Молот шотландцев

Глава XIII ПРЕДАТЕЛЬСТВО

Королева Маргарита ехала на север из Кентербери, где она останавливалась, чтобы вознести дары к раке святого Фомы. Она была беременна и в восторге от своего положения. Зачать так скоро было настоящим достижением, и она молила святого Фому даровать ей здорового мальчика и сохранить при этом ее собственную жизнь.

Эдуард шел походом на север. Он сказал ей, что хотел бы, чтобы она была рядом с ним, как всегда делала его первая жена; и она, чувствуя, что должна стараться быть как можно больше похожей на ту первую и горячо любимую жену, стремилась не обмануть его ожиданий.

Если бы она смогла подарить ему сына, как бы она была счастлива. Даже святая Элеонора оставила ему лишь одного сына среди всех этих дочерей, хотя у нее было еще несколько, которые прожили недолго, а затем умерли.

Бедный Эдуард, она знала, что его терзают великие тревоги. Его сын Эдуард оказался слишком своеволен, к великому огорчению отца и всей державы. Поступали жалобы на жизнь, которую он вел со своими избранными товарищами, и король доверительно сказал ей, что боится даже думать о том, что может случиться, когда он умрет и его сын взойдет на трон.

Он говорил, что хотел бы проводить больше времени с младшим Эдуардом. Но всегда находились неотложные дела, требовавшие его внимания. У него были неприятности во Франции, а теперь, едва он вернулся домой, как узнал, что этот выскочка Уильям Уоллес сеет смуту в Шотландии.

Дело было очень серьезным и сильно его удручало. Она думала, как бы он обрадовался, если бы она смогла послать ему весть о том, что у них родился сын.

Величие Кентербери произвело на нее огромное впечатление, и она внимательно слушала аббата, который рассказывал ей, как святой Фома был предан смерти рыцарями короля, и место, где это произошло, стало святым. Он рассказал ей, как на камнях, куда упала кровь мученика, совершались чудеса, и она преклонила колени и молила святого взглянуть на нее с небес и даровать ей сына.

Из Кентербери она со своей свитой двинулась на север и пересекла Хамбер, въехав в Йоркшир. Она направлялась в замок Кавуд, загородную резиденцию архиепископа Йоркского, но из-за некоторых задержек в пути она поняла, что ехать дальше было бы неразумно, и они остановились в деревушке Бразертон на берегу реки Уорф.

Оказалось, она поступила верно, сделав привал, ибо не прошло и нескольких дней, как она почувствовала схватки.

Она слегла в постель, ибо стало ясно, что дитя вот-вот появится на свет.

Когда он родился, ликованию не было предела, ибо это был долгожданный мальчик.

— Я назову его Томасом, — сказала королева, — ибо знаю, что этой великой радостью я обязана святому Фоме.

Так мальчик получил имя Томас, а королю отправили послание о том, что королева благополучно разрешилась от бремени сыном.

Эдуард принял весть с радостью. Он был в Йорке и готовился к походу на Шотландию. Семь тысяч всадников и восемьдесят тысяч пехотинцев под его умелым командованием скоро обратят Уоллеса в бегство.

Он сказал, что это доброе знамение — рождение здорового мальчика. Это ответ Небес на его сомнения, стоило ли ему жениться вновь. Элеонора на Небесах взирала на него с тем кротким пониманием, какое выказывала ему всю их жизнь.

Как только королева достаточно оправится для путешествия, он хотел, чтобы она отвезла дитя в замок Кавуд, и там он сможет повидать их, прежде чем выступить в Шотландию.

Маргарита быстро оправилась от родов и горела желанием отправиться в путь. Через несколько недель она уже была на пути в Кавуд — замок на южном берегу реки Уз, который служил резиденцией архиепископам Йоркским еще с десятого века. Как и большинство замков, он не мог похвастаться особыми удобствами, но, поскольку стояло разгар лета, они страдали больше от смрада отхожих мест, нежели от холода.

Визит Эдуарда был спешным, ибо его терзало множество дум. Было удручающе сознавать, что после всех его усилий Уоллесу удалось сплотить Шотландию и бросить вызов его владычеству.

Впрочем, мальчик привел его в восторг, и он сказал Маргарите, что ничто не могло бы порадовать его больше и придать ему столько сил для грядущих дел, как вид ее с их ребенком.

— Государь мой, — робко спросила она, — я сказала, что он будет Томасом, но если ваше желание…

— Это твое желание, — с нежностью сказал он, — а значит, Томасом ему и быть. Что до меня, я думаю, в такое время нелишне почтить кентерберийского святого. Мне может понадобиться его помощь.

Она тотчас встревожилась.

— Но вы ведь собираетесь покорить шотландцев в кратчайший срок.

— Покорить — да, но насчет кратчайшего срока кто может сказать? Этот малый Уоллес завладел воображением народа. Они сотворили из него героя. А национального героя, в отличие от того, кого презирают, победить всегда нелегко. С Баллиолом было просто. Слабый человек. Этот Уоллес — другой. Но не бойся, к тому времени, как родится наш следующий сын, я покорю шотландцев и научу их, что значит пренебрегать моей волей.

Затем он нежно поцеловал ее и заговорил с ней о своих планах, как когда-то говорил с Элеонорой; и она слушала внимательно, так кротко и с таким обожанием, словно перед ним сидела его первая жена.

***

Он присоединился к своему войску и перешел Границу. Сопротивления не было. Но шотландцы применили тактику выжженной земли, так что провианта не было. Будучи хорошим полководцем, он предвидел это и приказал кораблям с припасами для войска плыть вверх по Ферт-оф-Форту.

Они запаздывали, и его терзала тревога. Сколько армий было разбито из-за нехватки припасов.

Он взял Эдинбург и стал ждать, и лишь в конце июля начали прибывать корабли.

Прибыли также и его шпионы, что бродили по стране под видом нищих и разносчиков. У них были для него вести. Шотландцы под предводительством Уоллеса стоят у Фолкерка.

