ее муж. — Поехали, я хочу домой.

— Большое спасибо! — крикнул ей в ответ Хайнц Люкка. — Я разберусь с ними.

Он повернулся к Бритте и, порицая, сказал:

— Ты не должна этого делать. Если ты его ударишь, он разозлится, как и любой другой человек. Зайди ненадолго в дом, тогда он успокоится.

— Руки прочь! — снова закричал Бен.

Наблюдая за происходящим, Николь Ребах показалось, что в следующий момент он бросится на пожилого мужчину в дверях. Позже она сказала: «Я сразу не сообразила, хотя это было так очевидно. Дело касалось не велосипеда, а девочки. Несколько раз он прокричал, чтобы старый мужчина не дотрагивался до малышки. Конечно, он выразился не такими словами. Но я его поняла так. И я посчитала, что пожилой мужчина как-то странно реагировал».

Бритта нерешительно и теперь уже с опаской посмотрела на Бена, который беспорядочно пританцовывал на месте и махал руками. Еще какое-то мгновение колебаний. Затем она прислонила велосипед к низкой изгороди палисадника Люкки. Она пошла вслед за Хайнцем Люккой к входной двери, а Бен совершенно вышел из себя. В несколько прыжков он приблизился к молодым супругам, беспорядочно жестикулируя обеими руками, прокричал:

— Сволочь! Руки прочь!

Теперь Николь Ребах тоже испугалась его. Так быстро, как только можно передвигаться, толкая перед собой кресло-коляску, она пошла прочь. Какую-то часть пути Бен следовал за ними. Она слышала его шаги за спиной и не решалась обернуться. Только миновав колючую проволоку и увидев в садах людей, она остановилась и еще раз оглянулась. Бушующего великана нигде не было видно. Николь предположила, что он забежал за бунгало.

Ее мужу показалось неправильным, когда она обратилась к одной пожилой женщине в саду. Он снова потребовал, чтобы она не вмешивалась. Но Николь Ребах заметила, что дверь на террасу бунгало стояла открытой. И сейчас подумала, что если великан проникнет в дом, то тщедушный мужчина и девушка не смогут защититься от такого здоровяка.

Но женщина в саду сказала:

— Вы не волнуйтесь. Люкка справится, он знает, как с ним нужно обращаться. Кроме того, Бен не войдет в дом Люкки, особенно через террасу. Уже много лет тому назад Люкка отучил его от этого.