Мои останкинские сны и субъективные мысли

Корпоративная этика без корпоративной солидарности, или Останкинские импотенты

1 июня 2004 года с НТВ выгнали Леонида Парфёнова, ведущего программы «Намедни».

Это был формальный конфликт. Из-за репортажа Елены Самойловой «Выйти замуж за Зелимхана», в котором ключевое место занимало эксклюзивное интервью с вдовой Зелимхана Яндарбиева[8] Маликой. Материал для сюжета был снят ещё в начале мая, но руководство НТВ попросило Парфёнова его не показывать, на что тот согласился. Однако 30 мая показал материал в воскресном эфире «Намедней» на азиатскую часть России[9]. После этого, днём у Парфенова был «тяжёлый разговор» с заместителем генерального директора НТВ по информационному вещанию Александром Герасимовым, который в письменном виде запретил давать материал в эфир на европейскую часть страны. Причина, как потом объяснял Парфенов, «распоряжение представителей российских спецслужб». Ведущий снова согласился, но на следующий день поделился документальным подтверждением цензуры на НТВ с газетой «Коммерсант», а ещё и прокомментировал — мол, всё же не согласен с мнением руководства телеканала. Получился скандал.

Нтвшное начальство назвало разглашение этой истории «нарушением корпоративной этики» и — наконец, найдя повод — избавилось от программы «Намедни» и его ведущего. Кстати, увольняли Парфёнова — процедурно — с соблюдением трудового законодательства: официально он оставался ещё два месяца сотрудником компании, то есть — как и требует законодательство — получалось, что его предупредили об увольнении за два месяца; выплатили компенсацию за неиспользованный отпуск, а также выходное пособие за два последующих после прекращения работы на НТВ месяца. Всё-таки звезда, а не паршивый редактор.

Конечно, Парфёнов и «Намедни» — это как курица, приносившая телеканалу золотые яйца. Это признавали и Герасимов, и гендиректор НТВ Николай Сенкевич — главные исполнители. Наверняка, понимали и заказчики — кремлёвские. Программа была имиджевой, высокорейтинговой. А рейтинг — это деньги. Около двадцати миллионов долларов в год от рекламы. Закрывать такую программу, терять такие доходы — это, конечно же, абсурд для нормального владельца, для нормального Совета директоров. Ну, не станете же вы громить и выкидывать с балкона ваш единственный банкомат, если перед тем как выдать деньги он немного «ломается».

Но я здесь не об этом. Я о ещё более грустном.

Лично я узнал об этом далеко неэкономическом решении руководства телеканала и страны от Ани Шнайдер, ведущей утреннего выпуска программы «Сегодня» и будущей супруги Алексея Пивоварова, ведущего вечернего выпуска программы «Сегодня». Вернувшись со съёмки поздно ночью 1 июня, столкнулся с ней у входа в главный ньюс-рум. Вернее, я столкнулся с её глазами.

Никогда такого не видел: огромные глаза-трагедия, глаза, видевшие Армагеддон. Ужас! Аж застыл перед нею, раскрыв рот. На голове волосы пришли в движение.

— Ты знаешь — Лёню уволили.

— Что?

— Не знаю, что делать? Не знаю, как вести выпуск? — она нервно царапала и ломала руки. — Что же теперь делать-то, а? Что же теперь будет, а?

И потекли слёзы. Крупные, тяжёлые капли. Она не замечала этого.

— У тебя же скоро эфир, Ань… — попытался её успокоить.

— Да какой теперь эфир?! Мне не до эфира сейчас. Руки опускаются.

И поплелась дальше. Опустив голову, сгорбившись, еле волоча ноги. Убитое горем приведение.

И здесь нет ничего смешного. Вообще, похожее состояние было у большинства. У многих, с кем в те дни разговаривал, было ощущение смерти близкого человека. Такая тоска, пустота внутри, в душе, от которой тяжело дышать. И дело было абсолютно не в Парфёнове, ведь. Это не «Лёню уволили». Не «Намедни» закрыли. Это всех журналистов «уволили» и «закрыли». Этой историей сломали всех на НТВ. Если уж ему рёбра переломали, то, что же могут сделать с остальными…

Вот ограбили вас. Или нанесли оскорбления, увечья. Что делаете? Идёте в милицию. Если милиции нет — ну, нет её и всё! — собираете друзей (или родственников) и начинаете мстить. Правильно?