— Мы нападем без промедления, — сказал Эдуард и повел свою армию к пустоши Линлитгоу, чтобы там дождаться момента для атаки.

Был вечер, когда он объезжал свой лагерь, проверяя, все ли в порядке, и ободряя своих людей. Так было всегда. Он знал, что они смотрят на него. Когда они видели его высокую фигуру на коне, в них словно вливались новые силы. Они верили, что в бою он непобедим. Он знал, что эту веру нужно поддерживать, и с таким врагом, как Уоллес, который, должно быть, производил схожее впечатление на своих людей, это было важнее, чем когда-либо.

Эти люди последуют за ним куда угодно, и если он скажет им, что победа возможна, невзирая ни на какие трудности, они ему поверят.

Впрочем, он не считал, что сейчас их ждут непреодолимые трудности, ибо, хотя Уоллес и создал вокруг себя ореол героя, это не могло устоять против такого же ореола короля, который много лет доказывал, что он великий воин, и вел за собой хорошо обученную армию. Шотландцам должно было не хватать выучки людей Эдуарда. Они разбили отряды из гарнизонных городов, но то была не английская армия. Уоллес был храбрым человеком. Он уважал Уоллеса. Он понимал Уоллеса. Но если он захватит его, то не проявит милосердия. Проявлять милосердие к человеку, из-за которого он был изгнан из Шотландии, — дурная политика.

Его сын должен был бы быть сейчас с ним. Эдуард его разочаровывал. Он показывал себя недостойным короны. Он думал об этом с тех пор, как держал на руках своего маленького сына Томаса. Но тот — младенец. Пройдут годы, прежде чем он станет мужчиной. А пока есть Эдуард. Эдуард не желал учиться быть королем; он предпочитал проводить время в праздности с такими же, как он, товарищами.

Было ошибкой посылать к нему сына Гавестона. Тот обретал над ним немалую власть, Эдуард рабски следовал за ним, словно они поменялись ролями. От их наставников он получал дурные вести.

Эдуарду, которому скоро должно было исполниться семнадцать, был уже не мальчиком. Он был достаточно взрослым, чтобы проявить хоть какую-то мужественность. О да, он очень беспокоился об Эдуарде. Он не мог говорить о нем с Маргаритой. Это показалось бы в некотором роде предательством по отношению к Элеоноре, но, возможно, Маргарита и сама слышала рассказы о поведении своего пасынка. Если и слышала, то была слишком тактична, чтобы об этом говорить.

Нужно перестать терзаться семейными делами. Предстоит думать о битве.

***

Рассвет. Запели трубы. Люди поднимались, и по всему лагерю разлилось то волнение, что всегда предшествует битве. Королевский конь в то утро был норовист. Его испугал рев труб, и, казалось, ему не по нраву была окружавшая его суета и шум.

Королевский конюший ждал, когда вышел Эдуард.

В нем чувствовалось суровое удовлетворение. Сегодня был день, когда он положит начало концу легенды об Уильяме Уоллесе.

Он уже собирался вскочить в седло, когда конь резко шарахнулся в сторону. Эдуард упал на землю, и конь, пытаясь отскочить, лягнул короля в ребра.

Боль пронзила его, а вместе с ней и страх, ибо он услышал треск кости.

«О Господи, — подумал он, — в такой-то день!»

Это сочтут дурным знамением. Они пойдут в бой, говоря себе, что Бог отвернулся от них. Что рассказы о непобедимом Уоллесе — правда. Они пойдут в бой… без короля… и Уоллес восторжествует.

«Этому не бывать», — сказал себе Эдуард. Он с трудом поднялся. Прижал руку к боку. Боль заставила его поморщиться. Он догадался, что у него сломаны ребра.

Его конюший сказал:

— Государь мой, вы ранены.

— Нет, — прорычал король. — Не говори так. Это пустяк. Верни коня. Его напугали трубы.

Коня подвели. Он похлопал его по шее.

— Не бойся, мой мальчик, — пробормотал он. — Не бойся.

А сам думал: «О Господи, как Ты мог так поступить со мной? Сначала Ты благоволишь этому Уоллесу, а теперь ломаешь мне ребра, как раз когда я должен вести своих людей в бой. Но Тебе меня не одолеть. Для этого потребуется нечто большее, чем сломанные ребра».

— Помогите мне сесть, — сказал он. Конюший повиновался.

Он мгновение посидел в седле, а затем выехал вперед.

— Готовы! — вскричал он. — Чего вы ждете?

***

Шотландская конница повернула и бежала; за ней последовали лучники, но пехота стояла твердо. Эдуард был непобедим; он крепко держался в седле и ничем не выдавал, что сломанные ребра причиняют ему мучительную боль, когда он выкрикивал приказы, и его люди всегда видели его в первых рядах сражения.

Никто не мог устоять перед ним. Патриотизм шотландцев был яростен; они верили, что Уоллес приведет их к победе. Но перед ними был могучий Эдуард, чье имя внушало им такой же трепет, какой имя Уоллеса внушало гордость.

Он был там, собственной персоной — великий Король, перед которым склонился Баллиол, а юный Брюс не посмел поднять руки. Лишь Уоллес выступил против него. Но даже Уоллес не был ровней Эдуарду Плантагенету.

Это было горькое поражение для шотландцев. Двадцать тысяч из них пали, в то время как англичане потеряли лишь немногих.

Они ощутили на себе мощь Эдуарда, которую помнили еще с былых времен. Он покорил Уэльс и поклялся сделать то же самое с Шотландией. Даже Уоллес был ему не ровня.

Потрепанные шотландцы бежали обратно в свои горные твердыни, а Эдуард двинулся на Стерлинг.

Шотландцы предусмотрительно опустошили земли, но англичане решили задержаться там на некоторое время. Королю было необходимо оправиться от ранения.

Сначала он занялся обороной замка и приказал своим людям разведать, что происходит в округе, нападать, где это необходимо, и привозить любую добычу, какую удастся найти.

А пока ему пришлось лечь в постель под присмотром своего лекаря. Запущенные сломанные ребра должны были зажить как можно скорее.

