Молот шотландцев

Глава VII ЗАМУЖЕСТВО ДЖОАННЫ

Сияющей звездой семьи теперь был юный Эдуард. Над ним ворковали, им восхищались, на него не могли надивиться. У него была валлийская кормилица — ибо Эдуард был полон решимости сдержать слово, данное вождям, — и Мария Карнарвонская стерегла его, как дракон.

Одиннадцатилетний Альфонсо нежно любил своего брата. Альфонсо всегда осознавал, какое горе причиняло его здоровье. Было тревожно знать, что его восковые изображения постоянно сжигают в масле у гробниц святых, а его мать и бабушка платят вдовам, чтобы те держали бдение в церквях, дабы их благочестие побудило святых и тех, кто имел влияние на Небесах, что-то сделать с его здоровьем.

Это была огромная ответственность, и бремя грядущего правления было слишком тяжело для его хрупких плеч; и вот теперь этот новый младенец, который много плакал и требовал безраздельного внимания Марии Карнарвонской, снял его с него. Все дивились здоровью Эдуарда.

— Еще один такой, как его отец! — говорили они. — Посмотрите на его длинные ноги. Он будет еще одним Длинноногим, ангелочек.

Тогда как бедняга Альфонсо был для своего возраста низкорослым.

Все радовались рождению Эдуарда, кроме его сестры Элеоноры, но даже она, пожав плечами, осознала всю безнадежность своей несбыточной мечты.

У них был Эдуард. Могли родиться и другие сыновья. Мать ее обладала прирожденным даром пополнять королевскую детскую.

Они оставались в Карнарвоне, потому что, как сказал их отец, это была родина Эдуарда, Принца Уэльского, и валлийцам было полезно знать, что он не шутил, когда говорил, что первыми словами его сына будут слова на валлийском. Более того, за валлийцами следовало некоторое время понаблюдать, чтобы убедиться, сдержат ли они свои обещания.

Королева находила замок прекрасным, но опасалась, что зимой в нем может быть холодно. Ее тревожил кашель Альфи, который, казалось, усилился в последние недели. Впрочем, она была рада, что вся семья с ней; приятно было и то, что вдовствующая королева гостила в Эймсбери, хотя и не удалилась туда насовсем, ибо все еще ждала папской диспенсации, которая позволила бы ей уйти в монастырь, не теряя своего состояния. И королева, лишь в глубине души, признавалась себе, что отсутствие вдовствующей королевы было скорее облегчением. Она слегка улыбнулась, представив, какие советы та попыталась бы дать ее сыну о том, как обращаться с валлийцами. Та непременно потребовала бы и суровых штрафов, и пышных празднеств. Бедный, разгромленный народ, у них не было средств платить штрафы. Эдуард понимал это и знал, что лучший способ добиться их мирного сотрудничества — обходиться с ними по-доброму. О, Эдуард был так мудр.

Лекарь, который почти не отходил от Альфонсо, в некотором смятении явился к ней.

— Он просит вас, миледи.

Она пошла к Альфонсо. Он словно съежился, а ручка, потянувшаяся к ней, была горячей и лихорадочной.

— Дорогая матушка, — промолвил мальчик, — мне кажется, я сейчас умру.

— Нет, любовь моя, — сказала она, целуя его руку. — Мы снова поставим тебя на ноги.

— Не в этот раз, дорогая матушка. Да и теперь это не так уж важно, правда? Теперь есть мой брат.

— Мой дражайший, — сказала королева, — это так важно… для меня, для твоего отца…

Он слабо улыбнулся.

— Нет, теперь все хорошо. Я могу уйти. Я всегда причинял вам столько беспокойства.

— Мой маленький сын, я так тебя люблю.

— Вы всегда были моей самой доброй матерью. Но теперь я могу уйти… Я хочу, дорогая матушка. Время пришло.

Она сидела у его постели, но знала, что он умирает. Он умирал медленно, годами. Она подумала о своем единокровном брате, в честь которого назвала сына. Какой это был умный человек, но математические изыскания занимали его больше, чем собственное королевство. Его сын Санчо становился все нетерпеливее, и до нее доходили слухи, что он намерен свергнуть отца и самому занять трон. Как может быть такая вражда в семьях! Как могут сыновья идти против отцов! Она молилась, чтобы маленький Эдуард всегда чтил своего отца и был ему опорой. Ей не нужно было молиться, чтобы Альфонсо поддерживал отца. Увы, Альфонсо не суждено было вырасти.

Альфонсо закрыл глаза, и она слышала его затрудненное дыхание.

Король подошел к постели и встал рядом, положив свою руку на ее.

— Он уходит, наш маленький Альфонсо, — сказала королева.

Король кивнул.

— Этого следовало ожидать.

— Словно, узнав, что у него есть брат, он перестал бороться за жизнь.

— Слава Богу, у нас есть Эдуард, — сказал король.

И они стояли плечом к плечу, глядя на бездыханное тело своего сына.

***

Казалось, народ Уэльса смирился со своей участью. Эдуард внушил им, что, если они будут ему верны, их ждет награда, и они начинали ему доверять. Правда, барды пели песни о доблести Лливелина и Давида и о жестокой смерти Давида от руки английского тирана. Но то были песни гор. В долинах, городах и деревнях люди начинали понимать, что лучше быть частью Англии, которая становилась все более процветающей под властью короля, чем нищим независимым княжеством Уэльским. Они помнили также, что Давид был предателем, человеком, действовавшим из корысти. Он был храбр, но жесток к врагам, и не стоило забывать, что однажды он предал их англичанам.

Когда вожди преподнесли Эдуарду в дар корону, которая, по их утверждению, принадлежала великому королю Артуру, это произвело на Эдуарда огромное впечатление. Валлийцы утверждали, что именно в Уэльсе находилась ставка легендарного короля, и Эдуард был готов поверить им на слово, ибо он увидел способ выковать между ними узы дружбы.

Вскоре после смерти Альфонсо он собрал семью и рассказал им о своих планах.

Глаза принцессы Элеоноры загорелись, когда она слушала, и именно к ней обращался отец. Он хотел, чтобы она знала: хотя он и радовался рождению юного Эдуарда, появление мальчика неизбежно умаляло ее положение в королевстве, но она по-прежнему оставалась его любимым и самым дорогим дитятей. Он любил свою жену; она была неотъемлемой частью его самого; он чувствовал, что всегда может положиться на ее поддержку, что бы он ни предпринял, но в ней не было духа противоречия. Она во всем с ним соглашалась, тогда как его умная дочь порой могла высказать несогласие, и очень часто ее доводы были вескими.

Дело было в том, что он был счастлив в своей семье, и теперь, когда у них наконец появился здоровый мальчик, он был глубоко доволен. Покорение Уэльса приносило огромное удовлетворение, но счастье в кругу семьи значило для него больше всего на свете. Иногда он немного стыдился этого. Но это была правда.

— Мы должны отпраздновать эту победу над валлийцами, — сказал он, — и, кажется, я нашел способ сделать это так, чтобы им понравилось. Вы знаете, они очень почитают короля Артура и настаивают, что именно здесь он собирал свой Круглый стол. Так вот, я сделаю так, словно Артур вернулся. Я воссоздам эту сцену. Я велю изготовить круглый стол, и я со своими рыцарями воссяду за ним, и мы поклянемся поддерживать рыцарство и справедливость по всей стране. Это будет событие, которое запомнится надолго. Будут рыцарские поединки, турниры, как в старину. Прошлое вернется.

Глаза принцессы засияли от удовольствия.

— Милорд, — вскричала она, — это превосходный замысел. Валлийцы будут участвовать. Это будет величайший знак мира и процветания, какой вы только можете им дать.

Она тотчас уловила его намерение. Королева, как и всегда, согласилась с ним и с дочерью.

— А теперь, — сказал король, — созову-ка я рыцарей, и мы приступим к планированию этого великого зрелища.

