Молодые невольники

Глава XII. ЗАЖИВО ПОГРЕБЕННЫЕ

Прошло еще два дня утомительного путешествия, прежде чем караван, наконец, дошел до источника.

Четверо белых невольников к этому времени находились уже в самом печальном положении. Тропическое солнце немилосердно жгло их своими знойными лучами; рот высох, кожа потрескалась, а израненные от долгой ходьбы по горячему крупному песку ноги отказывались служить.

Голодные, снедаемые мучительной жаждой, обессиленные, еле тащились пленники за своим хозяином, восседавшим на верблюде.

Увидев издали небольшой холмик, покрытый довольно густым кустарником, Голах обернулся и жестом указал невольникам на чахлую зеленую листву.

Все поняли значение этого сигнала, и у них вдруг явилась надежда на спасение. Силы прибавилось точно чудом, и каждый без всякого принуждения удвоил шаг и немного спустя караван был уже у подошвы холма.

Нечеловеческие усилия, которые употребили изнемогавшие от жажды невольники, чтобы поскорее достигнуть источника, должны были бы вызвать к ним сострадание черного шейха, но не такой он был человек. Чужие страдания его, по-видимому, только забавляли.

Сначала он приказал развьючить верблюдов и поставить палатки. Пока одни невольники занимались этим, другие отправились на поиски топлива.

Покончив с устройством лагеря, шейх собрал все имевшиеся меха и сосуды для воды и разместил их возле колодца.

Медленно, точно нарочно испытывая терпение остальных, привязал он затем на веревку кожаное ведро и, доставая им воду из колодца, начал наполнять все расположенные кругом сосуды, стараясь не пролить ни капли драгоценной влаги.

Когда все сосуды были наполнены водой, шейх велел подойти к себе женам и детям и дал каждому из них почти по целой пинте воды. После этого всем им приказано было отойти и дать дорогу невольникам.

Женщины и дети безропотно покорились суровому голосу владыки.

Только после этого уже подошли невольники, и тут началась настоящая сумятица: вырывали друг у друга сосуды, наскоро наполняли их водой, залпом осушали по целой кружке и тянулись к воде, радуясь утолить так долго мучившую их жажду.

Шейх с усмешкой наблюдал за толчеей у колодца.

Часа через два после прибытия этого каравана к источнику подошел другой караван. Голах встретил прибывших настороженно. И, несмотря на традиционные приветствия, выставил на ночь охрану.

На следующее утро у Голаха состоялся длинный разговор с хозяином каравана, после чего все заметили, что он вернулся в свою палатку с недовольным видом.

Новоприбывший караван состоял из одиннадцати человек, восьми верблюдов и трех лошадей. Они шли с северо-запада. Кто они были и куда шли — Голах так и не узнал, а объяснения, полученные им от шейха, его не удовлетворили.

Несмотря на то, что Голах сильно нуждался в провизии и ему необходимо было как можно скорее возобновить истощившиеся запасы, он решился провести весь этот день у источника. Крумену удалось узнать, что шейх решился поступить таким образом, боясь неприязненных действий со стороны новоприбывших.

— Если он их боится, — заметил Гарри, выслушав соображения крумена, — так, по-моему, он должен уходить отсюда как можно скорее.

Крумен отвечал на это, что если предположение Голаха верно, и пришельцы действительно занимаются грабежом в пустыне, то они не тронут Голаха, пока он будет стоять у колодца.

Билл подтвердил, что крумен говорил правду: разбойники никогда не нападают на свои жертвы в харчевне, а всегда на больших дорогах, пираты не грабят кораблей в гавани, а непременно в открытом море. То же самое повторяется и на великом песчаном океане — Сахаре.

— Я бы очень желал, чтобы эти арабы оказались разбойниками и чтобы они отбили нас у Голаха, — проговорил Колин. — Может быть, они согласятся отвести нас к северу, где рано или поздно за нас заплатят выкуп. Если же нас поведут в Тимбукту, как заявил нам Голах, то мы никогда не выберемся из Африки.

— Об этом следует подумать теперь же, — сказал после некоторого раздумья Гарри. — Каждый день пути к югу удаляет нас от нашей родины и все уменьшает надежду возвратиться в нее когда-нибудь. Может быть, эти арабы могут нас купить и отвести на север. Что, если мы попросим крумена поговорить с ними об этом?

Все с этим согласились. Подозвали крумена и сообщили ему свои намерения. Он молча выслушал пленников и сказал, что никто из каравана не должен видеть, когда он будет говорить с арабами. Он подтвердил то, что заметили и сами мичманы еще раньше: Голах и его сын не теряли их из виду. И потому найти случай поговорить с арабским шейхом будет нелегко.