***

Прошло пятнадцать дней, прежде чем он смог сесть на коня, и это происшествие заметно его состарило, но его великолепная жизненная сила, скорее духовная, нежели телесная, вновь вернулась к нему. Он словно бросал вызов самой судьбе, не позволяя ей сокрушить себя, пока его дело не было завершено.

Он покорил земли к югу от Ферта; и он не сомневался, что Уоллес переформировывает свои войска на севере; но Эдуард знал, что, если он продвинется дальше, проблема с припасами станет острой, и он не намеревался совершать ошибку, на которую мог бы соблазниться менее искусный полководец.

Он прошел через Клайдсдейл к Эйру, намереваясь войти в Галлоуэй, но снова перед ним встал призрак нехватки снаряжения и продовольствия. Он не был уверен в успехе. Более того, некоторые лорды, среди них графы Херефорд и Норфолк, начали проявлять беспокойство. Их люди и лошади изнемогали; они говорили, что им нужен отдых после такой кампании; но король подозревал, что они разочарованы, поскольку не получили шотландских земель или замков в уплату за верность своему королю. Эдуард это запомнит; но в то же время недовольные графы могли представлять такую же опасность, как и нехватка припасов. Он должен был убедиться, что подавил восстание Уоллеса и что шотландцам потребуется некоторое время, чтобы собрать новое войско, ибо их потери были велики.

Он разместил гарнизоны в городах к югу от Ферта и отправил делегацию к некоторым шотландским лордам, приказав им явиться к нему. Уоллеса среди них не было. Они вступили в переговоры, и Эдуард обещал им временное перемирие до Пятидесятницы. Те с готовностью согласились, нуждаясь во времени для перегруппировки. Эдуарду тоже нужно было время.

Он вернулся в Лондон.

***

Королева снова была беременна. Это было многообещающе. Подобно своей предшественнице, она была плодовита.

Джоанна, графиня Глостерская, и ее муж, Ральф де Монтермар, были при дворе, и у дочери короля и его юной жены было нечто общее, ибо Джоанна также ждала ребенка.

Трудно было найти двух женщин менее похожих друг на друга, чем кроткая юная королева и яркая, своевольная Джоанна.

Но король счел, что им будет полезно побыть вместе в такое время, и, конечно, даже Джоанна не могла ослушаться королевского призыва. Кроме того, Ральф хотел быть при дворе. Он был в восторге, ибо снискал благосклонность короля, который полностью простил им их тайный брак и оказал Ральфу великую милость, позволив ему охотиться в королевских лесах и увозить столько дичи, сколько он пожелает. Это была величайшая из милостей, ибо Эдуард был так же предан охоте, как и многие его предки.

Ральф был очень доволен жизнью. Великие почести достались ему как мужу принцессы; король благоволил к нему; а Джоанна в то время была так же одержима им, как и в день их свадьбы.

Он, разумеется, был одним из красивейших мужчин при дворе, и Джоанна ни на миг не пожалела о своем поспешном замужестве. Она не любила рожать детей и в тот момент была немного недовольна, потому что в октябре ждала еще одного, говоря, что это слишком скоро после Мэри.

Ее раздражало, что ее свобода ограничена и что от нее ждут, будто она будет сидеть и болтать о младенцах с юной королевой, которую Джоанна втайне считала очень скучной.

Что до Маргариты, то она почти ни о чем, кроме грядущего младенца и того, что у нее уже был, говорить не могла.

Она надеялась, что это будет мальчик. Она верила, что король так сильно хочет мальчиков, но, конечно, он был так добр, что никогда бы не показал своего разочарования, если бы родилась девочка.

— Конечно, он не разочаруется, если будет девочка, — сказала Джоанна. — Мой отец любит своих дочерей… больше, чем сыновей. Он обожал мою сестру Элеонору и был очень снисходителен ко мне. С другой стороны, он постоянно недоволен Эдуардом.

— Я знаю, Эдуард доставляет ему много огорчений. Джоанна, что ты думаешь о Пирсе Гавестоне?

Джоанна загадочно улыбнулась.

— Очень умен, — сказала она.

Ее сестра Елизавета тоже была при дворе. Она овдовела почти два года назад и, выждав подобающий срок, вернулась в Англию. Ходили слухи, что графа Голландского отравили; у него было так много врагов, а поскольку он умер от дизентерии — как и многие в те времена, — это вполне могло быть правдой.

Однако, как и все дочери Эдуарда, она никогда не хотела покидать Англию и была счастлива вернуться. Она призналась Джоанне, что, когда снова выйдет замуж, это будет в Англии.

— Ты ведь так сделала, — сказала она. — И я сделаю то же самое.

— Тебе может понадобиться некоторая хитрость, — ответила Джоанна.

— Тогда я приду к тебе за помощью.

Джоанна громко рассмеялась и сказала, что ее ум к услугам сестры.

Затем они заговорили о своей сестре Маргарите, которой повезло меньше, чем им. Судя по всему, Маргарите приходилось многое терпеть от герцога Иоанна Брабантского.

— Он наводнил свои дворцы бастардами, — сказала Джоанна. — Я бы такого не стерпела.

— Легко говорить, что не стерпела бы, когда тебе не приходится.

— Маргарита всегда была слишком кроткой. Будь я на ее месте, я бы попросила нашего отца повлиять на ее мужа и заставить его прекратить свои похождения.

— Думаешь, он бы это сделал?

— По крайней мере, ему пришлось бы распутничать тайно, что было бы недостойно для правителя. А Маргарита держит бастардов при себе и оказывает им почести.

— У нее всегда была нежная, любящая натура. А теперь у нее есть сын, так что, смею думать, она вполне счастлива.

— Мне бы этого было недостаточно. Но наша сестра Маргарита похожа на королеву. Ей для счастья много не надо. У нее есть ее юный Томас, которого она считает самым совершенным ребенком на свете, а теперь будет еще один. Я не удивлюсь, если юный Томас пойдет по стопам наших братьев, Иоанна и Генриха. У него такой хрупкий вид.

