Мои останкинские сны и субъективные мысли

Бунт на 6 000. Инструкция к применению

Я сам напросился — 2 марта 2009 года меня уволили с Первого канала. Это был понедельник.

По словам Олега, это произошло так.

Днём его вызвала к себе руководитель Студии спецпроектов. Наталья Никонова сидела, откинувшись на спинку своего огромного кресла — чёрного, кожаного; в окружёнии своей большой свиты: креативного продюсера «Зелёной Студии» и Первого канала Виктории Эль-Муалля и исполнительного продюсера «Зелёной Студии» и Первого канала Юлии (Гюльнары) Ильчинской[146].

Дамы собрались на праздник.

— Ты увооооолен! — протянула Никонова высокомерно, с наслаждением и стала следить за лицом коллеги.

— Хорошо, — спокойно сказал Олег. — Давайте приказ.

— Нет. Ты не понял! Ты увооооолен! — повторила дама и посмотрела на других дам. — С 5 марта. Ну, понимаешь, в стране… ээээ… в мире экономический кризис. Тяжело…

— Я всё понял. Давайте приказ.

Противоположный лагерь пришёл в замешательство — минуты на четыре-пять. Женщины смотрели друг на друга. Возможно, они ждали истерики от Олега.

— И ты ничего не хочешь сказать? — с подозрением и осторожно спросил теле-босс в большом кресле.

— Только я уволен? А ребята из нашей редакции?

— Ну. Ну, Мирзоев ещё. Ты… передай ему.

Олег собрал нашу «оппозицию» и передал.

— Ну, и отлично! — говорю я. — Это надо отметить. Наконец-то, мы с ними расстаёмся.

— Представляешь? — рассмеялся коллега. — Эти гениальные люди даже приказ неправильно составили. Написали — «в связи с истечением срока трудового договора», а он у меня заканчивается в июне. Мало того, датой подписания приказа указали 5 марта, а не сегодняшнее число[147].

На Первом канале всё делалось гениально, «с креативом». Даже увольнения сотрудников.

Как я уже говорил, у меня — в отличие от Олега, у которого действовал договор с ОАО «Первый канал» — трудовые отношения юридически оформлены были с ООО «Зелёная Студия», принадлежащей супруге Константина Эрнста Ларисе Синельщиковой. Как и у большинства сотрудников редакций Студии спецпроектов телеканала. Такая схема давала возможность теленачальству не только воровать, перепродавая на бумаге друг дружке телепродукцию, но и снимало с главного СМИ страны все обвинения в массовых увольнениях. Дескать, это же не с Первого увольняют — это же другое юрлицо!

А массовые увольнения начались ещё осенью 2008 года. В первую очередь избавлялись от «технарей» — операторов, монтажёров, водителей — и сотрудников административных служб. Большинство этих коллег числились в компании «ТехноСтайл» и ещё в одном «юрлице» с названием, ассоциирующимся у меня с оргиями галлов и римских легионеров Юлия Цезаря — «Катапульта Продакшн». А также в других шарашкиных конторах, принадлежащих абсолютно конкретному физическому лицу — Синельщиковой Л.В.

Из уволенных до нас — осенью и зимой — никто не протестовал. В открытую. Возмущались — да. Возмущались…

Я предлагал помощь некоторым тем коллегам. А они только возмущались. Не стану же я вместо них в суд идти. Акции устраивать, если они сами против…

Однако, руководство Первого всё же опасалось эксцессов. Это видно по тому, как подошли к увольнению «творческих» сотрудников — редакторов, продюсеров.

Это была хитроумная, многоходовая операция. Ну, и конечно же, креативная. Это же Первый канал. Без креатива тут даже в булочную — за хлебом — не ходят.

Договоры с «Зелёной Студией» у всех заканчивались в конце 2008 года. 30 декабря на общем собрании с сотрудниками всех редакций руководитель Студии спецпроектов Первого канала Наталья Никонова объявила, что до лета будущего года никаких массовых увольнений не будет — мол, там и кризис должен закончиться. После этой высказанной вслух мысли все обрадовались — раздались искренние рукоплескания: коллеги стали друг друга поздравлять, шутить, а две экзальтированные редакторши стали плакать, причём одна из них — истерично.

Сидевший рядом со мной Олег больно ткнул локтём в бок и стал передразнивать:

— А ты говорил: «Они народ разгонят. Увидите! Прямо под Новый год!» Оливье, мол, у вас в горле застрянет. Панику сеял. Не сработали, Эльхан, твои логические конструкции…

Не разделял я проснувшиеся вокруг оптимистичные настроения. Во-первых, собрание проходило в студии «Пусть говорят». Это было слишком символично — как если в тюрьме Абу-Грейб вести беседы о пользе раздельного питания для старородящих мамочек. Во-вторых, обычно надменная Никонова выглядела противоестественно смущённой. Сотрудники сидели там, где обычно рассажена массовка, а начальство — в центре студии, за небольшим столом, но Никонова постоянно вскакивала со стула — то, забыв о нас, суетливо озиралась, то натянуто улыбалась залу, нам, слащавой улыбкой.

— Мы сейчас не успеваем подготовить нормальные трудовые договоры на следующий год, — неубедительно оправдывалась начальница. — Сегодня подпишите месячный контракт — до конца января. А потом мы всё подготовим. Честное слово!

Третье, что вызывало подозрение — заявление о смене официального главы ООО «Зелёная Студия»: зиц-председателя Андрея Макарова на зиц-председательницу Ольгу Андрееву. Оба были тут же и тоже вели себя странно.

— Никакого кризиса нет! И скоро все это поймут! — стал намекать бывший гендиректор в прощальной речи.

Потом Макаров, как всегда одетый в стиль а-ля Гаврош — бунтующего, но, вообще, сытно питающегося «дворового пацанчика в душе»; ну, как выглядел в 90-е Гарик Сукачёв в своих клипах — как всегда коснулся своей любимой темы «о новых гаджетах». Но когда он ещё раз намекнул на что-то грядущее — что-то, с чем он не согласен и потому умывает руки, Никонова в панике прервала главу независимого юрлица, а тот уселся неподалёку и с очищенной совестью уставился в свой дорогой iPhone.

— Хороший мужик! — шёпотом заявил Олег и стал со всеми хлопать любителю техигрушек. Я не хлопал и делал всё, чтобы это видели окружающие — у меня потребительская аллергия на жанрово-стилизованную одежду из бутиков.

А вот новый гендиректор «Зелёной Студии» Ольга Андреева напоминала бухгалтера разваленной рейдерами животноводческой фермы из Подмосковья — внешним видом, образом мысли и даром речи. У неё дрожали руки, встать со стула не смогла и, после двух попыток, сидя произнесла короткий текст, из которого я разобрал — толи она смущена, толи ей стыдно, но она согласна что-то сделать, во всём «прислушиваясь к окружающим»…

Кстати, как выяснилось почти в тот же день, в прошлом Андреева была частным репетитором детей Ларисы Синельщиковой по английскому языку. Не знаю, удалось ли ей чему-то научить капризных отпрысков, но курьёзную телевизионную карьеру она сделала — появилась на Первом канале год назад, чтобы играть роль человека, ставящего по указанию Семьи нужные подписи. И вот эту вот дамочку Константин Эрнст назначил потом телеакадемиком — ввёл в состав Академии Российского телевидения. Ещё раз! Она — Ольга Николаевна Андреева — ежегодно участвует в раздаче наград «ТЭФИ»! Хорошо!..

Плохоотрепетированный спектакль в студии «Пусть говорят» коллег не насторожил.

Действительно, в конце января уже нового 2009 года за два дня до окончания действия январского контракта всем сотрудникам «Зелёной Студии» раздали срочные договоры сроком до июня, коллеги их подписали и сдали в отдел кадров — на визирование руководством. Но обратно на руки их не получили. Но успокоились.

А 28 февраля почти сотне сотрудников Студии спецпроектов объявили об увольнении. Меня в тот день на работе не было — после записи программы «Общее дело» две недели пролежал дома — по диагнозу врачей, осложнения из-за нервного истощения — но коллеги описали, как это было.

От кабинета Ольги Андреевой в один конец останкинского коридора растянулась длиннющая очередь «вызванных на беседу»: они жались к стенке, друг к дружке, подавленные разговаривали шёпотом — некоторые рыдали — и, коротко упираясь, всё же послушно заходили к начальнице как в распростёртые объятия мясника на скотобойне. А вся противоположная часть коридора, то есть другой его конец, деятельно кипела жизнью — тут только разместили редакции Первого канала, работающие над подготовкой и проведением «Евровидения-2009», на ближайшие месяцы главного занятия и источника дохода всей семейки Эрнст-Синельщикова и родни: несли ящики с новеньким, ещё не распакованным оборудованием, дорогой техникой, коробки с документами, перетаскивали мебель и важно расхаживала свежая партия сотрудников. К новому зиц-председателю некоторые коллеги заходили целыми редакциями. Говорят, когда кто-то осмелился заметить Андреевой, что это же, мол, массовые увольнения, это же запрещено ТК, бывший репетитор английского языка изнеженных детей мадам Синельщиковой вздохнула тяжело, посмотрела в окно и сообщила: «Ну, чем вы себе голову забиваете?! Посмотрите в окно — какая погода! Весна приходит. Надо радоваться жизни!» Клялась, что она-то «на стороне увольняемых бедненьких» — её саму, дескать, заставляют. Вот, сами убедитесь. Включает громкую связь на телефоне и набирает бухгалтерию: вот, мол, я не скрываю — нам ведь бюджет урезали. А на том проводе сотрудница, пару раз удивленно поддакнув, под конец разговора — её же не предупредили — возьми и брякни: «Ольга Николаевна, я те самые 400 тысяч Вам в сумочку положила. А завтра я ещё полож…» И тут будущий телеакадемик, густо покраснев, в панике принялась лихорадочно нажимать на кнопки телефона, чтобы отключить функцию…

Дата была выбрана специально. Ведь это был последний рабочий день месяца — коллег увольняли по истечению срока действия предыдущего январского договора. То есть задним числом. Чтобы они не успели оспорить решение работодателя в суде.[148] Такая креативная мысль начальства до меня сразу и не дошла — про эту норму ТК я знал, но трудовая книжка-то моя находилась в отделе кадров и копии приказа мне никто не выдавал. Я и успокоился.

Я успокоился, когда Олег в понедельник сообщил о нашем увольнении. Я был спокоен. Мне стало хорошо. Вдруг. Ведь я ухожу отсюда. Я их больше не увижу! Мне не придётся доказывать, что цыгане такие же люди, как я, Аида Ганеева, Наталья Никонова, Константин Эрнст, Игорь Сечин, Алексей Кудрин и даже — прости Господи! — Синельщикова Лариса Васильевна. Что Великая Отечественная — это далеко не михалковский взгляд на неё в виде порно-комедии с фейерверками. Что ансамбль детей-алкоголиков-скрипачей — явление, в природе несуществующее. Что носки не летают…

Но гениальность руководства Первого канала меня разбудила. Они тут придумали правила игры, удобные для себя. И заставляют меня — говорю за себя — жить по этим правилам. Они хотят отнять у меня право на мнение. Конечно! Главная их — людей, которым свалилась в руки власть — беда: они поверили, что люди бараны. «Пипл всё схавает»…

В тот же вечер 2 марта меня попросила зайти к ней Ольга Ванцова, заместитель гендиректора «Зелёной Студии».

Эта молодая девушка, к которой я хорошо относился, оказалась очень исполнительной.

— Ой, я так расстроена, Эльхан. Так расстроена! — щебетала почему-то радостная Ольга. — Таких сотрудников увольняют. О чём они думают?!