Вскоре невольники увидели, что арабский шейх направился к колодцу. Невольник встал и осторожно стал приближаться к нему. Но Голах его увидел и с угрозой приказал ему вернуться назад. Крумен согласно кивнул, но не особенно торопился повиноваться и сделал знак, что замучился от жажды. Остановившись рядом с шейхом спиной к Голаху, он принялся жадно пить.

Вернувшись назад, крумен передал Гарри, что ему все-таки удалось поговорить с новоприбывшим шейхом и сказать ему: «Купите нас, вы возьмете за нас потом хорошие выкупы.» На это шейх отвечал: «Белые невольники — собаки, они не стоят того, чтобы их покупать.»

— Значит, с этой стороны у нас нет никакой надежды! — грустно заключил Теренс.

Крумен покачал головой, как будто не разделяя мнения, только что высказанного молодым моряком.

— Как! Вы думаете, что еще есть какая-нибудь надежда?

Невольник сделал утвердительный знак.

— Как? Каким образом?

Крумен отошел от них, не дав другого объяснения.

Когда солнце собиралось садиться, арабы сняли свои палатки и ушли по направлению к высохшему колодцу, который Голах и его караван недавно миновали. Как только они исчезли за холмом, сын Голаха взобрался на вершину холма и оттуда следил за арабами, пока женщины и дети навьючивали верблюдов и складывали палатки.

Дождавшись, пока последние тени ночи спустились на землю, Голах отдал приказ продолжать путь по направлению к юго-востоку. Этим путем он удалялся от берега и отнимал у невольников всякую надежду когда-нибудь вернуть себе свободу.

Крумен, напротив, был по-видимому, рад, видя, что они едут этой дорогой.

Несмотря на ночное путешествие, Голах все еще боялся, что его нагонят арабы, и так велико было его желание насколько возможно увеличить между ними расстояние, что он сделал привал только тогда, когда солнце уже часа два стояло над горизонтом. Фатима, его любимица, несколько времени шла около него и говорила с ним очень оживленно. По жестам и поморщиванию бровей хозяина видно было, что он выслушивал важное известие.

Как только палатки были расставлены, он приказал негритянке, матери ребенка, которого нес Колин, подать ему мешок с финиками, которые ей поручено было сохранять.

Женщина встала и повиновалась, но при этом дрожала всем телом. Крумен бросил на белых невольников взгляд ужаса, и хотя последние не поняли приказа Голаха, но почувствовали, что произойдет что-то ужасное.

Женщина подала мешок, оказавшийся наполовину пустым.

Финики, которые раздавались невольникам три дня тому назад еще возле иссохшего колодца, были взяты из другого мешка, хранившегося у Фатимы.

Значит, мешок, который в эту минуту подавала Голаху вторая жена, должен быть нетронутым, и Голах спросил, почему мешок наполовину пуст.

Негритянка с дрожью отвечала, что она и ее дети ели финики.

Услышав этот ответ, Фатима насмешливо засмеялась и произнесла несколько слов, заставивших задрожать негритянку.

— Я переведу вам, — сказал крумен, сидевший возле мичманов, — что сказала Фатима Голаху: «Собака-христианин поел финики.» Голах убьет как его, так и жену.

Затем крумен пояснил морякам, что по законам пустыни нет большего преступления, чем похищение у путешественника пищи или воды или же, путешествуя с другими, есть или пить потихоньку от своих спутников. Неумолимый закон пустыни — строго наказывать виновных.

Провизия, которую отдают на сохранение кому-нибудь, должна быть сохранена даже в том случае, если бы для этого пришлось пожертвовать жизнью.

Ни в каком случае такое доверенное лицо не имеет права располагать ни малейшей частицей пищи без общего согласия всех, и все должно быть разделено поровну.

Если Фатима сказала правду, то преступление, совершенное негритянкой, само по себе было настолько велико, что она могла быть осуждена на смерть, но, как оказалось, вина ее была еще больше.

Она покровительствовала невольнику, собаке-христианину и возбудила ревность своего повелителя.

Фатима казалась счастливой, потому что знала — по меньшей мере надо было случиться чуду, чтобы спасти жизнь второй жены, ненавистной соперницы.

Вытащив свою саблю и зарядив ружье, Голах приказал невольникам сесть на землю в одну линию. Этот приказ был немедленно выполнен.