— О, ты так думаешь?

— Несомненно, и мне не нравится его французская няня.

— Она казалась довольно приятной.

— Я считаю, что у принца королевского дома должна быть английская няня. Нам здесь не нужны французские обычаи.

— Королева, кажется, ею довольна.

— Конечно, довольна. Они все время болтают по-французски. Это помогает ей чувствовать себя как дома. Но я не думаю, что она хороша для ребенка, а он и вправду выглядит болезненным.

Елизавете было ясно, что Джоанна невзлюбила французскую няню их сводного брата, но, как бы то ни было, юный Томас и впрямь выглядел болезненным.

Джоанна часто указывала на это Елизавете. Ее раздражала возня королевы со своими детьми. У Джоанны на своих времени было мало. Для детей нанимают нянек, говорила она, и если это хорошие, проверенные англичанки, то все обычно в порядке.

Король приехал навестить семью. «Короткая передышка, — подумал он, — прежде чем придется вернуться в Шотландию, что, кажется, в будущем неизбежно». Он не мог ожидать, что мир продлится долго; в любом случае, он был полон решимости покорить Шотландию, как покорил Уэльс.

Елизавете показалось, что он постарел и устал. Она слышала, как он, сломав ребра, пошел в бой — это было вполне в его духе, — и хотя это, быть может, и помогло выиграть битву, здоровья ему определенно не прибавило. Будучи полон жизненных сил, он порой забывал о своем возрасте.

Джоанна, поглощенная собственными заботами, не замечала, что король выглядит усталым и постаревшим.

Она спросила его, как он находит юного Томаса. Не кажется ли ему, что ребенок бледен, и не заметил ли он его кашель?

Король пришел в ужас. Он и сам замечал это, но пытался убедить себя, что Томас страдает от детских хворей и перерастет их. Так он и сказал Джоанне.

— Помнится, то же самое говорили и о наших братьях, Иоанне и Генрихе, — упорствовала Джоанна. — Я знаю, в чем дело с Томасом. Во всем виновата эта француженка-няня. Она слишком над ним трясется, она его перекармливает. Она привносит французские обычаи к вашему двору.

— Ты и вправду так думаешь? — пробормотал Эдуард.

— Государь мой, я мать.

«Да, мать, — подумал он, — но, говорят, не очень хорошая». Она слишком часто оставляла детей на попечение нянек — даже чаще, чем того требовалось, — лишь бы постоянно быть в обществе своего мужа.

Правда, и Элеонора оставляла детей, чтобы следовать за ним в походы, а он всегда считал ее лучшей из матерей. Маргарите, возможно, придется делать то же самое, если вновь разразится шотландская война.

Он стал наблюдать за француженкой-няней. Джоанна посеяла семена сомнения в его сердце.

Он поговорил об этом с Маргаритой.

— Дорогая моя, — сказал он, — я не думаю, что французская няня — лучшая для Томаса.

— О, но она так его любит.

— Возможно, поэтому она и потакает ему во всем.

— Вы хотите, чтобы я поговорила с ней?..

— Нет, любовь моя. Я распоряжусь насчет английской няни. Джоанна знает одну, как раз подходящую.

— Но…

Он похлопал ее по руке.

— Французскую няню отправят обратно во Францию. Я щедро вознагражу ее, чтобы она с радостью вспоминала о своем пребывании в Англии.

Маргарита с трудом сдержала слезы, но все же сдержала, зная, что Эдуард их не любит. Ей хотелось возразить: «Это все Джоанна». Но как она могла посеять раздор между королем и его дочерьми!

Что ей оставалось, кроме как принять его решение? Она слишком благоговела перед мужем, чтобы поступить иначе, и не хотела обижать Джоанну.

По странному совпадению, с приходом новой няни здоровье Томаса начало улучшаться. Джоанна торжествовала и постоянно упоминала о румяных щечках мастера Томаса.

— Кашель у него прошел совершенно, — говорила она. И напоминала королю, что это именно она устроила такое счастливое положение дел.

Бедная Маргарита чувствовала себя опечаленной и одинокой без няни, ведь так утешительно было порой поговорить о доме.

Затем двор переехал в Вудсток, ибо стало очень жарко, а воздух там считался целебным. Пятого августа Маргарита родила там еще одного мальчика. Она назвала его Эдмундом.

Два месяца спустя, четвертого октября, родился сын Джоанны. Его назвали Томасом. Джоанна была в восторге, что это тягостное дело позади, и покинула двор, чтобы вернуться в Глостер.

***

Принцесса Елизавета твердо решила последовать совету своей сестры Джоанны. Она была так счастлива вернуться в Англию и призналась сестре, что собирается найти красивого мужа и выйти за него, прежде чем отец отыщет для нее какого-нибудь иноземного принца.

— Ты всегда говорила, что раз мы вышли замуж один раз по государственным соображениям, то во второй раз должны выбирать по любви.

— Говорила и всегда буду говорить, — подтвердила Джоанна.

— Ты никогда не жалела?

— Никогда, — заявила Джоанна; и Елизавета подумала, что Ральф де Монтермар, должно быть, совершенно необыкновенный человек, раз сумел так безраздельно завоевать любовь ее своенравной сестры.

Джоанна была молода и красива, но порой Елизавете казалось, что румянец на ее щеках слишком ярок, а прекрасные глаза блестят чересчур сильно. Казалось, в Джоанне было столько внутреннего огня, что он сжигал ее изнутри.

Но Елизавета в тот момент была слишком поглощена собственными делами, чтобы много думать о сестре. Она нашла человека, за которого хотела выйти замуж. Это был Хамфри де Богун, граф Херефорд и Эссекс и Верховный констебль Англии. Он был к тому же очень богат, остроумен и полон жизни. Едва увидев его, Елизавета поняла, что хочет быть с ним.