Ну, ладно — другой пример. Не дай Всевышний, тяжело заболел близкий человек. Вы же не просто ходите рядом и причитаете, а действуете — «Скорая», больница, лекарства. Если врачи плохо работают, подгоняете их пинками. Если врачи сделали свою работу плохо… Собираете друзей (или родственников) и начинаете мстить. Правильно?

Или у меня не лады с оценкой окружающей действительности? Ну, пусть так…

Потом многие назвали увольнение Парфёнова главным телевизионным событием года, «самым ярким примером удушения свободы слова в нашей стране». Все возмущались. Шуму было много. Вот чего-чего, а шум был большой. И что? Возмущались-то возмущались. А делать что-то никто не собирался.

Конечно, репортаж о Малике Яндарбиевой — это был повод, чтобы уволить Парфенова. Но это был и повод, чтобы поставить Кремль на место. Вот так! Ни много, ни мало.

Известно, что сам Леонид всегда был противником каких-то массовых акций, протестов… Но это был не тот случай. Говорят, что даже жена Парфенова, Елена Чекалова — во многом благодаря её способностям он и состоялся как журналист, раскрылся как теле-талант — недоумевала: «Где же эти хвалёные «парфёныши»? Куда они попрятались?»

Так рассказывали. А вот, что я слышал и видел сам.

Пару дней вся редакция — от водительского отдела до «корреспондентской» — гудела. В совместных «перекурах» выкурено было в разы больше сигарет, чем обычно, и с глазу на глаз выпито было больше кофе и «покрепче». В основном, разговоры — полушёпотом. Все утренние газеты были разобраны, целлофановые упаковки, в которых в каждый отдел поступает пресса, валялись выпотрошенные на полу по комнатам. А обычно большую часть газет никто не читает, под утро уборщицы эти невскрытые пакеты уносят пачками.

Как-то незаметно распространялись слухи, один краше другого. От пессимистичных — скоро уволят и Миткову, закроют «Страну и мир»[10], возможно и остальные «новости», а телеканал превратят в аналог СТС. До новогодне-сказочных: Сенкевич и Герасимов перегнули палку, в Кремле об этом не знали и Парфёнова скоро восстановят — возможно, об этом объявит лично Путин В.В. — Сенкевича с Герасимовым уволят, «Лёня станет во главе телеканала и наконец-то избавит нас от Митковой». Этот последний фрейдистский слух-настроение сублимировался к концу следующего рабочего дня, что можно объяснить количеством выпитого и предметом выкуренного некоторыми сотрудниками НТВ.

Мы с Олегом Пташкиным, моим коллегой и другом, сидели днём в «корреспондентской». Пить нам было не на что, курить тогда можно было и на рабочем месте. Олег с боем отобрал у кого-то целую кипу газет, и теперь, расположившись рядом со мной, слушал, как я вслух читаю заголовки. В комнате был только Дима Сошин — готовился за своим столом к съёмке и что-то искал в Интернете.

— «Ведомости»: «Лишний кадр. Телезрителей НТВ избавили от Леонида Парфёнова». «Время новостей»: «Закадровая политика». Хм, похожие заголовки. Таак. «Ведущий «Намедни» ни о чём не жалеет!», это «Комсомолка». Ну, они хвалят Парфёнова, но главное — корпоративная этика: «Если ему разонравилась политика телеканала, он мог бы просто уйти. Не ушёл — изволь соблюдать правила игры». Ну, понятно — официозный таблоид… О, ты смотри — Познер в комментариях «Известиям» запрет Герасимова оправдывает: «…это так называемые редакторские ножницы… это никогда не называлось цензурой», так ещё: ну, в общем, что Герасимов не хотел лишнего вреда тем парням в Катаре. Закрутил здесь Владимир Владимирович: если так — то цензура, если не так — то не цензура. Мол, о тех ребятах в Катаре надо тоже не забывать. А то им головы могут там отрубить. Не понял — причём тут репортаж в «Намеднях»? Для российской аудитории?