Потом некоторое время она со мной кокетничала. Это меня не насторожило.

И вдруг — вижу — тихо-тихо подталкивает какую-то бумагу.

— Это что? — спрашиваю.

Девушка замялась. Читаю шапку — «Договор об оказании услуг». Стоит дата — 30 января 2009 года, срок действия — до 28 февраля.

— Понимаешь, у тебя сумма за февраль крупная получается. Вы же дополнительную работу выполняли, так? Вот. Чтобы компания эту сумму могла выплатить, надо тебе этот договор подписать.

Такое у меня в работе случалось, иногда так мне оформляли премии. Правда, не на Первом канале.

— Это формальность! Формальность! — гипнотизировала Ольга. — Ну, что ты его читаешь?

Что-то мне в её голосе не понравилось.

— Точно меня будут увольнять по тому договору, который мы подписывали в январе — до конца мая?

— Ну, конечно! Какой вопрос! Ты же весь февраль по нему работал. А это — так, формальность! Подпиши, пожалуйста! Ну, подпиши!

— Кстати, Ольга — где он? — продолжаю я её расспрашивать и подписываю документ. — Я его уже целый месяц не могу у тебя получить.

Тут Ванцова вырвала у меня из рук подписанные бумаги и изменилась.

— Извини, мне надо бежать. Столько дел! А за договором заходи через пару дней.

Так Ольга Ванцова в тот и на следующий день обманула ещё несколько коллег из «Зелёной Студии». Но её мне очень жалко.

Через два дня случайно сталкиваюсь с ней в коридоре и спрашиваю, где, мол, мой обещанный договор. И вдруг она преобразилась в злую, но чем-то удовлетворённую женщину.

— Всё! Тю-тю ваши договоры! Уничтожены они. А уволят вас задним числом — за февраль вам заплатят и всё! Что же вы все подписываете этот договор об оказании услуг, а?!

Я промолчал, а Ольга звонко рассмеялась и прежде, чем убежать, кинула в мою сторону:

— Какие же вы котята слепые. Одно удовольствие вас всех дурить!

Операция Первого канала прошла успешно — я лично разозлился. И открыл Трудовой кодекс. Вот с этого и началось освобождение.

Не мог понять, почему настолько креативно провели увольнение. Ну, сделайте это красиво. А ведь многие думают — это же Первый канал, здесь работают только суперпрофи.

Олег собрался идти в отдел кадров телеканала. Консультирую его.

— Скажи им, что тебе полагается по ТК компенсация за неиспользованный отпуск — за 21 день.

На всякий случай сам ему подсчитал. Минут через пятнадцать возвращается.

— Говорят, что впервые слышат о компенсации за неиспользованный отпуск. Я им: «Посмотрите в Трудовом кодексе — статья 127». А они мне: «У нас нету Трудового кодекса».

— Может, они притворяются. Это же бред!

— Да нет. Действительно удивились. Сказали зайти позже — выяснят.

Выяснили. Поразились. Заплатили.

Захожу в отдел кадров «Зелёной Студии».

Девушки ведут себя подозрительно — заискивают, улыбаются. К чему бы это? Ааа… Пытаются уговорить меня подписать акт приёма-сдачи услуг к Договору об оказании услуг[149] — Ванцова забыла, поторопилась с откровениями. Отбиваюсь. Начинают умолять. Даже унижаются: «Ну, что Вам стоит, а? Ну, пожалуйста. Вы же хороший…» Сдерживал себя, но потом рассмеялся.

После того как отказываюсь, дамы меняются. Кому-то позвонили, что-то сообщили. И вдруг стали высокомерные. Злобные. Пасмурные. Два раза прозвучало злорадное: «Так тебе и надо!» Опять рассмеялся. Это рабское. Рабы. Рабы, которым надо перевыполнить указание хозяина.

Забираю трудовую книжку. Сотрудник отдела кадров Анастасия Багреева, пытаясь отвлечь внимание, протягивает Журнал учёта движений трудовых книжек.

— Вот тут надо поставить дату 29 января этого года. Вот, вот тут. Сейчас графу заполню.

Начинает вписывать мою фамилию. То есть они даже не фиксировали, что моя «трудовая» находится у них. Останавливаю её.

— Поставлю сегодняшнее число — 5 марта. И всё!

— Нет! Нет! — закрывает журнал своим телом. — Тогда не отдам трудовую.

— Конечно! — беру «трудовую» и ухожу.

— Ну, пожалуйста! — кричит вслед Багреева. — Ну, напиши: 29 января. Вернись, пожалуйста!

Чего они так стараются? Им-то что от этого?

Только вышел из отдела кадров, получил смс от Лёши Федоренко с таким текстом: «Из книги апостола Иакова (5:1,3,4). «Послушайте вы, богачи! Скорбите и рыдайте, ибо на вас надвигаются несчастья. Вы скопили сокровища свои в эти дни последние! Работники, трудившиеся у вас на полях, собрали для вас урожай, вы же им не заплатили. И теперь они взывают громко, и вопли их достигли слуха Господа».

Да, коллег из Останкино было не узнать…

На этажах, где расположены редакции Студии спецпроектов, пробуждалась жизнь. Сомнения, напитавшись, подкрепившись обидой на высокомерие начальства, перешли в робкие возражения, а потом и в громкую критику.

Некоторые сели писать жалобы в трудовую инспекцию. Почти все консультируются с юристами. Были и такие, кто готов к решению спора в суде, и даже озвучивает это не только «своим», но и некоторым второстепенным начальникам.

К нам с Олегом идут за советом. Говорят: «Вы же Трудовой кодекс читаете…» Перезнакомились со многими редакторами-коллегами. Выглядят как живые. Взгляд изменился, голос изменился, походка, осанка. Сила.

Инспекция, суды, жалобы — такое ещё месяц назад на Первом канале невозможно было представить. Но… Это не то. Чувствую, что не то…

Идея организовать протестную акцию на Первом канале пришла мне в голову утром на следующий день после общения с отделом кадров, когда я её — голову — намылил под душем. Сколько мыслей — хороших и не очень (в том числе и намерение опубликовать этот дневник) — появлялось у меня во время этого процесса, сколько тем для репортажей! Больше только перед сном.

Так вот, стою я под струями воды — и вдруг меня ошпарило. Точно — голодовка! Забаррикадироваться на рабочем месте в Стакане и объявить бессрочную голодовку. Всем уволенным — массовым протестом на массовое увольнение.

Я боялся. Очень. Боялся своих мыслей. Что кто-то о них догадается. Прочитает мою душу. Боялся даже думать об этой акции. Что разрывавшее меня внутри чувство станет известно окружающим…

Я чувствовал себя свободным. Чувствовал себя сильным перед Системой. Что хотя бы на короткое время могу оказаться на равных с Системой. Сделать ей больно. Отомстить ей за своё рабство. За своё малодушие.

Ни с чем несравнимое ощущение это чувство свободы.

Состояние — как после сна. Ты проснулся! Протёр глаза. Всё становится ясно. Начинаешь чувствовать — руки, ноги, всё тело и себя. Понимать себя. Верить себе. Вокруг даже словно становится светлее. Больше света. И воздуха.

Ты помнишь своё гипнотическое положение. Свой статус сомнамбулы. Помнишь, что с тобой делала — или пыталась делать — Система. И мстишь за её подлость. И за свое малодушие!! За будимого в тебе мистера Хайда.

Это тоже азарт. Это тоже как наркотик. Вернее, как чувство счастья. Эйфории. Я — человек! Мыслящий! Чувствующий! Живой! Раз борюсь — значит живой! Значит существую!

Это и ощущение силы. Реальной — необъяснимый прилив физической силы. И духа.

Особенно силы. Своей силы. Тем более, когда знаешь Систему изнутри. Знаешь все её слабые стороны. Слабости. А внутри у неё всё слабое. Болезненное. Прогнившее.

Первым, кому я предложил участвовать в акции, был Олег.

Сейчас-то понимаю — то, как это происходило, выглядело со стороны смешно.

Коллегу я застал в нашей редакции на 13-м. Взял его за руку и без объяснений отвёл в «курилку» на 10-ом этаже. Проверил, нет ли кого-нибудь на верхнем и нижнем этажах. Вынул сим-карту и батарейку из своего мобильного и ничего непонимающему Олегу указал сделать то же самое — мне знакомые ребята из спецслужб объясняли, что после этого подслушать телефон невозможно. Ну, паранойя! Ещё подстраховались — отошли от «мобильников» на несколько шагов. И только после этого шёпотом рассказал другу о своём плане.

Бедные мы. И глупые. Семьдесят лет нас запугивали тотальной слежкой в Советском Союзе. И десять лет — в новой России. Конспирация стала гражданской привычкой. Бестолковой.

Система-то внутри трухлявая. Её сила, мощь — это витрина. Это, в основном, из-за наших страхов…

Олег согласился сразу. Обрадовался. Глаза заблестели. Тоже проснулся.

А вот все остальные, кому мы предлагали присоединиться к нам, отказывались. Я лично такого — чтобы отказывались все — не ожидал! Говорили, что боялись. Мол, получат «волчий билет», не смогут потом найти работу в профессии, в Системе. Хорошо ещё, что не сдали.

Были и те, кто помог. Но пойти с нами побоялись. Ничего. Ничего. Не сразу. Не сразу. Хотя, может, не надо оправдывать их…

«Волчий билет». Я понимал, на что идём. Ещё в конце января мы с Олегом собирались уходить с Первого, но тогда нам продлили контракты до конца мая. Договорились о новом месте работы с нового телевизионного сезона, с осени.

Потом это мартовское увольнение. И тут у нас была возможность начать новый проект на другом телеканале — Олег придумал и предложил ему репортёрскую программу. Даже нашёл спонсоров для неё. Но мы всё же пошли на эту акцию протеста.

Понимали, что теперь у нас перспективы в телевизионной журналистике нет. Я лично отлично понимал! Да я и сейчас считаю, что мы поступили правильно. Это же чувство свободы. Пленительное чувство. Ничего не может быть лучше! Это же как начать летать, осознать, что можешь летать, а тебя до этого долго заставляли ползать. Убеждали, обманывали, дескать, можешь только ползать. Разве освобождение не стоит какого-то «волчьего билета»?! «Чёрной метки» от Системы?!

Слабость Системы в том, что она уверена в своих силах, в своих рядах, но при этом бойцами у неё — рыхлый пугливый раб. А ведь раб в Системе, за Систему — лишь до того, пока она сильна.

Они думают — все башмачкины. Даже акакий акакиевич может в лоб дать. Даже среди сотни найдутся двое глупых рабов.

«Волчий билет»… Никогда не думал, что чувство свободы стоит так дёшево. Вся акция обошлась нам приблизительно в шесть (!) тысяч (6 000) рублей — на двоих.

Олег придумал транслировать акцию в Интернете в прямом эфире. Зарегистрировал сайт — www.realrussia.tv. Купили USB-модем Yota для беспроводного автономного подключения к Интернету. Тогда он стоил пять тысяч рублей, везде рекламировался (в том числе и главой государства), но оказался пустышкой — скорость низкая, постоянные сбои, цена за обслуживание высокая; но для той акции сгодился. Хотели использовать ещё и пару веб-камер, но не нашли дешёвых — мы-то были уверены, что всё оборудование после акции у нас арестуют. Решили ограничиться встроенной камерой со старого ноутбука. Во-первых, не жалко, во-вторых — камера с таким низким качеством передаст реалистично происходящее, создаст эффект непостановочного, неприглаженного, «живого» видео — «картинки», от которой зритель уже отвык.