И вот в августе 1284 года Эдуард отпраздновал покорение Уэльса, устроив свой Круглый стол в Невине, в графстве Карнарвоншир, и на него он пригласил всех самых прославленных рыцарей Англии и континента. Валлийцы никогда не видели подобного великолепия — а именно этого Эдуард и добивался. Он хотел, чтобы они осознали, что теперь принадлежат к великой и могущественной державе, управляемой непобедимым королем. Он сравнил себя с великим Артуром, и сам Артур не мог бы явить более благородного облика, чем высокий король, который этим романтическим жестом говорил им, что намерен поддерживать справедливость и рыцарство на их земле.

Они видели, что он делает для Уэльса. Великие замки Конуэй, Карнарвон и Харлех были обязаны своей мощью и красотой его мастерству.

Уэльс теперь был частью Англии, и говорили, что, если здравый смысл возобладает, никто не станет пытаться изменить такое положение дел.

***

Силы вдовствующей королевы внезапно начали иссякать. Она, всю жизнь отличавшаяся добрым здоровьем, была всерьез встревожена, и ей пришло в голову, что пора принять постриг.

По счастливой случайности, Папа согласился, что, уйдя в монастырь, она сможет сохранить свое мирское достояние, и это решило дело.

Она давно решила, что ее внучке Марии следует принять постриг, и ей казалось, что сейчас для этого самое подходящее время.

Ни король, ни королева не горели желанием заточить дочь в монастыре, и королева считала, что ребенку — которому было всего семь лет — нужно дать еще немного времени, чтобы понять, такой ли жизни она хочет.

Но вдовствующая королева была непреклонна.

— Если вы откажете мне в этом, я умру несчастной, — объявила она. — Вам сопутствовала удача в Уэльсе. Господь был на вашей стороне. Вспомните пророчество Мерлина. Оно ничего не значило, ибо Господь твердо решил помочь вам. И как вы думаете, почему? Потому что Мария была обещана Ему на служение. Если вы теперь пренебрежете Его волей, ваша удача отвернется от вас, будьте уверены.

Королеве не раз приходило на ум, что на протяжении всей их жизни воля Господня удивительно часто совпадала с волей вдовствующей королевы. Но Эдуард отчасти верил ей, и она знала, что, если он не уступит, сомнения матери закрадутся в его душу, а ему было необходимо сохранять твердую уверенность.

В своей тихой манере королева понимала их обоих куда лучше, чем они предполагали, и было проще отпустить Марию, поскольку та не выказывала отвращения к избранной для нее жизни. Бедное дитя, да и как она могла, если ей с рождения твердили о том, что ее ждет, и она с этим смирилась? Да и что она, в конце концов, знала о жизни с мужем и детьми?

— Мария не будет там одинока, — сказала вдовствующая королева. — Я буду там, чтобы присматривать за ней, да и ее кузина Элеонора уже там.

— Конечно, Элеонора гораздо старше Марии.

— Верно, но она ее кузина и того же звания. Я уверена, Мария познает такое счастье, в котором отказано очень многим.

Королева вздохнула. Вдовствующая королева после смерти своей дочери Беатрисы отправила дочь Беатрисы, Элеонору, в монастырь в Эймсбери. Она хотела, чтобы по одной девочке из каждой ветви семьи отправилось туда, ибо ей казалось, что это услаждает Небеса, а с каждым днем она все сильнее ощущала потребность снискать их благосклонность.

Вдовствующая королева считала, что принцесса Мария должна вступить в монастырь в день праздника Успения Девы Марии — поскольку дитя носило имя Богородицы.

Так и было решено, и семья вернулась в Лондон, чтобы оттуда отправиться в Эймсбери и присутствовать на церемонии.

С собой взяли даже годовалого младенца Эдуарда.

Вдовствующая королева была весьма довольна. Никто из них об этом не пожалеет, она была уверена. Король, нежно любивший своих дочерей, был не столь уверен, но он настоял, чтобы тринадцать девочек из знатных семей и ровесниц Марии сопровождали ее в качестве компаньонок.

Церемония была в высшей степени впечатляющей, и королева плакала, когда на головы юных девушек набросили монашеские покрывала и надели им на пальцы обручальные кольца.

После этого все члены королевской семьи возложили на алтарь богатый дар, а король пообещал дочери ежегодное содержание для поддержания ее статуса в монастыре. Принцессы Элеонора и Джоанна обсуждали церемонию позже, и Джоанна заметила, что нетрудно понять, почему монастыри так радушно принимают особ королевской крови и прочих богачей.

— Богатство тех, кто вступает в обитель, разумеется, переходит монастырю, — сказала Элеонора.

— Не всегда, — возразила Джоанна. — Наша бабушка позаботилась о том, чтобы сохранить свое.

Они улыбнулись. Они любили свою бабушку, но не жалели, что она обрела новую обитель. Они всегда немного опасались ее вмешательства и того, что она убедит их родителей, будто нечто, желаемое ею, пойдет им на пользу.

К счастью, принцесса Элеонора произвела на нее такое впечатление, что она выступала за признание ее наследницей Англии — но теперь, когда на свет появился юный Эдуард, никто уже ничего не мог с этим поделать.

— Как грустно быть такой старой, как она! — сказала Джоанна. — Она постоянно живет прошлым, и так много людей, которых она любила, умерли, даже те, кто, казалось бы, должен был ее пережить.

— Я не думаю, что она когда-либо оправилась от смерти своих дочерей. Так странно, что Беатриса умерла так скоро после Маргариты.

— Мне кажется, Маргариту она любила больше всех. Она так и не смогла забыть ту историю с ее замужеством, когда ее едва не уморили голодом и не пускали к мужу. О, Элеонора, как ты думаешь, мы когда-нибудь выйдем замуж? Тебе уже немало лет, да и я не дитя.

— Мы не хотели, чтобы нас отослали… меня в Арагон, а тебя в Германию. Наше желание исполнилось.

— Знаю. Но теперь, когда есть Эдуард, все иначе. Думаю, нам следует скоро выйти замуж. Я бы хотела выйти замуж в Англии. А ты?

Элеонора загадочно улыбнулась.

— Думаю, именно этого и хочет наш отец.

— Тогда, — добавила Джоанна, — раз его матери больше здесь нет, он, возможно, поступит по-своему.

— Это несправедливо. Он всегда поступал по-своему… и всегда будет.

— Но ты должна признать, он очень прислушивался к своей матери. Взгляни на Марию. Думаешь, он хотел, чтобы она ушла в монастырь?

— Ему было не так уж важно, и он думал, что это сослужит ему добрую службу на Небесах. Будь Мария несчастна, он бы этого не позволил.

— Что ж, сестра, тебе двадцать два года. Если ты вообще собираешься замуж, тебе придется сделать это скоро.

— А тебе четырнадцать.

— Сущий младенец по сравнению с тобой.

Элеонора вздохнула. Это была правда.

— Арагонский господин все еще в своем королевстве. Вполне может быть, что переговоры возобновятся.

— Я не хочу ехать в Арагон.

— Что ж, сестра, даже наш отец не стал бы этому препятствовать, если бы того требовали государственные дела.

— Раньше это тоже было необходимо, но он помешал.

— О, а я-то думала, это Господь постарался, устроив Сицилийскую вечерню.

— Наш отец воспользовался представившейся возможностью.

— О, он искренне тебя любит. Ты его любимица и всегда ею будешь. Но увы, в этом мире, где мы живем, мальчик есть мальчик, а потому важнее нас.

— И все же наша бабушка любила своих дочерей, и наш отец тоже.

— О да, но это любовь личная. А мне нравится, когда женщина добивается своего.

— О да, женщина-королева… Правящая королева… а не просто та, что замужем за королем!

Странно, но очень скоро после этого разговора произошло событие, которому суждено было оказать огромное влияние на английскую корону.

Речь шла о престолонаследии в Шотландии. Была одна вещь, за которую вдовствующая королева всегда была благодарна, — это то, что ее дочь Маргарита была избавлена от страданий, которые, несомненно, выпали бы на ее долю, доживи она до смерти двух своих сыновей — маленьких принцев Давида и Александра, в которых она души не чаяла. Давид умер, когда ему было всего одиннадцать лет, а Александр, старший, едва успев заключить удачный брак с дочерью графа Фландрского, скончался несколько лет назад. Это означало, что в живых остался лишь один ребенок Маргариты — девочка, названная Маргаритой в честь матери, которая родилась в Англии и к которой вдовствующая королева питала совершенно особую привязанность. Принцесса Маргарита была прекрасна и до боли напоминала вдовствующей королеве свою мать; она была к тому же умна, и король Норвегии Эйрик просил ее руки. Сама принцесса поначалу была очень несчастна и умоляла отца не отправлять ее в Норвегию.