— Всё с Познером понятно! Он-то хорошо знает, когда надо между струйками.

— Вот — Коммерс[11]. Арине Бородиной (обозреватель газеты — Э.М.) удалось вчера взять интервью у Сенкевича… Так. Он не отрицает, что указание запретить сюжет с Яндарбиевой от Громова[12] исходило… Так. Этих катарских взрывателей называет «два наших парня». Наших? Хм. Жалуется на Парфёнова — мол, достал уже. А вот ещё. Намекает на закрытие «Страны и мир»: «новый и противоречивый формат», «программа в первую очередь ориентирована на крупный мегаполис, Москву», «…всей России… у нее есть проблемы как у новостной программы». И т. д. Молодец!

— Кто?

— Бородина. Кто же ещё? Да и Сенкевич прав! С зайками так и надо!.. Димка, мы тебе не мешаем?

— Нет, нет, я тоже слушаю, — отозвался Сошин.

— Послушай, Олег. Что Бородина в статье пишет: «На девятом этаже «Останкина» сразу бросилось в глаза, что таблички на дверях трёх комнат, в которых располагается «Намедни», перевернуты вверх ногами — видимо, в знак протеста». Протеста, понимаешь?!

Тут мы с Олегом вместе громко посмеялись. Сошин не смеялся и сосредоточенно рассматривал свои ноги.

— «Ведомости»… «Теперь иллюзий не осталось». Тэээк… Остальные газеты — что у них? «Независимый журналист», «увольнение профессионала высокого класса», «пощечина российской журналистике», «свобода слова». Дааа. Одним словом погас светоч свободы слова.

— Даа, погас, погас. При коллективном молчании, — продолжал веселиться коллега.

— Почему же. Венедиктов[13] вчера «Интерфаксу» сообщил, что наверняка часть журналистов покинет НТВ в знак протеста. Мол, борьба за свободу слова… Правда, я что-то тут такого не заметил.

— Ооо, да! — расхохотался Олег. — Они встанут и уйдут! Как же!

— Слушай, говорят приказ об увольнении Осокина и всей его бригады уже подписан… — я оторвался от чтения и поддался коллективной панике.

— Ага. «Скажите, а поггомы[14] будут?» — передразнил кого-то Олег. — Сейчас чего хочешь можно ожидать. Смотри — все бунтуют только шёпотом. Одна Савина[15] ничего не испугалась…

Коллега напомнил старый анекдот про двух евреев, которых ведут на расстрел — один из них предлагает напасть на конвой, захватить оружие и бежать, но другой одёргивает собрата: «Да ты что? Не надо. Ещё хуже будет».

Вдруг Сошин встал — даже вскочил — взял свой рюкзак и направился к выходу. Но почти у дверей развернулся и подошёл к нам.

— Хорошо Парфёнову…

— То есть? В каком смысле? — не поняли мы с Олегом одновременно.

— А мне семью кормить надо, — продолжил Дима свой диалог с самим собой. — Это Парфёнов может быть независимым и свободным. И — как там было? — «критерием состояния свободы слова в России», — на память процитировал он отрывок из газет. — А обо мне он подумал?! Подумал о нас?!

И, закинув рюкзак за спину, зашагал прочь.

Дима Сошин — очень хороший парень и один из самых профессиональных тележурналистов. Он обладает редким качеством в работе с текстом — из обычного репортажа может незаметно сделать очерк. У него образность без пафоса, без «той самой духовности», но с душой. И это интересно читать и смотреть.

О том, что он один из поклонников Парфёнова-журналиста, Дима мог даже не говорить. Это было видно по тому, как он того слушал…

В коридоре на восьмом этаже у эфирной студии столкнулся с Сергеем Евдокимовым, одним из экс-продюсеров программы «Намедни». Не помню, почему у нас началась беседа, потому что обычно мы с ним этого не делали.

Евдокимов считался не только «человеком Лёни» — что естественно, потому что другие у того в команде не задерживались — но и одним из «мыслителей творческого процесса программы «Намедни» и парфёновского стиля». Вроде серого кардинала, что ли.