Король поначалу не склонен был соглашаться на этот брак, ибо дочери должны были служить хорошей разменной монетой, но когда она напомнила ему, что он позволил Джоанне сделать свободный выбор, ему было трудно устоять. Впрочем, если бы он возразил, что Джоанна вышла замуж без его согласия, это могло бы прозвучать как приглашение для нее поступить так же. События тяжким грузом давили на него. Его мучили боли в ребрах, ибо он так и не оправился полностью после того несчастного случая. Лекари говорили, что ему не следовало скакать в бой в таком состоянии, и неудивительно, что боль до сих пор не утихла.

Он устал от шотландской смуты, которой не было видно конца. Он сокрушался, что не смог завершить завоевание. Он никогда не был уверен, когда Уоллес появится снова и изгонит англичан из гарнизонных городов. Тогда его недавняя победа окажется напрасной.

Он был слишком стар и утомлен, чтобы вступать в пререкания с дочерьми. Ему хотелось видеть их счастливыми. Для него было чудом, что Джоанна, с ее точки зрения, заключила идеальный брак. Возможно, принцессам и впрямь было лучше оставаться в Англии, особенно когда, как они ему напоминали, они уже один раз вышли замуж по государственным соображениям.

Влюбленная Елизавета была трогательна и прекрасна. У него была его добрая королева Маргарита, и он был с ней счастлив. Он хотел, чтобы и его дочери были счастливы. По правде говоря, он был рад, что ему не удалось заполучить прекрасную Бланку. Она не подошла бы ему так, как Маргарита. Его королева была покорна и нежна. Бланка, без сомнения, была бы более требовательной. Как мог он, которому так повезло с обеими королевами, отказать дочерям в их счастье?

Свадьбу Елизаветы и Хамфри де Богуна отпраздновали в Вестминстере в унылый ноябрьский день.

Елизавета, несомненно, сияла в своей золотой короне, усыпанной рубинами и изумрудами, и по всему городу царило великое ликование. Это был явный брак по любви, и народу нравилось думать, что их принцесс не выдают замуж в чужие страны.

Джоанна и Елизавета теперь были обе счастливы; у Маргариты были свои трудности, но она была далеко от дома и, как он полагал, повзрослев, теперь могла сама о себе позаботиться; бедняжка Мария казалась довольной в своем монастыре, утешаясь тем, что ей не придется в старости думать о периоде покаяния, как многим другим; и если она и лишилась счастливой семейной жизни в Англии, то, по крайней мере, была уверена в своем месте на Небесах. Маленький Томас креп — теперь, когда у него была английская няня, — и юный Эдмунд тоже хорошо развивался. У него была прекрасная семья… за одним исключением.

Да, это была правда. Именно тот, кто должен был доставлять ему больше всего радости, причинял ему больше всего беспокойства. Его сын Эдуард.

Он часто говорил себе: «Молю Бога, чтобы я не умер прямо сейчас. Помоги Бог Англии, если мой сын станет королем».

Его долгом было жить, чтобы покорить Шотландию, чтобы сделать Англию великой и чтобы удержать юного Эдуарда от трона, пока тот не повзрослеет и не станет более достойным править.

Эдуард был уже не мальчик; ему шёл двадцатый год. Настоящий мужчина. И все же, каким он был легкомысленным. Редко когда столько дарований пропадало впустую, ибо Эдуард отнюдь не был глуп. Он был высок, красив и способен. Увы, он был ленив и ветрен и любил грубые розыгрыши, которые порой причиняли страдания окружающим. Поступали жалобы, и они тревожили короля, потому что были вполне обоснованны.

Он часто думал о младенце, которого представил валлийцам. Каким славным был ребенок, и как они с Элеонорой им гордились! Но что-то где-то пошло не так. Может, Элеонора напрасно сопровождала мужа в походах, когда ей следовало уделять больше внимания детям? Может, это он в чем-то потерпел неудачу?

Теперь он жалел, что дал сыну в товарищи по играм Пирса Гавестона. Он ведь лишь хотел оказать честь сыну покойного. Гавестон был добрым и верным гасконским рыцарем, он славно служил своему королю, и потому, когда рыцарь умер, оставив малолетнего сына, Эдуард взял мальчика под свою опеку, и тот воспитывался при дворе.

Эдуард и юный Гавестон стали неразлучными друзьями. Они были неразделимы, и казалось, наследник был привязан к нему сильнее, чем к кому-либо еще.

Короля тревожила эта связь. Нужно было что-то с этим делать.

Юный Эдуард должен сопровождать его в походе на Шотландию.

***

Пришло время воевать с Шотландией. Король чувствовал свой возраст. Ему шел седьмой десяток, и он не желал признавать, что теперь устает быстрее, чем в былые дни.

Он был одержим своей мечтой об объединении Англии, Шотландии и Уэльса, и желание это обрело лихорадочную решимость, ибо время уходило.

На юге сопротивления почти не было, и он прошел через Эдинбург и Перт и дошел на севере до самого Абердина. В Морее лэрды покорились ему, и лишь Стерлинг не поддался ему с легкостью. Кошмаром похода, как всегда, был страх остаться без припасов — страх, что неизбежно преследует любого полководца, чье войско находится вдали от дома.

Он собирался заключить с Шотландией договор и с этой целью созвал всех лордов в Сент-Эндрюс, но был один человек, с которым он не станет договариваться. Этим человеком был Уильям Уоллес.

Эдуард много думал об Уоллесе. Он знал, что тот где-то скрывается. Он верил, что хорошо понимает этого человека, ибо тот был во многом на него похож. Уоллес был упорен, патриот до мозга костей. Уоллес никогда не пойдет на уступки, и, пока он жив, он представляет опасность.

Он хотел, чтобы Уоллеса доставили к нему. Он хотел видеть Уоллеса в цепях. Он не успокоится, пока голова Уоллеса не окажется на пике над Лондонским мостом, как головы Лливелина и Давида. Таков был способ покорять народ. Убить их вождей и унизить их. А что могло быть губительнее для героя, чем его отсеченная голова, выставленная на всеобщее обозрение и глумление?

Он предельно ясно дал понять, что с Уоллесом никакого перемирия не будет. С этим человеком — только безоговорочная капитуляция. Он намекнул, что щедро вознаградит того из соратников Уоллеса, кто выдаст ему их предводителя.