Остальные расходы у нас были на воду — купили несколько бутылей (почти 30 литров воды) на тот случай, если голодовку нам всё же удалось бы провести, и акция продлилась бы несколько дней. Хотя Олег предполагал, что мы продержимся внутри здания всего несколько часов, я готов был к продолжительному протесту — настоял, чтобы коллега тоже взял с собой какие-нибудь тёплые вещи, одеяло. Сам ещё запасся и блоком сигарет.

Готовились основательно. Всё продумали. Необходимое для акции мы завезли в редакцию за несколько раз, чтобы не вызвать подозрение.

Я уже писал, что расположенная на 13-м этаже АСК-1 наша редакция схематично представляет собой длинный коридор, в котором гипсокартонном сооружены четыре длинные и узкие, как гробы, сквозные комнаты. Мы решили, что забаррикадируем главную входную дверь и длинный коридор — самое узкое помещение в редакции — ведущий в единственную большую первую комнату, где обычно проводились наши «летучки». А ноутбук поставим на стол Аиды, стоящий в противоположной стороне от коридора, и веб-камера будет снимать как нас, так и этот забаррикадированный коридор.

— Если что, можем отступить в три следующие комнаты, — говорю я Олегу во время «рекогносцировки».

Решили начать акцию рано утром — когда начальство Первого канала ещё спит. Эрнст появляется в «Останкино» к часу дня, руководители рангом ниже — немного пораньше.

Заранее был подготовлен пресс-релиз для рассылки по СМИ, российским и зарубежным. Помимо информации о нарушениях ТК и голодовке, добавил в него и угрозу самосожжения — в случае применения силовых действий против нас.

Конечно, сжигать себя никто не собирался — в прямом смысле слова. И, кстати, большинство звонивших во время акции коллег очень хорошо понимали — это форма для привлечения внимания, ясный образ, символизирующий демонстративный, радикальный протест. Если уж быть нескромно откровенным — обобщённая ассоциация о крайней степени отчаяния, выраженная через действия конкретных людей («это уже свои, коллеги! знакомые нам коллеги») в конкретном, известном, но неожиданном (Останкино!) месте. И кто хотел, тогда понял. Кому надо было, тот нашёл. Лично для меня самосожжение — это тот самый «волчий билет», который меня с нетерпением ждал. Это чётко осознаваемый мною неминуемый разрыв с тем, что называют сейчас «профессией тележурналиста» — из Системы-то выбрасывают даже за одну только мысль о протесте. Да, я сжигал мосты! Я рвал с Системой! Но уж эту метафору я точно не думал, что кто-то разгадает.

Была ещё одна цель в озвучивании такой «угрозы». Понимал, что противоположному лагерю понадобится какой-нибудь негатив о нас. Однозначно — Система ведь не понимает диалога, сама мысль, что с кем-то надо что-то обсуждать на равных выводит её из себя. А багаж образов, как и сам гениальный и креативный мыслительный процесс «автоматчиков партии» — карманных «журналистов» и силовиков-«аналитиков» — до неприличия предсказуем, но до смешного бессовестен. Так вот. Угроза самосожжением — это та зацепка негатива, за которую могла ухватиться противоположная сторона. Достаточный для приготовления их информационного «яда» «ингредиент». Кому надо было, тот нашёл. И стал говорить и писать — вот, они готовы себя сжечь, они, мол, неадекватные. Нормально! К этому мы были готовы. А то бы пришлось оправдываться, что у нас действительно нет с собой ни оружейного плутония, ни нигерийского героина с дагестанскими фальшивыми долларами. Ну, и, наконец, что шахидами мы не являемся, как и двойными агентами Ми-6, и в течении многих лет не делились с Лондоном гостайной — сведениями о «серых» схемах на Первом канале и НТВ.

Олег предлагал купить два специальных костюма из огнеупорной ткани — такие используют каскадёры во время съёмок спецтрюков в кино. Но они оказались дорогими; зато выяснили про спецодежду для сварщиков из брезента с огнезащитными свойствами — по 500 рублей каждый. Коллега говорит, наденем их во время акции: «для полноты образа — вдруг, гореть придётся».

Хорошо, что эта идея коллеги не прошла. Как представлю себе эту «картинку» во время онлайн-трансляции: какие-то два взрослых парня сидят напротив друг друга на странных грязных, зассанных диванах; оба в негнущихся брезентовых костюмах-комбинезонах; смотрят друг на друга, по сторонам озираются, в затылках чешутся — чего-то ждут…

Точно — был бы полный образ. И народ рассмешили бы. Сам до сих пор без смеха не могу вспоминать о том предложении. Ещё бы противогазы надели бы. Для конспирации. Или для защиты от газа, если вдруг «силовики» его используют. Вот, только по телефону в нём говорить трудно…

Смешно. Ну, мы же не каждый день акции протеста проводим. У нас профессия, вообще-то, другая.

Думаете, Система умнее? Да?

Мы с Олегом постоянно опасались, что наши приготовления заметят. Ведь по бумагам, официальным отчётам — «Останкино» защищено как ядерный реактор. Всё-таки, стратегический объект, режим, государственная охрана. Камеры везде развешаны. На каждом шагу. Одна — прямо над входом в нашу редакцию…

Нет, по бумагам они все работают, деньги ведь на них выделены. И потрачены…

А, оказалось, из всех этих камер слежения работает лишь десять процентов. В основном — в лифтах. Остальные — муляжи. Бутафория.

А мы боялись, что про акцию узнают. Когда таскали воду — боялись. Носили одеяла, одежду — боялись. Отворачивались от камер. Ходили по несколько раз. Эх, столько времени зря потеряли!

Стратегический объект. Система умнее. Конечно…

Акцию мы планировали провести 17 марта. До этого числа нам должны были перечислить зарплату.

Да, ждали денег. Своих денег. Заработанных. Оплату нашего труда.

Удивительна логика руководства Первого канала — ведь, по ТК, полный расчёт, в том числе компенсацию за неиспользованный отпуск, я должен получить в день прекращения трудового договора[150] — то есть, по выбранной работодателем тактике, в конце января. И в то же время на т. н. зарплатную карту мне в середине февраля и марта переводят деньги на основе договора заключённого работодателя с банком на обслуживание в рамках зарплатного проекта.

Ну, увольняете задним числом — так сделайте это красиво! Чтобы я вам ещё и спасибо сказал. А тут…

Система умнее…

16 марта одновременно подали исковые заявления в Останкинский районный суд. И в тот же день разослали «письма счастья». Так мы назвали официальные заявления-жалобы — президенту Медведеву Д.А., Уполномоченному по правам человека Владимиру Лукину, председателю Комитета Госдумы по труду и социальной политике Андрею Исаеву, зампредседателя Комитета Госдумы по конституционному законодательству и государственному строительству Виктору Илюхину и зампредседателя Комиссии по трудовым отношениям и пенсионному обеспечению Общественной палаты Татьяне Алексеевой.

Пусть не говорят потом, что мы не воспользовались их институтами — бутафорией Системы.

Такой же бутафорией, как останкинские камеры слежения…

17 марта. Акцию пришлось перенести. В назначенный день утром мы не смогли попасть в редакцию — накануне сменили замки на входной двери. И в тот же день нам обоим отключили корпоративные телефоны.

Мы вдруг подумали, что нас, наконец-то, заподозрили. Но наши электронные пропуска в Останкино действовали.

Странно…

Походили по Останкино. Никто не смотрит на нас как на заговорщиков.

Ладно…

Кипение от обиды спало.

Бывшие коллеги из Студии спецпроектов Первого канала успокоились.

Смирились.

Снова испуг в глазах, усталость. Вялость. Прячут, отводят взгляд. Стыдливо здороваются и сразу убегают. Убегают те, кто ещё дней десять назад клялся «идти до конца». Чем страшнее клялись, тем быстрее сейчас убегают.

Покорились.

Некоторые договорились — приняли кабальные условия начальства: их берут обратно на зарплату, составляющую 50, а у некоторых даже 30 процентов от прежней. И были такие, кто согласился. Говорят: «Что тут поделаешь?!» По глазам видно, считают — им ещё повезло.

Кипение спало.

У них.

— Олег, теперь мы с тобой сообщники. Официально тебе заявляю о начале моей голодовки!

Коллега смеётся.

— А я начинаю завтра утром, — предупреждает он. — Ладно, пошли. Уже одиннадцать вечера.

Ночь на 18 марта. Проникаем в редакцию. Пока шли по Останкино, чуть не нарвались на свиту Никоновой — едва разминулись. Не надо нам с ними встречаться.

Спрятались в нашем «закутке» — так мы называли маленькое техническое помещение, дверь в которую находится у комнаты для «летучек». До часа ночи прождали там — пока все не ушли, пока в соседних редакциях не затихли голоса. Подремали…

Выходим.

Начинаем строить наши баррикады.

Входную дверь блокируем двумя диванами, столами. Крайний диван упирается в выступ стены, так что дверь раскрыть невозможно. Но на всякий случай в замок забиваем клинышки.

Старый телевизор, упрямо и символично показывающий только НТВ, наконец-то пригодился для настоящего дела. Его и все тумбочки редакции используем в качестве балласта, утяжеляющего основные элементы баррикады — диваны.

— Давай включим «ящик» во время акции на полную громкость, — говорю Олегу. — Там, с наружи служба безопасности Первого канала начнёт дверь ломать, а с этой стороны НТВ кричит. Пусть слушают конкурентов — бесятся.

Олег не смеётся. Больше кряхтит и комично ругается.

Оставшееся пространство коридора — узкое горлышко перед большой комнатой — заполняем кучами опрокинутых кресел и перевернутыми стульями, ощетинившиеся железные ножки которых напоминают мне рожны, а сама конструкция — танковые ежи.

— Если они дверь даже поломают, то тут пройти не смогут, — зло подытоживает мой сообщник. — Ноги себе переломают!

Я представляю себе эту картину и остаюсь доволен — качеством защитного сооружения.

— Ага. Мы с тобой прямо как триста спартанцев! А этот коридор — наш Фермопильский проход.

— Ну, бить мы никого не будем, — смеётся коллега. — Зато успеем отойти в следующие комнаты.

— Если только они сразу не начнут слева ломать стену, чтобы зайти нам в тыл…

(О таком манёвре служба безопасности Первого канала подумала на следующее утро, но не смогла (!) найти план помещения!)

Потом в нашем «закутке» конструируем подобие туалета — это обрезанная сверху большая 19-литровая тара из-под воды. Там же — и моя «курилка».

К четырем утра все приготовления были закончены. Часа три с половиной надо было отдохнуть.

Олег спокоен и сразу засыпает на одном из двух оставшихся в большой комнате диванов. А я ещё полчаса ворочался — от происходящего волнуюсь больше, чем на войне.

Ровно в восемь утра Олег включил видео-трансляцию, а я отправил первое письмо. Минут за десять мы разослали наше заявление по всем известным нам электронным адресам коллег.

Сидим. Ждём.

Проходит четверть часа.

Странно, ничего не происходит. Телефоны молчат.

Ещё пять минут позади.

И тут всё началось. Вдруг.

Первым, помню, позвонил Дима Перминов — тогда продюсер информационных выпусков на радиостанции «СИТИ-FM», а несколько лет назад мы вместе работали на НТВ.

Следующие два с половиной часа прошли в многочисленных интервью — объясняли ситуацию с увольнением, подробно рассказывали о нашей акции, о «серых» схемах на российском телевидении. Телефоны не умолкали, звонки раздавались одновременно. На многие мы даже не успевали отвечать. Обратил внимание — после одного из разговоров обнаружил, что у меня 28 непринятых вызовов…

— Мне только что звонил какой-то мужик. Назвался Шубиным, сказал, что он глава Телецентра «Останкино»?