Как всегда, у этого «гиганта мысли» был вид человека, утомлённого капризными думами: о судьбе Родины, о роли современного телевидения в судьбе Родины, и о собственной роли — месте-должности — и в том, и в другом явлении, но, конечно же, не в ущерб замыслам о качественном питании в обеденное время. Не хочу его обижать, но почему-то у меня была следующая ассоциация по его душу — гайдаевский Шурик, нашедший очень доходное и сытное место в «Стабильные 2000-ые». Устраивающее его сытное место.

— Не вышло у тебя поработать на Лёню…, - сказал Евдокимов и поправил очки.

Именно в такой формулировке. И ещё — я не смог определить, намеренно сказал он это со злорадством, или у него так получилось.

Помимо своей основной работы для «новостей», я сотрудничал и с программой «Намедни» в качестве полевого продюсера. А в начале мая Парфёнов предложил поработать в рубрике «Журналист меняет профессию» в качестве одного из авторов. Не получилось.

— Я на себя работаю, — высказал я ошибочную мысль.

— Мы тоже так думали о своей программе, — Евдокимов изобразил раненного, но не сломленного солдата. — Вот видишь — как они всё провернули…

И коллега стал возмущаться «главным телевизионным событием года». Я немного послушал.

— И что дальше? Что вы собираетесь делать?

— Надо думать, куда бы пристроиться, — озабоченно сказал Евдокимов и стал почему-то нервно озираться по сторонам.

— Пристроиться?

— Ну, да. Куда податься на канале.

— Я не об этом. Вы, вообще, что-то готовите? — подмигнул я бойцу. — Протесты будут? «Погромы будут?»

Боец фыркнул, обнаружив перед собой сумасшедшего, иронично и высокомерно улыбнулся и, скривив рот, затряс головой нервной дрожью. Как это делает Татьяна Толстая.

— Ничего не будет!

— Почему? — не отставал сумасшедший.

— Один раз уже протестовали. И что?!

Он имел в виду историю с развалом НТВ — протестными акциями части редакционного коллектива в апреле 2001-м года из-за силовой смены собственника и руководства телеканала.

— И что?! — не понял я.

— У меня же кредиты, — в рассеянности Сергей обнаружил одну из своих главных мыслей.

«Тоже мне добровольная жертва эпохи потребления. Хотя… Откровенно. Мог же сказать, мол, семью кормить нечем, понимаешь?»

— И вообще, — вдруг пришёл в себя «мыслитель». — Это политика. А журналист не должен в неё вмешиваться.

«Так всё же — политика или кредиты?»

— К тому же… он же сам виноват. Парфенов знал — на что идет? Сам виноват!

«О! Крысы побежали».

— А ты за Парфёнова будешь протестовать или за себя? — прервал я евдокимовский монолог вслух.

— Я протестовать вообще не буду! — повторил Евдокимов для тупых. — Сказал уже!

Потом резко отвернулся и ушёл.

«— Да, умираю! — ответил Сокол, вздохнув глубоко. — Я славно пожил!.. Я знаю счастье!.. Я храбро бился!.. Я видел небо… Ты не увидишь его так близко!.. Эх ты, бедняга!»

Какие слова, а! Мурашки по телу от таких слов.

Ну, один раз не получилось — и что? Они как хотят — пошевелил вяло пальчиком — и тут тебе всё и сразу? Если вы пошли за хлебом в булочную, а там его не оказалось, вы возвращаетесь с этой печальной новостью к супруге и деткам или идёте искать дальше, в следующий магазин? «Свободу не дают, её берут», — написал на своём самодельном плакате правозащитник из Новороссийска Вадим Карастелёв во время одиночного пикета — против комендантского часа для детей. «Добрым словом и пистолетом можно добиться большего, чем только добрым словом», — чуть раньше предупреждал американский пассионарий и гангстер Аль Капоне. Человек своё дело знал.

Спустя недели две Парфёнов устроил прощальный банкет в ресторане «Китайский квартал» на Проспекте Мира. Пришло человек 60–70 — те, кого позвал Лёня. Проводы получились дорогими — минимум на то самое его выходное пособие от НТВ. И весёлыми.