Политика, однако, требовала, чтобы она уехала. Между Шотландией и Норвегией давно тянулся спор о суверенитете над Западными островами, и этот брак был бы чрезвычайно полезен обеим сторонам. Так что Маргарита отбросила свои предубеждения и отправилась в Норвегию как невеста Эйрика. Брак оказался удачнее, чем можно было ожидать, и все благодаря кроткому и любезному нраву юной шотландской принцессы. В положенный срок на свет появилось дитя. Ее звали Маргарита, Норвежская Дева.

Александр был вдовцом уже девять лет. Он нежно любил свою жену и не испытывал желания ее заменить, но после смерти двух сыновей повторный брак стал политической необходимостью. Посему он выбрал себе в жены Иоланду, дочь графа де Дрё, и они поженились.

На свадьбе давали маскарад, и многие уверяли, будто среди танцоров в масках появился некто в неземном обличье и поманил Александра. Позже поговаривали, что это был ангел смерти, пришедший за королем.

Над Александром и впрямь будто довлел злой рок. Менее чем через год после свадьбы — а королева так и не понесла — он решил устроить пир в Эдинбургском замке. Ходили слухи, будто близится конец света, которому суждено было наступить как раз в ночь пира. Это, однако, ничуть не повергло собравшихся в уныние, а, казалось, лишь раззадорило их, словно все решили вволю наесться и напиться, прежде чем предстать перед своим Создателем.

По странному совпадению, в ту ночь разразилась яростная буря, и сгустилась непроглядная тьма.

Королева Иоланда не присутствовала на пиру, а осталась в замке Кингхорн, где король обещал присоединиться к ней той же ночью.

Все гости в один голос запротестовали, когда он стал с ними прощаться. Они убеждали его, что в такую ночь нельзя выезжать. Достаточно лишь прислушаться к ветру и дождю, чтобы понять почему.

— Я обещал королеве, — ответил король, — и сдержу свое слово. Если кто-то боится ехать сегодня ночью, может оставаться.

Один из рыцарей ответил:

— Милорд, не пристало мне отказываться умереть за сына вашего отца.

— Решение за вами, — ответил король.

Так Александр покинул Эдинбург в сопровождении небольшого отряда самых преданных своих друзей. Они благополучно пересекли Квинсферри и добрались до Инверкитинга.

— Видите, — сказал король. — Вот мы и здесь, и какой вред нам причинен?

— Милорд, — сказал один из людей короля, — вы должны видеть, что буря не только не утихает, но становится все яростнее. Дороги впереди затоплены. Наши кони не смогут идти по таким тропам, а на прибрежной дороге в Кингхорн есть опасные места.

— Я вижу, вы боитесь, — ответил король. — Что ж, я поеду один. Возьму двоих, чтобы показывали мне дорогу, и это все, о чем я прошу.

— Милорд, милорд, — вскричал тот, кто был ему особенно близок, — это неразумно. Дорога в Кингхорн очень опасна. Королева не станет ждать вас в такую ночь. Вы знаете об утесе, мимо которого вам придется проезжать. Даже в самую ясную погоду по той тропе следует ступать с осторожностью.

— Довольно, — ответил король, и в глазах его горел фанатичный огонь; позже некоторые задавались вопросом, не бросил ли он в ту ночь намеренно вызов смерти. — Я твердо намерен ехать.

И он отправился в путь. Дорога, о которой они говорили, пролегала по самому краю скал, откуда был отвесный обрыв к берегу Петтикюра. В темноте, под проливным дождем, конь короля оступился, и они вместе с седоком рухнули на скалы.

Так король Шотландии пошел на смерть — добровольно, как поговаривали некоторые, ибо он желал воссоединиться со своей первой женой Маргаритой; ходила история, что на той крутой тропе над утесом вновь явился ангел смерти, как и на его свадебном пиру, и на сей раз он последовал за ним до конца.

Это была причудливая легенда из тех, что так любили кельты. Король Англии относился к россказням об ангеле смерти со скепсисом. Но он тут же ухватился за главное: маленькая девочка в Норвегии теперь была королевой Шотландии, и он увидел способ объединить два королевства без того губительного кровопролития, что потребовалось в Уэльсе.

***

Эйрик Норвежский был в восторге от того, что его дочь будет помолвлена с наследником Англии, а юному Эдуарду мать сообщила, что у него будет невеста.

Это вызвало у него слабый интерес, но, узнав, что это случится не скоро, он был готов забыть об этом деле.

— Это счастливый поворот событий, — сказал Эдуард своей королеве. — Фортуна мне улыбается. Уэльс в моих руках, и если Эдуард станет королем Шотландии, когда взойдет на престол, два королевства можно будет объединить. Видишь, насколько мирнее мы станем, когда будем заодно.

— Вижу, Эдуард. И народ должен быть тебе благодарен. Надеюсь, они ценят то, что ты для них сделал.

— Они одобряют мои деяния, когда все идет хорошо, — ответил он. — Если бы все пошло не так, они бы поспешили обвинить меня. В королевском деле требуется определенная доля удачи.

— Здравый расчет часто и приводит к тому, что кажется удачей.

— Верно, моя королева, а большая удача столь же часто выглядит как здравый расчет. Клянусь Богом, если я смогу преуспеть с Шотландией так же, как с Уэльсом, если я смогу сделать нас единым народом, тогда я совершу то, что не удалось даже Завоевателю.

— Ты сделаешь это, Эдуард. Я знаю.

Казалось, что так и будет. Несколько шотландских лордов приехали к нему, и когда он понял, что они отнюдь не против брака между наследницей Шотландии и наследником Англии, он ликовал.

— Они еще слишком юны, — сказал он. — Но мы не будем долго ждать. Мы велим прислать дитя из Норвегии, и она будет воспитываться здесь, в твоей детской, любовь моя. Там она узнает и полюбит Эдуарда задолго до того, как они смогут пожениться.

Это был превосходный план.

Настолько хороший, что Эдуард счел, что может совершить давно откладываемую и крайне необходимую поездку на континент. Несколько дел требовали его внимания. Во-первых, ему нужно было побывать в Аквитании; он слишком долго отсутствовал в этой своей цитадели. Большим разочарованием стало то, что падчерица его брата Эдмунда вышла замуж за сына короля Франции. Эдуард надеялся, что брак Эдмунда с графиней Шампанской принесет Шампань Англии. Но король Франции Филипп оказался слишком мудр, чтобы допустить это. Потому-то он и предложил ослепительный приз — своего собственного сына и наследника — наследнице Шампани, чем обеспечил переход этой богатой территории французской короне.

Было и другое дело. Эдуард больше не мог закрывать глаза на то, что его дочерям пора выходить замуж. Элеоноре было уже далеко за двадцать. Брак с Арагоном все еще можно было устроить, и это была хорошая партия. Ему нужно было преодолеть свое отвращение к ее отъезду из Англии и вновь начать переговоры с Арагоном.

Ему придется покинуть своих любимых дочерей и отправиться во Францию. Было одно утешение: он мог взять с собой жену.

Начались приготовления к отъезду короля и королевы во Францию.

Перед отъездом Эдуард навестил свою мать в Эймсбери.

Он нашел ее в дурном расположении духа. Она сказала, что нездорова. Она была сама не своя. Монашеская жизнь была не для нее, хотя она и осознавала необходимость этого шага. Она проводила долгие часы, лежа в постели и размышляя о славном прошлом. Она жаждала говорить об этом с Эдуардом.

Так он теперь едет во Францию. Как хорошо она помнила, как они ездили туда с его отцом. А было еще то ужасное время, когда она отправилась одна… беглянка, спасавшаяся от тех злодеев, что держали Генриха в плену.