Сын Голаха и другой страж стали против них тоже с заряженными ружьями. Им было приказано стрелять во всякого, кто встанет. Тогда шейх направился к Колину и, схватив его за темно-русые кудри, оттащил в сторону и тут оставил его одного.

Голах роздал затем порцию шени всему каравану, за исключением негритянки и Колина.

Шейх считал излишним давать пищу тем, которые должны умереть. Между тем видно было, что он еще не решил, каким образом предать их смерти.

Оба стража, с ружьями в руках, зорко следили за белыми невольниками, пока Голах разговаривал с Фатимой.

— Что же нам теперь делать? — спросил Теренс. — Старый негодяй придумывает какую-нибудь мерзкую штуку, но как ему помешать исполнить то, что он задумал? Не можем же мы позволить ему убить бедного Колина?

— Надо действовать немедленно, — сказал Гарри, — мы и так слишком долго ждали, скверно только, что мы отделены от остальных невольников!.. Билл, что ты нам посоветуешь?..

— И сам не знаю, что вам сказать, — тихо отвечал моряк. — Если мы кинемся на них дружно, пожалуй нам удастся убить человека два или даже три при первом натиске и, пожалуй, все бы кончилось отлично, если бы остальные черные невольники согласились к нам присоединиться.

Крумен, услышав слова старого Билла, сообщил, что готов присоединиться к ним. Еще он прибавил, что уверен — его соотечественник тоже готов помогать. Что же касается остальных черных, то он за них не отвечает.

— Тогда отлично, — объявил Гарри, — нас было бы шестеро против троих; ну, что же, подавать сигнал?

Это был отчаянный план, но, по-видимому, все были согласны сделать смелую попытку. Со времени своего ухода от колодца они были убеждены, что не могут иначе избавиться от рабства, как вступив в бой с поработителями.

— Ну, все согласны? Я начинаю, — прошептал Гарри, стараясь не возбуждать внимания стражи. — Раз!

— Остановись! — вскричал Колин, внимательно прислушивавшийся к тому, что затевалось. — Двое или трое будут немедленно убиты, а остальных шейх докончит своей саблей. Лучше пусть он убьет меня одного, если уж он так решил, чем вам жертвовать собою всем четверым в надежде меня спасти.

— Мы хлопочем не об одном тебе, — отвечал Гарри, — у нас тоже не хватает больше терпения подчиняться этому дикарю.

— Ну, в таком случае бунтуйте тогда, когда у вас будут хоть какие-нибудь шансы на успех, — возразил Колин. — Вы все равно не можете спасти меня и только рискуете поплатиться за это жизнью.

— Голах наверняка собирается кого-нибудь убить, — сказал крумен, устремив глаза на шейха.

Последний в это время все еще говорил с Фатимой и на лице его читалось выражение страшной жестокости.

Женщина, судьбу которой они в эту минуту решали, ласкала своих детей, без сомнения предчувствуя, что ей осталось лишь несколько минут, чтобы сказать им последнее «прости». Ее черты носили странный отпечаток спокойствия и покорности. Третья жена удалилась в сторону. Держа своих детей на руках, она смотрела на все происходившее с любопытством, смешанным с удивлением и сожалением.

— Колин, — вскричал Теренс, — мы положительно не в силах оставаться здесь спокойными зрителями твоей смерти на наших глазах! Не лучше ли нам сделать попытку освободить тебя и себя, пока еще имеются некоторые шансы на успех. Пусть Гарри подаст сигнал.

— Но ведь это безумие! — возразил опять Колин. — Подождите, по крайней мере, пока мы не узнаем, что он думает делать. Быть может, он решит сохранить меня для будущей мести, и вы тогда будете иметь возможность предпринять что-нибудь в удобную минуту, а не так, как теперь, когда перед вами стоят два человека настороже, готовые всадить вам пулю в лоб.

Мичманы сознавали, что товарищ их говорит правду, и они решили ждать молча, устремив глаза на палатку шейха.

Вскоре Голах двинулся в их сторону. Скверная улыбка играла на его лице.

Прежде всего он достал кожаные ремни, которые были привязаны у седла его верблюда, потом повернулся к обоим сторожам и оживленно с ними заговорил, приказывая, по всей вероятности, им хорошенько сторожить, потому что они тотчас же направили свои мушкеты на пленников и, казалось, только ждали приказа стрелять.

Затем шейх сделал Теренсу знак приблизиться к нему. Последний колебался.

— Ступай, товарищ, — сказал Гарри, — он тебе не желает зла.

В эту минуту Фатима вышла из палатки своего мужа, вооруженная саблей и, по-видимому, очень желавшая иметь случай пустить ее в дело.