Вначале все сидели за общим столом, а потом разбились на маленькие кучки по интересам. Расстроенных лиц здесь не было. Наоборот, народ смеялся, шутил, некоторые даже целовались взасос при всех — под конец пьянки — в том числе, однополыми поцелуями. Была и критика. Больше всего досталось «придуркам из Кремля», «лапотной стране с тупым быдлом вместо граждан», «подонкам Герасимову и Сенкевичу», а захмелевший Николай Картозия, бывший шеф-редактор «Намедней», ходил от одной группки к другой и предлагал переименовать «вшивую программу» «Личный вклад»[16] в «Личный склад». Несколько раз даже вспоминали покойного Сенкевича-старшего[17]. Жёстко и некорректно. Даже нецензурно.

Сам Парфёнов выглядел даже довольным — да нет! очень довольным! — расставанием с НТВ — вот с этими присутствующими там конкретными людьми — он был не очень опечален. А особенно, тем, как это (расставание с НТВ) произошло. Роль стильного бойца с режимом ему явно понравилась. Даа, по нему видно — от переживаний, от «мук душевных» человек спит в носках. Умышленно. Сознательно. Для самоистязания.

Человек получил удовлетворение — удовлетворился…

Это была просто тусовка. Которая обычно начинается после повода-презентации нового глянцевого журнала. Или в доме приёмов иностранных посольств по случаю Дня независимости. Выпили, поболтали, разошлись — проводили.

Ближе к полуночи самые стойкие — человек десять-пятнадцать — направились во главе с Лёней в ближайший караоке-клуб. Спели несколько песен, выпили шампанского, случайно разбив одну бутылку, и стали расходиться по домам. Вот тут экс-корреспондент «Намедней» Вадим Такменёв всем помешал.

— А эту песню я посвящаю Лёне, — крикнул он и схватил микрофон.

Все снова расселись за столики. Объект посвящения остался стоять — и внимательно слушал слова, двигая в такт бедром.

Я далёкий от такого способа развлечения — когда под текст на экране приходится открывать-закрывать рот и издавать голосом звуки — да и в музыке совершенно не разбираюсь, но содержание исполняемого произведения запомнил: значит, о чувстве, о влечении, о страсти, о нежности… Как я понял, в первоисточнике (оригинале) парень обращается к девушке. Там был припев, начинающийся со слов «Я люблю тебя за всё» — или что-то подобное — и коллега, отступив от стандарта, спел его четыре раза. Опять же, у меня нет слуха, и о качестве исполнения Вадимом словесно-музыкального признания судить не могу, но то, что он старался — было видно.

— Очень многозначительное заявление. Я бы даже сказал — песня с подтекстом, — прокомментировал Парфёнов припев.

Что он имел в виду, я не понял, но оставшиеся девушки дружно прыснули со смеха. По Лёне было видно, что ему понравилось. И песня, и подтекст…

Через час сидим с ещё одним экс-намедневским кором Ильёй Зиминым у Вадима дома на кухне — решили продолжить на троих.

— Ну что — теперь и Парфёнов стал диссидентом?! — вдруг засмеялся Илья.

— Надеюсь, при Эльхане мы можем говорить откровенно? — Вадим благоразумно засомневался.

Зря он это спросил. Ой, зря. Я был несколько нетрезв — в тот вечер пил много и разное — но после этого вопроса резко отрезвел. Не стоит при мне такое говорить.

— Уверен, что да, — ошибался Зимин.

И тут пошло и поехало. Сокращаю и перевожу.

— Лёня сам виноват! — нецензурно ругался Такменёв. — Намеренно шёл на конфликт, провоцировал. Что он — ребёнок?! Не понимал, к чему приведут его личные амбиции?! Какой из него борец за свободу слова?!

— Когда ему было выгодно — против решений Кремля он не сильно выпендривался, — махнул рукой Илья. — Что же он во время «развала» с руководством страны согласился? Принял их правила игры — наобещали, зацеловали, купили. А теперь он — не согласен!

Коллега имел в виду действия Парфёнова во время т. н. «развала НТВ»[18].