Было уже начало десятого утра, когда Олег попросил меня оторваться от общения с коллегами.

— И что он хотел? Интервью у тебя брал?

— Ага. Эксклюзивное, — в ответ сыронизировал он.

Потом посмотрел на дисплей своего мобильного.

— Вот снова он звонит. Это его номер. Включаю громкую связь. Слушай!

— Ну, ребята, ну что вы творите, а? — жалобно затянул ещё не проснувшийся голос, совсем непохожий на голос современного начальника. — Вы же меня подставляете! У вас конфликт с Первым каналом — Телецентр тут при чём?! А? Парни, слышите?

— Мы приносим извинения всем сотрудникам службы безопасности Останкино и местным милиционерам, а также всем работающим тут коллегам — за доставленные им беспокойства из-за нашего трудового спора с Первым каналом. Поверьте, мы не хотим создавать проблемы третьим лицам. И наша акция…

— Да вы уже мне столько проблем принесли! — перебил Олега голос с отчаянием. — Вы не понимаете! Вы не понимаете!

— Но это же наше рабочее место! Наша редакция!

— Вы не понимаете! Вы не понимаете! — продолжал повторять крайне взволнованный человек, и я вдруг представил, кто уже сегодня помимо нас доставил ему проблемы.

— Скажите честно — есть у вас бензин? А-то у меня тут…

— Да нет никакого бензина! — крикнул в трубку Олег. — Нет у нас бензина! Я же уже говорил Вам!

— Это хорошо. А-то у меня тут… — снова недоговорил Шубин. — Подождите меня, я сейчас еду в Останкино. Я уже скоро. Сядем — по-мужски всё обсудим.

— Мы, вообще-то, собираемся тут голодовку продолжать.

— Ну, ребята! Ну, ребята! Ну, я вас прошу — меня не подставляйте!

И тут глава ТТЦ вспомнил:

— А где вы сидите? Где у вас… это… голодовка?

— На своём рабочем месте. В нашей редакции.

— А где? — в отчаянии бас перешёл на малодушный дискант. — Где она, ваша редакция?

Я ушёл в другую комнату, принимая входящий вызов «мобильника».

— Говорит командир 5-го полка милиции УВО при ГУВД по городу Москве Поповичев, — заявляет брутальный добродушный голос этого боевого офицера.

— Я Вас знаю, Евгений Владимирович. Извиняемся перед Вами и Вашими коллегами, но у нас тоже есть права.

— Выходить будете?

— Нет.

— Ну, надо же выйти.

— Когда-нибудь мы отсюда конечно выйдем…

— А где вы сидите?

— В нашей редакции — на 13-м этаже.

Голос полковника милиции сказал «Мммм» и осёкся.

— В АСК-1, - на всякий случай добавил я.

Потом была пауза — полковник помолчал, и связь прервалась. Я знал этого офицера с хорошей стороны и уважал его. До осени того года.

Минут через десять ко мне дозвонился ещё один забавный человек.

— Эльхан, ты меня узнаёшь? Я Андрей Куницын. Мы с тобой на НТВ вместе работали. Помнишь?

— Не очень, — соврал я.

— Ну, ладно, — мягко и дружелюбно ответил мне тем же голос ведущего программы «Очная ставка». — А у вас точно бензина нет?

— Нет, бензина нет. И других горючих материалов тоже. Есть только зажигалка.

— А где вы проводите свою акцию? Я так понял на 13-м, но где — мы найти не можем.

— «Мы»?

— Ну, да. Я тут с оператором — хотим снять дверь вашей редакции.

— Да пожалуйста, — «поверил» я. — Комната № 13–18. Это же редакция программы «Участок». Я думал, все уже догадались.

И только после такого ориентирования наше месторасположение было обнаружено.

Минут через пять во входную дверь стали ломиться — громко стучали, дёргали за ручку, пытались сломать. Потом снаружи раздались два вопля. Мы тогда этого не знали, но, рассказывают, это был сам Константин Эрнст — не выспавшийся, рано покинувший постель, небритый, даже не принявший утренний душ. Ну, хоть раз пришёл вовремя на работу. Как обычный пролетарий.

Правда, мне верится с трудом. Но говорят. Говорят ведь.

Уже половина одиннадцатого. Олегу на мобильный постоянно названивает гендиректор ТТЦ Михаил Шубин.

— Эльхан, он утверждает, что из-за нашей забастовки Телецентр остановит работу, вещание прекратится на всю страну.

— Ну, и отлично! Вся страна нам спасибо скажет.

— Я не шучу. Этот Шубин говорит, что нас тогда посадят.

Тут у нас с сообщником происходит спор — ведь мы договорились, что все решения принимаем сообща.

— Дружище, ты действительно веришь, что они остановят работу Телецентра?!

Через мгновение сам едва не поверил подобному обману.

— Эльхан, это я, я, родной.

— Кто это? — не узнаю голос.

— Я, я — Андрей Куницын.

— Ааа. Говори.

— Я тебе по секрету хотел сказать. Здесь готовят силовую операцию.

— Ну и?

— Уже прибыли спецподразделения. Они уже здесь всё заняли. А на крыше видел снайперов. Так что вам, наверное, надо выходить. То есть не «наверное», а надо выходить. Мы на НТВ так за вас переживаем, дорогой.

Силовую операцию я предполагал. Но со снайперами меня удивили. Хотя от них всего можно ожидать.

— Алё, алё. Эльхан, ты пропал, — нарушает мои размышления ведущий программы «Очная ставка».

— Андрей, что же ты с телефона Поповичева мне звонишь?

— А это Евгений Владимирович дал позвонить. Вернее, посоветовал. То есть я у него телефон попросил. Понимаешь, началась эвакуация всего Телецентра.

В последнее не верится. Но снайперы не вылезают у меня из головы. У Ксеркса снайперов не было. Это нечестно.

И для этих главное — «картинка». В одиннадцать наша онлайн-трансляция прекращается — на нашем этаже отключили электричество. Батарейки у ноутбука Олега тоже старые, уже год не держат энергию. Им повезло, что у нас бюджет маленький. Мы же не Первый канал.

— А если штурм будет? — наталкиваюсь на вопрос коллеги.

— Ага. Как в Беслане, — ухожу я от неприятного мне ответа.

— А вдруг?

— Да не пойдут они на это!

Но в том, что выстраивает Олег, логика есть.

— Для нас что главное — чтобы мы сегодня вечером у себя дома были, а не в СИЗО. А наша акция уже дала результат — мы о своём протесте заявили. Мне из Госдумы депутат Николай Коломейцев звонил. Поддержал нас. Говорит, что в парламенте будут сегодня наш вопрос обсуждать. Потом. Сейчас левые молодёжные организации пикет провели перед Останкино — в знак солидарности с нами. Смотри, сколько коллег звонило! А сколько людей вдохновилось нашей акцией!

Из-за двери снова раздались крики. «Ну, ребята! Вы подставляете нас! Мы же ни при чём. Я обещаю как мужчина!» и пр. Это последние десять минут периодически надрывается наконец-то приехавший гендиректор Шубин.

— Михаил Маркович, ну, сейчас ответим! Ну! Потерпите, ну! — жёстко бросает Олег «Хозяину Останкино», обернувшись и заглянув вглубь коридора.

Меня этот жест развеселил — в чём-то коллега прав. Потому что снаружи наступает послушная тишина.

— Ну, ладно. И на этом тебе спасибо!

— Чего? — не понял Олег. — Пошли!

— Ну, пошли…

И мы стали разбирать наши прекрасные качественные — непокорённые! — баррикады.

Весь тот день Первый канал хранил молчание. Да, целый день. Никаких комментариев. Руководство, пресс-служба отказываются общаться с журналистами — трубки бросают, грубят, обвиняют. «Первый канал произошедшее не комментирует!»

Начальство попряталось в кабинетах и проводит совещания. Бесконечные совещания. Что можно так долго обсуждать? Да они понять не могут. Мол, как это так? кто-то взбунтовался? это же рабы! они голоса не имеют! невозможно, чтобы кто-то из них по собственной воле какие-то акции проводил! не-воз-мож-но!!! что нам делать-то теперь, а? может, их с НТВ подговорили — ну, конкуренты нас так подставили? да нет! может, их западные спецслужбы наняли, а? сами? сами? не-воз-мож-но!!!

Сидят эти начальники друг напротив друга, ругаются, выясняют — как мы на Первый канал попали? кто нас туда привёл? Каждый себя выгораживает.

Коллеги рассказывают про первое тогда указание от начальства — запретили сотрудникам под страхом увольнения обсуждать нашу акцию. Даже с друзьями! Даже дома! Даже с женой — накрывшись одеялом! Я серьёзно — так и приказали: «Даже если дома спросят, молчите! Ни слова!»

Тем более с другими коллегами! Под страхом увольнения!

Какие же они трогательные существа эти начальники Первого канала.

Но это было во второй половине дня. А утром руководство напугал ещё и пикет левых молодёжных организаций перед Останкино.

Узнав про нашу акцию, активисты АКМ, «Обороны», «Трудовой России», «Левого фронта», НБП пришли к Телецентру нас поддержать — распечатав наше обращение в виде листовок, раздавали их собравшимся журналистам и посетителям Телецентра. Сами, мы к этим движениям не обращались. Многих из ребят мы знали по своей прошлой работе, и благодарны им за гражданскую позицию. Да вообще за помощь! Лично я многих знал по своей прошлой работе, по жизни — друзей, коллег. А после 18 марта многих узнал ещё лучше — кто, чего стоит…

И пока на самом большом СМИ страны играли в молчанку, Исполком «Левого фронта» оперативно распространил очень грамотный комментарий-обзор трудовой и хозяйственной политики на российских телеканалах, который заканчивался особенно импонирующим мне выводом: «Мы считаем, что в ситуации тотального произвола работодателей никакие обращения к высшим чиновникам не эффективны. Попранные трудовые права никто не отдаст. За них нужно только бороться, и бороться сообща…Чтобы выразить солидарность с товарищами по цеху, в отношении которых проявлен произвол, вообще достаточно личной активной позиции. Молчание побуждает работодателя к усилению гнёта. Решительный протест — заставляет его остановиться».

Да, пикетирующих было немного — они же собрались стихийно. Да, сотрудники милиции разогнали ребят уже через двадцать минут. Но как же они напугали этих забавных существ с Первого канала!

А в это время коридор десятого этажа Телецентра (АСК-1) было не узнать. Это территория руководителей Первого канала, среда их обитания. Обычно здесь тихо, чисто и воздух здесь особый — не влажный и не сухой — приятный, пропитан роскошными ароматами. У лифта стоит пост охраны службы безопасности — фильтрует проходящих, даже сотрудники телеканала не все могут сюда попасть. Потому что это не НТВ, здесь всё другое — и, например, у Константина Эрнста отдельный туалет, только для него (ну, ещё пару человек имеет туда доступ — но это личное), и это важное отличие между двумя российскими телеканалами.

Так вот. Обычно здесь тишь и благодать. Обычно люди здесь ходят только хорошо — дорого — одетые. Обычно улыбки здесь — как визитные карточки известных стоматологов, персональных. Обычно начальники передвигаются по этому коридору с важным видом, с достоинством, при ходьбе величественно раскачивая кто плечами, кто ещё чем. Даже какую-то бумажку обычно тут носят по-особому — аристократично: надо её держать в полусогнутой расслабленной руке, но при этом другую руку изящно вложить в карман брюк. И удивлённо смотреть по сторонам, потому что обычно бумажку несёт за небожителем специально нанятый для таких целей работник, который с полусогнутой спиной и глуповатой улыбкой на лице тихо, по-китайски, должен семенить за «хозяином».