Теренс, повинуясь знаку начальника, приподнялся. Затем крумен получил точно такой же приказ, и Голах увел их обоих в палатку. Фатима последовала за ними.

Тогда шейх сказал несколько слов африканцу. Последний перевел их молодому мичману:

— Голах велел передать тебе, — сказал крумен, — что одно только может спасти тебя — полное повиновение. Тебе свяжут руки и он советует тебе, если ты дорожишь своей жизнью, не звать на помощь своих товарищей. Если ты останешься спокойным, то тебе нечего бояться, но малейшее сопротивление с твоей стороны будет сигналом смерти для всех белых.

Теренс был одарен редкой для своего возраста силой, но он понимал, что в борьбе с африканским колоссом был бы неизбежно побежден. И он решил, что было бы безумием рисковать сражаться с ним одному. А не дать ли своим товарищам условленный сигнал? А что, если это подвергнет их немедленной смерти? Их стражи уж наверное не промахнутся при первой же попытке возмущения.

И он подчинился.

Голах вышел из палатки и тотчас же вернулся с Гарри Блаунтом. Увидев Теренса и крумена связанными, молодой человек бросился к выходу и стал бороться, желая высвободиться из объятий негра. Но усилия его были напрасны. Побежденный своим страшным соперником, который в то же время ограждал его от ярости Фатимы, он тоже должен был позволить себя связать.

Затем Теренс, Гарри и крумен были выведены наружу на то место, которое ранее занимали.

Билла и Колина ожидала такая же участь.

— Чего этому черту от нас надо? — спросил старый моряк, пока Голах связывал ему руки. — Уж не собирается ли он нас убить?

— Нет, — отвечал крумен, — он убьет только одного.

И глаза его обратились на Колина.

— Колин! Колин! — крикнул Гарри. — Видишь, что ты наделал… Ты не хотел нашей помощи вовремя, а теперь мы уже и не можем помочь тебе.

— Тем лучше для вас! — ответил последний. — По крайней мере, с вами не случится ничего дурного.

— Но если у него нет дурных намерений, зачем он нас так связал? — спросил моряк. — Странная манера доказывать свою дружбу.

— Да, зато этот способ самый надежный. В этом виде вы не можете подвергать себя опасности безумным сопротивлением его воле.

Теренс и Гарри поняли, что хотел сказать Колину, и почему с ними так поступил начальник: он хотел лишить их возможности вмешаться, когда он будет расправляться с осужденными на смерть.

Как только Голаху удалось так хорошо устроить дело с белыми невольниками, а остальных ему нечего было бояться, он и оба сторожа удалились в палатку закусить.

Через некоторое время Голах вышел из палатки и направился к одному из верблюдов. Он достал из вьюков две лопаты и передал их двоим черным невольникам, которые тотчас же принялись копать яму в песке.

— Они копают могилу для меня или для этой бедной женщины, а может быть, и для нас обоих, — сказал Колин, смотря на них спокойно.

Трое остальных европейцев согласились со словами своего товарища, но промолчали.

Тем временем Голах активно занялся приготовлениями к отъезду.

Когда невольники вырыли в мягком песке яму глубиною около четырех футов, шейх приказал им копать другую.

— Будут две жертвы, — сказал Колин.

— Ему следовало бы убить всех нас! — вскричал Теренс. — Мы подлые трусы потому, что не боролись за нашу свободу.

— Да, — согласился Гарри, — безумцы и трусы! Мы не заслуживаем сожаления ни в этом мире, ни в будущем. Колин, друг мой, если с тобой случится несчастье, клянусь отомстить за тебя, как только мои руки будут свободны.

— И я клянусь вместе с тобой, — добавил Теренс.

— Не заботьтесь обо мне, товарищи, — сказал Колин, бывший спокойнее остальных. — Но как только вы будете иметь возможность, постарайтесь отделаться от этого чудовища.

В эту минуту внимание Гарри привлек Билл. Старый моряк сделал знак одному невольнику развязать ему руки, но последний, вероятно, боясь, что его увидит Голах, отказался.

Второй крумен, оставшийся связанным, предложил своему соотечественнику развязать его, но тот также отказался.

Несчастная женщина, которой грозила месть Голаха, оставалась все такой же спокойной. Дети ее с плачем прижимались к ней, а мичманы, вне себя от ярости и стыда, хранили гробовое молчание.

Одна Фатима казалась торжествующей.

Вторая яма была вырыта на небольшом расстоянии от первой и, когда она достигла той же глубины, Голах приказал неграм прекратить работу.