— Надо было бороться, а не возмущаться! — закончил Зимин в переводе на русский.

— А вы это ему в лицо говорили, мужики? — поддел я их.

Переглянулись. Сникли.

— А что ему говорить?! Всё! Забыли про это. Давайте пить. Разливай, Вадим.

— Это одни разговоры. Вы понимаете…

— Мы всё понимаем! Свободы слова нет. Да! Но мы-то что можем поделать, Эльхан?

— Мы можем выпить, — пригласил Илья. — Давайте пить.

Всё лето и осень бывшая команда Парфёнова находилась в подвешенном состоянии на НТВ. Почти через месяц после его увольнения — 5 июля — Николая Сенкевича поменяли на нового гендиректора Владимира Кулистикова, чтобы он сделал «совершенно новый канал, который востребован». Кул активно взялся за работу и многого добился: НТВ стало востребовано, но совершенно у другой аудитории — малограмотной, у жителей промзон и депрессивных спальных районов больших городов, главных «поставщиков» бытовых преступлений в криминальные сводки и ещё у особого подвида россиян — водителей автомобиля «Волга». В эфире телеканала появилось самое грязное, что можно найти в человеческой жизни — трэш, мусор. То, из-за чего телеканал в народе прозвали «Франкенштейн-ТВ».

Перед моим подъездом раньше часто собирались ребята из «неблагополучных семей». Увидев меня, каждый раз говорили, что НТВ их любимый телеканал.

— У вас такие интересные программы — «Максимум», «Сук@любовь!», «Русские сенсации», а по выходным «Чистосердечное признание», — перечисляли они, передавая друг другу бутылку водку и «закусывая» её дешёвым пивом.

Вот они и смотрят все эти криминальные сериалы на НТВ. Вот эта аудитория и спасла большую часть бывших «парфёнышей», которые сменили девиз «Новости — наша профессия» на «Скандалы, интриги, расследования».

Даже беспринципный Кулистиков не сразу поверил в готовность этих ребят работать для аудитории шариковых также активно — вопросов нет, и профессионально — как раньше они работали для аудитории Преображенских и Борменталей. А как же? Разрешение на предательство тоже надо заслужить.

— Кул сегодня меня снова не принял, — сказал расстроенный Николай Картозия. — Вот урод!

Картоз, как мы его называли, раньше был шеф-редактором программы «Намедни», где он — по его словам — «строил всех, как Иосиф Виссарионович», а теперь стал своеобразным дуайеном оставшейся бесхозно-бесхозяйной «команды Парфёнова». Раньше по его виду можно было сказать, что он человек успешный, жизнерадостный, уверенный в будущем человек — свысока разглядывал останкинский планктон, иногда демонстративно не здоровался с Герасимовым и Митковой. А теперь ходил по нтвшным этажам Стакана потерянный, сломавшийся, вдруг стал помятый какой-то, ссутулившийся. Вот это и есть драма. Потому что Коля Картозия — парень даровитый. Хотя и с заметным комплексом неполноценности «правильного мальчика из хорошей, интеллигентной семьи».

Многие коллеги на НТВ боялись теперь даже находиться рядом с Картозом. Особенно сотрудники программы «Сегодня». Мы с ним часто беседовали тем летом и осенью в курилке, и я не раз видел, как митковские, здороваясь со мной, игнорировали Колю.

— Мы вот придумали новую программу итоговую — про скандалы, про шоу-бизнес, трэш всякий. А он меня динамит, — шмыгал носом бывший Иосиф Виссарионович программы «Намедни», прижимая подмышкой небольшую папку, в которой лежал концепт программы «Максимум» и другой подобный желтый, бульварный мусор.

— Слушай, Николо, зачем тебе это нужно?

— Я просто хочу работать. Для телевидения. Вот раньше я чувствовал, что кому-то нужен на телеканале. Что наши способности нужны НТВ. А сейчас… сейчас я этого не чувствую. Понимаешь, мне раньше деньги предлагали сумасшедшие в одной компании — лишь бы я туда ушёл работать.

— Телекомпании?