А утром 18 марта тут всё вдруг изменилось.

По коридору бегали начальники, эти небожители — как заурядные малооплачиваемые редакторы. Невыспавшиеся, дурно пахнущие без утреннего душа — примчались на работу непривычно рано, надев, что попало под руку, даже зубы не почистив. А теперь скакали из одного кабинета в другой и «проводили совещания». Грызлись друг с другом, орали на подчинённых, шарахались от звонков с незнакомых номеров. И «проводили совещания». Бесконечные совещания.

А когда услышали про пикет левых движений у Останкино, начался хаос и паника.

— Что??? Когда же? Уже идут? — кричали друг другу прибавившие в скоростях небожители, вылетая из одного и влетая в другой кабинет.

Они очень боялись. Они не хотели умирать. Они ждали штурма Останкино. Серьёзно!

— Около метро ВДНХ видели большую группу вооружённых людей. Скоро они будут здесь!

— Вот-вот нагрянут Касьянов (?-!) и Каспаров (?-!) со своими боевиками (?-!).

— Надо звонить в Кремль и просить подмоги!

— Уже стреляют? Жертв будет много!

— Штурм будет как в 93-м!

— А Белый дом ещё не взяли?

— Можно отступать через 16-й подъезд…

В это трудно поверить, но так и было — рассказывали видевшие этих людей коллеги. Паника и хаос продолжались всего двадцать минут. И ещё столько же начальники не могли успокоиться и поверить, что пикет у Останкино был стихийной акций, а не спланированным иностранными спецслужбами эпизодом начавшейся в России «цветной революции». И наша забастовка в редакции на 13-м этаже — не отвлекающий от эпицентра массовых беспорядков манёвр.

Когда Олег стал открывать дверь, какой-то человек с грузной фигурой быстро просунул в образовавшуюся щель какую-то бумажку.

Я вначале ничего не понял — в этот момент общался по телефону с одним из коллег. Оказалось, это и есть гендиректор ФГУП «ТТЦ «Останкино» Михаил Шубин, а бумажка — написанная от руки расписка в том, что он, как официальное лицо, не имеет к нам ни финансовых, ни юридических претензий за произошедшее. Об этом Олег с ним договорился.

— А Мирзоеву общение с журналистами важнее, чем с нами, да? — жалобно прокомментировал мой телефонный разговор человек, которому нравится, когда его за глаза называют «Хозяин Останкино». — Можно, Вы отключите пока мобильные, мы обсудим кое-что, а потом — сами решайте? Пожалуйста, а?

Выходим.

Рядом с Шубиным стоит главный останкинский милиционер — Евгений Поповичев. В форме. И ещё какие-то люди — в штатском. Коридор на 13-м этаже пуст, но в самом его конце, у лестничной площадки, столпились какие-то люди и с интересом смотрят в нашу сторону. Значит, эвакуацию здания, даже этажа не проводили. Или же проводили, но как всегда.

Но больше всего мне запомнился другой человек из встречающих. Обычный работяга, с простой внешностью россиянина, зарплата которого уже многие годы не намерена наполнять московскую продовольственную корзину. Ещё его вид говорил: дети у него взрослые, да к тому же не родные, жена вечно пилит; одна радость в жизни: бутылочка пива — вечером, и дачка — летом.

Его я увидел последним — он стоял позади всех. И когда мы направились к лифту, человек этот шёл впереди, но пятясь задом — сохраняя дистанцию в три метра, не сводя с нас пристального взгляда. Особо он уделял внимание мне — прямо в глаза впился. Помню эту сцену, словно смотрю замедленную съёмку.

На нём была куртка пожарного; специальная каска на голове. И ещё брандспойт в руках — массивный, блестящий. Крепко сжимал он этот металлический наконечник, направив в нашу с Олегом сторону, как обрез: на кого из нас двоих смотрел — на того и наводил. А вот другой железный конец шланга, подсоединённого к брандспойту, валялся у человека в ногах, волочился, одинокий, пустой, жалобный, за ним по полу.

Да. Лицо этого человека выражало крайний испуг. Но и крайнюю монументальную серьёзность — как у натурщика, с которого скульптор высекает памятник. И ещё одну мысль — «Ну, приказали, вот я и пошёл!» Однако в тоже время чувствовалось — со страха он готов совершить подвиг. Если скажут. Прикажут. С таким лицом и совершают героические поступки.

Наверное, он собирался тушить нас одним своим видом! От этой мысли мне стало смешно, я пытался это скрыть и так и не узнал, кем он был — может пожарный, а может особенный сотрудник ТТЦ. Даже имени его спросить не успел…

— Сегодня весна наступила. А вы тут…

Напротив нас сидел Поповичев и люди в штатском. Во главе огромного прямоугольного стола — Шубин. А мы — справа от него: я рядом с ним, Олег — подальше.

Здесь всё было большое.

Кабинет у гендиректора ФГУП «ТТЦ «Останкино» чрезвычайно просторный. Тут поместились бы три очень больших начальника или целый ньюсрум федерального телеканала.

И кресло у гендиректора ФГУП «ТТЦ «Останкино» огромное, пропорциональное помещению. Оказавшись в нём, Шубин стал вести себя соразмерно — потихоньку приходил в себя. Родные стены.

Принесли чай.

— Вот какая погода на улице, — повторил сообщение хозяин кабинета. — Солнышко! Тепло. Первый настоящий весенний день. А вы тут…

— А мы тут свои права защищаем! — начал я.

— Ну, ладно, ладно. Вот чаю выпейте. Печенье не хотите?

— У меня голодовка. А курить тут можно?

— Конечно. Конечно, — он заулыбался и кокетливо пододвинул ко мне пепельницу. — Вам можно.

Шубин чего-то он нас хотел и пытался с нами договориться по-хорошему.

— Мы же видим — вы нормальные парни. Давайте сделаем так — забудьте про вашу акцию! Про бензин, про самосожжение.

— То есть? — удивился Олег. — Мы же сказали, что бензина у нас нет.

— Да, да. Конечно. Я не об этом. Ммм… Это самое. Эээ… Вы же нас подставили! Мы — ТТЦ — посторонние в вашем споре с Первым каналом.

Тут Олег влез с этим человеком в ненужный спор. Стал рассказывать о том, как провели наше увольнение. О том, что мы были слишком неудобные работники — потому что имели и высказывали своё мнение. Что в стране главное — не желание работодателя, а установленные ТК процедуры и нормы трудовых взаимоотношений. А ТК — это закон! И закон разрешает нам защищать свои гражданские права. А наше рабочее место — редакция в Останкино, а не Чистопрудный бульвар или стадион «Динамо»…

Коллега, конечно, был прав. Но, думаю, это не заботило Шубина — человека с репутацией самодура и самодовольного хама. Правда, трусоватого. Настоящее олицетворение Системы. Хама с теми, кто, по его мнению, слабее. И раба того, кто сильнее — по его мнению, в его системе иерархических ориентиров. Шубина ненавидели его собственные сотрудники — настолько, что сливали нам негативную информацию о своём начальнике. Сами выясняли номера наших телефонов, звонили и помогали — когда осенью 2009 года у нас с ТТЦ началась тяжба. Лишь бы как-то отомстить своему шефу.

— Мне это неинтересно! — предсказуемо заскучал гендиректор «Останкино», когда Олег стал рассказывать о нормах ТК и ГК. — Я вас не понимаю. Как вы могли на такое пойти?!

Потом с надеждой посмотрел налево от себя — на Поповичева и штатских. Те молчали и с интересом нас разглядывали.

— Если все будут так протестовать из-за увольнения, то… — испугался и судорожно поёжился Шубин. — То… Это же… Вот, у меня тут были многочисленные увольнения. И что?! Протестовать им всем надо было, что ли?! Или вот у Евгения Владимировича (Поповичева — Э.М.) — уволенные у него милиционеры должны захватывать Останкино? Да, Евгений Владимирович?

Полковник не отвечал, и Олег помечтал вслух:

— Вот если бы все протестовали, то в России не было бы такого издевательства над Трудовым кодексом! Над законом!

— Я вас не понимаю! — повторил Шубин и задумался.

Он сомневался. Он не понимал!

Я повторяюсь, но главное, что тревожило тогда многих — на Первом канале, «силовиков», руководство ТТЦ, некоторых коллег — кто за нами стоит. В их системе координат — протесты, митинги, пикеты, голодовки могут быть только заказаны, оплачены своими или врагами. Вот, например, Михаил Шубин — он привык к другим способам жизнедеятельности. Обычный строитель, удачно втёрся в газпромовскую тусовку, которая его везде двигает — вот, сделал генеральным директором ФГУП «ТТЦ «Останкино. Вот это — да, успех. Это круто. Это умно. Благоразумно! «А этих ребят, — наверное, думал в тот момент удачливый тяжелодум, — или подговорили те, кто хочет моё место занять, на моём кресле сесть, или спецслужбы какие-то учения проводят! Но ведь не похожи! А чёрт его знает!»

— Я вас не понимаю! — повторил вслух Хозяин Останкино.

— Поверьте, на эту акцию мы пошли самостоятельно, — устал я от этих неприятных рефлексий. — Хотя… Можете верить, а можете — нет.

У начальника малодушно вздрогнули брови. Он осторожно стал подбирать к нам ключи. Начал с пряника.

— А вы знаете, кому вы обязаны мирным разрешением конфликта, а? Вот, — показал он рукой на сидевшего напротив полковника. — Это он удержал службу безопасности Первого канала от штурма!

— А они готовили штурм? — сыронизировал я — больше над собой, потому что вспомнил про «снайперов на крыше Останкино» и про свою нетвёрдость.

— Да, они хотели выломать дверь кувалдой.

— Ну, это у них не получилось бы, — засмеялся Олег. — Не прошли бы!

— А давайте вы не будете смеяться! — резко выпалил Шубин.

— А давайте вы, наконец, прямо скажете, что вы хотите от нас! — ещё резче и грубее отбился я.

Это тоже была проверка. Первая. Шубин пропустил выпад.

— Хорошо! Хорошо! — он миролюбиво поднял руки, раскрыв ладони без мозолей. — Давайте так. Про эту акцию — молчок! Никому!

— Как так?

— Ну, будут спрашивать, а вы говорите: «Никаких комментариев!» Не было, мол, ничего такого. Шутка чья-то. Ну, не комментируем и всё тут!

— И?

— И уладьте ваши разногласия с Первым каналом полюбовно. Извинитесь. Покайтесь!

— Что?

— Покайтесь!

— Но с нами никто не хочет разговаривать! — возмущенно выкрикнул Олег. — Эрнст не будет этого делать! Договариваться с нами! Как же!

Шубин уселся удобнее в кресле, приподнял подбородок и толкнул речь:

— Константин Львович Эрнст не такой человек! Многие о нём плохо думают. А он ведь такой… хороший. Прекрасный журналист! Прекрасный начальник! Один из лучших менеджеров в России. И очень добрый! Я думаю, ему тоже не нужна шумиха. Видимо, его подставили какие-то его подчинённые. Потому что сам Константин Львович Эрнст — справедливый! Вот и я думаю, он попытается с вами решить этот спор.

— Я в этом сомневаюсь, — прокомментировал я как последнюю мысль, так и всю речь Шубина.

— Так вы не согласны?

— Я не буду врать, если будут спрашивать о моей начавшейся акции.

И тут гендиректор ТТЦ попытался использовать кнут. А я устроил вторую проверку «Хозяину Останкино».

