Могильщик кукол

29 августа 1995 года

День, ночь и снова утро. Всю ночь Труда просидела за кухонным столом. Якоб лег на диван в гостиной, чтобы быть поблизости, если ей понадобится. Он не позаботился завести будильник и проспал. Было уже девять, когда Якоб встал. Он принес газету и, развернув, положил ее перед Трудой на стол.

Смеющееся лицо Бритты смотрело на Труду. Еще такое юное и невинное. Наконец она отреагировала.

— Могу я, по крайней мере, отнести ему завтрак? — спросила она. — Вчера он вообще ничего не получил из еды.

Ночью через дверь доносилось его жалобное хныканье, иногда он робко стучал по двери, пару раз позвал: «друг», «руки прочь» и «прекрасно делает». Это могло означать, что он хорошо ко всем относится, знает, что ему запрещено, что он только старался все делать правильно. Но также могло означать и нечто совсем другое. Труда слышала сына, но ничего не могла для него сделать.

— Не возражаю, — сказал Якоб. — Только не выпускай его из дома.

Он положил ключ на стол, сложил газету и засунул ее под мышку. По дороге к двери сказал:

— Я буду здесь вскоре после полудня. Тогда покажу ему фотографию. Посмотрим на его реакцию.

Труда осталась сидеть за столом, услышала заработавший дизельный двигатель, затем быстро удалявшийся шум машины. Когда все стихло, из темноты внутри возникло пламя. С неистовой быстротой оно пробежало по артериям Труды, проникнув в мозг, охватив все тело, сразу задохнувшееся от жары. Не осталось даже страха, только жаркое, сухое, пыльное спокойствие.

Труда пошла к сараю, выкатила свой велосипед и заперла за собой ворота, чтобы никто во время ее отсутствия не наткнулся на велосипед Бритты. Затем поехала в деревню. В начале Бахштрассе стоял маленький почтовый киоск. Она приобрела еще один экземпляр сегодняшней газеты, вернулась домой, снова села за кухонный стол и принялась рассматривать смеющееся лицо на первой странице, исполненная спокойствием, остыв за время поездки и как будто превратившись в глыбу льда.

Полчаса она рассматривала лицо Бритты, не ощущая ровно ничего, потом приготовила Бену плотный завтрак. Вместе с тарелкой она отнесла наверх газету.

Он лежал на кровати и спал. Звук поворачиваемого в двери ключа его разбудил. Вошла Труда с улыбкой на лице и едой в руках, и он улыбнулся ей в ответ. Поднялся и торопливо схватил первый кусок хлеба.

Труда села к нему на край кровати, держа газету под мышкой. Тарелка быстро опустела. Она отвела ему волосы со лба и пробормотала:

— Бедный парень. Конечно, тебя мучит жажда.

Затем она взяла его с собой на кухню, хотя Якоб категорически запретил ей выпускать его из комнаты. Но сейчас ей было не до распоряжений Якоба. Речь шла только о нем и о ней — об одной женщине и о том, что ее тело исторгло в этот мир. Может быть, ее создание не было хорошим, но и злым оно не было… Никто не имел права его убить, даже собственный отец.

Он быстро выпил две чашки молока и сразу направился к двери.

— Нет, нет, — быстро сказала Труда.

Он остановился.

— Ты сможешь выйти наружу, — пояснила она, — только сначала подойди ко мне и внимательно посмотри. Очень внимательно посмотри на то, что я тебе покажу.

Он вернулся к столу и внимательно посмотрел на Труду. Она постучала пальцем по фотографии лица девочки в газете.

— Это — Бритта, — медленно выговорила Труда. — Мы все очень любим Бритту. Я всегда думала, что ты ее тоже очень любишь. Если ты сделал ей больно, ты не был хорошим. Ты сделал ей больно?

— Друг, — сказал он.

— Да, — сказала Труда, — ты — ее друг. А еще ты друг Антонии, не так ли? Ты ведь любишь Антонию?

— Прекрасно, — сказал он.

— Да, — согласилась Труда. — Антония прекрасна. Но теперь Антония горюет и плачет, потому что Бритты нет. Если Бритта не вернется, я тоже стану плакать. Ты хочешь, чтобы я плакала?