***

Уоллес стал призраком, преследовавшим Эдуарда во снах. Уоллес где-то прятался, а горы Шотландии служили надежным убежищем. Выследить там человека было нелегко. В любой момент Уоллес мог вновь подняться, и в этом человеке, очевидно, горел огонь, его окружала аура героизма и властности, что вдохновляла людей. Эдуард хотел, чтобы вдохновленные люди были на его стороне, а не на стороне врага.

Он знал, что значит для людей следовать за вождем. Он и сам был тому примером. Разве он выиграл бы битву, если бы не вскочил на коня, презрев сломанные ребра, и не поскакал во главе своих людей? Он был уверен, что битва была бы проиграна, если бы он поддался советам своих приближенных и позвал лекарей. Солдаты суеверны; они ищут знамений. Слушая легенды о своем предке, Вильгельме Завоевателе, он знал, какое значение тот великий человек придавал суевериям. Он никогда не позволял им действовать против себя, и даже когда казалось, что так и происходит, он находил способ уверить окружающих, что на самом деле они стали свидетелями доброго знамения, и выворачивал доводы так, чтобы убедить их в своей правоте. Победа должна быть в умах людей, если они собираются победить.

Он мог покорить Шотландию, и скоро; но не пока жив Уильям Уоллес.

Было много шотландцев, не до конца преданных своему делу. Некоторые сотрудничали с ним, если считали, что это принесет им выгоду. Шотландцы знали укрытия в горах лучше, чем он. Некоторые могли даже знать, где находится Уоллес.

Он перебирал в уме людей, что лучше всего подошли бы для этой задачи, и после долгих раздумий на ум ему пришло имя сэра Джона Ментейта.

Ментейт был честолюбцем, который недолго пробыл в плену в Англии. Эдуард освободил его при условии, что тот последует за ним во Францию и будет служить ему в войне против французов. Вернувшись в Шотландию, Ментейт присоединился к Уоллесу и тревожил англичан набегами. Он был из тех, кто без труда менял сторону и предпочитал быть на стороне победителей. Эдуард презирал таких людей, но было бы глупо не признавать, что от них бывала своя польза.

До Эдуарда дошли слухи, что Уоллес находится в районе Дамбартона, и было почти несомненно, что у него там есть любовница. Женщины играли определенную роль в судьбе Уоллеса. Однажды его едва не схватили в доме проститутки; а затем дело в Ланарке произошло из-за того, что шериф Хезелриг убил другую его женщину.

Возможно, лучше будет искать его через женщину.

Будучи в Сент-Эндрюсе, он призвал к себе Ментейта и, уведя его в отдельную комнату, прощупал почву насчет Уоллеса.

— Милорд Ментейт, — сказал он, — я много думал об этом предателе Уильяме Уоллесе, и мое желание — предать его правосудию. Вы знаете, что он — тот, с кем я не стану заключать никаких соглашений. Он нужен мне… живым или мертвым.

— Государь мой, — ответил Ментейт, — Уоллес скользкий как угорь. Схватить его будет нелегко.

— Верно. Будь это легко, мы бы давно это сделали. Но этот человек — беглец, он прячется в горах, выжидая момента, чтобы ударить меня в спину. Мне намекнули, что он скрывается где-то в районе Дамбартона. Полагаю, он не любит надолго отлучаться от городов, ибо весьма неравнодушен к женщинам. Вы бы так сказали, Ментейт?

— Полагаю, милорд, в его жизни были некоторые романтические приключения.

— Тогда будьте уверены, он не захочет отрезать себя от общества этого пола. Насколько я помню, был случай, когда его едва не поймали при посещении какой-то распутницы.

— Так и было, милорд.

— Я готов даровать пост шерифа Дамбартона тому, кого сочту достойным его занимать… Дамбартон — славный город, славный замок.

Как сверкнули глаза Ментейта! «Вот мой человек», — подумал король.

— Разумеется, если бы мятежник оказался в этих краях, долгом того, кто вскоре станет их шерифом, было бы доставить его ко мне.

Ментейт кивнул.

— Но задача не из легких, государь мой.

— Трудные задачи предназначены для тех, кто достоин занимать высокие посты. Как только они докажут свою состоятельность, почести сами найдут их.

— Милорд, вы пробуждаете во мне желание служить вам верой и правдой.

— Не забывайте, Ментейт, что это ваш долг.

— Я не забуду своего долга, сир.

— Как и о награде за его исполнение. Если вы доставите мне Уоллеса, я буду вам благодарен. Но он мне нужен… и нужен скоро. Пока он скрывается, мы никогда не можем быть уверены, когда и где он поднимется вновь, и глупцы последуют за ним.

Ментейт поклонился и удалился, его голова была полна планов.

***

Мысль пришла ему внезапно, когда он размышлял над словами короля. Через женщину, да. В жизни Уоллеса должна быть женщина. Почти наверняка он глухой ночью пробирается в Дамбартон или какое-нибудь подобное место, чтобы навестить какую-нибудь женщину.

И тут он вспомнил Джека Короткого, одного из своих слуг, прозванного так за малый рост — жилистый человечек с бегающими хорьковыми глазками. Ментейт время от времени нанимал его для разных грязных дел. У этого человека было мало совести, и он со своим братом — ныне покойным — готов был на все, если награда была достаточно хороша. Джек Короткий был человеком, который знал, что где происходит. Это было его ремеслом. Он умел втираться в доверие; у него был елейный язык, и, как ни странно, многие не замечали его лживости.

Был лишь один человек, которым Джек Короткий по-настоящему дорожил. Это был его брат — настолько похожий на него, что их часто путали. Брат его был убит в какой-то стычке, и убийцей его был Уильям Уоллес. Джек Короткий ненавидел Уильяма Уоллеса.

Поэтому он подходил как нельзя лучше.

Ментейт вызвал его и объяснил, чего от него ждет.