— И тебя тоже, мой сын. Не забывай этого.

Он не забыл, заверил ее Эдуард. Он хорошо помнил, как она трудилась, чтобы собрать войско.

— Которое тебе не понадобилось, потому что ты сбежал и отправился спасать отца.

— Ах, но это была отважная попытка с твоей стороны. Ты необыкновенная женщина, матушка.

Она была довольна.

— Что это были за дни! Трагические дни… но в чем-то славные.

— Мы не хотим больше таких трагедий, — сказал Эдуард.

— Твой отец был святым… благословенным святым.

Эдуард не мог с этим согласиться, поэтому промолчал.

— Я должна тебе кое-что рассказать. Не так давно ко мне пришел один человек. Он был слеп, и однажды, молясь у гробницы твоего отца, он прозрел. Эдуард, твой отец был святым. Это доказывает. Я думаю, мы должны построить для него церковь… монастырь…

— Дорогая матушка, это вздор.

— Вздор! Что ты имеешь в виду? Говорю тебе, этот человек пришел ко мне. «Я был слеп, — сказал он, — а теперь я вижу. О, слава святому Генриху». Таковы были его слова.

— Он обманул вас, миледи. Будьте уверены, он ищет вознаграждения. Бьюсь об заклад, он хочет, чтобы ему устроили какую-нибудь раку, а он будет при ней смотрителем, а? И многие придут и будут оставлять подношения у этой раки, и львиная доля их осядет в его кармане.

— Я поражена. Говорю тебе, твой отец был святым. Разве люди не исцелялись у гробницы святого Томаса Бекета?

— Мой отец не был Бекетом, матушка.

— Ты меня возмущаешь. Ты меня разочаровываешь. Ты… его сын.

— Именно потому, что я его сын, я и знаю, что это ложь. Мы любили нашего отца. Он был добр к своей семье, но он не был святым, а этот человек хочет вас обмануть.

— Значит, ты не только отрицаешь добродетель своего отца, но еще и оскорбляешь меня. Прошу, оставь меня. Удивляюсь, зачем ты вообще утруждаешь себя визитами ко мне… раз мое мнение ничего не стоит, и ты лишь зря тратишь время на разговоры со мной.

— Дорогая матушка…

— Прошу, уходи, — сказала она.

Он пожал плечами и, хоть и был королем, поклонился и оставил ее.

В гневе выйдя из ее покоев, он столкнулся с провинциалом Доминиканского ордена — человеком, которого он знал как благочестивого и ученого мужа и с которым был дружен.

— Вы слышали эту историю о человеке, исцелившемся от слепоты у гробницы моего отца? — спросил он.

Доминиканец признал, что слышал.

— Говорю вам: этот человек — корыстный мерзавец. Чуда не было. Что же до моего отца, то я достаточно знаю его правосудие, чтобы быть уверенным: он скорее вырвал бы этому негодяю его здоровые глаза, чем даровал зрение такому мерзавцу.

Доминиканец согласился с королем.

— Этот человек пользуется благочестием вдовствующей королевы, — ответил он.

Эдуард, однако, не мог покинуть страну, будучи в ссоре с матерью. Перед отъездом он вернулся к ней.

Она была рада его видеть, ибо не могла выносить ссор так же, как и он.

— Дорогая матушка, — сказал он, — простите за мой поспешный уход.

Она обняла его.

— Мы не должны расставаться в гневе, мой сын. Это для меня невыносимо. Я всю ночь думала о тебе. Мой маленький светловолосый малыш! Как я гордилась тобой. И твой отец тоже. Наш первенец, и какой прекрасный сын. Даже ненавистные лондонцы и евреи на какое-то время полюбили нас, когда ты родился.

— Мне не по душе, когда кто-то в нашей семье не в ладу друг с другом.

— Дорогой Эдуард, я знаю, что я теперь старуха. Прошли те дни, когда ко мне прислушивались. О, как все было иначе, когда был жив твой дорогой отец!

— Жизнь меняется для всех нас, матушка.

— Но потерять его… а потом твоих дорогих сестер… О, я одинокая старуха… теперь ничего не значащая.

— Вы всегда будете много значить.

— Для тебя, Эдуард?

— Всегда для меня.

Он начал рассказывать ей о своих планах насчет замужества дочерей и о том, чего надеялся достичь во Франции. Ему приходилось останавливать ее, когда она пускалась в воспоминания о событиях прошлого, которые он слышал уже сотни раз.

Но он был рад расстаться в добрых чувствах. Узы между ними были слишком крепки, чтобы их можно было разорвать лишь оттого, что он вырос в своевольного мужчину, который поступал по-своему и говорил то, что считал правдой, а она была эгоистичной старухой, которая не могла поверить, что всегда добивалась своего лишь потому, что у нее был муж, который во всем ей потакал и ни в чем не мог отказать, а не потому, что она всегда была права.

Разве кто-то из них знал, как долго он будет в отъезде, что случится за это время и увидятся ли они когда-нибудь снова?

***

Теперь, когда их родители были за пределами страны, а вдовствующая королева — в Эймсбери, принцесса Элеонора стала несомненной главой семьи. Ей было двадцать четыре года, и она была взрослой женщиной. Разница в возрасте между ней и остальными членами семьи была огромна: следующей шла Джоанна, которой было шестнадцать, и Маргарита — тринадцать; бедной десятилетней Марии не было с ними — она жила в Эймсбери; Елизавете, родившейся в Рудлане, было всего шесть, а Эдуарду — четыре.

Правда, Мария Карнарвонская, валлийская кормилица Эдуарда, стерегла его как дракон и совершенно вывела из-под власти принцессы. Он и без того был избалованным мальчишкой и считал, что весь мир создан для него. Элеонора злилась, что вокруг него поднимают столько шума лишь потому, что он мальчик. И она никогда не забудет, что одним своим появлением на свет он разрушил ее мечты. Он и впрямь был красивым ребенком — светлым и высоким для своего возраста, очень похожим на отца в детстве. Он был достаточно умен, но уже проявлял склонность к праздности. Элеонора гадала, каким был ее отец в возрасте юного Эдуарда. Однажды она спросит об этом бабушку, но вдовствующая королева была большой мастерицей приукрашивать прошлое и расцвечивала все истории такими яркими красками, что никогда нельзя было быть уверенным, насколько ей можно верить.

Елена, леди де Горж, которая годами была их гувернанткой, все еще находилась с ними в учебной комнате. Не то чтобы принцесса Элеонора сама сидела в учебной комнате, но теперь, в отсутствие родителей, она проводила много времени с сестрами и братом и в этом смысле могла считать себя частью их маленького мирка. У нее, конечно, был и свой собственный штат, и весьма пышный, ибо, когда отец всерьез рассматривал ее как возможную наследницу престола, с ней и обращались соответственно, и он вряд ли мог потребовать от нее отказаться от своего положения после рождения Эдуарда. Напротив. Он стремился показать своей любимице, что она по-прежнему так же важна для него — если не для страны, — как и прежде.

Конечно, было крайне редко, чтобы дочь короля достигала двадцати четырех лет, не будучи замужем. Она сомневалась, что навсегда останется в девицах. Она знала, что во время своей поездки отец увидится с Альфонсо Арагонским, и весьма вероятно, что будет достигнуто какое-то соглашение.

Она надеялась, что этого не случится, — горячо надеялась. Она хотела остаться в Англии, и знала, что отец этого тоже хотел.

— Я должен увидеться с королем Арагона, — сказал он при расставании. — Но вполне может быть, что из этого ничего не выйдет. Дитя мое, это была бы тяжелая рана, если бы тебе когда-нибудь пришлось нас покинуть.

Она прильнула к нему, и он сказал ей, каким благословением она всегда была для него.

Как же она хотела, чтобы он вернулся. Было бы ужасно, если бы с ним что-нибудь случилось на континенте. Тогда королем стал бы Эдуард… четырехлетний мальчик. О, как глупы люди, придающие такое значение полу королевских наследников.