Он покачал головой, как будто понимая каждое слово. Труда глубоко вздохнула, мобилизовав последние, дремлющие под пыльным спокойствием силы, и продолжила:

— Уже много людей искали Бритту и не нашли. Но ты всегда находишь прекрасные вещи. Ты принес мне уже много всего: сумку, куртку и велосипед Бритты. Ты сделал это прекрасно. Я всегда радуюсь, когда ты приносишь мне что-нибудь прекрасное. И теперь ты приведешь ко мне Бритту?

Ее палец непрерывно стучал по статье с фотографией лица девочки.

— Ведь ты — мой хороший Бен, ты — мой самый лучший. Ты получишь большую порцию мороженого, если приведешь ее ко мне. Но ты должен торопиться, и постарайся, чтобы тебя никто не заметил.

В непосредственной близости не было никого, кто мог бы его увидеть. Добровольные помощники между тем уже прекратили поиски. Мнение, что Бритту Лесслер затащили в машину и увезли, разнеслось по округе и совпало с результатами розыска. Никто больше не считал, что имеет смысл искать девочку в окрестностях деревни.

После того как Бен через подвал покинул дом, Труда побрела наверх в комнату. Собственно говоря, она хотела пойти с ним. Но ноги ее не слушались, голова не работала, и сердце болело. Она остановилась у окна, однако его нигде не было видно.

Около двенадцати раздался звонок во входную дверь. Труда побрела вниз и уже приготовилась открыть рот, собираясь сказать полиции, что муж на работе, а сына дома нет. Однако перед дверью стояла всего лишь Таня с заплаканным лицом. Антония послала ее домой, чтобы она поговорила с Беном.

Труда села с дочерью на кухне.

— Я выпустила его, — сказала она.

И хотя обычно они почти не разговаривали друг с другом, любовь к Бену их немного сблизила. Таня снова заплакала о Бритте и о брате.

— Если бы я пошла с ними… Я не понимаю, почему он не довел ее до дома.

Затем внизу в подвале хлопнула дверь. Труда слабо вздохнула:

— Он пришел, теперь лучше уйди.

Но Таня непременно хотела поговорить с братом.

— Позволь мне попробовать, мама. Антония тоже думает, что он может что-то знать. А я его очень хорошо понимаю. Я действительно многое понимаю из того, что он говорит. Знаешь, когда он говорит, к примеру, «сволочь». Вы всегда думаете, что он ругается. Но это не так. Когда он произносит это слово, он хочет сообщить, что кто-то умер или считает, что, если не быть осторожным, может что-то случиться.

Когда Бен вошел на кухню, Таня вскочила, сделала шаг навстречу брату и заметила, что в руке он держит какой-то мешок. Грязный синий полиэтиленовый пакет. Труда знала этот сорт мешков. Некоторые в деревне использовали их для скошенной травы. У нее самой в подвале лежал рулон таких мешков, и она решила, что он взял один из них, выходя из дома. Внутри лежало что-то небольшое, какой-то круглый предмет, наподобие мяча.

— Теперь лучше уйди, — повторила Труда и протянула руку к мешку. — Завтра сможешь с ним поговорить.

Таня покачала головой, спросила, наморщив лоб:

— Что там у тебя, медведь?

Он криво улыбнулся опухшими губами.

— Прекрасно, — сказал он.

Затем с мешком в руке подошел к кухонному столу. Труда знала, что в мешке был не мяч. Она не просила его искать мяч. И в газете было только изображение лица. Он опустил руку в мешок и положил на стол голову. Безжизненное и окровавленное лицо Бритты больше не улыбалось.

Труда не слышала крика дочери. Не видела, как Таня, спотыкаясь, бросилась прочь из кухни, за нею следом Бен, не слышала, как входная дверь за обоими защелкнулась на замок. Труда видела только безжизненное, окровавленное лицо и слышала, как в голове гулко пульсирует кровь.

Она осторожно подняла голову за волосы, поместила ее обратно в мешок и понесла его в сад. До прихода Якоба домой прошло еще полчаса, время, за которое Труда успела выкопать яму, опустить в нее мешок, засыпать землей и воткнуть сверху в землю несколько увядших головок салата. Она как раз закончила, когда Якоб въехал во двор.