— Джек, — сказал он, — если я выдам Уоллеса Эдуарду, меня ждет награда, как и тех, кто мне поможет. Полагаю, в этом деле ты можешь сослужить мне службу, что принесет тебе немалую выгоду — не говоря уже об удовлетворении от мести.

— Он убил моего брата, — сказал Джек Короткий, и на его обычно холодном лице вспыхнули глаза. — Я был рядом, когда он умирал. Уоллес поднял меч и отрубил брату голову. Я не успел до него добраться, но, клянусь Богом, если…

— Вот твой час. Давай решим, как мы за это возьмемся. Месть, а вдобавок и награда. Неплохо, а, Джек?

***

Уильям Уоллес и впрямь жил в заброшенной хижине в горах близ Глазго. С ним были несколько его друзей, среди них — двое верных соратников, Карле и Стивен. Уоллес всегда говорил, что предпочтет двадцать человек, которым может доверять, тысяче тех, в ком не уверен.

Его печалило то, как все обернулось. Эдуард все изменил. Ему следовало бы знать, что Эдуард — грозный враг. Других он мог бы одолеть; ему это удавалось, пока не явился Эдуард со своими армиями и своим военным искусством. Эдуард был легендой. Как и Уоллес. Два титана сошлись лицом к лицу, но Эдуард был королем великой страны, и у него было оружие, люди — все то, чего Уоллесу так горько не хватало.

Но он не отчаивался.

Однажды, обещал он себе, он одолеет Эдуарда.

А пока оставалось лишь ждать и строить планы со своими добрыми друзьями. Они говорили о том, как снова соберут войско, как пойдут походом на Эдуарда. Они извлекут уроки из поражения, ибо в нем можно найти больше, чем в победе.

Иногда его охватывало нетерпение. Тогда Карле успокаивал его. Карле, Стивен! Какими добрыми друзьями они были, и всегда!

Но он скрывался. Он ненавидел необходимость красться в Глазго по ночам; ему хотелось переодеться и пойти днем. Но это было опасно. Ночью он ходил в дом к одной женщине. Она была довольно мила и щедра, и хотя она не знала его как Уоллеса, иногда, как ему казалось, она подозревала в нем того великого воина.

Однажды ночью, когда они сидели с друзьями у огня, разожженного в хижине, они говорили о том, что один из них слышал в тот день в Глазго — будто Эдуард в Сент-Эндрюсе, и многие шотландские лорды присягают ему на верность. Это привело Уоллеса в ярость. Чтобы шотландцы настолько забыли свою страну, что склонились перед Эдуардом!

И пока они сидели, один из стражников ввел маленькую, промокшую до нитки фигурку в рваном плаще.

— Я нашел его, он рыскал неподалеку, — сказал стражник. — Вот и привел к тебе, ибо он сказал, что знает тебя и хочет предложить свои услуги.

— Ты знаешь меня, человече? — сказал Уоллес. — Подойди к огню, дай на тебя взглянуть. Как тебя звать?

— Джеком Коротким, — сказал тот. — Я знал вас когда-то, сэр Уильям.

Уоллес сказал:

— Помню. Никогда не видел людей такого малого роста, как ты… и разве не было у тебя брата?

— Да, был брат. Вы убили его, сэр.

— Я убил его? Значит, он был врагом Шотландии.

— Вовсе нет, сэр Уильям. Он был дуралей, мой брат. Но он хотел сражаться за Шотландию. Он был там, в одной из стычек, и заблудился в бою. Вы решили, что он на их стороне. Клянусь, это не так.

— Зачем ты пришел сюда?

— Я искал вас повсюду. Я хотел сказать вам, что мой брат не был предателем. Я хочу, чтобы вы это поняли, сэр.

— Я убил твоего брата. Тогда, если он не был предателем, ты должен меня ненавидеть.

— Нет, сэр. Он был слаб на голову, мой брат. Вы бы никогда его не убили… если бы знали. Он хотел служить Шотландии, и он служил… но с головой у него было неладно, и он не знал, куда податься. Он не всегда понимал, где враг. Так что я пришел сказать вам, что он не был предателем, и служить вам до конца своих дней.

Уильям сказал:

— Так ты считаешь себя воином?

— Нет. Я мал ростом, как и мой брат, но голова у меня не вскружена, как у него, бедняги. Я не умею сражаться… хотя на поле боя от меня может быть какая-то польза. Но я умею ловить рыбу, готовить на костре и помогать господину одеваться.

— Мы здесь все сами о себе заботимся, Джек Короткий.

— Но вам будет легче думать о великих делах, сэр, если я буду делать это за вас. Я сегодня днем рыбачил и принес с собой добрую рыбу. Позвольте мне приготовить ее для вас, и вы оцените мое умение.

Уильям усмехнулся.

— А почему бы и нет? Мы бы не отказались от вкусного ужина, а, Карле?

Карле погрузился в свои мысли. «Он вечно настороже, — подумал Уильям. — Видит опасность в каждом ручье, за каждым деревом».

— Давай! Неси рыбу, Джек Короткий, и останешься со мной моим слугой. Как тебе такое?

Джек Короткий опустился на колени и поцеловал руку Уильяма.

***

Он был хорош. В этом не было сомнений. С ним жизнь стала легче. У него был талант ловить и готовить рыбу. Он ходил в город и приносил нужные им припасы.

— Это избавляет нас от риска, — признал даже Карле.

Однажды Джек Короткий сказал Уильяму:

— Милорд, вам не следует ходить в Глазго. Пусть ваша любовница приходит к вам.

Он, конечно, знал, зачем Уильям совершает свои ночные визиты. Можно было не сомневаться, что Джек Короткий умудрялся разузнать все.

— Что, — вскричал Уильям, — ты хочешь, чтобы нас всех предали?

— Боже упаси, чтобы такое случилось. Я лишь хочу облегчить жизнь моему господину.

— Ты и впрямь облегчаешь мне жизнь, Джек, — сказал Уильям. — Мне жаль, что я сделал с твоим братом.

— То была его вина. Нет… не вина… его безрассудство. Забудьте об этом, милорд. Ибо я нашел радость в служении вам.