— Обещайте, что будете молчать!

— Если дам слово — должен буду сдержать. Такого слова я не дам!

— Вот, я вижу, что Эльхан не согласен, а с Олегом можно говорить серьёзно! — стал играть непутёвый дипломат-геополитик Шубин. — Эльхан, можешь вернуться! Иди, возвращайся туда — опять баррикадируйся и протестуй. Пусть с тобой служба безопасности разбирается…

— Мы с Вами уже на ты? — мягко спросил я, продолжая свою проверку.

И Шубин взорвался. Я дождался, наконец, когда он покажет своё лицо бурбона.

— Да вы меня не знаете! Если со мной захотите воевать, вам мало не покажется! Меня называют «Бульдозер». Я — Бульдозер! Потому что я всех крушу! Всех, кто у меня на пути стоит!..

«Да, Кристина Орбакайте тоже заявляла, что она когда-то была ёжиком — «хороший зверёк, но с иголочками», — подумал я. Но потом, ещё раз взглянув на Шубина и прочитав на лице главы ТТЦ невербально передаваемую им информацию, почему-то вспомнил про «Бульдозерную выставку» 74-го года в лесопарке Беляево — перед глазами промелькнула много раз описываемая картина «Бульдозер тащит повисшего на ковше художника Оскара Рабина». Что же им так эта машина нравится, а?..

— Послушайте, — позвал я его кротко — почти нежно.

А Шубин продолжал кричать — зычно, гордо. Под влиянием профессиональных, строительных реминисценций. Напоминая дурного прораба, который пытается впихнуть заказчику — мешая мольбу с угрозой — халтурный ремонт.

Тут подошла моя очередь.

— Послушайте! — теперь уже кричал я на него. — Вы слушаете, что Вам говорят?! Или Вы привыкли только к монологам?!

— Ой, ой, извините, извините, — вдруг, неожиданно, сломался «Бульдозер». — Да, да, да. У меня очень плохая привычка — я иногда заговариваюсь. Да, извините, не привык слушать людей. Мне это все говорят.

— Вы что — хотите нас испугать тут?! У меня есть право на протест. На голодовку. На суд, прокуратуру. На закон! Или Вы думаете это не для меня, а только для Вас?

Шубин быстро поменял условия — бульдозер превратился в шпаклёвку.

— Ладно! Ладно! — стал он тараторить. — Хорошо! Вы не будете говорить о том, что было внутри — про бензин, про баррикады. И лично я не буду иметь к вам никаких претензий. Поймите, то, что происходило в редакции — это же касается и ТТЦ. Получается — что два человека могут спокойно пройти в Останкино и устроить тут… Ну, сами понимаете…

— А если вы слово не сдержите? — поверил ему Олег.

— Во-первых, я же дал вам расписку. А во-вторых, я же мужчина! Я даю вам мужское слово. Мы же все мужики тут. Это вам не Первый канал. Вы там, наверное, таких мужиков не видели, как тут.

Почему-то Олег в ответ сказал следующее:

— А вы таких как мы ребят на Первом видели?! Да там одни п.д. расты или п.д. раствующие.

Эту мысль одобрили все. Даже противоположная сторона стола оживилась и закивала. А у одного из них лицо стало таким, словно он хотел выкрикнуть: «Я знаю! Я это знаю!»

— Ну, что — договорились? — оживился Шубин. — Эльхан, Вы согласны? Только о бензине и баррикадах?..

— Мне это не очень мешает. Не трагедия. Я свою акцию буду продолжать. Через суд, прокуратуру. Как и мою голодовку.

— На здоровье. Дома! У себя дома! Сколько хотите — голодайте. На здоровье!

Ещё у нас забрали наши электронные пропуска в Останкино, и когда мы уходили, Шубин мстительно заскрежетал зубами: «Пока я тут гендиректор, вы в Останкино не пройдёте! Я даю вам слово!» — показав, тем самым, что он не доволен результатами «переговоров». Что он обижен…

В местном отделении милиции — оно находится на первом этаже Останкино, между 16-м и 17-м подъездами — ещё должны были взять у нас формальные объяснительные и составить опись вещей. Когда мы ехали в лифте и шли по коридору командир 5-го полка милиции УВО при ГУВД по городу Москве Евгений Поповичев откровенно поделился с нами своими мыслями о моральном облике и профессиональных качествах гендиректора ФГУП «ТТЦ «Останкино» Михаила Шубина — крепко так сказал, прямолинейно. Однако мнение и слова первого не помешали ему через несколько месяцев помочь второму сочинить кляузу на нас в Головинский районный суд Москвы.

Ворвавшаяся Аида Ганеева бросилась к Олегу с намерением — об этом говорил язык её тела — повиснуть у него на шее. Но, натолкнувшись на враждебный взгляд, резко остановилась перед ним и исполнила роль обиженной девушки.

— Ну, Олежка! Ну, Олежка! — захныкала она. — Ну, что это такое! Мы так волновались все! А я как волновалась!

Коллега отвернулся и стал спокойно собирать вещи в сумку.

Я внимательно посмотрел на неё. Мне стало не по себе. Испуганная, бескровная. Худая. Круги под глазами. Напоминает бледную поганку. А дома ребёнок, горы грязной посуды…

— Я верю! — не оборачиваясь, сухо ответил ей Олег.

Аида стала кусать губы и искать варианты. Потом вдруг подпрыгнула — реально подпрыгнула! — и принялась лихорадочно бегать по комнатке, где мы ждали, пока милиционеры оформят необходимые бумаги и отпустят нас.

— Давайте поговорим, а? Ну давайте, а? Олег! Эльхан! Эльхан! Ну? А?

— Послушай, Аида. Лично я с вами не собираюсь общаться. Мне хватило прошедших месяцев.

— А Никонова?

— Что Никонова? — переспросил Олег.

— Она тоже хочет. Хочет с вами пообщаться.

— Пусть хочет. Если Олег согласен, пусть общается. А я не собираюсь.

Девушка выскочила из комнаты.

Но через две минуты прибежала обратно. С Натальей Никоновой.

Последний раз главу Студии спецпроектов Первого канала я видел в прошлую пятницу в кафе на 11-м этаже Останкино — она была как всегда в окружении свиты и, конечно же, со своей большой чёрной сумкой. Походила на лидера, вожака школьной банды рэппэров из Алабамы. Победительница! Виннер! Надменно посмотрела на меня, сверкнула недобро глазами на сидевшего рядом со мной сотрудника Студии спецпроектов и не ответила ему на приветствие.

Даа. Сейчас она напоминала — по хаотичным, резким телодвижениям — потревоженную и выгнанную из шкафа моль.

Но черная сумка была при ней. Что там она носит с собой? диктофоны? скрытую камеру? секретные файлы? компромат на Кремль? план ЦРУ по свержению Уго Чавеса? Тайна Натальи Никоновой! Тайна большой чёрной сумки!..

— Я не буду с ней разговаривать! — ответил я Олегу на наполнившие комнату стоны.

— Ну, почему? Ну, почему? — громко заныла Никонова. — Ну, почему вы такие… а?

Схватилась за сердце. Руки ломает. Некоторые женщины, когда им нужно, становятся неплохими актрисами.

— Олег, ну, скажите ему. Ну, Олег, пожалуйста.

— Я не жду конструктивного диалога с Вами, — повернулся я к ней. — Согласен на встречу при юристах. Наши юристы и ваши юристы.

— Будут юристы! Будут! Но давайте сейчас побеседуем. Пожалуйста! Умоляю вас!

— А с Вами — о чём говорить? Вы же не хотели общаться. Забыли? Даже об увольнении мне сообщили через третьих лиц…

— Да! Да! Я была неправа! Я раскаиваюсь. Но сейчас — давайте побеседуем. У нас будет сейчас… эээ… юрист.

Олег тронул меня за руку.

— Ну, давай, послушаем, что она хочет? — повёл себя грубо с женщиной Олег — но та заслужила. — Посмотрим, что их юрист скажет о бездарно и нагло провёденном ими увольнении. Ну?

И стал грозить пальцем бывшей начальнице.

— Только предметный разговор! Без эмоций!

— Будет! — засверкала топ-менеджер Первого канала. — Будет только предметный диалог! Обещаю! Я клянусь! Поклянусь, чем хотите!

— Смотрите! — поверили мы.

— Может, — заискивающе заулыбалась Никонова, коротким прыжком оказавшись в сантиметрах от нас. — Может, пойдём в мой кабинет, а? А?

— Нет! — остановился я. — Туда не пойду!

Олег резко повернулся к Никоновой и посмотрел на неё — я не увидел как, но та, что-то прочитав у него на лице, отскочила к стене, съёжилась, сумку притянула к груди, а ближайшую к агрессору ногу поджала под себя.

Мне стало жалко женщину.

— Пошли в «Макс»! — отрезал грубо коллега.

— Да, да, конечно… — зашептала Никонова. — Как вы скажите…

И понеслась перед нами по длинному коридору, показывая дорогу — как будто мы не знаем, где «Макс» — то смешно подпрыгивала, то семенила ножками.

В главном останкинском кафе к нам присоединяется какой-то странный парень субтильного телосложения. Просто возник откуда-то — вдруг! может, где-то прятался? Да и сам он какой-то суетливо-подвижный, какой-то дёрганный — нервный.

Смотрю на его лицо. Лицо тоже странное. Уставший, нет, убитый взгляд. Помню, я тогда изумился: либо парень, возможно, чем-то болен или не занимается спортом; либо его грандиозным размышлениям постоянно мешают и надоедают окружающие, простые смертные, со своими проблемами земными — хоть вешайся; либо ему просто очень надо было в туалет, а его потянули сюда — на переговоры. Ну, ладно, думаю — это же просто юрист.

Садимся вчетвером за свободный столик. Они — напротив нас. Это их выбор.

Обстановка, кстати, не самая лучшая для разговора без эмоций. Потому что помимо вышибленной из привычного образа Никоновой и болезненного субтильного паренька-юриста противоположная сторона представлена ещё и сотрудником Службы безопасности Первого канала — очень активным сухощавеньким человеком небольшого роста и пожилого возраста с внешним видом дачника-пенсионера, находящегося в перманентном состоянии войны до победного конца с соседями такого же социального статуса. Он, как я понял, был приставлен как защищать Никонову с юристом, так и наблюдать за нами с Олегом. Потом спрашивал у него имя и должность — очень он мне запомнился — но тот не выдал тайну, не раскололся. Я, почему-то, был уверен, что именно ему могла прийти мысль ломать забаррикадированную нами дверь редакции кувалдой.

Так вот, этот беспокойный человечек сел за соседний столик и на протяжении всего нашего разговора взглядом держал на мушке нас двоих, показывая, непрерывно прыгающей мимикой на лице, что, «в случае опасности», либо проворно пустится наутёк, либо выхватит какое-то оружие, хотя таковое при нём не наблюдалось. Кроме того, «дачник-пенсионер» постоянно куда-то звонил и разговаривал с телефонной трубкой как по рации — держа её перед лицом…

Начинается «предметный диалог».

— Олег, зачем нужен был этот заказной спектакль? — бросается в бой Никонова и, одновременно красноречиво кивнув своему субтильному коллеге, продолжает: — Почему вы подставили Первый канал? Мы же с такой теплотой к вам относились! Любили вас, берегли!

Клюнувший на приманку Олег возмущается. Начинается спор между ними.

— А почему вы считаете несправедливым ваше увольнение? — спрашивает меня юрист.