Даже уезжая, отец не назначил свою дочь регентом Англии. Она представляла, какие протесты это бы вызвало, если бы такое было предложено. Эта задача досталась ее кузену Эдмунду, графу Корнуоллу, сыну брата ее деда, Ричарда. Она любила кузена Эдмунда, который всегда помнил о ее высоком положении и никогда не обращался с ней иначе как с величайшим почтением.

Джоанна часто вела себя довольно лукаво по отношению к старшей сестре, так что Элеонора жалела, что была с ней так откровенна. Джоанна любила вызывать на доверие, а затем дразнить людей их же тайнами. Джоанна ничуть не походила ни на нее, ни на Маргариту.

Как она сказала Маргарите: «Это как-то связано с тем, что она родилась в другой части света». Люди никогда этого не забудут. Даже сейчас ее часто называли Джоанной Акрской.

Джоанна была расточительна. Она постоянно тратила больше содержания, которое выдавал ей Эгидий де Оденар. Этот человек был назначен их отцом казначеем и получил указания, сколько следует выдавать им на их нужды; и Джоанна бывала очень вспыльчива с ним, когда он упрекал ее за расточительность, превышавшую средства, которыми он располагал.

Пытаться урезонить Джоанну было бесполезно. С возрастом она не становилась менее своевольной.

Как же от нее отличалась Маргарита, милая Маргарита, которая всегда терялась на фоне своей бойкой сестры. Элеонора заметила, что, когда они были у алтаря в Вестминстере, отдавая дань уважения раке Эдуарда Исповедника, они все сделали свои подношения, но Маргарита незаметно добавила еще два шиллинга.

Она сделала это незаметно, а когда Элеонора упомянула об этом, покраснела от смущения и пробормотала, что их дед питал особую любовь к Исповеднику, и она, в сущности, думала о дорогом дедушке, когда делала это.

— Ты его никогда не знала, — резко сказала Джоанна, ибо она бы никогда не подумала дать лишнего — скорее приберегла бы немного, чтобы потратить на какое-нибудь украшение для себя. — Он умер за три года до твоего рождения.

— Но наша бабушка оживила его для нас, — заметила Маргарита.

— О, люди всегда становятся святыми после смерти. Сомневаюсь, что даже старик Исповедник был таким уж святым, каким его выставляют. — Джоанна бывала весьма дерзка. Какое счастье, что не ее избрали для монастырской жизни. Джоанна с жаром продолжила: — Думаю, он был пренеприятным стариком. — Она понизила голос. — Он ведь так и не познал своей жены. Слишком был чист. Я бы не хотела такого мужа.

— Что ты знаешь о мужьях? — резко спросила Элеонора.

— Столько же, сколько и ты, сестра, ведь ни у одной из нас его еще не было. Конечно, ты уже так стара, что можешь и вовсе не дождаться.

Маргарита сказала:

— Ну, ты же знаешь, как мы боялись, когда думали, что ее отправят в Арагон.

Элеонора сменила тему, сказав, что собирается перебрать свой гардероб и решить, что ей понадобится для предстоящего паломничества.

— Хотела бы я остаться при дворе, — сказала Джоанна. — Как же я устала от этих поездок по святым местам.

— Такова воля короля и королевы, и нашей бабушки, — напомнила ей Элеонора.

— Я бы почти хотела оказаться на месте Марии, — возразила Джоанна. — Нет-нет, — вскрикнула она, скрестив пальцы. — Я не это имела в виду. Бедная Мария. Какой позор — силой заточить ее в монастырь!

— Она пошла по своей воле, — напомнила ей Маргарита.

— По своей воле! Что дитя знает о монастырях? Как можно отречься от мира, не зная, что он может предложить? Уверяю вас, меня бы они никогда не заставили уйти в монастырь.

— Нас не нужно уверять, Джоанна, — ответила Элеонора. — Мы верим.

Тут все рассмеялись, и Джоанна принялась рассказывать, какие празднества она устроит на своей свадьбе. Непременно будет маскарад — как она обожала маскарады! Будут театральные представления и турниры.

— Но свадьбы не бывает без жениха, — сказала Маргарита. — А твой мертв.

— Утонул, бедный Гартман! Мы ведь этого желали, не так ли, Элеонора?

— Что за вздор! — сказала Элеонора. — А теперь я пошлю за Перро и скажу ему, что нужно сделать с этими нарядами. Столько моих платьев нуждаются в починке.

— Нам нужны новые, — пожаловалась Джоанна.

Тем не менее Элеонора послала за портным Перро и обсудила с ним, как можно починить ее одеяния, тогда как некоторые уже были слишком изношены для починки, и ей понадобятся новые.

Перро стремился починить как можно больше, ибо Эгидий де Оденар предупредил его, что леди Джоанна тратит больше денег, чем ему было дозволено выдавать.

Он осмотрел сюрко, и пояса, перехватывавшие их на талии, и мантии, отороченные мехом и такие длинные, что подметали пол. Он подсчитал, сколько понадобится серебряных пуговиц и сколько золотых.

Он довольно робко предположил, что мантию леди Джоанны следует починить, и, возможно, он сможет найти немного меха, чтобы заменить изношенные места.

— Не стану я носить заплатанную мантию! — вскричала Джоанна. — Это будет заметно, и люди скажут, что королевские дочери одеваются как нищенки.

— Уверяю вас, миледи, после починки эта мантия будет выглядеть весьма и весьма прекрасно.

— Прекрасно в ваших глазах, возможно, но не в моих. Я хочу новую, ибо не позволю людям видеть меня в том, что вы из этого сотворите.

— Миледи, боюсь, средства не позволят мне приобрести новую мантию.

— Вы не будете латать эту.

— Но, Джоанна, — сказала Элеонора, — если Перро этого не сделает, что ты будешь носить вместо мантии?

— У меня будет новая.

— Но ты же только что слышала…

Тут Джоанна пришла в ярость.

— Я не потерплю, чтобы мной командовал портной Перро! — вскричала она.

— Я не стремлюсь командовать вами, миледи. Лишь сообщить, что выделенных денег на это не хватит.

— Как я ненавижу эти пошлые разговоры о деньгах! Это все потому, что короля нет, и вы думаете, что можете нами помыкать, мастер Перро.

Бедный Перро был так расстроен, что едва не плакал.

— Перро, — вскричала Джоанна, — я с вами закончила. Я не стану больше обсуждать, что мне иметь, а чего не иметь. У меня будет то, что я захочу.

С этими словами она повернулась и вылетела из комнаты, оставив бедного Перро в полном смятении и унынии.

Элеонора утешила его:

— Принцесса Джоанна со временем поймет, что нельзя тратить деньги, которых нет. Прошу вас, не огорчайтесь, мастер Перро. Я скажу отцу, что это произошло не по вашей вине. А теперь давайте посмотрим, что нужно для моих нарядов, и я обещаю, что не стану просить больше, чем мне положено.

Перро возблагодарил Бога за спокойную рассудительность принцессы Элеоноры и мягкую доброту Маргариты. От других слуг он, конечно, знал, что принцесса Джоанна — настоящее испытание.

Когда Перро ушел, Элеонора сказала Маргарите:

— Не переживай. Забудь. Ты же знаешь Джоанну. Рано или поздно ее гнев пройдет. Тогда она попытается загладить свою вину перед Перро.

— Очень на это надеюсь, — сказала Маргарита. — Бедный Перро так расстроен.

Джоанна оправилась от своего гнева, но за Перро не послала. Она твердо решила получить то, что хотела, поэтому послала за купцами и накупила нарядов, не скупясь. Она была одета богаче любой из сестер и отказывалась носить одежду, починенную Перро. Когда Элеонора указала на то, что она накапливает долги, которые придется платить, та ответила:

— Да, я поговорю с королем, когда он вернется. — Она лукаво улыбнулась Элеоноре. — Он будет так рад вернуться к семье, что простит нам все.

Элеонора подумала, что это, вероятно, правда, но сама бы никогда не стала делать долги, как Джоанна, ибо к возвращению отца ее сестра будет по уши в долгах.