Джек лежал у ног своего хозяина и рассказывал о новостях, которые подслушал в Глазго. Он рассказывал о женщинах, которых там видел.

— Есть там одна, — сказал он, — светловолосая, румяная, с искрящимися синими глазами и бойким язычком. Я ее особо приметил.

Он наблюдал за своим хозяином. По улыбке сэра Уильяма он понял, что это была та самая. Он выяснил, где она живет. Если бы ему удалось проследить за Уоллесом туда однажды ночью, это было бы хорошо, но нужно было соблюдать осторожность, ибо Карле был человеком крайне подозрительным.

Теперь ему нужно было выяснить, когда Уоллес навещает женщину, а тот не всегда об этом говорил. Джек Короткий задавал свои вопросы хитро, исподтишка, намеками. Но ему нужно было знать точное время. Ошибки быть не должно. Если что-то пойдет не так, и его разоблачат как шпиона, Ментейт убьет его, даже если этого не сделают люди Уоллеса, и он никогда не получит обещанной награды.

Он пошел на рыбалку и поздно вернулся с уловом. Огонь разгорался медленно.

— Поторопись, человече, — сказал Уоллес, — я сегодня ночью иду в город.

Сердце Джека забилось быстрее. Подать им рыбу… затем взять одну из лошадей и во весь опор скакать в город. Он знал, что ему делать. Ментейт и его люди уже ждали в городе, готовые к этому дню.

Он ускользнул, сперва ведя коня в поводу, чтобы его не услышали.

В городе Ментейт был рад его видеть.

— Сегодня ночью, — вскричал Джек Короткий. — Он придет сегодня ночью.

Ментейт сказал:

— К той женщине? Мы схватим его на входе.

***

У Карле было особое чутье на все, что касалось его господина.

— Не нравятся мне эти походы в город, — сказал он.

— А мне нравятся, — ответил Уильям.

— Неужели ты не можешь обойтись без женщин?

— Нет, Карле. Они дают мне сил. Они скрашивают это унылое изгнание.

— Они уже не раз доводили тебя до беды.

— Никогда. Я едва спасся из дома Эллен, я знаю. А Мэрион… Именно из-за нее мы взяли Ланарк, помнишь.

— Будь осторожен.

— Там достаточно безопасно.

— Не ходи сегодня.

— Я должен. Я обещал. Она будет ждать.

— Может, она найдет себе другого друга.

— Сегодня моя ночь. В такие ночи она верна мне.

Карле рассмеялся и сказал:

— Тогда я пойду с тобой.

В этом не было ничего необычного. Часто, когда он навещал женщину, Карле шел с ним. Он сидел внизу, болтал со служанкой, обычно пил ее домашний эль и, может быть, съедал кусок хлеба с беконом.

И вот они поехали к городу, привязав лошадей в лесу. Тихо и быстро они подошли к дому женщины.

Дверь была приоткрыта, но это не показалось им странным. Уильям решил, что, ожидая его, она оставила дверь незапертой.

Он толкнул ее. Они были окружены. Карле потянулся за кинжалом, но было уже поздно. Он рухнул на пол, истекая кровью. Уоллеса схватили. Они не хотели его убивать.

Эдуарду он был нужен живым.

***

Ехать в окружении людей Ментейта, со скованными руками — пленником, — было полным унижением.

Джек Короткий предал их. Он попался на эту простую уловку. Он всегда был неосторожен. Но самым главным предателем был Ментейт. Не стоило яриться на Джека Короткого, мелкую сошку. Преступником был Ментейт. Он предал Шотландию. Вот что было важно. А Карле — милый Карле — погиб, потому что настоял на том, чтобы пойти с ним.

Он сам был пленником могучего Эдуарда, который никогда его не отпустит.

«Он боится меня, — с торжеством подумал Уоллес. — Он боится меня так, как не боится никого другого. Он знает, что ему никогда не будет покоя в Шотландии, пока я жив».

Так его доставили в Лондон и поместили в доме на Фенчерч-стрит.

Там его продержали недолго, и вскоре настал день, когда его доставили в Вестминстер-холл, чтобы он ответил на выдвинутые против него обвинения.

Суд был недолгим. Его признали изменником короля Эдуарда.

— Я никогда им не был, — сказал он, — ибо никогда не признавал его своим государем.

Он держался мужественно. Его сила, его стать, его аура величия не могли не произвести впечатления на всех, кто его видел. Но он был пленником Эдуарда, а Эдуард был твердо намерен не дать ему вновь поднять против себя войско.

Настал день оглашения приговора. Его преступления были перечислены. Мятеж, убийства, грабежи, поджоги и тяжкие преступления. Он нападал на людей короля и убил сэра Уильяма Хезелрига, шерифа Ланарка. Он вторгался на земли короля в Камберленде и Уэстморленде.

— Приговор тебе таков: тебя доставят из Вестминстера в Тауэр, а из Тауэра в Олдгейт и так через весь город к Вязам в Смитфилде, и за твои убийства и тяжкие преступления в Англии и Шотландии тебя повесят и выпотрошат, а как разбойника — обезглавят, а после сердце твое, печень и легкие будут сожжены, голова твоя водружена на Лондонском мосту на обозрение всем, кто путешествует по суше и по воде, а четвертованное тело твое развешано на виселицах в Ньюкасле, Берике, Стерлинге и Перте в устрашение всем проходящим мимо.

Уильям слушал почти бесстрастно. Такова была казнь, уготованная изменникам короля, и король скажет: «Этот человек был для меня одним из величайших предателей, что когда-либо жили».

Эдуард скажет, что он справедлив, и в своем понимании, без сомнения, таковым и был.

***

Двадцать третьего дня августа варварский приговор был приведен в исполнение с отвратительной жестокостью. Многие собрались у Вязов в Смитфилде, чтобы увидеть это.

Ни единый крик не сорвался с уст Уильяма Уоллеса. Он знал, что не побежден. Он знал, что слава о нем переживет его и станет вдохновением для всех, кому дорога свобода Шотландии.