Теперь уж я даю себя обмануть — проглотил приманку. Начал ему объяснять. Как уволили задним числом; как специально ждали целый месяц, и только после этого объявили о решении руководства — чтобы сотрудники не могли его обжаловать в суде; как конкретно меня обманули с Договором об оказании услуг на февраль — хотя, мол, он регулирует гражданско-правовые, а не трудовые отношения; да и трудовую книжку мне выдали только 5 марта, а копию приказа — так её, вообще, 12 марта…

Рассказываю. Всё рассказываю, рассказываю. И, вдруг, понимаю — как-то неестественно ведёт себя собеседник. Щурится, вглядывается мне в лицо. И отвечает ненормально.

— Можно же было провести это увольнение в рамках закона — по действующему и сейчас срочному договору. Заплатив компенсацию.

А юрист на это:

— Заплатив компенсацию…

О! Ладно. Ещё одну проверку устраиваю.

— Вы как юрист понимаете — если суд будет объективным, то удовлетворит мой иск. Мне все Ваши коллеги говорили. По-вашему, Вы грамотную стратегию подсказали руководству канала?

Замолкаю, и тут он:

— Руководству канала?..

Вот! Снова! И ещё косится на меня.

— Как-то Вы странно меня слушаете? Что это Вы окончание каждое моей фразы повторяете?

Субтильный тип с убитым взглядом закашлялся. И аппетитно чмокнул губами. С важным видом. Как я понял, таким способом, он уходил от ответа.

Жду. Молчит.

— Вы кто? Вы юрист?

А тот обречённо вздохнул — громко вздохнул, с эмоцией. Так что Олег с Никоновой, вздрогнув, прекратили спорить. Притихли даже за соседними столиками.

И тут с неожиданным возмущением, с обидой бросает:

— Нет!

— Извините меня. А Вы кто??? — повторяю вопрос.

Толи больной, толи нелюбящий спорт парень смотрит на Никонову — многозначительно гордо. А та — на него, с надеждой, с восхищением, а потом сразу — на нас, с победоносным выражением лица. Ну, как Пётр I на брошенную любимую палатку Карла XII — вот, мол, что врагов империи ждёт.

— Я психотерапевт! — пропел неприятный субтильный тип и аппетитно чмокнул во второй раз.

— И?

Тот снова к Никоновой — кидается взглядом, теперь паническим. Мне начинают надоедать эти сценки — нервы.

— Я не понимаю! Причём тут психотерапевт?! Причём тут психиатр?! Вы сказали — будет юрист!

Тут не выдерживает и вмешивается руководитель студии спецпроектов Первого канала. Пока кукушка хвалила петуха, последний не сводил глаз с потолка у нас за спиной и благосклонно кивал головой. Руки у него были под столом, но, уверен, когда Никонова говорила, он загибал пальцы.

— Андрей Владимирович Курпатов очень умный человек, очень разносторонний человек. Он теле-продюсер, телеведущий, шоу-мен. А ещё Андрей Владимирович — учёный, известный специалист в области психологии, психотерапии и сексопатологии. Автор, кажется, 20 книг…

Тут резко раздался недовольный предостерегающий кашель рекламируемого — почти угрожающий.

— …множества книг и научных трудов, — быстро, не сбиваясь с ритма, поправилась Никонова и посмотрела на субтильного парня с обожанием. — У него куча (!) бестселлеров для простых людей! А ещё у него есть дар!

Ничего не понимаю. Переглядываюсь с Олегом.

— Неужели Вы не знаете?! — растерялась женщина.

— Нет! — обидел я доктора, который перестаёт кивать и бледнеет.

— Как так? Ну, на Первом канале — ток-шоу «Доктор Курпатов».

Она расставляет руки ромашкой и изображает улыбку а-ля Макдоналдс. И торопливо, глотая буквы, добавляет:

— Очень популярное было среди нашей аудитории! Очень интересное!

— Может быть. Такие вещи не смотрю, — отвечаю, едва не добавив: «Буду я на такую хрень время тратить».

— Я тоже не видел! — подаёт голос Олег.

«Автор множества книг и научных трудов» смотрит на нас как на больных.

— Какое отношение это имеет к нам?

Никонова раздражённо ставит таинственную чёрную сумку перед собой на стол — почти швыряет. И раскалывается.

— Андрей Владимирович Курпатов — генеральный директор ООО «Красный квадрат»! В эту группу компаний входит и ООО «Зелёная Студия»! Вот! То есть юридически — он Ваш начальник, Эльхан! Вот!

— Ну, наконец-то! — выдыхаем мы.

Я-то подумал, психотерапевта-психиатра прислали из-за заявленной нами угрозы самосожжением. А, оказалось, это их свой штатный психиатр-психотерапевт. Вот, кто, получается, моё начальство! Очень серьёзная компания Первый канал. Очень серьёзный «предметный разговор» у нас выходит.

— Кроме того, — продолжает обиженная Никонова о самом любимом. — Редакция ток-шоу «Доктор Курпатов» находилась в ваших комнатах — до вас.

— В нашей редакции?

— Да! Да! До вас.

«О небо! Благодарю тебя!» — едва не вскричал я. Ведь, последний в жизни день моего пребывания в Стакане — это было понятно — наконец-то раскроет главную тайну Студии спецпроектов самого большого и важного телеканала страны. Судьба щедро поднесла мне шанс.

— Аааа! Так это с Вас начались издевательства над диванами! — обрадовался я ответу на мучавший девять месяцев вопрос.

— Какие? Какие диваны? — не поняли оба топ-менеджера.

— Ну, эти грязные диваны в нашей редакции — залитые вином и физиологическими выделениями! Это вы их до такого положения довели?

Доктор Курпатов вздрогнул. Может, вспомнил, как это было?

А Никонова сконфузилась и покраснела.

— Ну, Эльхан! Ну, что Вы такое говорите! — заныла она. — Ну, что Вы — нормальные диваны. Прекрасные белые диваны!

И вдруг переходит на крик:

— Нет! Нет! Нет! Редакция отличная! У вас были все возможности для реализации! А вы сделали такую глупость! Да, Олег, Вы же себе всю карьеру загубили! Всё будущее уничтожили!

По её мотанию головой получалось, что последние два предложения-мысли адресованы были коллеге. Как я понял, моё будущее Никонова считает априори неинтересным. Хотя, она права — с ними я стану ещё более неадекватным.

— Конечно! — выходит из себя Олег. — Все условия для работы! Да у нас был минимум необходимого. Всё на коленках делали. Экономили на спичках! Куда-то все эти условия пропадали, не дойдя до нас. Дорого и круто!

— Нет! Нет! Вы выполняете заказ! Не верю! Не верю! Не верю!

Истерика бывшей начальницы взрывает Олега.

— Как вы понять не можете?! Люди не рабы! Не стадо баранов! Вы вышвыриваете людей, работников, словно это мусор, хлам. Отдали бумажку, дали, извините, пинка — до свидания! И ТК для вас — хлам! Потому что привыкли к покорности некоторых коллег. Привыкли! Привыкли! Чего вы добились? На нас с Эльханом сэкономили по паре сотен тысяч. И на других также! И не важно — какая репутация у федерального телеканала. Государственного! С бюджетной финансовой подпиткой! Лицо страны! Вам не хватает от ваших остальных дел?! Можно было бы встретиться с сотрудниками, извиниться, уволить по закону — простое человеческое и правовое отношение! Так нет! А вот мы вам ответили — и вы сразу: ой, кто-то их на это подбил! Будто мы дети и сами не можем понять, что права надо защищать! Не просить! А защищать! Защищать!

Никонова сидела в страхе, съёжившись, схватив со стола и крепко прижав к верхней части грудной клетки свою сумку, от которой я не отрывал в надежде взгляда — большую, чёрную, таинственную сумку.

Женщину спас доктор. Он снова предупредительно громко вздохнул, акцентировав наше внимание на выражение его лица — лица средневекового страдальца, замученного пытками. Потом медленно повернул голову к Олегу, и, уже не скрывая своё образование, излил, едва не добавив в конце мысли слово «пациент»:

— Вы слишком перевозбуждены сейчас!..

Потом откинулся на спинку стула и сказал толи как почти психолог, толи как почти поэт.

— Обуздайте своё эго!

Слово «эго» он произнёс громко, нараспев. Получилось «эййй-гоооууу».

Мне стало смешно. А у Олега заблестели глаза — контекстуальное «пациент» ему не понравилось, я его характер знаю. И он быстро — за три выдоха — ответил длинной фразой-издевательством.

— Исходя из принципов социально-когнитивного поведения субъекта, который как сам воздействует на среду, так и испытывает обратное влияние, моё сублимированное эго нисколько не настроено враждебно к окружающему миру и в частности к Вам. Думаю, Вы допускаете простейшую фундаментальную ошибку атрибуции, и причина, в первую очередь — в диссонировании выбранной Вами модели общения с собеседниками, то есть с нами, недооценке обусловленности ситуационных влияний, а также в Вашей проблеме адекватного восприятия окружающей действительности и собственного организма.

Лицо Курпатова вытянулось и стало продолговатым — сделало попытку понять услышанное, но быстро утомилось. Может, он излишне привык к телевизионным ток-шоу с подсадными пациентами-артистами, которые с восторгом смотрят ему в рот, только потому, что он провозглашен «известным специалистом в области психологии, психотерапии и сексопатологии»?.. Не знаю — не хочу тоже допускать фундаментальную ошибку атрибуции…

Никонова же, с надеждой следившая за этим лицом психиатра, тоскливо посмотрела на стол и ещё сильнее прижала к груди свою сумку.

— А Вы что — увлекаетесь психологией? — расстроился доктор.

— Увлекаетесь, возможно, Вы. А я её изучал, — ещё больше огорчил его Олег. — Хотите об этом поговорить?

После этого Курпатов, обиженный, молчал оставшиеся несколько минут разговора.

Теперь я уже хохотал. А ведь психотерапевт ещё хорошо отделался — мог, ведь, получить профессиональный джеб от коллеги.

Начальству больше нечего было сказать. Руководителю Студии спецпроектов Первого канала оставалось вцепиться за последнюю соломинку.

— Нет, вы меня не убедили, — уставшим голосом, опустив глаза, зашуршала она. — Все-таки, продались кому-то. Чей-то заказ выполняли.

Курпатов не реагировал, и я сам помог даме.

— Послушайте, я лично и не собирался Вас переубеждать. Если Вы так считаете, продолжайте на здоровье. Прощайте!

Поднимаюсь и ухожу. Беспокойный пенсионер-дачник из Службы безопасности Первого канал, что-то прокричав в телефонную трубку, бросается за мной. Преследовал до комнаты милиции, оставаясь на безопасном для себя расстоянии в десять метров…

Догадываюсь, почему Наталье Никоновой нужен был тот «предметный диалог» и почему наша бывшая начальница вначале пугливо заискивала, потом, успокоившись, в Максе перешла в смелую атаку.

Видимо, руководителя Студии спецпроектов, обычную жалкую крепостную начальницу, прижали к стенке настоящие хозяева Первого канала — Константин Эрнст с женой, и та выбила себе последний шанс — санкцию на встречу с нами, на которую захватила этого субтильного Курпатова. А Курпатова главная теле-семейка России обожает, боготворит и доверяет ему. Он их и от хронических неврозов с подростковыми фантазиями лечит, и воровать — как зиц-председатель группы компаний «Красный квадрат» — помогает.[151] Вот, он и убедил их, что мы и вправду неадекватные.

Такая была у нас встреча с руководством. Серьёзная встреча! А ведь многие думают — это же Первый канал, здесь работают только суперпрофи!