***

В декабре того года три принцессы отправились в Гластонбери. Король и королева устроили для них эту поездку еще до своего отъезда на континент. Хорошо, сказал король, чтобы народ видел благочестие королевской семьи, а три девочки были теперь в том возрасте, чтобы показать стране свою набожность. Когда король вернется в Англию, нужно будет собрать деньги на их замужество, ибо он не мог вечно держать всех своих дочерей в девицах. Так пусть же народ увидит, какие они добрые и благочестивые девушки.

Гластонбери было важнейшим из аббатств, ибо в нем хранились кости, почитаемые за останки короля Артура; а поскольку об этом монархе много говорили во время восстания Лливелина, он стремился напомнить людям, что Артур принадлежал не только валлийцам, но и англичанам.

То, что принцессы отправились в путь зимой, делало их паломничество еще более похвальным, ибо путешествие по стране в сезон снегов и морозов не было роскошью, а если даже и не было достаточно холодно, то приходилось бороться с дождем и грязными дорогами.

Итак, они отправились в путь, и ехали они не верхом, а в колесницах, в центре большой кавалькады из рыцарей, дам и слуг всех рангов.

Куда бы они ни приезжали, народ выходил их приветствовать. Не было сомнений, что правящие король и королева были популярнее своих предшественников.

Их тепло встречали во всех аббатствах, где они останавливались, и на то была веская причина, ибо по общепринятому обычаю королевские визиты означали королевские дары.

Отдав дань уважения мощам в Гластонбери, они отправились в обратный путь, заехав в аббатство Серн в Дорсетшире, чтобы поклониться раке святого Этельвольда. Рождество они провели в Эксетере, где оставались до середины января, и в Вестминстер вернулись уже в феврале.

Именно в это время произошла яростная ссора между Джоанной и Эгидием де Оденаром, когда тот без обиняков заявил ей, что больше не может выдать ей денег. Она потратила настолько больше своего содержания, что он должен немедленно прекратить выдачу, пока купленное ею не будет оплачено.

Это был один из тех случаев, когда гнев Джоанны был неудержим. Мысль о том, что она, принцесса Англии, должна подчиняться указаниям одного из слуг своего отца — какого-то писца, не более, — была для нее невыносима.

— Я буду тратить, как мне будет угодно, сэр! — вскричала она.

— Но не из королевской казны, миледи.

— Кажется, вы забыли, с кем говорите, — вспыхнула она.

— Миледи, вы забываете, что я отвечаю за казну короля, и именно его приказам я должен повиноваться.

— Прочь с глаз моих! — крикнула она. — Я не желаю вас больше видеть. С этой минуты вы более не ведаете моими делами.

Де Оденар низко поклонился.

— Миледи, — сказал он, — я удаляюсь. Поступайте, как вам будет угодно, но вам и отвечать перед королем.

Все еще кипя от ярости, Джоанна отыскала сестер и рассказала им о случившемся.

— Он был прав, — сказала Элеонора. — Он не может тратить деньги нашего отца.

— Какой вздор. Как же нам одеваться, если не тратить деньги?

— Ты знаешь, что у нас полно одежды. Перро может ее починить.

— Я не стану ходить в заплатах. Когда я захочу новые наряды, они у меня будут.

Элеонора пожала плечами.

— Поступай как знаешь, но помни: именно тебе придется отвечать перед отцом, когда он вернется.

Джоанна ответила, что сделает это с готовностью. И она стала тратить еще безрассуднее, чем собиралась, лишь бы показать сестрам, что ей все равно.

***

Принцессы сидели за вышивкой в одной из палат Виндзорского замка, светлой и потому удобной для рукоделия, откуда к тому же открывался вид на лес.

Джоанна была в добром расположении духа. Как ни странно для ее беспокойной натуры, она любила вышивать. Это, по ее словам, усмиряло ее нрав, и она с лукавством подбирала цвета под свое настроение. Говорили, что, если ее фрейлины видели, что она вышивает темными нитками, они знали — к ней лучше не подходить. Этому искусству ее научила леди Эделина, а учиться она начала еще в своей кастильской детской. Кастильцы были искусными вышивальщиками. Потому-то там и любили вешать вышивки на стены, чтобы ими можно было любоваться постоянно.

Она щедро потратилась на шелка и теперь с восторгом показывала их Элеоноре и Маргарите, сидевшим рядом.

— Но у тебя и так их было вдоволь, — сказала Элеонора.

— Мне нужно было больше, — отрезала та.

Она работала прекрасным синим шелком, что означало ее благодушное настроение. Элеонора пожала плечами. Джоанне самой придется просить отца оплатить ее долги. Принцесс Элеонору и Маргариту это не касалось.

— Только взгляните на платье этой дамы. Ну разве не небесный цвет? Я пропущу сквозь синий золотую нить, и будет еще пышнее.

— У нее такой вид, будто она собралась на свадьбу, — сказала Маргарита.

— Ах, свадьбы. Я как раз думала о свадьбах. Как ты думаешь, Элеонора, когда вернутся король и королева?

— Думаю, уже скоро. Их нет почти два года.

— Дела на континенте, без сомнения, поглощают их, — сказала Маргарита.

— Бьюсь об заклад, о нас говорят. — Джоанна улыбалась. — Свадьбы. Клянусь, по их возвращении будут свадьбы. Муж для меня, муж для тебя. О, Маргарита, милая сестра, мы скоро тебя покинем.

— Прошу, не говори об этом.

— Она будет по нам скучать, — вскричала Джоанна. — Будешь скучать по моим поддразниваниям?

— Очень, — ответила Маргарита.

— Она любит меня, несмотря на мой дурной нрав, — сказала Джоанна. — Да, любишь. Люди не всегда любят хороших, правда? Это так несправедливо. Я твердо намерена поступать по-своему, и вот что я вам скажу: если мне не понравится муж, которого для меня выберут, я за него не пойду.

— Тебе придется взять того, кого тебе дадут, — сказала Элеоонора.

— Не возьму! Не возьму! Мной не будут помыкать…

— …король? — спросила Элеонора.

— Брак — слишком важное дело, — настаивала Джоанна. — Разве не странно, что Маргарита — единственная, кто обручен? Маленькая Маргарита, которой нет еще и пятнадцати. Что ты думаешь о своем герцоге, Маргарита?

— Если наш отец выбрал его для меня, значит, он — лучший муж, какой у меня может быть.

— Послушная дочь! Интересно, будет ли она столь же послушной женой? Элеонора, что ты думаешь о герцоге Брабантском?

— Он показался мне красивым, — сказала Элеонора.

— А мне показалось, что лошади и соколы интересовали его больше, чем будущая жена.

— Маргарита была еще ребенком, когда он приезжал сюда. Как он мог ею интересоваться?

Маргарита почувствовала легкое беспокойство. Она знала, что герцог Брабантский был предназначен ей, но, поскольку браки ее сестер расстроились, она думала, что и ее может постигнуть та же участь.

Она попыталась вспомнить хоть что-то об Иоанне Брабантском, который раз или два гостил у них, и то очень недолго. В памяти всплыл лишь какой-то резвый мальчишка, который вечно хвастался своими лошадьми и обращал на нее так же мало внимания, как и она на него.

— Я выйду замуж еще не скоро, — сказала она.

— Будь уверена, — успокоила ее Элеонора, — наш отец никогда не отпустит тебя в твоем возрасте. Он непременно скажет, что ты слишком юна.

Джоанна сказала:

— Я слышала, герцог Брабантский — пылкий молодой человек, и у него уже несколько любовниц.

— Такие слухи неизбежны, — быстро вставила Элеонора.

Элеонора была рада, что в этот миг их прервали, ибо видела, что замечания Джоанны встревожили Маргариту.

Явился гонец с письмами и свертками с континента.

— Вести от короля! — вскричала Элеонора, и девушки, бросив работу, подбежали к нему.

— Он, должно быть, возвращается домой, — сказала Джоанна. — О, когда же, интересно!

Элеоноре пришло письмо. Оно было полно нежных чувств к его дражайшей дочери и известий о том, что они собираются в обратный путь. А пока, чтобы показать, что он не забыл их, он посылал им несколько безделушек на память о себе.

Принцессы радостно вскрикивали, разворачивая свертки. Там были драгоценности и шелка для них всех.