— Да нет. Финансовой. А теперь я нигде не востребован. Вот — Кул динамит, ноги о нас вытирает. А ведь такой проект! Неужели наши мозги никому здесь не нужны?

— И что? Ты станешь делать вот такой трэш и грязь, которую хочет Кул?

— А что? Сейчас времена такие. Люди этого хотят. Кровь, секс и деньги — вот что им нужно. И я должен делать такой продукт.

— Николо — ты умный парень, талантливый. А значит — свободный человек. Ты же можешь жить для самого себя. Если надо — даже уехать куда-нибудь далеко от всех. Создать семью себе. А останешься сейчас здесь — загубишь свой талант на пустые вещи. Оставайся самим собой. Сейчас ведь не 37-й год. Никто никого не заставляет. Тебя же никто не заставляет?

— Ты что, Эльхан? А мне это нравится!

— А нельзя делать нормальное телевидение — честное, ответственное? Доброе что ли?

— «Культуру» что ли? Такое телевидение уже никому не нужно. О нём могут мечтать какие-нибудь московские телекритикессы — вроде Анны Качкаевой или Ирины Петровской. Да что они понимают в телевидении?! Это неправильное телевидение! Кто его будет смотреть?..

В конце концов, дали Коле делать то, что ему нравится. Даже стал в июле 2006 года руководителем Дирекции праймового вещания НТВ, в которой нашли приют большинство «парфёнышей» и которая в дуэте с Дирекцией общественно-правового вещания производит всю грязь энтэвэшного эфира. Сколько раз ребята Картоза меня к себе переманивали, но, слава Богу, я их не послушал.

Если раньше называть НТВ (как и у других коллег называть свою телекомпанию) просто «каналом» считалось дурным тоном — всё-таки телеканал — то теперь слово «канал» — это самое точное определение! От слова «канализация».

Кстати, получив свою Дирекцию, Картозия снова стал недоступный, высокомерный. Довольный самим собой. Говорят, теперь сам не всегда здоровается с нижестоящими коллегами. А ещё — мол, ему вдруг стало нравиться, чтобы его называли не Картоз, даже не Коля, а Николай Борисович. Так говорят.

Конечно, они ребята талантливые, начитанные. Умные — в день по пять-шесть глянцевых журнала проглатывают. Но горьковский уж тоже был умный, а пискарь у Салтыкова был вообще премудрый.

Они всё понимают, но трусят. Страшно? Да? Мужики, всем страшно. Всем. Всегда страшно. «Ничтожна та нация, у которой нет людей, готовых за неё погибнуть!» — говорил турецкий революционер Кемал Гюней в XIX веке. Это утверждение распространяется и на идеи.

Трусость и страх в профессии. Где же бойцы? Ау! Путинская эпоха — это век серости, мелких мещан. Героев, характеров убили вещи, вещизм заменил героизм. Художники стали филистерами. У них, видите ли, кредиты. Где современный Борис Шамаев? Где новый Радищев? Где настоящие характеры? Ни великих грехов, ни великой добродетели. Ни горячими, ни холодными стать не смогли. Все тёплые, нет, даже лишь слегка тёпленькие. Их души — бракованные пуговицы — переплавят, перельют в новую форму, ничего от них не останется. Поверьте.

К чему внутренний потенциал, если ты его пропиваешь и трусишь выйти вперед. Если тратишь на жизнь, не наполненную смыслом.

И дело не в том, что я такой уж смелый. Но мы же все пели Виктора Цоя — о том, что «каждой собаке палку и кость», а «каждому волку зубы и злость». Волка будут уважать за его зубы, за его характер, а собаку… Ну, как к собаке и будут относиться. Лично я такого статуса не хочу.

Когда 18 марта 2009 года мы с Олегом Пташкиным устроили свою акцию протеста, некоторые коллеги нас поддержали. В основном, пассивно. Но было много тех, кто злорадствовал. Тот самый экс-продюсер программы «Намедни» Сергей Евдокимов, сидя у компьютера, выложил в своём блоге такой результат мыслительного процесса: «Я бы все происходящее снимал на камеру. А потом, если не посадят, сделал бы из снятого материала фильм, послал бы его на международный фестиваль и получил бы кучу престижных премий». Уточнив потом, что в виде премии «согласен дать дарвиновскую»[19].