До посиделок с Никоновой и Курпатовым в «Максе», произошла ещё одна короткая сценка, когда нас наспех, с наскока, попыталась завербовать местная останкинская ФСБ — мол, давайте, ребята вместе, сообща копать под Эрнста и Шубина.

Но это не интересно.

Потому что мы отказались.

К часам четырём вечера мы были в Госдуме, куда нас пригласил депутат-коммунист Николай Коломейцев, член Комитета ГД по труду и социальной политике.

Ещё утром он увидел в Интернете наше обращение, связался по телефону с Олегом — нормальная реакция настоящего выборного представителя. Его заинтересовала распространённая нами информация, и на пленарном заседании парламента депутат предложил своим коллегам вмешаться в ситуацию — поручить Комитету по информационной политике, информационным технологиям и связи и Комитету по безопасности запросить у руководства Первого канала и в Генеральной прокуратуре информацию о причинах нашего досрочного увольнения, а также «о правомерности создания на канале с очень большим бюджетным вливанием, аффелированных с руководством семейных структур».

Предложение депутата-коммуниста не прошло — за проголосовал 61 народный избранник (46 — из КПРФ, 15 — из ЛДПР), а против — 312 (311 — из «Единой России», 1 — из ЛДПР). «Справедливая Россия» — всей фракцией — в голосовании не участвовала, как и 4 депутата из «Единой России», 11 — из КПРФ и 24 — из ЛДПР.

Мы приехали как раз до этого голосования и успели послушать выступления депутатов перед ним. Мне особенно запомнились слова Валерия Комиссарова, счастливо перепрыгнувшего из кресла ведущего пахабного ток-шоу «Моя семья» в нежное кресло депутата «Единой России» — сейчас он председатель Комитета ГД по информационной политике, информационным технологиям и связи. Единорос утверждал, что инициатива Коломейцева «выглядит как часть какой-то продуманной кампании по дискредитации Первого канала», который «не получает никаких бюджетных средств в принципе» (!). Мол, на основании того, что Первый канал «по юридическому статусу является акционерным обществом и согласно Бюджетному кодексу не должен получать бюджетные средства». Это мнение Комиссарова о крупнейшем в России СМИ, которое принадлежит не Эрнсту, а государству. О телеканале, который всё-таки получает деньги налогоплательщиков.

От предшественника-учителя Андрея Малахова мне с Олегом также досталось — мол, наша акция «выглядит как шантаж, как угроза самосожжения на стратегическом объекте». Да и, вообще, нам, мол, надлежит благодарить руководство Первого канал за «чудеса толерантности», потому что статья 29 закона «О психиатрической помощи и гарантиях прав граждан при её оказании», пункт «а», «предусматривает принудительную госпитализацию в том случае, если лицо представляет непосредственную опасность для себя и окружающих». А вот добрые дяди и тёти нас пожалели, видите ли.

Эти слова могли бы обидеть. Могли бы…

Но как обижаться на главу комитета парламента, который, мобилизовав весь свой актив, носится по зданию Госдумы и агитирует среди коллег за своего бывшего и нынешнего хозяина — Константина Эрнста?!

Вспоминаю звонок знакомого парламентария П. немногим ранее.

— Эльхан, тут Комиссаров с Резником ко всем подбегают, презентацию вам устраивают. Говорят, что ты и твой друг — наркоманы. А ещё, что вы — психи. И всех в Останкино избивали, когда там работали.

— Резник — это который Борис[152]? — спрашиваю я П.

— Да, да — зам Комиссарова. Говорят, что вы разворовали Первый канал. И что вам заплатили за эту акцию буржуи (иностранцы — Э.М.).

Вместе смеёмся.

— Вы не спрашивали, что лично я украл? Может, сам не догадываюсь. Поищу дома…

П. снова смеётся. А потом резко замолкает.

— Здесь сейчас будет голосование по вашу душу…

Пауза. Я тоже молчу.

«Друг или раб?», — спрашиваю я мысленно.

— Я твой друг, Эльхан… — догадывается П. — Ты же знаешь!

Не отвечаю. Жду.

— Но ты понимаешь? Я же из «Единой России»…

«Так друг или раб?»

— Но я на твоей стороне. Держитесь там, парни!..

«Все-таки не друг. Раб».

— Извини, Эльхан. Мне пора.

Вдруг неожиданно для себя спрашиваю про Николая Коломейцева.

— О! Простой ростовский парень! — оживает П. — Если в Думе осталось пять-шесть честных людей, то Коля Коломейцев — один из них! Слышишь меня? Он — честный парень!

Ничего не говоря, не прощаясь, заканчиваю этот разговор.

Да у меня и не было иллюзий…

У Николая Коломейцева с депутатом Олегом Шеиным[153] одна приёмная на двоих. Там познакомились с Андреем Демидовым — он помощник депутата Шеина, а также замдиректора общественной организации Институт «Коллективное действие» и активист движения «Альтернативы». Вот человек, которого мы с Олегом ещё утром не знали, но он нам очень помог — услышав про нашу акцию, распространил информацию о ней по всем доступным ему каналам. Не остался равнодушным, не стал успокаивать себя модным набором мыслей: «От меня ничего не зависит!», «Мир не изменить!», «Их не прошибёшь!», «Мы заложники времени» и т. д.

— Эрнст сегодня несколько раз звонил Миронову и Левичеву[154], - смеясь, рассказывает Андрей. — Вначале дерзил, потом стал просить — почему, дескать, я, помощник депутата Шеина содействую вам: «Возможно ли ограничить его активность?» А те корректно просили Шеина надавить на меня.

— И что он? — спрашиваю я.

— Попросил меня «оставаться в рамках допустимого», «не переусердствовать».

— Ну, а ты? — решил уточнить я.

— Продолжаю делать то, что должен делать! — уточнил Андрей.

И снова смеётся.

Это, и вправду, смешно. Волнующийся, потеющий Эрнст бросил все дела и обзванивает депутатов, главных редакторов газет, радио. Смешно.

Некоторые с ним соглашаются, сами заискивают; другие его — Константина Эрнста — посылают.

Смешно…

Многие неизвестные мне до того дня люди очень помогли. Было много звонков. Со всей России. Из Владивостока, из Хакасии, из Воронежа. Со всей страны. Незнакомые люди… Просто, чтобы поддержать.

Часто не называли имён. Всё равно — спасибо. Как, например, пожилой мужчина — сказал, что работает небольшим начальником в МЭРТе. Как женщина из ВЦИОМа: «Вы оба, как Давид против Голиафа. Но не испугались». Всё равно — спасибо. Всем им — низкий поклон. Правда, не считаю Эрнста Голиафом. И Систему таковой не считаю. Всё ещё проще, чем в той истории в Библии…

Коллеги. По-разному…

Были те, кто работает якобы в оппозиционных СМИ — по телефону говорили одно, в газете писали другое. Якобы оппозиционные. Коллеги-коммерсанты. Новые такие коммерсанты…

Им тоже спасибо. За показанную позицию, обнаруженную. Позицию-позу.

Были и такие, как обозреватель «Газеты. Ru» Наталия Геворкян — первая, кто разгадал нашу метафору. Оказалась смелее, чем некоторые мужчины. Или как Андрей Шилов, тогда работавший собкором НТВ в Германии. И много других коллег. Спасибо.

Были коллеги, которые звонили с неопределяемых или незнакомых номеров и поддерживали. Были такие, которые поддерживали, но просили об их звонках никому не говорить. А некоторые только ставили высокие оценки фотографиям в «Одноклассниках». Всё равно — спасибо.

Да, нашлись и те, кто злорадствовал. Их было много. Говорили: «Ну, это же не 90-е! Нельзя так глупо поступать! Сейчас по голове дадут! И поделом!» Говорили между собой…

Понимаю, вся их смелость осталась в 90-е.

Несколько коллег устроили «справедливый коллективный товарищеский суд». Дескать, «Теперь они могут поставить на работе журналиста жирный крест». Словно, мы сами это заранее не понимали. Другие посвятили нам «стихи». За это тоже спасибо! За позицию-позу.

Хорошо, ребята. Если два недалеких парня, которые едва не предстали перед всем миром в негнущихся брезентовых костюмах-комбинезонах, за 6 (шесть!) тысяч рублей так напугали Систему, разворошили хотя бы на миг главное в России тёплое семейное теле-гнёздышко, то я представляю, что сделают такие светлые головки как ваши. Представляю и жду этого. Жду. Жду. Жду уже почти два года. И ничего. Тишина.

Если раньше работодатели держали коллег на годовых срочных договорах, постоянно незаконно[155] перезаключая их, то сейчас сроки действия контрактов вообще сокращены. Например, не на год, а на полгода, три месяца. Я видел срочный трудовой договор сотрудника НТВ, который за 2010 год был перезаключён шесть (!) раз — то есть каждые два месяца.

Более того. Сотрудников, работающих по бессрочным или же срочным трудовым договорам, заставляют писать заявления об увольнении по собственному желанию, а затем заключают с ними договоры об оказании услуг. Но ТК (ч. 4 ст. 11) требует, чтобы трудовые отношения были урегулированы на основании норм трудового законодательства. А получается — люди ходят на работу, выполняют определенную деятельность, у них редакционные удостоверения того или иного известного СМИ и т. д., но юридически (!) — они безработные! Юридически — они не сотрудники! Закон считает, что у них гражданско-правовые отношения, а не трудовые. Что у них сдельная работа. Без пенсионных отчислений, социальных выплат и т. д. Обычный российский работодатель не может о таком даже мечтать — такие нарушающие ТК договоры об оказании услуг рискуют заключать только с трудовыми мигрантами. А вот боссам СМИ так поступать даже с гражданами страны можно!

Можно?

А я всё жду, жду.

Можно!

Но даже эти вшивые договоры по оказанию услуг заключают не с федеральным телеканалом, а через аутсорсинговые схемы — с «карманной» производящей конторой. Если на Первом канале это группа компаний «Красный квадрат» и ООО «Зеленая Студия», то на НТВ — принадлежащая гендиректору НТВ Владимиру Кулистикову (управляется через его первого зама Олега Адамова) ООО «ППК»[156], куда поголовно силой загоняют штатных сотрудников телеканала.

Ну, что, ребята и девчата? Братья и сёстры. Ещё вчера вы верили, что тоже элита, что вас уважают. Теперь зарплаты равняются ставкам обычных охранников.

Такой новый тренд. Такой вот ответ российских работодателей экономическому кризису. Всё, до чего они додумались. Я не могу говорить о точных цифрах — мне их не показывают! — но коллеги из финансовых служб НТВ утверждают, что чистая прибыль телеканала за кризисный 2009 год больше, чем в предыдущие богатые, сытые годы. А зарплаты сильно понизились. А ведь люди уволены. А ведь многие программы закрылись.

Хорошо, ребята?

Хорошо, ребята!

Кушайте!

На здоровье!

Наша отчаянная акция остановила массовые увольнения на Первом канале. Несколько десятков людей — почти полторы сотни — избежали нашей участи. Потом, месяца через три, процесс возобновился. Начальство успокоилось. Потому что все продолжали молчать. Сила действия равна силе противодействия.

С такими можно!

Голодовка привела к тому, что через восемь дней у меня начались проблемы со здоровьем. Пришлось её прекратить.

Но мне было приятно. Да, было приятно — никогда не думал, что продержусь без еды так долго. Всегда удивлялся, как люди подолгу выдерживают без пищи во время протестных акций. А тут понял — если есть идея, если она важна, если она мучает, гложет, то появляются и силы её реализовать.

В день окончания голодовки у меня выкрали чудесным образом портфель с документами — судебными. И начались остальные странности…

Source URL: http://ostankino2013.com/bunt-na-6000-instrukcija-k-primeneniju.html