Но для Элеоноры предназначался лучший из всех даров — золотой кубок и венец, украшенный изумрудами, сапфирами, рубинами и жемчугом. Они смотрели на него в благоговейном молчании. Элеонора торжественно возложила его себе на голову.

— Это самая прекрасная вещь, какую я когда-либо видела, — сказала Джоанна.

— Наш отец пишет, что его подарил ему король Франции. Он пишет: «Береги его. Я хочу, чтобы он был у тебя, моя возлюбленная старшая дочь, в память обо мне».

— Ты всегда была его любимицей, — сказала Джоанна.

Элеонора не стала этого отрицать.

— Они скоро будут дома, — тихо промолвила она. — О, как я жажду снова их увидеть!

Позже она упрекнула Джоанну за то, что та говорила об Иоанне Брабантском в присутствии Маргариты.

— Разве ты не видела, что напугала ее?

— Я думаю, ей полезно быть готовой. Все знают, какой он повеса. Бедная Маргарита, я бы не позавидовала ей в браке с ним.

— Возможно, до этого не дойдет.

— А если дойдет, она должна знать, что ее мужем будет волокита! Правильно, что ее предупредили.

Элеонора не была уверена, что лучше — знать или оставаться в неведении в подобных делах.

***

Какое ликование царило в Лондоне, когда по его улицам проезжал король. Прошло два года с тех пор, как он был в отъезде, и народ был рад его возвращению. Он выглядел по-королевски, как и всегда, и излучал ту несокрушимость, что вселяла в них чувство безопасности. Они чувствовали, что все будет хорошо, пока король в своем замке.

Немногие заметили, что королева немного постарела. В ее облике появилась какая-то новая хрупкость, которой король, видя ее постоянно, не замечал; а дети были так рады видеть ее, а она — их, что это ускользнуло от их внимания.

Они были довольны приемом; король уединился со своими министрами, но было ясно, что он жаждал оказаться в тесном семейном кругу и поговорить о домашних делах. В королевской семье эти домашние заботы могли переплетаться с государственными делами, и все это знали.

Когда он насмотрелся на всех своих детей, сияя от удовольствия, любуясь очарованием и красотой дочерей, дивясь тому, как подрос его сын, и услышав от леди Эделины и леди де Горж, что с дочерьми все в порядке, а от Марии Карнарвонской — что здоровье Эдуарда не дает ни малейшего повода для беспокойства, он пожелал остаться наедине со своей любимицей Элеонорой, и они вместе пошли гулять по саду.

— Милорд, — сказала она, — вы были в Арагоне.

— Я виделся с Альфонсо, — ответил он.

— О? Какие вести о нем?

— Элеонора, дитя мое милое, ты очень огорчишься, если я скажу, что брака с Арагоном не будет?

Она повернулась к нему и прижалась головой к его груди. Он поцеловал ее в волосы.

— Значит, моя дорогая, ты не слишком разочарована?

— Я бы не вынесла поездки в Арагон.

— И я бы не вынес, отпуская тебя. По правде говоря, дочь моя, я не вижу для тебя там счастья. Эта сицилийская затея была дурно продумана. Он из тех, кто пытается урвать кусок от каждого пирога, но нигде не добивается толку. Я говорил с ним. Союз с Арагоном… да, он мог бы принести нам пользу. Но я не мог отдать тебя ему. Нет, не мог.

Несколько мгновений они молча шли под руку.

— Значит, свадьбы у меня не будет.

— Свадьба… да. Она непременно будет. Но не с Арагоном.

— У вас есть кто-то другой на примете?

— Пока нет… не для тебя. Но для других — да. Маргариту нужно выдать за герцога Брабантского, и Джоанну тоже нужно выдать замуж. Что до тебя, любовь моя, твое время придет. Но давай побудем еще немного вместе, дитя мое, прежде чем ты меня покинешь. Ты и представить себе не можешь, как я по тебе скучал.

— Могу, ибо я скучала по вам так же.

Они шли в молчании, и он размышлял, стоит ли рассказывать ей о своих планах насчет Джоанны.

Лучше не стоит, решил он. Будет лучше, если Джоанна услышит это первой от него. Он ждал от нее неприятностей.

И он продолжал с довольством гулять со своей самой любимой дочерью, и какое-то время они могли радоваться тому, что им не предстоит разлука.

***

Хоть Джоанна и была рада снова видеть родителей, ее тревога росла, ибо она знала, что недолго осталось до того часа, когда Эгидий де Оденар доложит отцу, что она отказалась получать у него содержание и наделала долгов по собственному усмотрению.

Она боялась даже взглянуть на эти счета; она могла лишь догадываться, насколько они превышали сумму, выделенную на ее расходы.

Она застала отца одного и поняла, что пришло время во всем признаться. Чем скорее, тем лучше, ибо он был так рад вернуться в лоно семьи, что, скорее всего, проявит снисхождение.

Она вошла в комнату, где он сидел за столом, и, к своему ужасу, увидела, что перед ним лежат счета. Его преследовала память о безрассудствах отца, главным из которых была расточительность. Эдуард тратил деньги лишь тогда, когда это было необходимо.

Она бросилась на колени и уткнулась лицом в его одеяние.

— Дочь моя дорогая, — вскричал он, — что это значит?

— О, отец, — сказала она, — я должна признаться в некоторых прегрешениях.

На его лице отразилось смятение. Он тотчас подумал, что она связалась с мужчиной. Джоанна отличалась от других. Она была необузданной. Он всегда боялся, что с ней будут неприятности.

— Ты должна мне все рассказать, — сказал он.

— Милорд, обещайте, что не возненавидите меня.

Он снисходительно улыбнулся.

— Не могу себе представить, чтобы такое когда-нибудь случилось.

— Я была так глупа.

— Охотно верю.

— Видите ли, дорогой отец, они были такие старые. Я от них устала. Их латали столько раз… а я, как ваша дочь, обязана была выглядеть достойно.

— О чем ты говоришь, дитя мое?

— Мне не нравится Эгидий де Оденар. Он властный, надменный человек. Можно подумать, он нам свои деньги выдает!

Король вздохнул свободнее. Он начинал понимать, что его тщеславная дочурка поссорилась с де Оденаром и потратила больше, чем следовало.

— Ему было велено вести мои счета.

— Надменный тип. Он сделал мне выговор… мне… вашей дочери…

— За то, что хотела потратить из моих денег больше, чем я ему поручил?

Джоанна позволила нескольким слезинкам скатиться по щекам, неотрывно наблюдая за отцом.

— Я знаю, сколько ты потратила, дочь. Это очень много.

Она молчала.

— Было бы мудрее, если бы ты позволила Эгидию заниматься этими делами. Но, — добавил он, — что сделано, то сделано.

— Значит, вы не сердитесь!

— Мне трудно сердиться на ту, кого я люблю так, как тебя, дитя мое. Что сделано, то сделано. Ты потратила много денег. Твои дед и бабка тратили безрассудно. Это не принесло им добра. Впредь тебе придется быть осмотрительнее.

— О, отец, я буду. Я сделаю все, что угодно, если вы простите меня за это… все, о чем вы попросите, чтобы доказать мою любовь и преданность… попросите, и я сделаю. Я даже позволю Эгидию де Оденару решать, что тратить на мои наряды.

— Все, что угодно? — сказал король. — Рад это слышать, потому что у меня есть для тебя муж, и я хочу, чтобы ты вышла замуж в ближайшие несколько месяцев.

— Замуж! Но за кого мне выходить?

— Вот это я и хочу, чтобы ты поняла. Этот брак для меня чрезвычайно важен. Мне нужен этот брак. Мне нужно, чтобы этот человек был на моей стороне. Он самый влиятельный человек в Англии.

Сердце Джоанны забилось быстрее; на несколько секунд она растерялась и не могла ясно соображать. Единственная мысль, пришедшая ей в голову, была: «Самый влиятельный человек в Англии… значит, я буду самой влиятельной женщиной».

— Кто… он? — медленно спросила она.

Король помедлил, словно оттягивая неприятный момент, и Джоанна встревожилась.

— Прошу, скажите мне, — быстро проговорила она.