Тем временем палатки были опять сложены, верблюды навьючены. Все было готово к отъезду.

Оба стража снова заняли свой пост перед белыми невольниками. Тогда Голах направился к негритянке, которая освободилась от своих детей и встала при его приближении.

В лагере воцарилась глубокая тишина.

Но тишина и неизвестность длились недолго.

Голах схватил женщину за руки, приволок ее к одной из ям и бросил в нее. Потом невольникам было приказано засыпать яму, оставив снаружи только голову несчастной.

— Бог да сжалится над ней! — закричал Теренс с ужасом. — Чудовище зарывает ее живой в землю! Нельзя ли нам ее спасти?

— Мы будем недостойны называться мужчинами, если не попытаемся спасти ее, — сказал Гарри, поднимаясь на ноги.

Его примеру тотчас же последовали его товарищи.

Сторожа подняли ружья и прицелились, но быстрый жест Голаха остановил выстрел.

Сын шейха, по приказу своего отца, кинулся к яме, где стояла женщина, в то время, как Голах сам шел навстречу мятежникам.

В одну минуту бунтовщики были укрощены: он схватил двоих, Гарри и Теренса, за волосы и оттащил их на то место, где они лежали раньше.

Затем Голах направился к яме, в которую была опущена негритянка, уже наполовину засыпанная песком.

Она не пробовала сопротивляться и даже не издала ни одного стона, казалось, покорившаяся своей участи. Одна только ее голова виднелась над могилой, где она была осуждена умирать. В ту минуту, когда шейх уходил, она сказала ему несколько слов, не тронувших этого бесчувственного варвара, зато слезы наполнили глаза крумена и покатились по его щекам медного цвета.

— Что она говорит? — спросил Колин.

— Она просит его быть добрым к ее детям, — отвечал тот дрожащим голосом.

Оставив свою жену, Голах направился к Колину. Сомневаться в его намерениях было невозможно: оба человека, навлекшие на себя его гнев, должны умереть одинаково.

— Колин! Колин! Что можем мы сделать, чтобы тебя спасти? — с отчаянием закричал Гарри.

— Ничего, — отвечал последний. — И не пробуйте даже — это ни к чему бы не повело. Предоставьте меня моей судьбе.

В эту минуту несчастный Колин также был опущен в яму и сам Голах держал его в вертикальном положении до тех пор, пока невольники не наполнили всей ямы песком.

Колин, следуя примеру женщины, не сделал ни одного движения, не произнес ни одной жалобы и скоро был зарыт по плечи. Товарищи его были поражены.

Затем шейх объявил, что он готов к отъезду. Он приказал одному из невольников сесть на верблюда, на котором ездила зарытая женщина, и трое детей несчастной были помещены вместе с ним.

Голаху оставалось только отдать еще приказание, вполне достойное той, которая его ему внушила, а именно Фатимы.

Наполнив сосуд водой, он поставил его между двумя ямами, но на таком расстоянии, что ни той ни другой жертве невозможно было до него дотянуться. Возле сосуда он положил также несколько фиников. Эта сатанинская мысль имела целью возбуждать их страдания видом того, что могло бы их облегчить. Затем он приказал трогаться в путь.

— Не трогайтесь с места! — сказал Теренс. — Мы еще дадим ему работу.

Голах взобрался на своего верблюда и стал во главе каравана, когда невольники пришли известить его, что белые пленники отказываются идти.

Шейх вернулся назад в страшном бешенстве. Он стал действовать прикладом и, кинувшись на Теренса, который был к нему ближе всех, начал бить его изо всей силы.

— Встаньте! Повинуйтесь! — кричал Колин. — Ради Бога, уходите и оставьте меня! Вы ничего не можете сделать, чтобы меня спасти!

Ни просьбы Колина, ни удары Голаха не могли заставить мичманов покинуть своего товарища.

Затем шейх кинулся на Билла и Гарри, схватил их обоих и бросил возле Теренса. Соединив их всех троих таким образом, он послал за верблюдом. Приказ был немедленно исполнен. Шейх взял в руку уздечку.

— Нечего делать, нам придется идти, — сказал Билл. — Он опять начинает ту же игру, которая удалась ему со мной недавно. Я не дам ему повода вторично беспокоиться.

Пока Голах привязывал веревку к рукам Гарри, пронзительный голос Фатимы привлек его внимание. Обе женщины, правившие верблюдами, навьюченными добычей с корабля, отошли вперед почти на двести ярдов от того места, где находился хозяин, и теперь были окружены, равно как и черные невольники, кучкой людей, сидевших на верблюдах и на лошадях.