Да, смешно. Честно — смешно. Честно! Правда, в лицо такое эти изнеженные мужчины не скажут. Вы, парни, тайфун креатива и смелой журналистики. Только ваш тайфун дует не там, где надо. Вот никак не могу найти видео акции протеста команды программы «Намедни». Может, я что-то пропустил? Да и смелые вы лишь с априори слабыми — ну, с рядовым россиянином, априори для вас лузером. С теми, кто вам завтра по башке не даст. А не с властью и не с приближённой к власти «богемой». Говорить они мастера, а делают что? Делают «Чету Пиночетов». Им оставили лишь драку за крошки у барского стола, им Кремль в лицо плюёт, а они с радостными криками соревнуются друг с дружкой в придумывании красивых заголовков и речевых оборотов по поводу этого плевка. Главное — весело покувыркаться словами. Потом расхаживают по Стакану гоголем, а по ночам, в откровении одиночества, с головой укрывшись одеялом, выковыривают грязь между пальцами ног и рыдают от осознания собственной гениальности. И строят планы мести окружающему миру.

Сейчас эти субтильные парни, нежные только друг к другу, напившись дорогого виски — «водка для быдла!» — в «Максе», гордо вспоминают то время, когда они, по словам Николая Картозия, «делали «Намедни» и нагинали власть». Иногда подобное, увлекшись количеством напитка, говорят слишком громко, но сразу же в страхе друг дружку одёргивают, пугливо озираются, с опаской заглядывают в глаза собутыльникам. Я видел и слышал сам. А иногда, разоткровенничавшись, пишут в блогах похожую крамолу, а потом, в панике быстро её удаляют. Даже этого они боятся.

Эти «парфёныши» — дети инфотеймента[20], бросившиеся в шоктейнмент, они результат инфотейментизации профессии и аудитории. Ведь что такое инфотеймент? Это простые решения, усталость от ума, от умственного труда. Конечно, чтобы делать хороший инфотеймент нужен и умственный, и физический журналистский труд автора. Но объект инфотеймента — это усталый, аморфный зритель, который хочет лёгкости и развлечения и не собирается поднимать пятую точку с дивана. Трусливый и безынициативный. Обыватель — именно! Бракованная пуговица — пуговка. Пластмассовая бижутерия! Через некоторое время для него тоже становится важно «как показывают», а не «что показывают» ему по «ящику». Когда обёртка становится существеннее начинки, когда забавный репортаж о забеге поросят становится и интереснее, и важнее, чем предвыборная кампания политиков, а ведь последним решать важные задачи, в отличие от поросят.

Век инфотеймента — попутчик гражданского, цивилизационного застоя и предшествует общественно-экономическим катаклизмам, кризисам, войнам, репрессивной настоящей диктатуре. Если о самых серьезных вещах рассказывать несерьезно, ну тогда и собственное увольнение, и убийство в подъезде как нечто несерьёзное воспримут.

Вот Парфёнов и стал жертвой той системы ценностей, которую сам активно пропагандировал, восхвалял — красивую жизнь, систему вещизма, потребления и другие очарования «буржуазно-капиталистического рая». Пропагандировал и красиво в неё вписывался. Хотя и сейчас ему грех жаловаться. Нашёл себе, наконец, уютное местечко — сидит в жюри программы «Минута славы». Этом аналоге «Школы злословия» на Первом канале. Кормит страну пищей из теле-Макдональдса; участвует в её приготовлении — не церемонится, не брезгует. Не знаю, может у них такой формат, но от поведения этого богато разодетого в бутиках жюри в нос бьёт запах советской мастики, сытных сосисок из номенклатурных буфетов и вонь коллективной шкурно-аппаратной травли на худсоветах. Зато там «тепло и сыро». «СЧАСТЬЕ ЕСТЬ!» Если знать — когда, с кем и что… И за что…

Но я так и не понял — художник может быть придворным шутом?

Source URL: http://ostankino2013.com/korporativnaja-jetika-bez-korporativnoj-solidarnosti-ili-ostankinskie-impotenty.html