— Он значительно старше тебя. Но твоему нраву нужен мужчина постарше. Он глубоко в тебя влюблен.

— Прошу вас, отец, кто?

— Граф Глостер — Гилберт де Клер.

— Глостер? Но он же старик.

— Старше тебя, разумеется, но ему еще нет и пятидесяти.

— Нет и пятидесяти. Но у него есть жена. Он женат на Алисе Ангулемской.

— Они развелись. Он давно этого добивался. То уже много лет не было браком. Могу сказать тебе, он глубоко влюблен в тебя. Ему нравятся твой пылкий нрав, твоя красота. Он так восхищен тобой, что не успокоится, пока ты не станешь его невестой.

Она была поражена. Самый влиятельный человек в Англии. Это она понимала. Она начала взвешивать все за и против. Она не покинет Англию. Это было первое и самое важное. Бедной Маргарите придется выйти замуж за того повесу Иоанна Брабантского и уехать в чужую страну, которую она, возможно, возненавидит и где может оказаться в плену. Старик, который будет обожать ее молодость! Самый влиятельный человек в Англии!

Король внимательно наблюдал за ней.

— В этом много преимуществ, — сказал он. — Он человек огромного влияния. Он мне нужен, Джоанна, мне нужно, чтобы он был на моей стороне. Бароны всегда представляли опасность для монархии. Ты знаешь, что они сделали с твоим дедом и прадедом. Одного они погубили, а другого едва не погубили.

— Вам они не смогут навредить, отец.

— Нет, я не допущу этого. Но я хотел бы знать, что самый могущественный из них связан со мной… семейными узами.

— Разве граф Глостер может выступить против вас?

— Он однажды уже переметнулся. Ты же знаешь, какое-то время он был с де Монфором. Но он сражался и за меня. Он хорошо проявил себя в Уэльсе против Лливелина.

— И все же вы ему не доверяете. И ради этого отдадите ему одну из своих дочерей?

— Дорогая моя Джоанна, я знаю, что он — верный рыцарь, если уж присягнул. Перспектива брака с тобой сделает его моим другом на всю жизнь. Он глубоко влюблен в тебя, и уже давно. Ты будешь так любима, что не сможешь не быть счастливой. Для него ты всегда будешь юной.

— А он для меня — всегда старым.

— Он богат… богаче него нет никого в стране. Он будет готов потакать тебе во всем. Ты должна выйти замуж. Ты в том возрасте, когда пора замуж. Я не могу держать всех дочерей в девицах. У него прекрасные поместья… и одно в Клеркенуэлле. Если ты выйдешь за Глостера, любовь моя, тебе никогда не придется быть далеко от нас с матерью, мы сможем видеться без малейших для себя неудобств.

— Вы делаете так, что этот брак мне нравится.

— А ты делаешь меня очень счастливым.

— Дорогой отец, вы были так добры насчет счетов. Вы их оплатите?

— Разве я мог быть столь черств, чтобы отказать дочери в такой просьбе, когда она так твердо решила осчастливить меня?

Она торжественно поцеловала его.

Затем она покинула его. Ей не терпелось поделиться новостью с Элеонорой.

***

Теперь полным ходом шли приготовления к королевской свадьбе, которая должна была состояться тридцатого апреля.

Джоанна была в восторге от того, что станет первой из принцесс, вышедшей замуж. Она не испытывала ни малейшего трепета. Она будет жить в Англии; она будет рядом с семьей; жених ее был стар, но ее юность приводила его в восторг — восторг, который вряд ли испытал бы ее ровесник.

Она заметила Элеоноре, что брак — предприятие грандиозное; если твой избранник так стар, что жить ему осталось недолго, появляется возможность второго выбора, и если принцесса один раз вышла замуж в угоду семье, то будет справедливо, если во втором браке она угодит себе.

Элеонора была в ужасе, но Джоанна, с высоты своего богатого опыта, конечно же, знала о мире куда больше.

Она упивалась тем, что оказалась в центре внимания. Адам, отцовский ювелир, изготовил для нее великолепный головной убор, украшенный рубинами и изумрудами. Для нее шили прекрасное платье. Жених ее отнюдь не был ей противен. Он был стар, это правда, но он излучал властность, и тот факт, что даже ее отец обходился с ним с опаской, вызывал у нее восхищение. Она верила, что сможет им управлять. Он уже подавал знаки, что так и будет. Да, стареющий жених на какое-то время, а затем — мужчина по ее собственному выбору, если брак придется ей по вкусу настолько, что она захочет вступить в него снова.

Она утешала Маргариту, которая была не так рада своему предстоящему замужеству. И неудивительно. Иоанн Брабантский был вовсе не обожающим ее стариком графом Глостером. Отнюдь нет. Что ему было нужно от пятнадцатилетней девочки, когда, если верить слухам, у него на родине были самые блистательные любовницы? Бедная маленькая Маргарита! Как же повезло Джоанне!

Настал день свадьбы. Церемония должна была быть частной, проведенной в Вестминстерском аббатстве королевским капелланом, но после нее начались пиры и празднества. Народ ликовал и веселился на улицах, осушая кубки с красным вином, что текло из фонтанов. Люди радовались, что это не очередной брак с иностранцем, а самые проницательные из них одобряли то, что могущественнейший из баронов породнился с королем через его прекрасную дочь.

Джоанна всегда была привлекательна, и некоторые считали, что ее живость дает ей преимущество во внешности перед более красивой Элеонорой. Теперь же она засияла новой красотой, поразившей всех, кто ее видел, и ставшей источником великой радости для ее мужа.

Ей не терпелось увидеть его поместья, а он жаждал показать их ей, но король и королева хотели, чтобы она осталась при дворе и приняла участие в празднествах по случаю свадьбы Маргариты.

Та должна была состояться в июле.

— Это всего лишь через два месяца, — сказала королева. — Мы с твоим отцом так хотим, чтобы ты была здесь.

— Муж и жена должны быть вместе в первые недели после свадьбы, — с деланной скромностью произнесла Джоанна.

— Дорогая дочь, у вас еще будет на это время.

Королева, зная любовь дочери к лошадям, подарила ей пятерых прекрасных белых скакунов для ее колесницы, в которой она могла проезжать по Лондону, наслаждаясь восхищением всех, кто ее видел.

Но она любила говорить о поместьях своего мужа. Ей не терпелось их увидеть. Более того, она хотела проверить, ослушается ли он воли короля и королевы, чтобы угодить ей.

Гилберт де Клер, новоиспеченный граф Глостер, объяснил ей, что, как только закончится свадьба Маргариты, она поедет, куда пожелает.

— Но я хочу поехать сейчас.

— И я тоже, моя милая жена.

— Тогда, Гилберт, почему бы нам этого не сделать? — Ее глаза сверкнули. — Давай ускользнем… вдвоем. О, мы должны быть одни, ты же знаешь. Так будет правильно.

Гилберт настаивал, что ослушаться воли короля было бы неразумно.

Это лишь укрепило ее решимость. Она, с легкой грустью промолвила она, думала, что именно ей он желает угодить… а не королю.

Так и было. Он жаждал угодить ей, но король…

— Мой отец простит меня. Он всегда прощает.

Она добилась своего, как и была полна решимости. Они ускользнули ранним утром, прежде чем двор проснулся.

Какое это было приключение — мчаться по утренней прохладе с мужем подле, таким ослепленным любовью к ней, что он был готов бросить вызов королю. Не то чтобы в нем самом не было строптивости. Он не в первый раз бросал вызов королю. Собственно, именно поэтому он и получил в жены принцессу.

Это давало ей чудесное чувство власти, а именно это Джоанна и любила.

Король был в гневе. Он знал, что это его дочь выказывает неповиновение и что Гилберт поступил так, чтобы угодить ей. Внезапно вспылив, он приказал конфисковать ее свадебный наряд. Он знал, как она любила свои платья и украшения.

В твердыне замка своего мужа в Танбридже Джоанна лишь усмехнулась. У нее был богатый и обожающий ее муж. Все, чего бы она ни пожелала — тонкие шелка, бархат, парчу и драгоценности, и лошадей для своей колесницы, — стоило ей только попросить.